Королевский сад

Каким-то образом мне стало немного легче от этих слов. Все это было в те далекие времена, когда мы жили в маленьком городке на берегу Тихого океана, недалеко от Сиэтла.

Когда мне исполнилось девять лет, мы переехали на другую сторону континента – в Бостон. Мне очень не хватало того тихого мягкого женского голоса, готового в любую минуту прийти на помощь. Голоса, которому можно было доверить все свои секреты. Я всегда помнил то безмятежное чувство безопасности, защищенности, которое возникало у меня в детстве благодаря незнакомой мне работнице службы информации. В минуты сомнений, жизненных неурядиц я иногда ловил себя на мысли, что будь ее голос в пределах досягаемости, и все проблемы разрешились бы сами собой. Сколько внимания, сердечности, доброты было в этих отношениях женщины и маленького мальчика!

Однажды я возвращался от своей сестры в колледж, и по пути самолет совершил посадку в Сиэтле. У меня имелось полтора часа свободного времени до пересадки. Я набрал номер телефонного оператора в моем родном городке и попросил:

– Пожалуйста, информацию.

К моему удивлению, до боли знакомый голос из детства ответил:

– Информация.

– Не могли бы вы сказать по буквам, как правильно пишется слово «парашют»? – неожиданно для себя произнес я.

В ответ повисла долгая пауза, а затем раздалось:

– Полагаю, ваш палец уже зажил?

Я рассмеялся:

– О! Это действительно вы! Фантастика! Вы даже не представляете, как много значили для меня все это время.

– Вы, возможно, будете удивлены, но и для меня ваши звонки тогда значили очень много. У меня никогда не было детей. Я всегда ожидала от вас звонка как подарка. Мне не просто приятно было быть нужной для вас, но благодаря вам моя жизнь наполнялась гораздо большим смыслом, – ответила женщина.

Я рассказал ей, что часто вспоминал все эти годы наши разговоры по телефону и спросил, не будет ли она возражать, если я позвоню еще раз, когда случится остановиться в Сиэтле.

– Конечно, звоните! – ответила моя собеседница. – Просто спросите Салли, если ответит кто-нибудь другой.

Три месяца спустя я снова оказался в аэропорту Сиэтла.

– Информация, – услышал я в трубке незнакомый женский голос.

Я спросил про Салли.

– Вы ее друг? – запнувшись, спросила женщина.

– Да, и очень старый.

– Мне очень жаль. Последние несколько лет Салли работала у нас на полставки. Она умерла две недели назад.

Я молчал.

– Алло, вы еще здесь? – спросила меня женщина.

– Да, я слушаю.

– Салли оставила небольшую записку на тот случай, если вы позвоните. Прочитать?

– Да, – ответил я.

– Тут написано: «Передайте ему, что есть и другие миры, в которых можно петь. Он знает, что я имею в виду».

Я поблагодарил незнакомку и повесил трубку. Сердце сжималось от печали, но в этой печали был свет.

Монолог музыканта

Какая глупость эти авторские права!

Разве может кто-нибудь, кроме Господа Бога, претендовать в этом мире на авторство?

Да, я написал эту музыку, которой сейчас заполнены соцсети. Перенес прозвучавшие в душе звуки на подвернувшийся под руку бумажный листочек. На следующий день распечатал партии, раздал музыкантам… Но кто автор нотной клинописи? подвернувшегося, довольно кстати, под руку карандаша? бумажного листка и вообще бумаги? Кто автор музыкальных инструментов, благодаря которым музыка зазвучала? Кто научил музыкантов ощущать ее в своих сердцах и передавать слушателям? И самое главное – имею ли я право называть неизвестно откуда проникшую в душу мелодию, своей? Разве могла она заполнить сердце и ум, если б они не были подготовлены к принятию? подготовлены всей моей жизнью: победами, поражениями, обидами, летними дождями, колыбельными песнями мамы?

Маленькая девочка, смеясь, убегала по лугу от старшего брата, а тот, высоко подпрыгивая и нарочито спотыкаясь, пытался ее поймать – эта увиденная накануне сценка непостижимым образом переродилась в звуки. Не будь того луга, той девочки и ее брата, солнца на небе и легкого ветерка – музыка не смогла бы родиться.

