Элитарное безумие

Рита одна из тех женщин, которые все и всегда делают правильно, как положено. Их нельзя заподозрить в лени или бессмысленном времяпрепровождении. Если Рита готовит ужин, то она строго следует рецепту, и прежде, чем добавить что-то рецептом непредусмотренное, сто раз проверит возможную сочетаемость.

Если Рита гладит себе форму, то на форме не останется ни островка, где забыл пройтись утюг. При всем при этом Рита никому не навязывает свое видение правильности. Может, только самым близким.

Когда я первый раз ее увидела, то удивилась, насколько хирургия ей подходит. Четкость, строгость и правильность во всем. Однако ж, именно, с нею, с Ритой случился совершенно незапланированный «микророман». Воистину, судьба любит такие казусы. Не случился ведь роман на "стройке" между менее строгими и принципиальными девицами, а с Ритой это произошло.

Нужно было мыть окна снаружи на уровне второго этажа. Все отказывались, никто не хотел. За окном было достаточно прохладно, а мы были распаренные, и схватить простуду – дело в такой ситуации довольно лёгкое.

Но Рита очень хотела проявить себя, показать руководству лояльность, доказать, что ей можно доверить что-то важное. В общем, Рита надела теплый жилет, обвязала талию специальным тяжёлым ремнем и встала в подъемную чашу машины. Чаша подняла Риту на уровень второго этажа и слегка затряслась, фиксируя свое положение.

Поговаривали, что аренда такой машины, которая снабжена подъемной платформой, стоит огромных денег, а ее владелец – мужик в грязной оранжевой куртке чуть ли ни миллиардер.

Рите передали из окна ведра с горячей мыльной водой, скребки и химию для мытья окон. И она приступила. Работала Рита энергично, во-первых, от того, что озябла, а, во-вторых, надеялась, что камеры покажут ее рвение начальству.

Каждый раз при смене окна, платформа медленно передвигалась к следующему. При этом подставка драматично тряслась, а Рита в ней стояла белая ни жива, ни мертва, вцепившись в перила. Рита боялась выпасть. Она так искренне боялась, что Костик не мог этого не видеть. Он прилепился к ней глазами и печально смотрел на нее с обратной стороны окна. Ему было тепло и грустно.

После работы Костик сводил растерянную и уставшую Риту в кафе, накормил, оплатил. Потом ещё пару раз сводил ее в кафе, а потом у него кончились деньги. До зарплаты было ещё далеко. Рита на "стройке" работала активно, себя не щадила, поэтому как-то согласилась перекусить у Костика дома.

И так близко этот дом находился к клинике, а Рита ехала каждое утро до работы почти час. Костик был такой добродушный, дома у него было довольно мило, большая пушистая кошка, цветочки в горшках. Рита как-то осталась у Костика на ночь. Потом ещё. Перед самым днём открытия "Скарлетт" глупо было ехать на другой край города, чтобы утром ни свет, ни заря с прической толкаться и ехать в маршрутке. В день открытия вдруг Рита ощутила тошноту, когда смотрела, как перерезают ленточку. Весь день был суетный. Рита волновалась, переживала за прическу, за свой кабинет с процедурным столиком. С каким врачом ей предстоит работать, как себя ведут платные пациенты и так далее.

14.

Рита подумала, что ее тошнит от излишней помпезности, от снующих туда-сюда девиц с нереально густыми ресницами и бровями, от обилия зелёного цвета везде, куда ни глянь. Потом вдруг она увидела Костика. Он был в строгом темном костюме, с переговорным устройством в ухе, словно телохранитель из американских фильмов. Рита горько усмехнулась, вспомнив фильм «Телохранитель» со сладкоголосой Уитни Хьюстон, и вдруг четко поняла, что с ней и почему ее тошнит, хотя она не ела ничего жирного или несвежего. Рита закрыла рот ладонью и понеслась в туалет.

Вокруг блестела и переливалась яркая глянцевая толпа. Костик проводил Риту недоуменным взглядом. Он привязался к ней за прошедший месяц. Что это с ней? Она такая всегда выдержанная и собранная внезапно убежала из холла? Костик даже хотел уйти с поста возле входных дверей, но решил, что этот поступок будет трудно объяснить своему боссу.

Рита забежала в ослепительной чистоты кабинку и минут через пять, опустошенная и равнодушная ко всему покинула ее.

