Тайны служебные и личные, или Карибский синдром

После ужина майор Игнатов, обрюзгший под грузом дополнительно навалившейся ответственности, собрал офицеров дежурной смены в учебном классе штабного корпуса и кратко ввел в курс нависшей проблемы:

– Сегодня ночью некоторые батареи нашего дивизиона будут приведены в боевую готовность в рамках внезапной проверки. Это достоверная информация из штаба дивизии. Главной целью ожидаемой проверки является определение способности личного состава дежурных смен в выполнении поставленных боевых задач в установленные нормативные сроки, – Судя по строгости, с какой проводился инструктаж на основании загадочным образом полученного слуха, Коростелев понял, что его первое дежурство в ранге командира дежурного расчета может оказаться непростым. Тут не просто отсидка на командном пункте, как ранее, а кое-что посерьезнее. – Коварство этого решения заключается в том, что во всех батареях несколько бойцов отбыло на замену ракет на техническую базу, поэтому все дежурные смены оказались в усеченном составе. Необходимо взять под наблюдение личный состав батарей, особое внимание обращать на склонных к нарушению дисциплины. Предлагаю, чтобы одну половину ночи в казарме был один офицер дежурной смены, вторую – другой. Постарайтесь занять личный состав под полным вашим контролем. Безделье действует на солдат расхолаживающе, и всякие соблазны в таком состоянии оказываются сильнее устава. При этом покупают они, в основном, самогон, который селяне делают из чего попало при полной уверенности, что получаемый спирт самостерилизуется на столько, что можно давать младенцу. – Игнатов стоял у окна, глядя в сумерки. В полной тишине скрипнул стул под Коростелевым, выдавая его волнение. – Не дергайся, лейтенант, двухгодичников обещали не трогать. Мы вас даже на сдачу физкультурных нормативов не посылаем, а уж батареей в сокращенном составе руководить – подавно. – В сказанном слышалось пренебрежение. И хотя вскакивать среди ночи по боевой тревоге совсем не хотелось, обида кольнула острой занозой. – Завтра, если в подразделении будет от кого-то перегаром вонять, лично буду каждого заслушивать, откуда спиртное взялось и в каких количествах. Так что бдительность превыше всего! – Пухлое тело командира дивизиона было с чувством пополам перехвачено портупеей, стекая нижней частью через галифе в яловые сапоги, и выдавало готовность пройтись бульдозером по всем закуткам и потайным углам в праведной борьбе с нарушителями устава.

– Предупрежден – значит, вооружен, – Игнатов решительно повернулся к присутствовавшим, щелкнув каблуками, и завершил инструктаж, ничего более конкретного не добавив к ранее сказанному. – Все по местам!

Никто ничего не говорил. Расходились молча, с небольшим налетом энтузиазма, свойственным каждому уходящему из-под надзора начальника. Коростелев в соответствии с указанием командира дивизиона распределил с прапорщиком Авдеенко время дежурства в казарме: с десяти вечера до двух ночи – он, после – его заместитель. Ну уж если не спать полночи, то в такой расклад легко вписалась преферансная пулька, которую можно прерывать для синхронной проверки личного состава вверенных подразделений. Практика показывала, что самый высокий шанс для нарушений дисциплины в течение первого часа после отбоя. Когда в одиннадцать вечера Коростелев пришел в казарму, он сразу понял, что что-то происходит по поведению дневального, замешкавшегося с докладом. Мимо него в туалет проскочил рядовой Овчинников – в трусах и майке. Расспрашивать – получить дежурный ответ «по нужде». Лейтенант просто проследовал следом и обнаружил в туалете сержанта Прохорова, в галифе, но без гимнастерки. Лицо его было застывшим и бледным – он был пьян.

– О, летеха… – Коростелев впервые услышал данную ему солдатами кличку. – Вот вы и поможете мне отослать ей сапог.

