Осенняя Осанна

Словно наяву созерцаю то, что осень заперла навеки

В замке сумрачном, где живет принц всевластный.

Сажусь на трон трухлявый, смежаю веки.

Слезы льются или то дождь страстный?

Я заклинанием запер все ворота, двери.

Принцесса с именем Арина.

Нарушь мое уединенье в вере.

В твоей слабости вся моя сила.

Вокруг так холодно, одиноко всюду люди.

Но тот осенний день балует страдальца теплотой.

Я буду жить лишь им (где судьи?)

Осанна! – я пою душой.

Осанна! – торжественно гремят орудья.

Осанна! – я с песнью этой

Воскресаю, шепча сердцем – Осанна…

Лирой играю скрипичной отогретой.

Пускай, она ничтожна, бесталанна.

Я ею заворожу весь мир, тою поэмой.

Ибо девы взор так еще никто не воспевал.

Все фотографии ее словно огарки тлеют.

Ты к Богу отойдешь, ведь Он тебя создал.

А я, любящий тебя, чьи глаза тускнеют.

Создам память вечную, я о том мечтал.

Господь прославляет тебя на небесах, мне позволь

На земле твой силуэт рифмами прославить.

Я принц всего лишь, поэзии я не король.

Вот памятник нерукотворный, не нужно ставить,

Не страшны ему время, пыль, иль моль.

Мои книги сохранят твой лик.

Ангельский извечный милый образ.

Я его воочию созерцал, а вам дарую блик

Той красоты, вам дарован лишь остов.

Дни слагают вашу жизнь, мою лишь миг

Взгляда ее вселенских глаз.

Не сомневайтесь, я помню их и ныне.

Правдив моей души рассказ.

В ваших руках книга подобная дочери, иль сыне,

Она дитя любви моей, серенада лиричных фраз.

Я их писал осыпаемый златой осени листвой.

В комнате стеная хворая болезнью лютой.

Осень замирала, ветром остужая хладною волной

Мои любовные порывы, я любовался музой,

Предо мною расступаются деревья, вот тропа.

Всё остается и всё куда-то исчезает.

Любовь ты феникс, так возрождайся из пепла.

Она оживает, порхает, вновь в пламени сгорает.

И всё по кругу, когда чуть окрепла

Купина пылает

Рождая Дух Святой

Властный над свершеньем.

Я благословлен стезей

Писанья, самоотреченьем.

От дев других я заслонен стеной.

Сверху лист осенний на меня упал.

Я сохраню его, он засохнет скоро.

Подобно мне, он жил, лежал.

Парил, порхал, высоко и невесомо.

На длань мою он упал.

И листку осеннему подобно я

На длани Господа прилягу, такой усталый.

В себе память и любовь храня,

Не избранный, не званный,

Но любящий, тебя любя.

2013г.

Трагедия любви нетленной

Люблю тебя я так сердечно.

Те чувства, та жизнь, длятся бесконечно.

Я знаю, вечно.

Прочтите сей упоительные вздохи сердца моего, если вознамерите нечаянно познать любовь мою, но если отлучены вы от чувств сердечных, то не изведать вам пространных путей любви моей.

I.

Знаменье утренней звезды – души величье,

Могущество любви, о духи, это снова вы

Омрачаете зрачки и внушаете Ее обличье,

В просторах дальней вышней вышины.

Начертав надгробно сию малую канцону на сердце своем, Созерцатель кроткий не опустошил кубок дум трепещущих, но более наполнился исполненными смущенного восторга образами. Облики священные являли собою достоверное великодушное блаженство, благое созерцание искр вращения планет любви праведной, не обличающей, но облекающей в достопочтенный силуэт благородный, но сопровождающий надеждой спасения и озарения спасительной благостью совершенного бытия Небесного.

Возвышен платонический любовник, обращенный сердцем к Деве обожествленной, невозможно сему мученику сердца предавать любовь на воплощение заботы, бескорыстного дозволения, деяния приличествующего счастью, ибо ведомо ему о Провиденье, как не внемлет оное мольбам сомневающимся, но пребудет с верующими, порою карает оных по нужде их, дабы приготовить место для больших достойнейших дарований. Посему Созерцатель кроткий отринут идеалом, поскольку многое он вознамерился постигнуть, ощутить недозволенное и восполнить неизгладимое, вспоминая незаслуженное соизволение. Сущность его, предвидя одр смертный, предвкушает благостное соитье с духовною любовью. Мир горний владеет разумом его, жадно поглощая нестерпимые потуги души мятежного духа. Вознамерился он припомнить многое дарование немыслимое, ниспосланное милостью Девы Любимой. Она, несведущая в трепете его, в его поклонении воздержанном, да ощутит те судороги естества от пыла любовного неприкосновенного, но невинным сердцем зримого.