В холле, по-прежнему, толпились нарядные гости, улыбчивый персонал. Костик взволнованно оглядел ее лицо. Рита махнула ему рукой и пошла переодеваться. Навстречу, как назло шла главная медсестра, грузная, хотя ещё достаточно молодая женщина. Видимо, она успела хорошенько хлебнуть дорогого шампанского, поэтому ее губы только раздвинулись в улыбке, когда она увидела Риту.

– Спасибо вам за работу на стройке! – поблагодарила главная медсестра Риту и пошла дальше.

А Рита, несмотря на свое отчаянное положение, почувствовала, как в животе разливается чувство самодовольства. Ее похвалили!

В автобусе мест свободных не было. Рита держалась за перила и провожала взглядом проносящихся за окном людей. Дольше она смотрела на детей, на беременных, на женщин с колясками. В конце концов, ей уже двадцать пять лет, принц на «Мерседесе» давно заблудился, любовь не пришла, почему бы и не Костик?

Всю ночь Рита ворочалась и так, и эдак, пока под самое утро не упала в тяжёлую полудрёму, из которой она выскочила чуть не с криком на губах: "А с чего я взяла, что Костик захочет на мне жениться?"!

Рита наливала себе кофе, оглядывая не богатую кухню своих родителей. Серый тюль, который лет десять назад был белым. Холодильник, который урчит так громко, как будто в нем как минимум трехлитровая банка черной икры. Из окна виднеется детская площадка с пластиковым детским городком. Утро было ранним, и площадка пустовала.

Рите сильно вдруг захотелось оставить попытки что-то заработать, сделать какую-то карьеру, чего-то добиться. Ей захотелось с чувством полного права прийти на эту детскую площадку с коляской, сесть на лавочку и открыть книжку. Материнство всегда подразумевалось в жизни Риты, но никогда не было так опасно близко, как сейчас.

Теперь следовало охмурить Костика. Но как? Всю жизнь Рита училась, потом тяжело работала в стационаре, стояла на длительных операциях и восхищённо ловила каждый жест хирурга. У Риты были серьезные отношения, но как-то не сложилось пока. А теперь уже что говорить. Она беременна от Костика. Рита не балерина и не директор крупной компании, чтобы бояться вылететь из обоймы за время декрета.

15.

Когда я впервые пришла на "стройку", то и представить себе не могла, сколько же в "Скарлетт" кабинетов для консультаций, операционных, туалетов, палат, душевых и всяких хозяйственных помещений. И все нужно было отчистить от строительной пыли! Мы мыли, подметали, пылесосили, но тяжёлый воздух нежилого здания все витал и витал.

На первом этаже было большое помещение, с котором стояли огромные синие котлы. Они издавали ровный успокаивающий гул. Не знаю, какие функции выполняло это оборудование, но, безусловно, важные, так как после нашей многократной тщательной уборки, помещение закрыли на электронный ключ. Доступ к помещению остался только у главного инженера. Кроме котлов, там были целые разветвления труб самых различных диаметров.

Как-то ещё во время уборки, мы с коллегой там спрятались от камер и сидели около часу: болтали, мечтали о том, как заработает клиника, как пойдут косяками к нам пациенты. Мы ужасно беспокоились о том, что растеряем на "стройке" все свои профессиональные навыки. Тем паче мы этого боялись, потому что считали: то, что простит пациент ОМС, не простит пациент ДМС.

В том подсобном помещении не было окон. Электрический свет отталкивался от высокого потолка и стен, вдоль которых проходили трубы. Наверное, это помещение было единственным во всей клинике, где строителям разрешили отойти от фирменного зеленого цвета, слепившего глаза во всех кабинетах и коридорах. Стены были покрыты бурым темным кирпичом. Я подумала, что жутковато здесь остаться одной. Даже телефон не ловил, а все происходящее в коридоре тонуло в гуле котлов.

Я так и не смогла перестроиться с бесплатной медицины на платную, поэтому уволилась почти сразу после той страшной истории, которая случилась в "Скарлетт". Но моя коллега осталась там работать и дальше, уже когда разоблачили главного преступника и когда нашли всех тех, кто пострадал.

