Печать Каульмэ

Евгений Курагин

Печать Каульмэ

Ошибка одного человека

не должна стоить жизни

всего человечества!

Сыргин Константин Игнатьевич

Глава первая

Кольчанская, 23:27

Прежде чем выйти из шессера1 под моросящий дождь, Мария с удовольствием выкурила длинную сигарету популярной марки «Каролинг». Возможно, кто-то в отделе догадывался о ее пагубных пристрастиях, а кто-то знал наверняка, и, верно, осуждал ее за это. Ну и черт с ними! Никому в этом мире не должно быть дела до того, чем она занимается и как проводит свое личное время. В конце концов, это ее жизнь и никто не вправе ей указывать.

Растоптав окурок сигареты подошвой остроносой туфли, девушка быстрым шагом направилась к подъезду старого краснокирпичного здания. Голубоватый свет газовой лампы над входной дверью вскоре выхватил контуры ее стройной фигуры, облаченной в строгий женский костюм. А затем и миловидное, несколько бледное личико без намека на макияж. Золотистые вьющиеся локоны почти что контрастировали с цветом ее кожи и необыкновенными большими глазами цвета морской волны.

Почти полгода назад Мария отметила свой двадцать второй день рождения и одновременно с ним третий год работы в Бюро на Естафьевке. Она, к своему сожалению, не стала самым молодым специалистом, но однозначно была одной из самых талантливых студентов. Потому-то, наверное, Кощин и взял ее под свою опеку. Больше того, позволил приезжать к нему в любое время, если этого требует ситуация.

Быстро поднявшись по ступенькам на крыльцо, девушка извлекла из кармана плаща связку ключей с неприглядным брелоком, формой напоминавшим глобус. Два уверенных поворота ключа. Короткая пауза, продлившаяся долю секунды. Кощин наверняка уже ждет ее.

– Ермак Васильевич? – толкнув дверь, негромко произнесла Мария.

– Проходите Маша, – послышалось из-за приоткрытой двери. – Я выйду к вам через минуту.

Только Кощин называл ее ласково – Маша, и хотя случалось подобное крайне редко, девушке всегда было это приятно. Словно студентка-первокурсница, Мария пристроилась в стороне от двери, и стала рассматривать знакомый рисунок обоев маленькой прихожей, медную люстру с газовыми рожками и старенький плетеный ковер, укрывший собой дощатый пол.

– Прошу прощения, Мария Александровна. – Кощин появился будто бы из ниоткуда, и сейчас смотрел на девушку выцветшими серо-голубыми глазами. Ему было около пятидесяти; редкие седые волосы собраны на затылке в мышиный хвостик; костюм тройка, белоснежная рубашка, галстук в крупную клетку и неизменный, мышиного цвета плащ с широким воротником. – Я готов. Мы можем отправляться, – то ли спросил, то ли констатировал Кощин, на ходу снимая с вешалки свою шляпу и зонт.

– Конечно! – Мария дважды моргнула, приходя в себя, затем на шаг подступила к коллеге, поправила узел галстука. – Теперь да.

Оказавшись на улице, они быстрым шагом прошли к шессеру под защитой зонтика. Дождь тем временем не ослабевал, а только усиливался.

– Давайте я поведу, – мягко, как всегда, предложил Кощин. – Вам следует привести себя в порядок. Негоже юной леди, тем паче молодому специалисту, показываться в таком виде перед будущими подчиненными, – он заправил непослушный локон за ухо девушки, мягко, по-отечески улыбнулся. – Кроме того, вождение всегда отвлекало меня от мирской суеты и всех тех проблем, что преследуют меня по пятам. За рулем я отдыхаю, как бы странно это не звучало.

Заняться собой действительно следовало. С благодарностью вручив печать зажигания Кощину, Мария разместилась на удобном сиденье, откинула солнцезащитный козырек с приклеенным с внутренней стороны зеркальцем. Ровно три минуты ей понадобилось, чтобы собрать непослушные волосы в некое подобие луковицы и спрятать все это безобразие под головным убором, нанести тени на веки и накрасить слишком тонкие, по ее мнению, губы. Хотелось закурить, но она воздержалась. Кощин крайне категорично относился к курящим женщинам, хотя сам то и дело попыхивал папиросой.