Осмыслив, притяну волею невольную силы неизъяснимые, приму подобие поэтическое для восстановления памяти чувственной, прибегая к стихотворному изложению не ведая глубинных способностей рифм, но ведая о математическом построении слов и окончаний их, о напевности слога, не соблюдая табу потаенной откровенности чувств, начну ныне сначала. Однако уточню о достойности восприятия сего неизъяснимого вдоха жизнеподательной любви, в сих всплесках видений безвременных заключено земное мироощущение, порою чересчур чувственное, порою облаченное в священное таинство богопризванного священства, ибо любовь обновляет очи, ускоряет сердце и освещает душу. И ты Дева смиренная поминай не свои движенья, речи, но гласам воздыханий моих внимай. Внемли в музыку любви моей, молю, внемли.

II.

В рожденье осени под вихрем ветра зноя солнечной тоски

По лету, блажен тот день, блаженно первое виденье

Взгляда нареченного судьбой. Разрывая сердце на куски,

Я позади нее сидел, но любострастное стремленье

Лишь Деве было предано. Иные девы столь прелестны,

Не восхищали сердце, помимо той царицы духа.

Велено любовью – будьте честны.

В трепете седеющего пуха

Я блек в ее сиянье, стан изящный завораживал мое сознанье.

Талия ее словно создана для обхвата рук – запретный миг.

Длани стройны ее, волосы распущено являли очарованье

Ночи темной, но светел белизной Девы лик,

Как сей ангела зовут созданья Божьи? – сего не ведая, я полюбил

Всею сердца чистотой, всею юностью, всей душой.

Восхищенную любовь единым чувством пригласил.

Навечно – как живет душа, но вот погладила она себя рукой.

И благочестье сокрушило естество и саму сущность поколебало.

Верность во мне целомудрие зачало, Боже, как мала в изяществе ее десница,

Весь мир растворился чудотворно, всё будто исчезало.

Лишь образ девы завораживал меня, книги первая страница,

Она молчанием меня звала и движеньем каждым покоряла.

Вещаньем тайны оживляла, ослепленьем верила безмолвью.

Мне сердце жалобно, с блаженной болью простонало –

“Сломай ребро, дозволь любви приволью

Лишь раз увидеть образ милый, родись поэт бессонный и гонимый,

Люби или умри – у тебя отныне два пути!”

И выбрал путь я исповедимый.

Ведь семя той любви невинной вскорости должно взойти.

Но разум вторил мне – “Прекрасное потребует заслуг великих,

Репризы великих сочинений, о прекрасном сотни песнопений.

Не быть тебе в рядах безликих.

Но хватит ли у тебя смиренности терпений?

Страданья ждут тебя…мученья…”

Не смущали предсказанья те, внимая сердцу, той здравой мышце,

О, чудо благодатное, свершилось, имя Девы известно стало мне,

Вдохновенные черты ее лица, озарены в алмазном ситце.

Благословенный лик ее смирен и кроток словно Дух.

С замиранием восторга, чувства бередя

Смирись с любовью вечной возмущенья дух.

Твори – твоей жизни великая стезя.

Таков форзац истории жизни нашей, ибо мы вместе были свидетелями сего возмездия над жизнью младостной. Таким ясновидением виделось мне явления Девы, чье шествие сопровождалось как бы песнью ангелов, ибо силы небесные всюду сопровождали ее, окрылено вознося над землею. И поныне неподвластно слову то созерцание, величавость та несоразмерна слогу, а язык сердца сложен слишком, малопонятен для смертного. Удостоившись великой чести, склонился я духом пред Творцом и как бы пред Его творением прекрасным. Любовь в ту пору зажглась во мне подобно солнцу восходящему, после долгой зимы. Да не усомнитесь вы внимающие в историю любви моей, ибо она истинна, Дева жива, жить вечно будет – так Бог благоволил, я не перечу воле Его праведной, ибо более благ желаю ей. В сей прозаичной стихире (да будет вам известно, что поэзия не есть такт чувственный, но чувства, облаченные в образы) запечатлено видение, узнание имени Девы, там семечко любви посажено в сердце моем, а в конце повествуется о том, как обрел я тягу к восхвалению и сохранению чувств своих, ибо не смел публично огласить ей свои притязания душевные. (Не корите меня за частое обращение к верности моей, ибо пишу о ней не ради похвалы самому себе, а ради обращения к Любимой, дабы она обратила внимания свое на верного ей поклонника, но сама верность сопричастна любви, неотделима от нее, посему недостойна отдельного упоминания).