Я уже слышу хор возмущенных голосов:

«У каждого автора свой стиль, своя манера подачи. Если все откажутся от авторских прав, сочинения станут безымянными. Слушатель потеряет ориентиры в мире музыки!»

Но я же не о том, чтобы сочинения стали безымянными. Пусть имена остаются. Я о том, что даже самый великий композитор в одиночку равнозначен нулю. О том, что музыка божественна, что ее приход в этот мир может случиться только благодаря вдохновению и труду миллионов людей, солнцу, ветру, звездам, морю… Понятие авторства чрезвычайно условно. Разве не так?

Капелька и океан

На лесную полянку упали лучи восходящего Солнца, разогнали остатки тумана и разбудили дремавшую на изгибе тонкого травяного стебелька капельку росы. Пронизанная светом она с изумлением огляделась вокруг. По всей поляне, то тут то там вспыхивали такие же как она капельки и, покачиваемые ветерком, раскланивались друг с другом:

– Здравствуйте!

– Какое чудесное утро!

– Вы ослепительно прекрасны!

– Вы тоже!

– Здравствуйте!

– Здравствуйте!

Их тонкие голоса сливались в общем хоре в единую песнь летнего утра, в которую вплетались шелест листьев, трели птиц, жужжание пчел… Легкий ветерок коснулся травяного стебелька. В порыве благодарности тот склонился. Наша капелька, не успев прижаться плотнее к шероховатой поверхности, в ужасе заскользила вниз и растеклась бы по земле, но растущая неподалеку ветреница вовремя подставила ей свой узорчатый листик. Теперь сквозь переплетение высоких трав капельке виднелись лишь краешек неба и четыре ее более везучие подружки, продолжавшие сиять в солнечных лучах на лепестках колокольчика. Ах, как они были прекрасны в своей чистоте и блеске! День нарастал, и в какой-то миг все четыре капли, слившись в прозрачное облачко, устремились ввысь к небесной голубизне.

– Куда же вы? Возьмите меня с собой! – Прокричала им вдогонку наша капелька, но ее голосок был слишком тонок, чтобы его услышали.

– Какая я несчастная, никому не нужная, никому не интересная, – прошептала она и собралась было соскользнуть на землю, но подняв взор вверх, вдруг заметила, что краешек небесной сини расцвел радугой солнечных лучей. Капелька перекатилась в центр листика. Солнечные лучики тут же заметили ее, потянулись вниз, нежно обняли, наполнили теплом. Исполненная благодарности она стала таять в их объятиях и в какой-то момент, почувствовав в себе необычайную легкость, подобно капелькам-подружкам, вознеслась вверх к проплывавшему над поляной облачку.

Ах, как тут было весело! Невесомые и неразличимые для посторонних глаз капельки оживленно переговаривались друг с другом, перелетали с место на место, обнимались и вновь разлетались в разные стороны. Сколько интересных историй услышала здесь наша капелька! Одни из ее новых подружек поднялись в небо с широких пальмовых листьев, другие с горных ледников или из горячих гейзеров, взметающихся вверх на Камчатке, а большинство – с поверхности океанов. У каждой из океанских капелек своя истории, но все они обычно начинались со слов: «Когда я была Океаном…».

– А как это – быть Океаном? – спросила наша героиня одну из новых подружек.

– Это значит быть собой и всеми одновременно.

– Разве такое возможно?

Но океанская капелька не успела ответить – кружимая ветром она серебристой снежинкой уже летела вниз, к земле.

Настал вечер. Солнце, разрисовав небо оранжевыми, розовыми и светло-палевыми красками, тихо спряталось за горизонт. Растекаясь и перемешиваясь, краски постепенно потемнели, и на небе одна за другой начали вспыхивать капельки звезд. Ближе к полуночи их стало так много, что не счесть! Теперь, если хорошо приглядеться, можно было заметить, что мириады этих небесных капелек тоже образуют бесчисленное количество больших и малых облачков. А если еще и прислушаться, то можно было услышать, как они переговариваются друг с другом, и их голоса сливаются в завораживающую симфонию звездного океана.

– Ах, так вот что такое «быть собой и всеми одновременно», – прошептала капелька. – Это значит вплетать свой голосок в общую песнь!

Потом в нее закрались сомнения: «Достаточно ли хорош мой голосок? А что будет, если я собьюсь с такта? Может только избранные капельки становятся океаном?»