*****

С каждым днем о клинике узнавало все больше и больше народу, к нам шли, нам звонили, мы были удобны. Время работы "Скарлетт" позволяло охватить весь рабочий, да и выходной день любого человека. Домохозяйка с детьми могла выкроить часок, чтобы зайти в "Скарлетт", как только ее муж возвращался с работы. Занятая успешная женщина могла сделать в своем расписании удобную паузу и приехать в клинику в свой обеденный перерыв. Важный директор с утра мог зайти к нам на консультацию. Не нужно было отпрашиваться, подбирать время, отменять деловую встречу. Некоторые этажи клиники работали круглосуточно, например, второй этаж, где в палатах пациенты отходили после пластических операций.

Ночью на одноместных пять палат оставалась одна медсестра и дежурный врач. Палаты были оснащены всем, что может пожелать капризный пациент, а чаще пациентка. Телевизор, душевая кабина, туалет, кровать, диванчик для посетителя, столик из специального прочного стекла с фирменной зелёной посудой.

Мы, когда на "стройке" расставляли все это богатство, то и дело себя щипали за руки. Неужто такие палаты, вообще, существуют? Все лаконично, но так красиво. Были и многофункциональные кровати, и белье в едином стиле. Вспоминались сразу кровати в бюджетных стационарах: дряхлые, скрипучие, с покореженными матрасами, с узенькими простынями, на которых обязательно стоял штампик больницы, дабы не покушались на это барахло.

В палатах "Скарлетт" нужно было только выздоравливать и восстанавливаться после наркоза. В государственной больнице в палату не хотелось заходить. Я иногда вспоминала, какие у нас в палатах лежали люди: опустившиеся или отчаявшиеся, скучающие или агрессивные, умирающие и выздоравливающие. Вот бы перенести одного такого немытого мужчину, которому все не так в нищей палате. Перенести этого мужчину в палату "Скарлетт". Мне кажется, мужчина ослепнет от яркого чистого света, который будет литься в окно. Над "Скарлетт" всегда солнце, которое оплачено владельцами клиники.

***

– Я не верю, что богатый человек заслужил свое богатство честным трудом! – Роман Петрович стукнул кулаком по зеленому столику. – Я не понимаю, почему одни люди считают копейки, а другие ворочают миллионами. Чем миллионер лучше меня? Чем он заслужил? Может он просто родился у нужных людей?

Я смотрела на нашего узиста во все глаза и не верила тому, что слышала. Где же его виноватая улыбка, его застенчивые глаза? Что на него нашло?

Мы сидели в столовой клиники вдвоем и обедали нашими разогретыми блюдами в судочках. У меня – гречка, у него – тефтели. Если бы и он и я были бы по-бытовому успешны, то у каждого из нас в судочках покоилась бы гречка с тефтелями вкупе. Именно, об этом иронически подумала я перед тем, как доктор разразился своей горячей речью.

Одним из сомнительных плюсов моей тихости и нейтральности являлось то, что при мне люди особенно не скрывают свои эмоции. Я все равно никак обычно не реагирую. Вот и Роман Петрович не удержался и высказал, что у него на уме. Видимо, на лице у меня было написано изумление, поэтому Роман Петрович объяснился:

– Заел меня пациент один капризный, сопляк. Учил жизни…

– А что он вам говорил?

– Говорил, что беда России в том, что никто ни за что не отвечает, – Роман Петрович смущённо улыбнулся и снова стал похож сам на себя, ну, или на того, кем обычно притворялся.

– При чем тут вы и Россия?

– Парню никак диагноз поставить не могли, и он решил на мне испытать все свое острословие. Я же не пошлю его, как в бесплатной поликлинике бы послали. Я должен буду слушать. И я слушал… Кстати, это не первый у меня такой пациент. Я бы даже сказал, что это совсем не редкость слушать здесь в "Скарлетт" недовольные их речи.

– По мне, так голову парню этому лечить надо, а не то, что ему лечат. А чем он, вообще, страдает?

– Да, ничего особенного. По УЗИ все спокойно. Он просто ипохондрик с претензиями. Парень заплатил за прием и теперь отыгрывается на мне за свои деньги… В госбольнице меня такие жалобы ничуть не трогали, я понимал, что наш нищий народ ищет выхода своему гневу. Мне не жалко было быть там мальчиком для битья. Но здесь-то люди обеспеченные. Я за свою заработную плату терплю хамство от богатого идиота, и, получается, что цена моего человеческого достоинства равняется моей зарплате. Получается, что меня купили, и теперь на мне отыгрываются, как хотят. Хотят, сделают вид, что уважают меня, хотят выместят на мне свое недовольство.