Действовать надо было немедленно, не допуская ненужного развития ситуации в соответствии с простой установкой капитана Туркина – это даже не «как бы чего не вышло», а «как бы нас ни в чем не обвинили». С минуты на минуту в казарму мог прийти с проверкой кто-либо из командования дивизиона, которых из-за полученного предупреждения об учебной тревоге задержалось в расположении много, включая Бульдозера. Через полчаса-час мог случиться информационный взрыв полкового масштаба: злостное нарушение дисциплины зафиксировано у отличника боевой и политической подготовки, сфотографированного у знамени части, члена партии сержанта Виталия Прохорова. В событии был заложен какой-то вышедший за пределы логики абсурд. В профилактике нарушений ни шмон солдатского имущества, ни положительная репутация сержанта, ни обещания очередного поощрения, ни возможность демобилизоваться одним из первых в своей возрастной группе не срабатывали.

– Сержант Прохоров, пройдите в канцелярию! Все остальные – по своим местам спать!

Пока перемещались, не быстро, не медленно – с уважением к себе и к лейтенанту – из рассказа Овчинникова выяснилась причина срыва. При раздаче почты вечером сержант получил из дома письмо, по солдатской традиции ему отмерили три удара им по носу и оставили знакомиться с содержимым. Никто не заметил его неуставных действий, но после отбоя по его брожению в туалет и обратно поняли, что что-то случилось. Жизнь ворвалась в казарму без команды, подвергая разрыву уставные требования. До отбоя ничего необычного не было. Овчинников, спавший на втором уровне над кроватью сержанта, проснулся от того, что уловил запах алкоголя, исходившего от Прохорова, стоявшего между кроватями, окликнул и в ответ услышал сообщение, что его подруга, фотографию которой он хранил во внутреннем кармане гимнастерки, выходит замуж. Письма ему писали мать и сестра, раз в месяц, для экономии в одном конверте, так что информация должна быть достоверной. Сослуживец сразу понял, что дело дрянь, но набрался терпения, ожидая, что сержант, воспринявший горе сердцем, успокоится. Время шло, но Прохоров все бродил и не находил покоя. Овладев первичной информацией, Коростелев вошел в канцелярию. Сержант сидел на стуле, раскинув ноги и безвольно опустив между ними руки, словно оплавленная свечка стекал вниз к полу. На лице его застыла унылая улыбка, и две морщинки замерли в уголках рта. Его было жалко. Прохоров с перекошенным лицом, шмыгая носом, беспомощно переводил взгляд с лейтенанта на мутное окно, продолжать бормотать про отправку сапога посылкой – среди рядового состава бытовала традиция таким образом оформлять разрыв с неверной подругой.

– Ругать меня будете? Упрекать? – сержант демонстрировал готовность к воспитательной работе. – Я правду ищу. Где она, правда-то? Ведь очень обидно. У нас же уже все было, как положено, вот что важно. А теперь? Пусть она себе сапог туда засунет, если так захотелось… Вот скажите мне, вы посылку отправите?

Прохоров с надеждой остановил мечущиеся глаза. Объяснять ему про ожидаемую учебную тревогу и вероятную проверку казармы представителями командования не имело никакого смысла. Нужно было немедленно успокоить и отправить спать, оставив на будущее дисциплинарные разборки.

– Я уснуть не могу, поэтому и сходил на поляну за спиртным. И это не помогает! Не знаю, что делать… – Прохоров провел ладонью по своему лицу и снова уставился на лейтенанта. – Я домой хочу! – желания продолжали раздирать сержанта, он словно не помнил, где находился. – Ну выпил немного, не потому что захотелось повыпендриваться, а потому что не выпить не мог. И ведь не берет! У меня смысл был раньше уйти на дембель, я верил, что я кому-то нужен, торопился, а теперь?

– Ты что пил? – для поддержания разговора спросил Коростелев, испытывая бессилие для разрешения скандальной ситуации.

– Да какая разница, что пил? Мне разрядка нужна. Забыться хочу.

– Где взял? – такой же дежурный вопрос, что и предыдущий.

– Известно где – на поляне! – получилось, что несмотря на уже раскрытую информацию о функционировании «поляны», как места неуставного развлечения и добычи личным составом самогона, ничего не сделано для ее прикрытия. Ясно, что силами особого отдела, занятого своей серьезной работой, невозможно это сделать, а остальные десятки офицеров не знали и не видели вреда этого места и процветающих там нравов, а если знали, не считали своей обязанностью бороться. Милицию же поляна совсем не беспокоила.

– А заодно и девчонку с поляны совратил? – Виктор вспомнил Настины упреки.

– Не-а, на поляне все по взаимному согласию. Если бы кто-то кого-то там к чему-то принуждал, она бы перестала функционировать. Тебе проще: и в городе выбор огромный, чачача танцуешь и к фельдшерице в дивизионе похаживаешь, – Лейтенант напрягся, услышав объяснение сержанта. Это не было ревностью, а скорее выраженной защитной реакцией на грубое вмешательство постороннего человека в его личные дела. – Они сильно кричат во время секса?

– Не твое это дело! – недовольно ответил Коростелев.

– Я где-то прочитал, что крик женщины во время секса означает изменение ее представления о своем социальном статусе. Если для нее это просто удовольствие – она приятно мурчит. Если означает повышение в социальной иерархии – крик будет оглушительным. Моя кричала, и я верил, что для нее много значу. Вот ведь дура, не поняла, за кого надо держаться… Не дождалась!

Обескураженного лейтенанта задело рассуждение сержанта о его личной жизни, и он напряженно смотрел на него.

– Ну что ты, лейтенант, как девочка! Не нравится? Съезди мне по роже, чтоб успокоился! – Прохоров предложил шелестящим голосом. – Чего менжуешься!

– Нужно успокоиться и лечь спать! Случилось событие неприятное, но не фатальное. Время все залечит, – ровным голосом постарался говорить лейтенант. Сержант подумал, пожевал губами и без всякой эмоции не согласился:

– Не знаю… Не берет… До чего тяжело и пусто. Поговори со мной о чем-нибудь.

Хотелось по-быстрому уложить сорвавшегося сержанта спать и отправиться к уже ожидавшим продолжения преферансной пульки партнерам. Заниматься воспитательными действиями было бессмысленно – сержант ни о чем кроме сапога в посылке не думал. Спустить на тормозах тоже нельзя – есть свидетели нарушения уставных требований. Виновных, понятно, найдут и накажут, первым будет офицер, допустивший такой провал. Чем объяснить преферансистам причину задержки в казарме? Должны быть весомые основания заставить их ждать, расспросов не избежать.

– Ты ляг, и спокойствие само придет, – Коростелев механически продолжал искать разрешение выявленных обстоятельств.

– Обещайте, что сапог отошлете, и я пойду в нору.

Пожалеть другого – нормальная человеческая реакция, даже по отношению к нарушителю дисциплины. Особенно если этот другой полезен на службе, лично симпатичен, в данный момент не бузит и мечтает забыться крепким сном. Лейтенант обещал отправить эту глупую посылку с сапогом, свидетеля срыва сержантских эмоций. Всё сломалось в устоявшихся отношениях, хотелось все быстро замять, забыть, объяснить трудностями момента. По второму и третьему кругу сержант проверил, что его желание отправить посылку будет исполнено, и лейтенант подтвердил обещание. Прохоров с детским доверием глянул, вздохнул безрадостно, встал, пошатнувшись, махнул рукой и направился к выходу из канцелярии. Коростелев проследил, как он дошел до своей койки, забрался под одеяло, повернулся на бок и подобрал ноги, словно перевернул неудачную страницу своей книги жизни и отвернулся от нее. Прижав голову к трубчатым прутьям кроватной спинки, он затих, отсекая сном часть своего прошлого. Сквозь большие окна лился жидкий лунный свет, и слабый сквозняк доносил смоляной сосновый настой. Батарея в унисон спала, и только караульный остался свидетелем этих перемещений.

– Ты мне ничего не смог доложить, когда я вошел в казарму. Если ничего больше не случится, забудь, что видел, – тихим голосом лейтенант разъяснил рядовому, что нужно делать. – В выходные возьму тебя в увольнение в город. – Это был весьма действенный дисциплинарный и воспитательный стимул, караульный расплылся в наивной улыбке.

Задержка в казарме обернулась разочарованием в офицерском общежитии, ибо томительное для партнеров ожидание Коростелева закончилось началом игры на троих, с обещанием начать пульку на четверых по завершению партии. Виктор использовал предъявившуюся возможность для нового посещения казармы, прошелся вдоль двухярусных кроватей, заглянул в туалет, проверил дверь каптерки – все было спокойно. Офицеры штаба дивизиона не беспокоили.