Дворники сметали с лобового стекла струи воды, а за ним шумел город – электрическим смехом, натужным воем запечатанных турбин и детрансформаторов. Город бился в истерике, кричал и плакал под проливным дождем. Город светился, улыбался красочными огнями афиш новомодных кинотеатров и салонов красоты. Город жил своей собственной жизнью, переживая одновременно минуты невыразимой радости и горьких сожалений.

Старогуева, 00:02

К моменту приезда печатников2 на Старогуева дождь почти закончился, но небо по-прежнему заволакивали хмурящиеся тучи.

Поднявшись по ступенькам на крыльцо трехэтажного дома, выстроенного в прошлом веке, Кощин отступил на шаг к кованым перилам, зажег папиросу, поддавшись старой привычке. Его спутница Лапкина Мария Александровна осталась стоять внизу, наблюдая, как двое крепких жандармов силой усаживают в дилижанс подозреваемых одного за другим.

– Что скажете, Мария Александровна?

– По поводу?

– По поводу всего происходящего.

Девушка безразлично пожала плечами. Но потом все-таки ответила на вопрос старшего коллеги:

– Я бы попросила вас не задавать мне вопросов, Ермак Васильевич, на которые я не в силах ответить, или те, где ответ очевиден. – Мария поднялась на крыльцо, с достоинством выдержав затянувшуюся паузу.

Это был далеко не первый оперативный выезд за время ее работы в Бюро. Она часто отправлялась в составе бригад на новые объекты, сдаваемые в эксплуатацию, проверяла правильность и качество нанесенных печатей и их пути сообщения. Консультировала молодых специалистов, а так же следила за работой младших сотрудников, в Бюро называемых адептами. Но сегодняшний вечер, вне всякого сомнения, был особенным. Поздним вечером, около десяти часов, к ней прибыл курьер со срочной телеграммой от Виктора Анатольевича Старомых – начальника четвертого отделения. Он просил забрать профессора Кощина и отвезти его по указанному здесь же адресу. Стоило ли говорить, что Мария восприняла это как дар небес?

– Идемте же, – проговорил Кощин, затушив папиросу, – время не ждет.

И они пошли. Темная лестница, кое-где подсвеченная голубым огоньком газовых рожков; грязь, мусор и хлам под ногами и на площадках между этажами, оцарапанные двери с сорванными обноличниками. Тихий, почти шепчущий говор младшего персонала, звонкие, скатывающиеся до истерики возгласы и нарочито требовательный баритон, разносившийся на верхней площадке.

– Бурьйин, Николай Степанович, уж кого-кого, а вас я тут совершенно не ожидал увидеть.

– Как и я вас, мой дорогой друг! – они по-дружески обнялись, после чего жандарм между делом добавил: – Вы не первый, кого мне довелось повстречать из старых знакомых за последние дни. Однако не уверен, к добру это или к худу.

Бурьйин походил больше на некоего бульдога или, вернее сказать, на буйвола в форменном костюме городской жандармерии. Широкий, казалось, неповоротливый, с тараканьими усами, задранными кверху, и глазами филина. Одетый с иголочки, капитан жандармов являл собой пример для каждого, кто служил под его началом, и не только для оных.

– Кто-то из наших уже прибыл?

– Ага! Небезызвестный вам Адам Келли – старший печатник третьего отделения.

– Хорошо. – Кощин, кажется, улыбнулся, стянув с головы шляпу, вошел в помещение, которое при всем желании трудно было назвать домом. Сор, хлам и грязь валялись здесь повсюду, еще в большем количестве, чем на лестничном марше. Разбитые стекла межкомнатных дверей опасно сверкали в пазах, зажатые штапиками, и на непокрытом ковровыми дорожками полу. Смрад гниющих отходов забирался в ноздри, вызывая тошноту, а виды, представившиеся взору, вызывали отвращение наравне с брезгливостью.

– Я думаю, вам стоит обождать здесь, Мария Александровна, – проговорил Кощин. Но Мария уже направилась к комнате с прикрытой наполовину дверью, откуда доносился требовательный и вместе с тем успокаивающий голос.

Да, скорее всего, ей следовало прислушаться к совету старшего коллеги, больше того – наставника. Однако желание проявить себя было сильнее. Она желала показать, что способна на большее, чем проверка печатей и перебирание бумаг в офисе.