Сейчас, когда любовь моя к Деве сильна подобно гению, тем менее внимания она удостаивает меня, встреча в год, или и того меньше, то много по недостойности моей, мало по любви жаждущей излиться, любовь моя желает чувств любовной взаимности. Не выразить словами страдание мое, но попытаюсь я благонравно излиться словесами возвышенными.

III.

Здесь ожидание приговора сердца ее, сильно изнуряет меня притворным молчанием.

“Ответь – кто создал твое сердце? Кто?”

Поэт – ужель ты чересчур велик для сего царства,

Дева – твои мытарства,

Страданьем изнуряет ум твой, что есть чело.

Ей безразличен ты, вся жизнь твоя, твои творенья.

“Ее я возвеличу выше Неба, выше, выше!” –

Ты кричишь, окончив сотворенье.

Но достойна ли она сего – “Достойна, слышишь!”

Дивятся духи поэта долготерпенью.

Они занятые ленью шепчут – “Ты мученик любви безгрешной”.

А он подобно землетрясенью,

Гневно думает о Деве столь в выборе неспешной.

IV.

Не корите меня понапрасну, ибо отчаяние моё настолько велико и смерть столь близка, что духи злые неистово шепчут мне осужденья, оттого я, отчаявшись, прошу у Девы отказать мне, дабы разрешить мой спор внутренний, то будет как бы освобождение не от любви, но от бремени желаний неисполнимых.

Я, описывая наши отношения, ведаю – мы вместе будем на Небесах, а земное сей непонимание, земная разлука, будто испытание нам, преодолев которые, обрящем мы блаженство.

Но не ведаю, каким образом распорядится Бог нашими судьбами.

Гнев мой направлен на самого себя, потому что я не могу понравиться ей, хотя бы немного, не могу быть достойным хотя бы одного ее нежного дружеского слова.

V.

Во мне настолько величава любовь непреклонная, что воздержание моё весьма укрепляет дух, во мне нет мужской страсти, оттого отношения моё к девам возвышенно, как к созданиям непостижимым в красоте и в самом существовании их. Любое видение плоти девы в одеждах призывает меня в восторг душевный, волосы то, плечики, голос, движения, я испытываю радость мук, ибо восхищенье отвергает касанье, ведь каждодневно нахожусь средь дев и годами не прикасаюсь к ним, вот уже год четвертый. Целомудренно, ибо и помыслы мои чисты, но и не помыслить злое о красоте такой, ведь истинная красота всегда невинна. Для юности то весьма жестоко, плоть не требует услад телесных, кои она не знает, но требует созерцанье, не секундное как по обыкновению, но более продолжительное, к примеру, не одна, но три секунды взора. Девы те не подозревают о чувствах моих, о том, как я безмолвно славлю Творца создавшего их, о том, как ласкаю их словами красивыми, о том, как начинает болеть сердце мое, после воздыханий трепетных о недостижимом.

Я ведаю, что вы не только смотрите на деву, но и прикасаетесь к ней, посему не поймете жизнь мою скромную, но ты, чей путь столь же кроток, прими от меня поклон, ибо ты есть истинный творец благостный созерцатель.

Частица образа Любимой заключена в каждой деве, цвет волос то или прическа в целостности, фигура или цвет глаз похожий, многое может стать предметом соотношений. Потому не корите меня строго, за чрезмерную привязанность к девам в строках сих. Любовь созерцательная к Деве зачастую распространяется и на других, ибо я видел в них Ее некоторые черты и посему воспевал их нежно.