Неожиданно сверкнула молния, прогрохотал гром. Мелкие и крупные капельки посыпались из набухшей влагой тучи к расстилающейся внизу поверхности океана и, пронзая ее, впитывая в себя соль его вод, становились с ним едиными целым. Разрывая тучу на куски, вздымая к небу волны, ветер крепчал и вдруг сорвал с гребня одной из них нашу героиню, подбросил высоко вверх и закружил в своем неистовом танце. В короткий миг полета она увидела между обрывками туч звезды, летящих вверх и вниз подруг, и вновь упала в океан.

Прошло двести, а может, и двести тысяч лет. Капельки воды в их бесконечном круговороте поднимались к небу, орошали землю, сливались с морями и океанами и однажды утром лучи восходящего Солнца, заглянув на лесную полянку, вновь разбудили нашу героиню на изгибе тонкого травяного стебелька. Пронизанная светом она с изумлением огляделась вокруг…

– Здравствуйте!

– Какое чудесное утро!

– Вы ослепительно прекрасны!

– Вы тоже!

О красоте и самопознании

Вы замечали, что в тот самый миг, когда сердце замирает от соприкосновения с чем-нибудь прекрасным, мы забываем о себе? Нас нет. Мы растворяемся в том, что предстало перед нами. Растворяемся с наслаждением, восторгом, упоением… Время и пространство сворачиваются в одну точку, как это было до начала времен. От чего так?

Я полагаю, от того, что красота не принадлежит этому миру. Напротив, весь мир: от колыбельной песни матери, цветения черемухи и первого поцелуя до усеянного мириадами звезд неба – воплощение Красоты. Разве не так?

И высшая степень Красоты, это, бесспорно, – Любовь. Не просто любовь, как удовлетворение желаний, с ревностью и обидами, а Любовь с большой буквы, как жажда слияния с прекрасным. Жажда, доходящая до жертвенности в своем стремлении защитить Красоту.

Мир катится к гибели не потому, что стороны не могут договориться о всеобщем разоружении, решить проблемы экологии, голода, нищеты, а потому, что мы разучились замечать Красоту, а значит, – разучились любить этот мир, любить саму жизнь, любить все лучшее, что есть в нас самих и в окружающих нас людях.

К сожалению, научить нас этому не может никакая религия. Нельзя с помощью каких-либо таинств, обрядов, заклинаний принудить человека замечать прекрасное. Сами по себе, в отрыве от «внутренней работы» молитвы и ритуалы не способны привести нас к самопознанию, к той тишине, которая объединяет людей за пределами всех различий…

Самопознание – естественное стремление каждого человека, и если с первых самостоятельных шагов по жизни мы будем окружать ребенка любовью и при этом не ломать на свой манер, а уважать как личность, чтобы он также научился уважать окружающих его людей, тогда на смену нам придет новое поколение, с благоговейным трепетом относящееся к Красоте, защищающее и лелеющее ее. Вы согласны?

Зеркало

В гостиной одного старинного особняка висит зеркало.

Если смотреть из левого угла комнаты, то в нем отражаются портреты предков гостеприимного хозяина, его дальних и близких родственников.

Если перейти в правый угол, то в зеркале отразятся украшающие левую стену гостиной гобелены с видами Италии.

Если дверь в гостиную отворена, то поднимающийся по парадной лестнице гость, едва ступив на первую ступеньку, видит в зеркале побеленный потолок и двух гипсовых ангелочков, удерживающих пухлыми ручками массивную цепь бронзовой люстры. А сами ангелочки, будь они живыми существами, увидели бы низ отворенной двери и поднимающегося по парадной лестнице гостя.

Различные наблюдатели могут смотреть в одно и то же зеркало одновременно, но каждый из них будет видеть в нем лишь то отражение, которое соответствует его углу зрения.

Бесчисленные отражения живут в зеркале, не перемешиваясь и не противореча друг другу.

Истинность одного нисколько не умаляет истинности другого.

Воображаю, какой в этом доме возник бы переполох, если бы каждый из наблюдателей допускал истинность только своего угла зрения.

– О каких гобеленах идет речь? – искренне удивлялся бы, стоящий на нижней ступеньке лестницы гость. – Я вижу своими глазами, что в зеркале отражаются ангелочки с цепью!