– Вам стоило быть осмотрительней, мой юный друг! – с легким, едва улавливаемым ирландским акцентом в голосе, поучал младшего сотрудника Келли. – Печати видимы отнюдь не всем, и далеко не сразу! Об этом вы должны, обязаны знать и помнить. В конце концов, от этого может зависеть ваша собственная жизнь и жизнь ваших товарищей!

– Да, сер.

Печати действительно видит далеко не каждый печатник или допустим магистр3, особенно если их хорошенько замаскировали. Однако тут, в этом конкретном случае, Мария была целиком и полностью на стороне Адама Келли. Оплошность одного – это всегда или почти всегда ошибка другого, все взаимосвязано. В мире предостаточно мятежных печатников, которых что-либо не устроило в самой организации или в миропорядке! Кроме того, достаточно и тех, кого называют самородками или же искаженными4. От последних бед, как правило, гораздо больше, чем от мятежников, и неосторожность может привести к весьма печальным последствиям.

Должно быть, Адам Келли видел куда больше, чем можно было предположить. Мария и сама не сразу заметила золотистые линии, струящиеся по всей комнате, что уж говорить про адепта. Они пронизывали пространство и материи, складываясь в сложную геометрическую фигуру, но что странно, печать словно бы не была закончена. Возможно, тот, кто ее создавал, не успел ее завершить… или успел?

– Кто, черт возьми, вас сюда впустил? – слишком резко воскликнул старший печатник, так что Мария аж вздрогнула от неожиданности. – Бурьйин?! Николай Степанович? – громко позвал Келли, – Какого дьявола здесь делают посторонние?!

– Мы не посторонние, Адам, – Кощин мягко улыбнулся завидев своего бывшего ученика, переступил через наполовину стертый порог комнаты. Он держал свою шляпу в руках, а вот зонт куда-то подевался. – Позвольте представить вам Мария, надежду и опору третьего отдела – Адама Сэмюеля Келли. – Затем указав на девушку, Кощин мягко, с присущим ему почтением и деликатностью в голосе представил старшему печатнику свою молодую спутницу: – Лапкина Мария Александровна, дипломированная выпускница Соболевского университета и моя протеже.

– Прошу… прощения, – печатник выглядел несколько растерянным, но уж точно не раскаявшимся. – Очень приятно познакомиться.

– Сомневаюсь. – Мария, словно не заметив Келли и его напускного сожаления, сконцентрировалась. Золотистые линии замысловатой печати были словно окутаны неким туманом, мороком, и чтобы увидеть печать полностью, потребовалось немало усилий.

– Довольно любопытно. – Кощин, так же изучавший печать, снова улыбнулся, но совсем не так, как обычно. В его серых глазах зажегся огонек неподдельного интереса ко всему происходящему. – Очень любопытно!

– Более чем, профессор! Думаю, мы имеем дело с отступником с Африканского континента, – проговорил Келли, осторожно пройдя в центр комнаты и указав на золотистую едва видимую линию. – Видите вот этот луч? Он сокрыт мороком тщательнее остальных, известная уловка тамошних ренегатов.

– Да, вижу. – Кощин подошел ближе, но прежде обратился к своей протеже:

– Мария Александровна, вы не могли бы оставить нас с Адамом наедине на некоторое время?

Девушка только кивнула в ответ, выбор у нее был небольшой. Или, вернее сказать, не было никакого вовсе. Она вышла вон из комнаты, а оставшись один на один с собой, достала тонкую длинную сигарету, закурила. Сизый ароматный дымок полупрозрачными облачками поплыл по коридору, проникая сквозь щели и дверные проемы в соседние комнаты. Ей на мгновение показалось, что все взгляды сосредоточены на ней одной. Но нет, жандармы, как и адепты, прибывшие из третьего и четвертого отдела, занимались своей привычной работой, не обращая на нее никакого внимания.

Конечно, кто спорит, ей не хватало опыта профессора и его бывшего ученика – Келли, однако это не означало, что ее можно было выставлять за дверь, как паршивого котенка. Поджав губы, Мария прошла в тесную комнатку, где никого не было, выглянула в окно. Дождь прекратился. На плоской крыше соседнего здания шипел и потрескивал детрансформатор, обеспечивающий жильцов дома теплом и светом. На ночном небосклоне сгрудились дождевые тучи, скрыв собой густую россыпь звезд.