Притом ведаю я о тонкой грани между восхищением безвинным и нравом похотливым, сей желание зрительное может стать привычным, а впоследствии может перерасти в страсть, посему лучше помалу довольствоваться прекрасным, как бы крупицами золота, дабы не прельщаться.

VI.

Любимая Дева поцеловала меня в щеку при окончании нашей третьей встречи, когда она ушла дальше служить на своем поприще, я остался один, плакал много, то стался плач радости великой, и от сокрушения неприкосновенности нашей.

В кротости она уста прижала на мгновенье

К щеке нецелованной моей – любви крещенье нежных губ.

Блаженство обрело моё сознанье, как древо сокрушает лесоруб.

Замерло мое дыханье, райское души стремленье.

Покой, умиротворенье, слезный плач, на щеке свеченье,

Тепло, сухая влага, девичья покорность пред судьбой.

И там где поседел лес волосяной

Невиданно губ благодарное сеченье.

Неощутимо чувственно касанье то, монарший поцелуй,

Ибо Она превыше всех, в Деве жизнь моя, мое рожденье.

Вечно вдохновенье, но жизнь земная яко трава растенье.

Напоследок загадай желанье и на свечи дыханием подуй.

О поцелуе я и не мечтал, о том мгновенье.

Бог мне даровал мечты невольной исполненье.

Ощущаю я и ныне на щеке касанье губ невинных.

Слезами робости любви моей омытых.

Она поцеловала щеку мою. Но что касается щеки моей, что течет по ней, лишь слезы, значит, вкусила Дева плач мой, все рыдания мои о ней.

VII.

Дева Любимая, не понимаешь ты – любовь мою, семь лет тому назад я полюбил тебя сердечно всею вечностью души своей, влекся к тебе насколько позволяла мне кротость, какие еще нужны изъяснения тебе. Как ты могла все эти семь лет жить без меня, не думать обо мне, не помнить обо мне. Ужель любовь моя столь слаба? Да познает мир – как ты терзала меня, но оправдает тебя мир, ибо не приемлет сей мир меня, я враг для него, да сокрушу я мир осветив живой образ твой глубинно незабвенный, подобно скульптуру отсеку всё лишнее суетное, и явлю миру сему святость твою непорочную, ибо Господь создал тебя оным образом пресветлым. Склонится мир перед величием твоим, возблагодарит мир Творца создавшего тебя и ниспровергнет прославившего тебя. В том выразится любовь моя во всем могуществе ее. Да познает Дева насколько мало сердце мое, и насколько велико в биении любовном.

VIII.

Я не желал прикасаться к тебе, но ты поцеловала меня, будто сей деяние не есть таинство, но действо обыденное. Печально мне осознавать, что не вернуть ту неприкосновенность, когда я не ведал какова плоть твоя на ощупь, а ты не знала меня, мы были будто духи бестелесные в эфире сотворенные. Дева украла у меня благодатное состояние плоти. Святой образ обрел плоть, когда Дева коснулась меня, отныне я как бы чувствую запредельную вину, ощущаю предательство своего идеала. Я незаслуженно получивший сей многозначительное касание, ощущаю себя недостойным той награды. Как мне быть теперь? Думала ли ты о том, прежде чем коснуться меня? Как мне жить теперь? Ужели ты возжелала разрушить платоническое соитье душ наших? Я много страдаю оттого, ибо я не в силах вернуть обратно то духовное созерцание тебя, ибо ведомо мне ныне губ твоих касанье, оно является предметом дара, на который не могу ответить я, не смею совершить нечто подобное величественное. Лишь шедевр души моей и рук моих, возможно покроет тенью позор ничтожности моей, пред сим актом высшей физической добродетели.

Я четыре года с девятнадцати годов не прикасаюсь к девам, поэтому твой Дева поцелуй единственное девичье касание до меня на сей день, вот какова моя верность тебе, неоценимая и смиренная.

IX.

Много сокрушения сердечного она явила мне. Вот малый облик страданий сих.

Господь, за что Ты наказал меня сим бременем любви.

Люблю я Деву ту, которая обо мне не мыслит.

Мои творенья ей чужды, мои слезы словно звонари

Стонут от тоски, тот ад внутри немыслим.

Безразличны ей мои восторги, алчные тревоги.

Даруй мне смерть, исход души или смиренье.

Изыдьте в погибель вы гордыни боги.

Я жажду исцеленье.