23

Сон отходил, расталкиваемый настойчивым тереблением плеча посторонним человеком. Это было надругательством над самым святым – правом на отдых. Двинуть бы этого шутника между глаз, да просыпаться не хотелось.

– Товарищ лейтенант, вставайте! Боевая тревога! – сержант явно получал удовольствие от выполняемого действия и преувеличенного значения своих полномочий. Лейтенант видимым усилием воли заставил себя сесть в постели: не было большей печали, чем поднимать жаждущее отдыха тело, утомленное затянувшимся расписыванием преферансной пульки. Кое-как нащупав брюки, он рывком натянув их на выкинутые вперед ноги.

– А прапорщик где? – заметив пустую койку напротив, спросил лейтенант глухим голосом.

– В казарме, руководит подъемом, – значит, как условились, Авдеенко с утра был на месте.

– Хорошо. Сейчас приду! – а в голове шевелился червячок сомнения: по всем раскладам и прикидкам не должны были поднимать восьмую батарею по учебно-боевой тревоге, да и на вечернем сборе командир дивизиона говорил тоже самое.

С надеждой, что недоразумение с подъемом по тревоге скоро отменят, Коростелев подбежал к казарме, сослуживцы, громыхая автоматами, заканчивали построение в колонну. Лейтенант неуверенно пощупал кобуру с пистолетом, личное стрелковое оружие было на месте – на поясе. Для подготовки ракеты к пуску это ничего не значило, но немного на душе стало спокойнее. Топтаться в такой ситуации не пристало, и он скомандовал:

– Батарея! На стартовую позицию бегом – марш!

В предрассветной дреме дивизионного городка гулко разнесся топот более сорока пар кирзачей. Пожилой прапорщик, мелко семеня, поотстал. С повышением темпа бега мозг сбрасывал сонливость. Утренние пробежки делали свое дело – бежалось легко. С надеждой, что вот сейчас все разрешится, Коростелев направился в девятку, отправив батарею к хранилищу ракет. Кошка Муська перед входом смотрела на своего друга и покровителя недоуменным взором широко раскрытых зеленых глаз: время завтракать, а тут такой переполох, никто даже не погладит в горячечных перебежках. Лейтенант сбавил темп, глубоко вздохнул и толкнул бронированную дверь бункера боевого командного пункта. Поднявшись ему на встречу майор Северов выкинутой вперед рукой строго указал, что доклада о прибытии за получением боевого задания не нужно – секунды, сбиваясь в минуты, уже бегут.

– Привести ракету в готовность к пуску составом дежурной смены! – отдал он распоряжение, протянул конверты с боевым заданием и ключи от ангара хранения ракет. А когда Коростелев растерянно взял все это в свои руки, аскетичное лицо майора, выражавшее до этого томительную муку, смягчилось, и он по-отечески добавил: – Ну ты, сынок, постарайся – очень на тебя надеемся. – Из-за пульта сквозь усы широко улыбался главный бенефициар вчерашней пульки лейтенант Исаев, несший дежурство с начальником штаба дивизиона, подвигая для подписи журнал выдачи ключей – на квадратном лице его короткий сон не оставил никакого следа.

Вот если стрельба из пистолета или автомата на стрельбище, то сначала идет нудный инструктаж, как бы чего не вышло, а если нужно оружие массового поражения навести на реального или воображаемого противника – вот тебе конверт в руки и ключи от ангара, подпись в журнале – и все формальности. Отсидеться на скамейке запасных не получилось. Невозможное является таковым, пока оно не случилось и не переродилось в неизбежное.

«Конфликт назревал в условиях нагнетания международной напряженности, экономических санкций, свертывания культурных, научных и спортивных контактов. К границам нашей страны скрытно выдвинулись ударные сухопутные группировки, на ближайших аэродромах центрального направления разместились самолеты стратегической авиации противника, на передовые позиции были выведены силы быстрого развертывания и готовился удар основных стратегических сил. В связи с провокационными действиями противника по приказу командования дивизион занял готовность военной опасности», – начальник штаба дивизиона майор Северов не раз писал и читал обзоры учений, проводимых ракетчиками, и на этот раз набор фраз будет приблизительно таким же. Вот только сегодня утром комиссия из штаба дивизии подняла дежурные расчеты уже двух батарей во главе с кадровыми офицерами и остановила выполнение ими учебного задания по пока неясным основаниям, что вызывало обоснованную тревогу, восьмая батарея во главе с двухгодичником пошла третьей по указанию от проверяющих. Все это сулило много неприятных штабных разборок.