Затянувшись сигаретой в очередной раз, Мария отправила несколько колец табачного дыма к потолку и вдруг замерла. Сквозь щели в комнату проникало едва заметное зеленоватое свечение. Затянувшись еще раз, она затушила окурок носком туфли, огляделась. В потолке был явно различим лаз на чердак, а на полу поверх всевозможного хлама валялась старая, ссохшаяся от времени стремянка. Подняв и приставив ее к стене, Мария быстро задрала узкую юбку до середины бедер, аккуратно встала на первую ступеньку лесенки, опасно скрипнувшую при этом. Беспокоиться о том, что ее могут увидеть в эдаком непристойном виде, ей было некогда.

Потребовалась, казалось, целая вечность и немалая доля храбрости, чтобы взобраться по скрипучей стремянке на чердак, но то, чему она стала свидетельницей, стоило приложенных усилий. Среди картонных коробок и ящиков на голом, пыльном полу сидела маленькая девочка, обхватившая голые изодранные в кровь коленки руками. Окутанная зеленоватым свечением, она горько рыдала, но ни единого звука не срывалось с ее дрожащих губ.

Спустя некоторое время Мария снова была в тесной комнатке чердачного помещения, а вместе с ней профессор Кощин и Адам Келли. Адепты обоих отделов оставались внизу, именно они выстроили из табуретов и прочих предметов мебели подобие лестницы.

– Я подумала, тут без вас не обойтись, Ермак Васильевич, – едва сдерживая плещущие через край эмоции, произнесла Мария.

– И правильно сделали, – обернувшись к печатнице, ответил Кощин. Затем он осторожно приблизился к девочке, убрал прядь светлых волос с ее лба и заглянул в зеленые омуты глаз. – Тише, малышка, не плачь. Никто тебя больше не обидит.

Глава вторая

Брусиловская, 6:32

Ванная, до самых краев наполненная горячей водой, творила чудеса с Марией. Вздымающийся пар и легкая циркуляция воды смывали усталость минувшего дня. Запах жасмина, лаванды, шалфея и розмарина, витающие во влажном воздухе, заставляли отвлечься от мирской суеты и на какое-то время забыться.

– Да-а-а-а…

Закинув руки под голову, Мария прикрыла веки с неестественно длинными ресницами. В этот раз мысли молодой девушки не витали где-то за гранью реальности, но однозначно были далеки от уютной ванной комнаты меблированной квартиры. У нее никак не выходила из головы маленькая светловолосая девочка, предположительно семи-восьми лет. Ее размышления снова и снова возвращались обратно, к моменту их первого знакомства, если его можно назвать таковым. Тогда малышка неслышно произнесла простые, казалось бы, слова: «Я не могу». И вот они-то и не давали Марии покоя.

Выяснить природу зеленоватого пульсирующего свечения ей было не под силу. Все же ее познания были слишком скудны по сравнению с Келли, и уж тем более – с профессором. Только потому она, разодрав коленку в кровь, спустилась обратно в тесную комнату и бросилась к Кощину.

Ермак Васильевич обсуждал что-то с Адамом, когда она буквально ворвалась в комнату. Кажется, они говорили о неправильно проведенных лучах печати и их смыкании. Благо профессор не стал тогда задавать никаких вопросов, а просто последовал за ней… Возможно, это спасло малютке жизнь, а возможно, и не только ей одной, но и всем присутствующим!

Что по-настоящему обеспокоило тогда Марию, так это неподдельное изумление на лицах Келли и Кощина в тот момент, когда они увидели девочку. Они далеко не новички в своем деле, причем работали в разных отделах, можно сказать, всю жизнь…

– Они ее не увидели, не почувствовали! Как это вообще возможно? – вслух размышляла Мария. – Ладно, Келли, он уперся рогом в неведомую печать и зациклился на ней, но профессор?

Вода уже остыла. Сигарета в старинном костяном мундштуке, зажатом между пальцами, дотлевала, а печатница продолжала пялиться в морщинистый потолок, пытаясь разгадать тайну происшествия на Старогуева. Обычно неординарные идеи приходили к ней сами собой, но здесь она чувствовала себя совершенно беспомощной.

Наконец выбравшись из ванны Мария вытерлась махровым полотенцем, прошла в весьма скромных размеров кабинет. Тут повсюду висели всевозможные заметки, перемежавшиеся с зарисовками, книги, сложенные в стопки и перетянутые бечевкой, стол, заваленный разноцветными папками с вырезками из газет и много чего еще.