Господь за что ты даровал мне Деву как мученье.

Уходит юность и меркнет очей моих свеченье.

Я мог бы полюбить другую, кроткую, доброю, и по духу мне родную.

С нею счастье я б обрел, а не печаль дурную.

Разбито сердце, не собрать, угасло солнце, не воссиять.

Но любви безумство не унять, себя любовью не распять.

Не повернуть утраченное время вспять.

Прекрасный мир бы мне создать, тебя иную воссоздать.

Здесь я уже иначе мыслю, оставляю мирское страдание свое, думаю о ней, о мнимой порочности ее, о невозможных недостатках ее, но более размышляю о небесном происхождении Девы.

Ужель она грешна, ужель вы духи были правы,

Она девства лишена, поцелуй познали ее уста?

Ужель она вместилище отравы, ужель душа ее пуста,

И ей приятны разврата гниенья нравы?

О, мне бы Ангела лик покойный лицезреть.

Исход из плоти вестник мне дарует, мне бы умереть,

Не ведая сей правды лжи и Деву видеть лишь святой.

Она воображение моё, её мира я изгой.

Я безумец, а жизни срок столь долог,

И как мне жить с такой отверженной любовью.

На развалинах Мечты истекая кровью, с сердечной болью.

Но мне тот ветхий остов дорог.

О, это вы, духи злые, демоны порока мне твердите о ее грехе.

Вы падшие пророки, но моя она, в моих устах ее спасенье.

Очищенье ей пред Господом моленье.

Ибо первым спасен разбойник, распятый на кресте.

Ужель жива моя Мечта, ужель бессмертна та Любовь.

Я верю – мне она верна, на Небесах она чиста.

Сомнения, насылаемые обильно Врагом мутят помышление мое глаголом о порочности Девы, якобы она лишена благодати, будто бесполезны учительские увещевания мои. Воздействие сил злых сильно сокрушает естество мое, потому что лживо и лукаво по сути своей. И о внешнем толкует зло, подтверждая пороки ее очерствелости, она якобы отклоняет нравственность как суть человеческую, и мне больно от сего, внешний идеал ее красоты омрачен грехом, и лишь в духе Девы я различаю совершенство наивысшего порядка добродетели. Словесами пытаюсь я развеять страсти ее, но действенны ли слова мои, внешне бессильны, но надеюсь, поселятся они в ее сердце, дабы однажды восстать пред нею, как подмога совести, пред непотребствами злыми. Я страдаю много, ибо не могу исправить ее, принудить ее к Истине, по причине разлуки. Я жажду спасенье Деве, но ощущая бесчувствие ее, понимаю, как тяжек путь мой, насколько велик груз, который влачить мне до Врат Райских. Жива любовь моя, ибо я вижу святость в душе ее, глубинное свечение, но духи злые должно быть твердят ей о материальном благополучии тленном, о суетном веселье юности, и о мнимой порочности рода человеческого. По слабости я много гневаюсь. Сожалею о любви своей, столь несчастной, столь одинокой, столь жертвенной. Но ведаю – если не я учитель ее, наставник в добре, то кто тогда? Я показал ей путь узкий, указал на житие верного выбора. И мне нести ответственность за нее, мне быть судимым за нее.

X.

Мечтательный очерк сей есть прошенье о встречи Небесной.

Обещай, что мы будем вместе на Небесах,

Обещай, что ты явишься ко мне во снах,

Пообещай, что ты примешь любое мое творенье,

Пообещай, что сей мечту, постигнет исполненье.

Я так много думаю, о спасении души ее, что забываю о себе, я так поглощен всецело Девой, что отрекаюсь от самого себя ради нее.

Я ненавижу себя, потому желаю отвергнуть себя и раствориться в Деве, объять заботой ее, но любит она себя, потому довольствуется собою лишь, посему отвергает меня.

Дева, велика ее власть над судьбой моей, велика ответственность на ней, ибо всякое касание ее, это первое касание девы ко мне, и должно быть последнее, если не соизволит она повторить те деяния беспорочные, она гуляет со мной и то также впервые. Вот посмотри, все воспоминания мои связанные с женским вниманием связаны лишь с ней одной, она выбирает, сколько их будет в моей жизни, богата будет моя жизнь или бедна оными событиями, каков буду я, счастливым или унылым, буду ли я творить радостные сочиненья или трагические. Вот сколь велика важность Девы в жизни моей, посему пусть распоряжается взвешено и разумно со мною.