Часть батарейцев во главе с прапорщиком Авдеенко, предназначенная для транспортировки вручную тележки с ракетой на стартовую позицию, толклась у ворот хранилища, в то время как остальные под руководством сержантов отделений уже подбегали к боевым постам с вверенной им техникой отделений батареи. Коростелев, успокаивая дыхание после бега, сорвал временную пломбу с замка, загремел ключами и распахнул створ массивных дверей.

– Это вот, Володин уехал в Зарайск с Ефимовым, я думаю, что на установщике будет работать Крюков, он недавно из учебки и еще не забыл, что делать надо, – прапорщик Авдеенко сообщил лейтенанту предлагаемую им перестановку в стартовом отделении. – А я – и за начальника, и за сержанта.

– Справишься? – Коростелев на всякий случай спросил Крюкова. – Не забыл порядок операций?

– Да вроде бы не забыл, – ответ не показался бодрым и уверенным, но другого решения по оператору установщика не было. Оставался только прапорщик Авдеенко, но тогда без начальника оказывалось целое стартовое отделение.

Коростелев щелкнул выключателем на электрическом щитке, в ангаре уже громыхали отбрасываемые в стороны колодки из-под колес ракетной тележки. Никому никакого дела до защитных чехлов – вот он момент, когда их можно под прикрытием общей суматохи спереть. Место второй тележки, ушедшей с группой старшего лейтенанта Ефимова в Зарайск, встретило гулкой пустотой.

– Занять расчетные позиции! – скомандовал Авдеенко, приняв на себя командование стартовым отделением, и ракетная тележка, освещенная вспыхнувшими прожекторами, под напором человеческих тел после снятия тормозных стопоров с тяжелым шорохом покатилась через распахнутые ворота в направлении старта. «Ну что ж, придется играть роль координатора…», – собравшись с мыслями, решил лейтенант, надеясь на свою память и выучку сержантско-рядового состава. События раннего августовского утра не вписывались в привычную ему логику учебно-боевой работы. Закрыв ворота, лейтенант опечатал пустое ракетохранилище – ничего ценного, кроме комплекта чехлов в нем не осталось.

Уступив командование своим отделением прапорщику Авдеенко, Коростелев отдал конверты с цифровыми данными боевого задания сержанту Прохорову – лицо было бледным, но спокойным, без следов вчерашних потрясений – и ефрейтору Панюкову, единолично без лейтенанта Сержантова принявшемуся задавать ракете дальность полета. Лейтенант по телефонной связи доложил в командный пункт дивизиона о занятии батареей стартовой позиции и получил несколько мгновений отдышаться и оглядеться – в подготовительный период каждое отделение занималось своей работой, и не было необходимости следить за какой-либо координацией и синхронностью. Оказалось, у командира батареи на начальном этапе подготовки ракеты к старту интенсивность действий значительно ниже, чем у начальника стартового отделения! Личный состав работал дружно, словно играючи, с полуслова понимая друг друга, демонстрируя боевое мастерство. Под руководством прапорщика Авдеенко ракетная тележка подошла к стартовому столу, поднялась стрела установщика и его захваты были установлены на цапфы тележки.

В это время на стартовую позицию въехал грузовик с платформой, скрытой раскрашенным пятнами камуфляжным брезентом, к лейтенанту Коростелеву подошел майор Шапиро и доложил о прибытии дежурной сборочной группы ракетно-технической бригады для пристыковки головной части к ракете. Виктор одновременно растерялся и обалдел: ему желторотому новичку-самоучке докладывал майор, да еще какой майор – ветеран Карибского кризиса. Он даже никогда не задумывался о возможности таких взаимоотношений: лейтенант должен давать команду старшему офицеру на выполнение последующих операций по подготовке ракеты к пуску и получать от него доклады. Это со стороны армия представляется пирамидой: в основе – лейтенанты, над ними капитаны, еще выше – майоры и так далее. По строевому уставу это тоже так, а в служебной жизни бывают вот такие сюрпризы: маленькие звездочки командуют большими. Приняв доклад прапорщика Авдеенко о готовности ракеты к стыковке с головной частью, лейтенант Коростелев с заметным уважением к тому, к кому обращался, произнес то, что прописано в регламенте:

– Руководителю группы технической бригады пристыковать головную часть к ракете!