Обмотавшись полотенцем, она плюхнулась в строе скрипучее кресло, зажгла очередную сигарету. Единственное окно ее кабинета выходило на Брусиловскую, сейчас она еще тонула в густых предутренних сумерках. Но пройдет некоторое время, и улица заполнится торгашами, нахваливающими свой товар, и нищими, дворовыми девками и простым рабочим людом, который спешит на работу.

Третий отдел независимой организации печатников занимался преступлениями совершаемые искаженными, а так же и их выявлением. И то, что Адам Келли пригласил профессора быть экспертом в этом расследовании, конечно, польстило старику. Последние годы Ермак Васильевич занимался исключительно преподавательством, и возможность тряхнуть стариной пришлась ему по нраву. Может, поэтому он и приблизил печатницу к себе, позволил обращаться к себе, когда возникнет в том нужда? Девушку это несколько не радовало. Не этого она ожидала, когда на втором курсе историографии в аудиторию вошла комиссия из шести человек, и тогда (довольно громко) прозвучало лишь две фамилии.

Мария затянулась сигаретой и откинула голову на спинку кресла. Когда Кощин в сопровождении Адама и еще двух адептов вышел из здания, патрульного дилижанса уже не было, а ждать транспорта из Бюро не было времени.

– Мария Александровна, не будете ли вы так любезны…

– Конечно! – на ходу бросила девушка, открывая заднюю дверцу шессера.

– Адам, вы можете повести?

– Разумеется, – дважды просить старшего печатника не пришлось.

– Маша, помогите мне.

Без лишних слов, Мария отдала печать зажигания Келли, сама первая села на заднее сиденье шессера, помогла профессору уложить ребенка рядом с собой, положа ее головку себе на колени. Малышка вся дрожала, а таинственное свечение не затухало ни на секунду. Сам Кощин устроился на соседнем с водительским сиденье, а в следующий миг сначала медленно, но потом все ускоряясь, они понеслись по булыжной мостовой в сторону Клинской.

– Я не могу, – повторила Мария, задумавшись над словами малышки, что лежала у нее на коленях. Что она имела ввиду безмолвно повторяя одну и ту же фразу? Что именно она не могла? Что? Одни вопросы, и, похоже, ответов ей не получить уже никогда. Она снова прикрыла глаза, в маленькой кухне, на газовой плите вскипал чайник, а ее мысли шарахались из стороны в сторону, в поисках ответов.

В Бюро третьего отдела, той самой ночью Марию напоили горячим чаем с бергамотом, но на этом все к сожалению и закончилось. Она безрезультатно просила встречи с Кощиным, Келли, даже с самим начальником Бюро, но никто не мог или не хотел ей помочь. Весь следующий день она провела в общем кабинете за скучным перелистыванием и сортировкой различных документов. А к вечеру решилась заехать к профессору, однако дома его не оказалось.

– Черт бы их всех побрал! – выругалась тогда Мария.

У каждого отделения был свой функционал, своя сфера деятельности, как и у любой другой службы. Но кто сказал, что она не может в свое личное время провести частное расследование?

С этими бунтарскими мыслями Мария поднялась с кресла и отправилась к себе в спальню. У нее были большие планы на сегодняшний вечер.

Старогуева, 18:36

Ее планам не суждено было сбыться в той мере, на которую она рассчитывала, однако Мария не была огорчена. Все сложилось даже лучше, чем она предполагала прежде. Около полудня в Бюро на Естафьевке зашел молодой человек. Довольно привлекательный, высокий и вместе с тем физически хорошо сложенный, но, по мнению девушки, слишком уж угрюмый, что ему ужасно не шло. Старомодный котелок он держал в руках, двигался легко и непринужденно, словно скользил по льду. Его черные волосы были зачесаны на затылок и блестели от бриолина. На левой скуле красовался небольшой синяк, что, впрочем, нисколько его не портило. Увесистую, надо полагать, трость он зажал под правой подмышкой, – наверное, левша, – а вот белые перчатки, наспех посланные в карман пиджака, говорили о…

– Добрый день, – голос молодого человека оказался чистейшим баритоном с одним лишь изъяном – легкой хрипотцой. Но и этот изъян показался бы многим представительницам утонченного пола незначительным или даже незаметным, а может, наоборот – привлекательным, если бы с ними заговорил такой молодой человек.

– Гурявин Лаврентий Эдмундович. Магистр седьмого класса. – Он протянул свою визитку заведующей, а через секунду убрал ее обратно во внутренний карман сюртука. Затем он спросил, куда ему пройти, чтобы встретится с начальником местного отдела Виктором Анатольевичем Старомых, и на этот раз он получил от заведующей более-менее внятный ответ.

Когда спустя пятнадцать минут Гурявин вновь появился в общем зале, Мария даже затаила дыхание. Ей казалось, что магистр ищет взглядом именно ее, и не ошиблась. Он снова представился, протянув руку для рукопожатия, а затем сказал:

– Нам следует увидеться, и вы даже знаете где, если, конечно, я в вас не ошибаюсь.

И вот она, Лапкина Мария Александровна, уже две трети часа караулила подъезд старого кирпичного здания с опечатанной жандармами квартирой. С наружной стороны дверцы шессера на мостовой собралась уже небольшая кучка окурков, а она все смотрела по зеркалам заднего вида в надежде наконец увидеть магистра.

Она до конца не понимала, что вообще здесь делает. Ей бы отправится на Кольчанскую и узнать о состоянии бедной девочки, но нет, она сидит в шессере и курит одну сигарету за другой.

– Вечер добрый. – Гурявин появился внезапно, словно соткался из воздуха. Трость с серебряным сферическим набалдашником он держал в правой руке, а в левой – дымящийся в картоном стакане кофе. Синяк на левой скуле удивительным образом исчез.

– Прошу прощения за опоздание, были другие дела, не требующие отлагательств.

Мария кивнула, принимая протянутый кофе, ничего другого ей просто не оставалось. Кроме того, она почти мечтала о глотке ароматного напитка. В тот момент, когда она с благодарностью приняла стаканчик, девушке показалось, что Гурявин устало улыбнулся, но в следующий миг он снова посерьезнел. Вид у молодого человека был несколько неряшливым, или, правильней будет сказать – помятым. Однако в черных глазах светилась уверенность и какая-то непостижимая сила.

– Что мы тут делаем? – осмелилась спросить Мария, когда Гурявин с ее разрешения присел на соседнее с водительским сиденье шессера.

– Ждем, – просто ответил магистр.

– Кого?

– Нашего общего знакомого.

Почувствовав некую неловкость, что случается с каждым из нас, Мария достала сигарету из пачки.

– Прошу.

Она воспользовалась обходительностью магистра, после чего почувствовала себя еще более неловко.

– Девочку, которую вы нашли на чердаке вот этого самого дома, – магистр указал на здание, – зовут Виктория Руддер. Ее родители, Роман и Саманта Руддер, погибли несколько лет назад, и с тех пор девочка совершенно одна. Ее отвезли в детский дом при Николаевском университете, сразу после того как вы покинули Бюро третьего отделения.

– Вы видели ее? – оживилась печатница.

– Да. И должен сказать, дабы вас успокоить, что ее жизни ничто больше не угрожает.

Мария с облегчением выдохнула, хотя на ее душе заскребли кошки, а Гурявин так же монотонно продолжал:

– Вы должны знать, что на ней была печать Суртуна. Ее ставят от всяких зловредных бесов, проникавших в душу в результате сильнейшего испуга или психического расстройства. Виктории поставили печать, когда ей было всего четыре года. Девочке посчастливилось выжить при пожаре в нескольких кварталах отсюда… в отличие от ее родителей. Тогда-то в ней и заметили присутствие зловредного беса.

– Вы сказали, что на Виктории была печать?

– Да. В том-то и дело, что – была. Кто-то весьма умелый смог перековать печать, а может, каким иным способом смазать ее. Но факт остается фактом – ему это удалось. Освободив скованного в ней беса, он вверг девочку в панический шок. Теперь не ясно, когда она из него выйдет. Возможно, это случится завтра или через неделю, а может, и через несколько лет! Кто знает?

– Но как это возможно?

– Пока не знаю, но у меня есть некоторые наметки. – Гурявин расстегнул верхнюю пуговицу сорочки, потер шею. На тыльной стороне ладони, извиваясь, пульсировали красные и синие полоски, похожие на змейки. Они сворачивались в кольца, а затем распадались и собирались в неимоверные, абстрактные формы.