XI.

Отныне явственно ведаю я, ради чего любовь во мне зиждется светочем, для созидания целомудрия. Любя Деву я не знаю других дев, посему девство сохранено в плоти моей и в душе моей. Любовь есть целомудрие. Воистину прекрасно возрастание ее, преображение из семени малого юного в великое древо любви нетленной.

Дева сохраняет меня девственным, оберегает девственность мою, яко Ангел Целомудрия.

Ты Дева нецелованная и невинная, верю я в это, ибо тому должно быть, неоспоримо такова, несравненна по чистоте, чья девственность превосходит мое девство подобно лучине пред солнцем, сохраняя уста свои непорочными, верю я, так будет и впредь.

XII.

Далее рождены малые сонеты.

“Некогда я созерцал любовь вне себя, затем в себе и ныне над собою.

Плоть, душа и дух – строенье человека. Божества осененные искрою”.

“Нежнейшее созданье Неба покоряет робкий взор.

Простор надежд в устах младых шепнет – Во всем мире ты один.

Изъясните мне виденье – проникновенный путь годин.

Прямо в сердце, где детский лепет, мудрый вздор”.

XIII.

Сей образ, словно мечтание ставшее явью:

Смирит усталость, поэт, родившись вновь

Познает тайную любовь, кров сфер Небесных.

Где Дева в ореолах правды честных, святые души

Встречает лаврами венца, ласкает уши, длани

Обожает пеньем и касаньем исцеляет раны, ей

Радостно те души величать, гостей с земли

Новоприбывших посланцев кои ничего не унесли, их сумы

Небесными сокровищами полны, и я издали взираю.

Любовью Небо содрогаю, но с чем прийти к тебе?

И что оставить мне себе? За вдохновенье вот тебе творенья,

Оно не ведает смущенья, но я смущен перед тобою,

Словно создал я прах душою, словно ты не Муза,

Нет, ты больше, сердца ты обуза, но волненье,

Океана неугасимо бурное стремленье, в потоках заточить

Попробуй, ту воду не испить, слезы – вода святая

Очистит прегрешения мои, будто нага душа моя пред людьми.

Мир кличет мне – возьми, но мир внутри меня богаче.

В свирепом плаче оплакивает ушедшую Мечту.

Позволь сначала я начну – спрошу у Провиденья.

Но мне укажут на творенье, глася – готов ли ты их сжечь.

Вновь слезами робкими истечь над образом Любимой.

О, я жил надеждой мнимой, иль я родился без надежды,

Как впрочем, и без одежды, сотворенный Богом, матерью рожденный,

Ради спасенья собственной души, то смысл жизни непреложный, отнюдь

Несложный, если свечи веры не задуть, не уснуть забвеньем

Плоти, с юным рвеньем на свиданье к смерти не прийти.

О, я не гений, на престол мне славы не взойти. Я созерцатель

Гения влекущей красоты, словно Создатель я творю,

Но тебя не сотворить, лиру на выручку зову, но неподвластно

Девы сотворенье, полновластно Богу лишь, Художник Он, Ваятель

Тел младых, Вдохновитель душ, Ему я искуситель кроткий,

“Создатель, что делать будешь с нею” – возглас краткий возвещает мне.

И вправду, в моей судьбе, о Искупитель, лишь образ мне отверст,

Нет более блаженных мест, чем души созданье,

Когда листаешь книг собственных собранье, что полнеют словно павы,

“Безумцем тебя звали, что ж, и люди правы, жизнь в книги заключил,

Деву платонически любил, для вас безумство лишь,

я же нарекаю это – жизнью”.

Тебя я буду ждать на Небесах, иль ты меня однажды повстречаешь.

Я не ведаю, как будет, и ты не знаешь, но лучше вместе, в единый час.

В воспоминаньях о друг друге услышать глас зовущий

К Свету, глас любви последний рвущий, остановит сердце мне.

И в Новой Жизни, в вечном цветении я рад весне, пламя белое

Там вдалеке и чувство поманит меня к Любимой.

Неудержимой, как и прежде упрямой силой,

там ангел белокурый меня в объятья заключит,

Впервые нежно огласит – “Улеглось твое страданье,