На Виктора накатили восторг и уверенность, тревога отошла: все шло хорошо, по сценарию регламента и с поддержкой не только сослуживцев по батарее, но и, казалось, всей инфраструктуры дивизиона и приданной ему технической бригады. Теперь он был совершенно спокойным, настроенным на выполнение поставленной задачи. Ему уже виделось, что негласная установка преферансистов о том, что у старших офицеров своя пулька, у младших – своя, может иметь сюрпризные отклонения в виде неожиданного приглашения майоров: «Твоя взяла, четвертым будешь!»

Доложив о завершении стыковки головной части с ракетой, майор Шапиро, хитро сощурив глаза, протянул Виктору руку и тихим вкрадчивым голосом уточнил важную деталь, не прописанную в регламенте:

– Учебная…

У лейтенанта буквально выросли крылья, он оказался сопричастным к внерегламентным и внеуставным традициям ракетчиков: так вот что значит не раз слушанное «если тебе Шапиро не скажет»! Важно не кто твой противник, а кто рядом! Отправив в ответ майору искреннее «спасибо!», сопровождаемое щенячьей улыбкой, лейтенант мгновенно осознал, как важно получать своевременно вот такие подсказки, которые, похоже, сложились во времена сложнейшего противостояния на кубинской земле и продолжали существовать, скрепляя боевое взаимодействие. Ведь до этого уточнения от майора он не знал, тренируется ли батарея в подготовке ракеты к пуску, или это вынужденный реальный ответ уже зарвавшемуся противнику в соответствии с решениями высшего командования. Теперь у него не осталось никаких сомнений, что учебно-боевая задача будет выполнена успешно, что подготовка каждого солдата и сержанта в отдельности и отделений в целом являются достаточными, и он будет достойным координатором взаимодействия сослуживцев в достижении поставленного задания.

Тележка с ракетой плавно поднялась на установочный стол, солдаты стартового отделения бросились в его проемы для установки анкеров крепления, прокричали доклады, и после снятия бандажа крепления ракеты тележка бесшумно стала опускаться к земле. В момент касания показалось, что она слегка плюхнулась. Ну какое это имеет значение, если ракета уже стоит, и к ней потянулись шланги заправщиков заполнить ее компонентами топлива, кабели электриков запитать систему управления и наведения, и сержант Прохоров ловко перебирая руками и ногами устремился к верхней площадке для выполнения прицеливания! Практически половина работы выполнена!

И вдруг оттуда с высоты, куда поднимался Прохоров, донесся противный скрип «и-и-ы», как будто по корпусу ракеты кто-то с упором провел оребренной арматурой. Коростелев задрал голову, и на фоне пробегавших облаков показалось, что ракета делает движение к земле. Неизвестность всегда тревожит, лишает уверенности, сразу приходят мысли об опасности. Во рту пересохло – чувствовалось, что сухой язык наждаком проходил по внутренней поверхности. Липкая паника опустошила голову, и слабость проявилась во всем теле. Некоторые солдаты в зоне установки ракеты тоже всматривались вверх – кто имел уши, слышал тот же противный звук. Кто-то из стартовиков на всякий случай с опаской отбежал в сторону от стартового стола.

Продолжая всматриваться в верхнюю часть ракеты, Коростелев растерянно отсчитывал долгие медлительные мгновения, пытаясь понять, откуда может исходить опасность. Ему казалось, что дыхание остановилось в ожидании ужасной катастрофы. Тянулись секунды, ничего не происходило, и подозрительных звуков больше не слышалось. На верхней площадке установщика Прохоров, закрыв уши аудиофонами радиосвязи, уже снимал люк для установки теодолита. Заправщики суетились со своими длинными шлангами, не заметив ничего подозрительного в установке ракеты и выполняя предусмотренные регламентом операции.

– Вашу мамашу, давление стравило! – донесся сдавленный голос прапорщика Авдеенко. – Ты что ж клапан не закрыл?