– Но сейчас хотя бы заработная плата нормальная, разве нет? Можно и потерпеть, не принимать близко к сердцу, – я налила себе корпоративного кофе и закусила его личным шоколадным батончиком. Обожаю кофе и шоколад!

– Вы не понимаете меня, – грустно сказал Роман Петрович. – В государственной больнице я не чувствовал себя униженным, когда на меня злился пациент или даже обзывал меня – в приемном покое бывало всякое, сами знаете… Но там и я и пациент были на одном уровне, на одной стороне баррикад. Что его слова для меня? Крик души? Ну, и я мог крикнуть ему, что такой же нищий, как и он, только чуть поумнее.

– А здесь, значит, вы не можете крикнуть… Кажется, я начинаю понимать.

16.

Мне Рита не очень нравилась, потому что при ней всегда хотелось извиниться за свою пустую гречку или выбившийся из прически "петух". Рита приносила на обед как минимум два судочка. В первом лежал гарнир, во втором – мясо с подливой. Или, к примеру, в первом судочке были блины: не жирные и не сухие, а такие, как надо, с румяной сердцевиной и с ажурными краями, а во втором судочке покоилась сметана или джем или варенье, которое она собственноручно закатала в банку.

Рита даже на "стройке" щеголяла во всем чистеньком и опрятненьком, но я заметила в ней изменения после того, как открылась "Скарлетт". Я не могла понять, в чем дело. Иногда Рита быстро и неожиданно покидала общую столовую, даже не успев прикрыть салфеткой или крышкой свои судочки. Мы обычно так делали, когда нас срочно вызывали девочки с ресепшн. Если пациент произвел оплату, пришел в кабинет, а там – никого, думаю, могли бы быть проблемы. У нас, естественно. Но мы до такого не доводили…

Все держались за свое место, а некоторые из нас держались особенно крепко. Та же Рита.

Ей нравилось, когда ее замечает начальство. Она прямо вся тогда изнутри светиться начинала. На "стройке" это проявилось четко, когда она намывала окна снаружи, а все другие отказались; когда она важно расхаживала со списком того, что должно было быть в каждом кабинете, и докладывала, если чего-то не хватало.

Но после открытия "Скарлетт" Рита перестала совать везде свой нос и, казалось, ушла глубоко в себя. А она, оказывается, в это время продумывала, как устроить свадьбу, и получится ли ее, вообще, провернуть.

Ещё Рита ужасно боялась, что, узнав о ее беременности, работодатель решит, что Рита – предательница и все продумала заранее, чтобы уйти в выгодный декрет.

Но коллектив ничего такого о Рите не думал, а думали мы, что Рита успокоилась, поняла, что устраивает клинику как специалист, поэтому она вся округлилась, стала хорошенькой и спокойной.

***

Только бы тошнота отступила, думала Рита, и до определенного, конечно, момента можно работать и в ус не дуть.

Костика долго уговаривать не пришлось. Рита поставила себе цель выйти за него замуж в течение месяца, так и получилось. До поры до времени она таила от него свою беременность, просто начала оставаться у него сначала на пару ночей, потом на неделю целиком.

Холостяцкая его квартира зарастала женскими вещами, кастрюльками, ковшиками. В ванной поселился легкомысленный халатик. Рита сроду не носила таких. Она предпочитала спортивные удобные вещи строгого покроя, но, что не сделаешь для соблазнения.

Если кто-то Риту осуждал за ее желание выскочить замуж, тот, наверное, не знал, каково растить ребенка одной, выбивать пособия, нервничать, тащить коляску на пятый этаж, когда лифт сломался.

Может быть, Рита изменила судьбу Костика, но такой судьбы и достоин барашек, которого ведут на заклание. Например, окрутить анестезиолога Юрия навряд ли бы Рите удалось, но и ребенка она ждала от Костика, а не от повесы Юрия, так что ее закулисная борьба была честной. Костик и не заметил сам, как вдруг превратился в почтенного главу семейства. У него будет ребенок, и Костик чувствовал себя благодушно счастливым.

17.

Роман Петрович долго не мог уснуть. Тело за день не устало, да и как оно могло бы устать, если доктор перемещался до клиники на велосипеде, а внутри клиники только до кабинета, до туалета, до столовой. Шагомер на его телефоне был уверен в том, что доктор скончался… Впрочем, и сам Роман Петрович все чаще задавал себе вопрос, он ещё жив? Он кому-то нужен?