– Какая цепь? Какие ангелочки? Из зеркала на нас смотрит образ моей прабабушки, запечатленный на портрете художником Воронцовым! – гневно возмутился бы хозяин.

А его жена упрямо и настойчиво призывала бы всех честно и откровенно признать, что в зеркале отражаются итальянские гобелены.

В конце концов, для примирения сторон кто-нибудь предложил бы разбить зеркало.

Слава Богу, оно до сих пор цело.

Общественное сознание подобно несравненно более сложному, более совершенному зеркалу, чем то стекло с отполированной поверхностью, которое висит в гостиной старинного особняка.

Но почему так много в мире людей, искренне полагающих, будто тот образ мира, те идеалы общественного устройства, которые видят они, в равной степени должны восприниматься и всеми другими?

И спорят до хрипоты…

И летят камни…

– Только иудеи хранят чистоту древней веры, христиане и мусульмане отпали от нее, подменив бога лжепророками.

– Дзин-н-нь!

– Ислам – последнее, наиболее совершенное слово Бога. Иудаизм и христианство – анахронизмы.

– Дзин-н-нь!

– Только шииты – истинно правоверные мусульмане, ибо они признают Али ибн Абу Талиба и его потомков единственно законными наследниками и духовными преемниками пророка!

– Дзин-н-нь!

– Только сунниты истинно правоверные мусульмане, ибо они признают духовными преемниками пророка первых четырех халифов – Абу Бакра, Умара, Усмана и Али!

– Дзин-н-нь!

– Православная церковь – единственная, обладающая полнотой и чистотой церковной истины в Духе Святом. Остальные христианские церкви ущербны и неполны, так как откололись от церковного единства.

– Дзин-н-нь!

– Монархия – единственная богоугодная форма государственного правления, республика – «выдумка дьявола», поэтому в либерально-демократических странах происходит размывание понятий добра и зла.

– Дзин-н-нь!

– В странах с либерально-демократическими формами правления закон превалирует над прихотями правителей. Экспорт демократии и либерализма путем поддержки освободительных движений – нравственный долг свободных граждан перед угнетенными народами других стран.

– Дзин-н-нь!

Камни рикошетят, попадают вместо одной цели в другую, иногда ударяют по тем, кто их метнул.

Чего, кажется, проще – поднимись по лестнице, посмотри в зеркало с правой стороны, потом брось взгляд слева.

Если простое стекло может одновременно вмещать бесконечное число различных изображений, то неужели в человеческом обществе многообразие взглядов, мнений, желаний, религий, культур, государственных устройств, обычаев, укладов жизни непременно должно означать наличие непримиримых противоречий?

И всего-то дел – признать многообразие нормой, гарантией от скуки и застоя, достоянием человечества…

Разве это не так?

Но камни летят и летят.

Остроконечные хризантемы

Тот рейс был особенно длинный: на берегу оставалась ты, а со мной – зыбкая вера в чудо. Я верил потому, что хотел верить.

Верить в прочитанное на твоем лице обещание. Обещание ждать – а было ли оно?

И вдруг это известие – ошеломляющее, но уже не подлежащее сомнению. Известие, разрушающее все иллюзии: судно идет под разгрузку в Калининград, а не в Таллин, как предполагалось ранее.

«Да так оно и лучше, – пытался я приободрить себя. – Не увидеть тебя среди встречающих в Таллине было бы больно. А здесь, из-за дальности расстояний, твое отсутствие – перст судьбы, пожелавшей положить конец безосновательным фантазиям».

Равнодушное, тусклое небо нависало тучами над рябью Балтики и бросало на нее снег. Мокрый, холодный, он бил по глазам, лез за шиворот и ручейками стекал по спине.

Снег, снег, снег… Ему не было никакого дела ни до тебя, ни до моих канувших в Лету надежд. Он рождался в небе, чтобы покружиться над палубой и исчезнуть за бортом судна.

Шесть часов мы простояли на рейде. Ночью, раздвигая носом снежную слякоть, судно вошло в канал. Где-то там, на другом его конце, нас ждали шум и огни чужого города.

Узкие ганзейские улочки старого Таллина, вы были такими милыми и уютными для нас. «Были», потому что нам уже не бродить вдвоем по вашей каменной звонкости: долгие четыре месяца следующего рейса, которые начнут свой отсчет через три-четыре дня стоянки, значат слишком много в противовес короткому знакомству двух случайно встретившихся людей.

Зыбкая вера в чудо растаяла, не выдержав натиска действительности.

«Так даже лучше. Так даже лучше», – повторял я про себя как сомнамбула.

Подошел буксир. Застучали каблуки матросов палубной команды. А снег все валит и валит.

На берегу ежатся фигурки встречающих. Восемь человек – не густо. Чужой порт – не все жены летят за сотни миль, чтобы взглянуть на своих мужей, порадоваться встрече и через считаные дни опять проводить их в долгий рейс. Я по-хорошему порадовался немногим счастливчикам и, задернув шторки на иллюминаторе, лег спать.

Мне снились твои желтые глаза, солнечные колечки волос. Ты стояла на Ратушной площади и махала мне рукой. Я побежал. Ты неожиданно прыгнула на вершину белого блестящего айсберга и, смеясь, стала раскачивать растущую на ней пальму. Большие спелые кокосы с грохотом посыпались вниз. Они подскакивали на ледяных боках айсберга, стукались друг о дружку…

Я открыл глаза. В дверь каюты стучали.

– Проснись, тебя к трапу вызывают! – донесся из коридора голос третьего электромеханика.

– Сейчас, – откликнулся я.

Поднялся с койки, плеснул в лицо пригоршню воды из-под крана, подошел к иллюминатору, открыл шторки и выглянул наружу.

Прошло уже четыре часа, как мы пришвартовались к стенке. Снег успел растаять, и только небольшая белая полоска в тени пакгауза напоминала о ночном снегопаде. Прямо перед иллюминатором блестела громадная гора соли. Портовый кран осторожно ставил на причал строп с коробами мороженой рыбы. Светило солнце.

Около трапа, запрокинув голову вверх, прикрыв от солнца козырьком ладони глаза, стояла невысокая худенькая девушка. Она прижимала к груди букет остроконечных хризантем и все время привставала на цыпочки, стремясь возможно скорее преодолеть пространство, разделяющее берег и палубу судна.

Я уже смирился с мыслью, что никогда не увижу тебя, что между нами никогда ничего не будет – ведь тогда я так и не сказал тебе о главном, а ты ничего мне не обещала.

Но это была ты.

Опрокидывающее всякую логику Чудо смеялось и махало мне с берега букетом остроконечных хризантем.

День восьмой

На песчаном берегу реки Времени окруженный со всех сторон Пустотой спал Демиург, а вместе с ним в предвечном сне покоились и сама река, и грядущие миры. Как и почему он решил вдруг проснуться, о том нам знать не дано, но это случилось. Открыв глаза и оглядев все сущее, Демиург принялся размышлять:

– Есть пустота. Есть забывшаяся в блаженном сне река Времени и песок на ее берегах. Есть я и обступившая меня со всех сторон темнота. Все неизменно, статично. Все во власти скуки. Хочется чего-то нового! Но чего?

Он лениво опустил ладонь в прибрежный песок, а когда поднял ее и поднес к глазам, одна песчинка скатились с пальцев божественной руки и, улетая в бездну, пронзила мрак светом.

– Ах, как она прекрасна! – воскликнул Демиург и, проводив взглядом летящую в Пустоту звезду, стал размышлять о красоте. Потом собрался было еще немного подремать, но взгляд случайно коснулся одиноко горящей во тьме звездочки, и сознание обожгла мысль:

– Если я усну, кто будет любоваться этим нежным теплым светом? Вокруг лишь тьма и скука – они не позволят ей гореть!

Стряхнув с себя остатки сна, он принялся двумя руками черпать лежавший на берегу Времени песок и сыпать в Пустоту. В одну горсть удавалось захватить не более десяти тысяч больших и малых песчинок. Стекая с ладоней тонкими струйками, они, радуя глаз Творца, вспыхивали и озаряли кусочки тьмы. Но тьма была настолько огромной, что маленькие звездочки лишь подчеркивали ее необъятность.

30 миллионов раз пришлось Демиургу черпать пригоршнями песок, прежде чем в одном из потаенных уголков темноты образовалось небольшое облачко из 300 миллиардов горящих звезд. Полюбовавшись исходящим от него светом и найдя, что это хорошо, Демиург назвал облачко галактикой, и тут же с новыми силами принялся за работу, создавая одну галактику за другой.

Когда их число превысило 500 миллиардов, запасы песка оказались исчерпанными, а воды реки Времени, хлынули в разлетающуюся во все стороны Вселенную, став ее неотъемлемой частью.

И было утро, и был вечер – день первый.

И снова подкралась к Демиургу спутница безделья – скука. Такая уж у нее природа – стремиться завладеть теми, кто оказывается не у дел. Однако, справедливо опасаясь гнева Творца, скука лишь слегка коснулась его своим крылом и, не осмелившись подступиться вплотную, в свойственной ей манере, решила действовать в обход – подчинить себе вначале Вселенную, и тогда, увидев бесплодность своих созидательных трудов, Демиург сам упадет в ее объятия и вновь забудется вечным сном.

В течение последующих трех-четырех миллиардов лет скука заполнила собой мир, и разбросанные Творцом звездочки-песчинки, одолеваемые ею, одна за другой стали угасать, образуя звездную пыль и газ, которые река Времени, раздвигая границы пространства, уносила в объятия тьмы.

Так бы и канула, только-только зародившаяся Вселенная в небытие, если бы не та, самая первая из сотворенных Демиургом звездочек, сердце которой, более чем у других звезд, было наполнено благодарностью к зажегшему ее и восхитившемуся красотой Творцу. По мере того, как рядом с ней зажигались все новые и новые звезды, благодарность в ней расцветала радостью, желанием гореть ярче и ярче. Но, когда подруги-звезды одна за другой стали угасать, радость сменилась болью. И эта боль, моментально передавшись сердцу Демиурга, обожгла его как собственная – такова природа любящих сердец. Будучи всеведущим, он сразу определил ее причину и, будучи всемудрым, стал размышлять, как можно спасти Вселенную от угасания во тьме. Но никакого логического выхода из создавшейся ситуации найти не удавалось. Все что зарождается, должно когда-нибудь умереть, все что горит – погаснуть. Бессмертие возможно лишь вне времени. Но вне времени царствуют тьма и скука, и более ничего нет. Какой толк от такого бессмертия?

Положение казалось безвыходным. Демиург заплакал. Слезы Творца пронизали Вселенную, все ее потаенные уголки, и произошло чудо – разрозненные частички звездной пыли и газа, пропитавшись слезами любви, потянулись друг к другу. Во тьме одна за другой стали вспыхивать все новые и новые звезды. Это были звезды второго поколения. Когда пришло и им время угасать, их частички также не исчезли в небытии, а соединяясь, образовали звезды третьего поколения. Так, благодаря божественным слезам, среди миллиардов звезд в галактике Млечный Путь (по оценке астрофизиков, в ней насчитывается от 200 до 400 миллиардов звезд) родилась маленькая, знакомая всем нам звездочка, которую Творец назвал Солнце (Солнце – молодая звезда третьего поколения, образовавшаяся из останков звезд первого и второго поколений, по спектральной классификации относится к желтым карликам).

И было утро, и был вечер – день второй.

Демиург не покладая рук продолжал творить. Его любовь проникла в каждую частичку материи, в каждый квант света. Притягиваемые ее силой электроны, закружились вокруг ядер атомов. Атомы стали активно объединяться в молекулы, рождая бесчисленное множество веществ, которые, взаимодействуя друг с другом, создавали, вращающиеся по орбитам вокруг звезд планеты, спутники планет…

Так образовались планеты Солнечной системы, и третьей от светила стала наша Земля (Научные данные указывают, что Земля образовалась из солнечной туманности около 4,54 миллиарда лет назад и вскоре, примерно 4,25 млрд лет назад, на ней возникла жизнь).

Творец украсил ее поверхность океанами, заснеженными вершинами величавых гор, необъятными равнинами, холмами, озерами и реками, а затем вдохнул в них семена жизни. И произросли на Земле цветы и травы, деревья и кусты. И наполнились жизнью ее воды. И зазеленели луга, зашумели леса… И закружились над цветами пчелы, и поднялись в небо птицы, и затрубили в лесах олени. И возрадовался Демиург – эта крошечная планета стала самым прекрасным творением его рук! А красота – цель и смысл творения, вечная, непреходящая его ценность.