В квартире таилась вечная тишина, на работе он редко принимал больше пяти человек в день. И все эти люди не вызывали у него желания помогать. У них были какие-то несерьёзные болячки, которые не требовали его вовлечённости. Роман Петрович чувствовал, что его разум костенеет, а в душе происходила какая-то глупая борьба между завистью к богатым и врождённым желанием быть хорошим. Но вернуться обратно в бюджетную больницу Роман Петрович уже не мог. Хотя там для него не составляло труда быть тем, кем видела его мать, когда была жива.

В приемном покое всегда было невесело, но оттого очень ярко чувствовалось то, что ты живой, ты не болеешь, ты живёшь, ты дышишь, ты голоден. Ах, какой аппетит у Романа Петровича разыгрывался в те дни и ночи на работе! И все моментально сжигалось словно в топке, потому что надо было двигаться, слушать, щупать, чувствовать чужую боль, демонстрировать понимание и надежду.

А теперь в "Скарлетт" Роман Петрович вдруг стал тугодумом и начал потихоньку обзаводиться брюшком. Безобразие! Он взял себе за правило подниматься в кабинет и спускаться в столовую исключительно пешком. На своем пятом этаже Роман Петрович начинал задыхаться.

Кроме него по лестнице иногда поднималась Надя с ресепшн, и Роман Петрович не понимал, зачем ей это. Надя была худа словно тростинка. Однако у нее были свои причины ходить пешком. Во-первых, на втором этаже работал Юра, который недавно порвал с ней отношения и вывез из ее квартиры свой немногочисленный скарб. Во-вторых, когда Надя видела бывшего возлюбленного, равнодушно скользящего по ней взглядом, то чувствовала такую ярость, которой просто необходимо было дать выход. И выход был в том, чтобы шагать по ступеням в узких лодочках на шпильках до изнеможения. Поэтому, если Роман Петрович начинал задыхаться от ходьбы, то Надя, наоборот, к последнему этажу становилась спокойной и усталой.

– Готовитесь к пляжному сезону? – Роман Петрович первым преодолел последнюю мраморную ступень и глядел сверху на Надю. Ей оставался ещё один лестничный пролет. Она вскинула голову и показала зубы: то ли улыбка, то ли звериный оскал.

– А вы считаете, что мне следует поработать над своей формой?

– Нет, ну что вы! – Роман Петрович испугался, что обидел Надю. – Это мне нужно сбрасывать вес, вам это совсем ни к чему…

– А что я слишком худая? – зло спросила Надя, – или что? Что со мной не так?

– Но с чего вы взяли, что с вами что-то не так? Извините, если я обидел вас.

– Вы тут не причем. Настроение просто тоскливое ужасно. Все бесит и раздражает!

***

Потом Надя привела к нему свою дочку на УЗИ.

– Что-то на живот она жаловаться стала, посмотрите?

– Конечно. Приводите ее в выходной, когда начальства нет. Я бесплатно посмотрю…

– Ну что вы… А камеры над кабинетом и в коридоре? Будет видно, как она зашла, а потом вышла чуть ли не через полчаса. Вам ещё и попадет, Роман Петрович! Я оплачу. Просто мне удобно здесь на работе. Не везти ее никуда. Это ведь подросток. Еле-еле, вообще, ее уговорила на УЗИ сходить.

– Надя, не беспокойтесь, я знаю, как обмануть камеры. Никто ничего не узнает. Зачем вам переплачивать?

Разговор происходил в столовой клиники. Считалось, что в ней камер нет, поэтому сотрудники обычно себя чувствовали тут комфортно.

Надя отламывала длинными пальцами кусочки от булки и запивала зелёным чаем. Роман Петрович сидел напротив за столиком и наблюдал, как Надя ест. Булка все не уменьшалась, потому что Надя отщипывала от нее совсем уж микроскопические кусочки. Роман Петрович пил черный чай.

– А научите, как вы обманываете камеры?

Роман Петрович улыбнулся какой-то хищной, неожиданной улыбкой.

– Секрет фирмы, Наденька, – он поднес указательный палец к губам, – т-сс… Я вам ничего не говорил.

На самом деле Роман Петрович как-то проконсультировал охранника Костика по поводу болей в спине. Костик большой с виду и крепкий частенько жаловался на поясницу. Роман Петрович порекомендовал тому укреплять мышечный корсет и, между делом, узнал пароль от своей камеры. Иногда доктор ради комфорта проносил к себе в выходные в кабинет кофе и пил его там, что строго запрещалось в клинике. Роман Петрович потом заходил на свой компьютер, подключался к охранному монитору и стирал со своей камеры себя, заходящего в кабинет с большой кружкой кофе.

В выходные было мало пациентов, и Роман Петрович задавался вопросом, что, по мнению владельцев клиники, должен делать доктор в кабинете. Спать? Смотреть кино? Зависать в соцсетях? Или быть может изучать профессиональную литературу? Как будто теория без практики может поддерживать в нем огонь энтузиазма?

Роман Петрович даже завидовал девушкам с ресепшн или медсестрам из кабинета, где по утрам принимали кровь. Вот у них был аврал! Они горели на своей работе, их день мчался со скоростью света. А у него что? Вечное ожидание стука в дверь? И в лучшем случае он примет шесть пациентов? В течение рабочего дня? Почему он не удовлетворен вечно своей работой? В приемном покое он мечтал о покое! А теперь в "Скарлетт" он мечтает об аврале…

Ещё эти несносные пациенты, а чаще пациентки! Капризные, своенравные, лживые и богатые! Богатые! Которые ежеминутно помнят, кто они, сколько у них денег, и что все им должны! Улыбаться, восхищаться и преклоняться перед властью кошелька?

Впрочем, Романа Петровича больше обижало равнодушие, когда к нему относились, как к предмету мебели или даже, как к специалисту, но такому человеку, который ничего сам по себе не стоит, не существует в отрыве от исследования их организма.

Вот повадилась к нему ходить одна такая. Полная дама с пальцами сардельками, на каждом из которых подразумевалось кольцо, если бы, конечно, оно могло бы налезть. У дамы под пятьдесят лет был голос, совсем не подходящий под ее комплекцию. Слабый голос, какой-то надорванный, словно он не мог преодолеть какой-то барьер.

Дама возмутила Романа Петровича своим хамским поведением. Она сразу подчеркнула, что все врачи в платных клиниках лгут и хотят ободрать ее как липку. Доктор слушал, слушал, мысленно затыкая себе рот, но потом не выдержал и спросил:

– Зачем же вы пришли ко мне, если считаете, что я вас обману и дам направления на лишние анализы или обследования?

– Молодой человек! Вы радуйтесь тому, что я пришла и содержу эту вашу "Скарлетт". Просто делайте свое дело и знайте, что в дурочках меня оставить вам на удастся!

Дама с брезгливой гримасой легла на кушетку и оголила свой выдающийся живот, а Роман Петрович нанес гель на датчик и принялся им водить по коже пациентки, при этом выслушивая от нее то, как ей неприятен и липок этот гель, этот доктор, эта клиника и даже эта страна.

Каждое ее слово болезненно отзывалось в сознании доктора.

18.

Все шло к тому, что в один прекрасный день наша хирургическая медицинская сестра не сможет натянуть форменные брюки.

Рита всегда старалась переодеваться, когда основная часть персонала покинет служебное помещение. Вечером ей приходилось задерживаться, а утром приходить почти раньше всех. Так никто не видел ее растущий живот, который был особенно заметен из-за того, что Рита была очень и очень стройной барышней. У нее рос только живот – вместилище малыша, все остальное, казалось, даже ещё больше похудело. На лице явственно выделялся нос и скулы, бедра словно уменьшились в объеме.

В то утро, когда Рита потерпела фиаско в своих маскировочных ухищрениях, рядом с ней, как назло копалась в своем шкафчике моя коллега. Та коллега, с которой я часами обсуждала погоду, одежду или кто и как на кого посмотрел. Потом она мне рассказывала, что услышала вдруг треск рвущейся ткани и обернулась к Рите. Брюки разошлись по шву, так что и речи не было о том, чтобы попытаться скрыть происшедшее и попробовать перетерпеть как-то день. Ни прикрыть, ни быстро заштопать такую прореху на брюках было нельзя. И Рита и моя коллега обе это поняли мгновенно. Причем моя коллега была настолько ошарашена, что, несмотря на излишнюю деликатность, свойственную ей, спросила Риту в лоб: