Посмертные Мытарства

Посмертные мытарства

Анастасия Боронина

«Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни».1

© Анастасия Боронина, 2023

ISBN 978-5-4483-6982-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Земная жизнь есть лишь малая часть вечности, дарованной Господом человеку. Рождение и смерть на Земле – лишь мимолётные вехи. Смерти, как полного уничтожения, вообще нет! Вся природа и всё устройство Вселенной учит нас на своём примере, что вещество или материя неуничтожимы, а посему однажды родившемуся человеку уготована вечная жизнь, а смерть – это всего лишь переход из одного состояния бытия в иное, пока неведомое нам, но вполне реальное. Смерть тела – это возвращение человека на свою родину, поэтому часто она дарует избавление от бед, неудач и болезней, так что она – не конец, а только начало! Посему страшиться нужно не самого переходного момента, а той загробной участи, которая ожидает человека соответственно его грехам и добрым делам…

Глава 1

Никодим обнаружил себя стоящим посреди странного пустынного места, где с обеих сторон от узкой извилистой дороги вздымались высокие горы, похожие на шлаковые строительные отходы. Стоял он босяком, в одной свободной серой хламиде, которая ниспадала ниже колен волнистыми складками. Огромные чёрные и серые кучи острыми симметричными вершинами упирались в небеса свинцового оттенка, придававшего всему этому итак довольно унылому пейзажу и вовсе зловещий вид. Насколько хватало глаз, конца и края этим горам не было, над ними с криками носились голодные чёрные птицы, кружась и взлетая галдящими тучами. Некоторые спокойно описывали неспешные круги, словно высматривали внизу добычу, другие стремительно метались из стороны в сторону.

Мельком оглядев себя, послушник убедился, что его нынешний вид мало отличался от привычного земного, разве что стало чуть легче. Он по-прежнему был высок, довольно худ и жилист, сильные руки, грубые от работы, волосы каштанового цвета, лицо простое, чуть грубоватое с тяжёлым подбородком. Самочувствие своё на тот момент он оценил как отличное, пожалуй даже, что никогда и не чувствовал себя лучше! Странно, но досадное происшествие с тем падением на Земле мгновенно ушло в прошлое и теперь мало его заботило. Он даже не испытал особенного удивления или испуга, можно сказать, что и почувствовать ничего не успел – а просто раз и тут! Смерть своего тела душа восприняла на удивление легко.

Несостоявшийся монах в молчании сделал несколько шагов вперёд и остановился: узкая, петляющая дорожка терялась где-то впереди, в бесчисленных изгибах меж шлаковых гор. Казалось, на преодоление этой пустоши могли уйти месяцы, однако у Никодима не было с собой ни воды, ни пищи, так что на несколько мгновений он просто растерялся и замер в нерешительности.

– Где это я? – ужаснулся он про себя. – Неужели это Ад?

– Нет, ещё нет, – вдруг раздался ответ.

От неожиданности одинокий странник чуть не подскочил.

– Кто здесь? Кто это говорит? – завертел он головой во все стороны и тут заметил, что вовсе и не один. У него за спиной в придорожной пыли сидел, поджав ноги, кто-то, на первый взгляд больше всего похожий на погорельца только что погибшего дома. Его голова была начисто лишена волос, руки, ноги и лицо измазаны чёрной сажей, одежда висела лохмотьями, едва прикрывая худые и острые суставы. Весь его вид свидетельствовал о крайней нужде, голоде и усталости. Погорелец с интересом смотрел на него своими большими выразительными глазами, будто примеряясь и присматриваясь. Затем он легко поднялся на ноги каким-то неестественным плавным движением, будто для этого ему не пришлось напрягать ни один мускул и гравитация сама на мгновение выпустила его из своей власти. Он оказался высок, на целую голову выше Никодима, и, несмотря на худобу, выглядел довольно крепким парнем. Лицо имело очень благородные и мягкие очертания, его бы можно было назвать прекрасным, если бы не худоба и сажа, которая покрывала его толстым слоем.

– А ты ещё кто такой? – подозрительно прищурился Никодим.

– Я твой проводник! Без меня ты и минуты здесь не продержишься – сразу в какую-нибудь беду попадёшь! Вы, люди, такие – вам бы только проблем по свою душу искать, а мне будто делать нечего, как только вытаскивать вас, – сварливо закончил объяснение погорелец, стоя в прямой позе и скрестив тощие руки на груди.

Никодим с недоверием смотрел на этого «проводника». Он был немало наслышан о посмертных мытарствах, знал и про изощрённые искушения бесов-обманщиков – мастеров притворства и лицемерия, способных на любую подлость, лишь бы заманить душу в свои сети.

– Проводник, говоришь? И куда же ты меня собрался провожать? Прямиком в адское пекло? Ну уж нет, знаю я ваши бесовские штучки, но меня вам не провести! Лучше расскажи-ка мне, что это за место, да куда ведёт эта кривая дорожка и как мне отсюда выбраться к свету Божьему? А дальше я и сам разберусь, куда и с кем мне идти! Да смотри, не обманывай меня, чертёнок, не то худо будет! Я – воин Христов! И не из таких сетей дьявольских выкручивался! – И, довольный собою, Никодим свысока глянул на погорельца.

– Тьфу ты! – только и плюнул бес. – Я ему про Фому, а он мне про Ерёму! Всю жизнь ты таким упёртым был! За деревьями леса не видел! Ладно уж, слушай, а то совсем пропадёшь! Вот эти кучи шлака – твои земные грехи, все, какие ты за отпущенный тебе срок натворить успел. Птицы – это твои греховные помыслы, их остерегайся, зря не раздражай, ибо они, если уж нападут, то своими силами от них не спасёшься! Дорога, которую ты видишь, поведёт тебя через трудные испытания, ты встретишь на ней немало развилок и перекрёстков, и куда она тебя в итоге выведет – будет зависеть от тебя самого: Ад или Рай – тебе выбирать! Сами дела твои осудят твою душу! Моя роль на этом этапе наблюдательная, я могу указать тебе верное направление, но решать за тебя не стану. Я, так сказать, не навязываюсь. Делай, как хочешь! Тут у нас полная свобода воли, знаешь ли!

Никодим продолжал смотреть на него с крайним недоверием. «Заманивает! Голову мне морочит, чтобы я на его уговоры поддался, да и размяк! А тут он меня когтями цап-царап – и прямо в бездну утащит! Попробую с другой стороны к нему подойти!»

– А сам-то ты почему такой чёрный да лысый? Одежда вон вся в лохмотьях. Почему ко мне прислали какого-то оборванца, а не моего белокрылого Ангела-Хранителя, который должен в одно мгновение перенести мою душу на Божий Суд?

– Никодим, – покачал головой бес, – до окончательного Приговора Суда тебе сперва мытарства пройти надо! Сорок земных дней испытаний предшествуют Божьему решению. Тебя ждёт нелёгкий путь, поверь мне! Успешно проходит его, может, одна из десятков тысяч душ! И я не знаю такой, которая одолела бы его в одиночку, без помощника, так что советую тебе поскорее прийти в разум и слушаться меня.

– О посмертных испытаниях ты мне можешь не рассказывать, горелый! Я как-никак послушником в монастыре не один год подвязался! Небось, побольше твоего знаю о мытарствах и искушениях. И, сдаётся мне, что они как раз уже и начались, и ты – подосланный ко мне обманщик! Плетёшь сейчас вокруг меня свои дьявольские сети лжи, чтобы с верного пути сбить! Так что сгинь прочь, нечисть! Сам разберусь, без тебя! – И при этих словах Никодим осенил себя крестным знамением и уставился на собеседника торжественным взглядом экзорциста. Тот лишь слегка округлил глаза и молча взирал на него, а при виде такого яростного отпора лишь укоризненно вздохнул и проговорил:

– Дурень ты, Никодим! Я помочь хочу, а ты «сгинь», да ещё обзываться! Я-то уйду, да как бы тебе об этом крепко пожалеть не пришлось! Но, как я уже говорил, воля твоя! – И при этих словах начал тихо таять в воздухе: тело его становилось всё прозрачнее и наконец, когда уже почти исчезло из виду, до Никодима долетели последние насмешливые слова: – А чёрный и лысый я по твоей вине, воин Христов! Слыхал, небось, мудрую пословицу: каков поп, таков и приход? – И на этом он совсем исчез.

Никодим остался стоять на пыльной дороге в одиночестве. Ветер пронёс мимо него целую тучу пыли, шлаковые горы молча и, казалось, с укоризной взирали на него со всех сторон. Птицы неустанно кружились в вышине.

– Так, от одного избавился, слава Богу! Интересно только, какой это страстью он меня испытывал? «Празднословием», наверное! Точно! Пока тут с ним болтаешь – слово за слово, да и в пучину! Но, благо, я его быстренько спровадил! Да, дела! – произнёс со вздохом новопреставленный послушник. – А ещё говорят, что после смерти нас ожидает покой! Какой тут покой, если через эту пустыню теперь неделю тащиться! Все ноги собьёшь, пока хоть один приличный искуситель объявится! Уж поскорей бы их всех одолеть! Зря я что ли семь лет в монастыре подвязался, телесные да духовные подвиги во имя Господа Бога творил?

Дальше оставаться на месте было бессмысленно, так что одинокая душа послушника двинулась в путь.

Шёл он три дня, как ему показалось, поскольку тусклое солнце уже трижды поднималось и опускалось за горизонт. Обычной человеческой усталости при этом он не чувствовал, равно как и жажды с голодом. Казалось, что душа его могла бесконечно брести по этим унылым просторам, где день чередовался с ночью, но больше ничего при этом не менялось. Его шаги глухо отдавались в дорожной пыли, его ступни размеренно переступали, но он уже давно заметил, что прогресса при этом никакого не было. Горы, словно мрачные безликие близнецы, монотонно повторялись изо дня в день, и дорога делала повороты, похожие друг на друга как две капли воды. При этом не все горы были одинаковы: пейзаж выглядел так, будто некий бездарный дизайнер создал пару десятков моделей этих гор, а затем расставил их одну за другой без строгой последовательности. Так что вскоре Никодим уже наизусть выучил форму, размер и внешний вид каждой горы. Если бы присвоить каждой из них особенное имя, то эти имена чередовались бы по пути сотнями раз.

– Мои земные грехи! – ворчал про себя измотанный послушник. – Да разве возможно столько нагрешить? Это ж никакой жизни не хватит, а ведь я умер таким молодым! Этот чёрт меня совсем заморочил – всё это его проделки!

И вспоминалась ему прожитая жизнь, вся как на ладони, от колыбели и до самой смерти – смерти, которая застала его врасплох, едва ему исполнилось тридцать три года. И всего-то одной недели жизни не хватило ему для принятия монашеского пострига. Подвязался он послушником в одном из мужских Подмосковных монастырей, где дружная братия трудилась во имя спасения душ. Никодим пришёл в монастырь совсем молодым – в двадцать пять лет. Пришёл не сразу и не целенаправленно, а остался там, так сказать, за неимением лучшего пристанища в жизни. По профессии он был плотником и неплохо работал с деревом, особенно нравилось ему браться за заказы по изготовлению церковных иконостасов, так однажды и оказался он в монастыре, где впоследствии провёл семь долгих лет. Хозяйство там было большое, сильные рабочие руки требовались всегда, да и работы хватало. Так что без дела сидеть не приходилось. А так как семьи у Никодима не осталось и запросы были скромные, то на себя заработка хватало, а порой он работал и за простую кормёжку. Так и прилепился к братии, постепенно пересмотрев смысл жизни, да и прочие свои взгляды, и принял решение окончательно уйти в монахи.

И теперь, под конец третьего дня, Никодим уже продолжал переставлять ноги из чистого упрямства, ибо сидеть без движения в этом мрачном месте ему казалось вовсе невозможным. Он уже отчаялся увидеть хоть что-то ещё, кроме сменяющих друг друга повторяющихся гор, когда на четвёртое «утро» наконец случилось то, о чём он так страстно мечтал, – изменилось всё и сразу.

Глава 2

Никодим вдруг ощутил в душе небывалую радость и спокойствие. Если бы можно было сравнить его состояние с живой природой, то это было похоже на яркий весенний день, когда птицы громко щебечут и солнышко весело пригревает промёрзлую почву, первые цветы распускаются и весело звенят ручьи, так что повсюду видно и слышно одну только радость – радость пробуждения от долгой холодной зимы. Это чувство и все эти образы пронеслись перед его мысленным взором и продлились всего секунд девять, не больше, а затем всё в его душе снова стихло и, казалось, замерло.

Но вот за очередным безликим поворотом пыльной дороги показалась вдруг, как из-под земли выросла, широкая зелёная поляна, над которой ярко сияло солнце вместо надоевших до смерти свинцовых туч. Отсюда больше не было видно уродливых горластых птиц, и горы наконец отступили, предоставив волю пушистому зелёному ковру раскатиться до самого горизонта. Вокруг росло также множество высоких деревьев с пышными кронами – всё в основном красноствольные сосны да берёзы, – так что свет и зелень своим обилием красок вначале прямо-таки ослепили утомлённого ходьбою Никодима. Не то чтобы он устал физически – нет, он ощущал в себе силы шагать так дальше месяцами, но духовно он был измождён однообразным пейзажем и криками противных птиц. Так что такая резкая смена декораций поразила его и взволновала до глубины души, и он сразу же выскочил на траву и побежал по ней, как радостный ребёнок.

Через несколько сотен шагов он заметил трёх людей, что сидели прямо на траве и мирно беседовали, попивая вино и закусывая жареным на костре мясом. По-видимому, у них был здесь настоящий пикник. Никодим нерешительно подошёл ближе и чуть не ахнул от ужаса и удивления: прямо перед ним сидели трое легендарных святых – Иоанн Креститель, Серафим Саровский и святая великомученица Варвара Илиопольская. Никодим медленно приблизился и пал на колени перед великой троицей. Тогда Иоанн, сидевший к нему ближе всех, повернулся и приветливо взмахнул рукою, как бы приглашая Никодима присоединиться к ним.

– А вот и наш новопреставленный послушник Никодим пожаловал! Давненько мы тебя здесь ждём! Добро пожаловать! Добро пожаловать! – заговорил доброжелательным голосом батюшка Серафим.

– Милости просим к столу, мил человек! Окажи нам честь, откушай с нами! – добавил так же приветливо Иоанн. А святая Варвара просто смотрела и улыбалась ему своими добрыми глазами.

– Я… я… – замялся Никодим. – Здравствуйте, батюшки! Здравствуй, матушка! Что же, и вы тоже здесь? – совсем уж невпопад ляпнул он.

Иоанн с широкой улыбкой ответил ему:

– Ну, что же ты, Никодимушка! Такой дорогой гость не должен удивляться и смущаться нашему присутствию на этой ничейной земле! Три дня назад нам стало известно, что по воле Божьей преставился выдающийся подвижник одного из прославленных монастырей, и мы немедленно выдвинулись в путь, чтобы лично засвидетельствовать ему наше почтение и выразить вселенскую радость по поводу этого знаменательного события! – И все трое встали и дружно поклонились до земли молодому ошарашенному послушнику, который и постриг-то принять ещё не успел. – И мы просим тебя оказать нам честь отобедать за нашим скромным столом!

Никодим тогда ощутил некий странный укол совести внутри, словно некий стыд обжёг его абсурдностью всей этой ситуации, однако он не стал придавать этому большого значения, решив обо всём этом поразмыслить по крайней мере на сытый желудок. Он всё никак не мог привыкнуть к тому, что даже после долгих блужданий есть ему не хочется, но покорно уселся на изумрудную траву. Ему сразу же протянули огромный бараний окорок и налили полную чашу первосортного красного вина. Первые несколько минут на поляне раздавалось лишь громкое чавканье и звуки дружно опустошаемых стаканов с вином, затем ему налили ещё вина и ещё, подвинули ближе целое блюдо со свежеиспечённым хлебом и оладьями. Никодим съел и это всё. Его благодетели обрадовались такому аппетиту нового гостя и, знай, подливали да нахваливали, как хорошо поесть с долгого пути, да и сами не отставали от него. Даже святая Варвара уписывала за обе щёки уже третью порцию баранины, хотя по всем законам природы у такой хрупкой женщины уже давно должно было случиться несварение желудка. После пятого бокала вина Никодим всё ещё не чувствовал себя ни сытым, ни пьяным, однако есть и пить он уже больше не мог. По земным меркам его желудок сейчас просто разорвался бы от количества набитой в него пищи. Тогда послушник вежливо поблагодарил хозяев за хлеб-соль и спросил Иоанна просто для того, чтобы хоть как-то завязать разговор:

– В этом мире, должно быть, посты упразднены? Ибо нам из древней истории Священного Писания доподлинно известно о крайней строгости отца Иоанна в отношении приёма пищи, а вы меня столь щедро накормили, что я, кажется, сейчас лопну!

Все трое дружно рассмеялись такому нелепому, по их мнению, вопросу. Ответил сам Иоанн Креститель:

– В этом мире уже нет надобности в постах – умеренность нужна только для воспитания душ алчных смертных! Время голоданий и молитв заканчивается вместе с отмеренным сроком земной жизни. За этой чертой исправляться уже поздно!

– Да, здесь уже мы берём от жизни всё! – несколько некстати добавил отец Серафим.

Никодим с удивлением воззрился на него, затем обрадовался этой вести, но другая мысль тут же омрачила его смущённый разум, и он сказал:

– Как хорошо, что вы меня здесь встретили, батюшки! Наконец-то я могу расспросить надёжных людей о том, куда мне идти и что делать! Знаете, там, за этими деревьями, осталась горная пустыня. Я шёл по ней целых три дня, а в самом начале мне встретился бес-обманщик, который прикидывался моим другом, а сам хотел заманить в ловушку. Он выглядел как погорелец и был совсем лыс, весь в лохмотьях.

– Погорелец! – закивал Иоанн. – Он всех вновь прибывших путников так смущает! Подлавливает простаков и морочит им голову! Ты молодец, что не попался!

– Да, – зазвучал мягкий серебристый голосок святой Варвары, – этот негодник уже немало душ погубил! – И на глазах её выступили горячие слёзы, будто она сожалела о каждой потерянной для Рая душе, как о своём погибшем чаде.

Никодим несколько успокоился от такого искреннего заверения, однако ещё один вопрос тревожил его смущённую душу.

– Он также сказал мне, что те высоченные горы – это всё мои земные грехи. Я шёл три дня и видел сотни гор, вершины их почти доставали до небес. Правда ли это и значит ли, что я великий грешник? – с тревогой спрашивал Никодим, ибо эта мысль в глубине души всё же преследовала его все эти дни.

Все трое рассмеялись ещё громче прежнего. На этот раз отец Серафим ответил ему:

– Успокойся, сын мой! Никакой ты не великий грешник! Ты разве не заметил, что все эти горы состояли из миллионов маленьких песчинок? Так вот каждая песчинка, а не каждая гора, – это твой земной грех! Ты видел сотни гор, но каждая из них состояла из миллионов маленьких грешков, которые ты повторял изо дня в день, поэтому эти горы и были так похожи друг на друга! Так что успокойся, нет на тебе ни одного великого греха – всё мелкота нестоящая.

Никодим побледнел и, заикаясь, ответил:

– Но… но, как же так? Столько грехов? Значит ли это, что я обречён, что меня ждут вечные муки Ада? Я ведь семь лет… в монастыре! Я молился, причащался, постился! Это не справедливо! – чуть не взвыл он под конец своей тирады. Вдруг его осенило, и он с подозрением взглянул на своих собеседников. – Вы ведь вначале называли меня «великим подвижником», какой же я подвижник с таким возом грехов?

Святая троица чуть растерянно переглянулась между собой, и Иоанн Креститель примиряющим тоном проговорил:

– Успокойся, сын мой. Хоть итогом твоей земной жизни и стала свалка шлака, но ты же, несомненно, совершал и добрые дела? Ты помнишь хоть что-то благородное, возвышенное за собой? Есть ли что-то, чем бы ты особенно гордился?

Никодим на секунду задумался, а затем радостно воскликнул:

– А как же! Есть! И немало! Да я столько добра в жизни совершил, столько дел добрых!

– Так, так, – оживился согбенный старичок, и глазки его сузились в хитром прищуре, – давай, выкладывай нам всё! Будем складывать твои добрые поступки вон на том поле, – и он указал на свободное от деревьев и кустов огромное пространство сбоку от их поляны. – Называй всё добро, какое на ум приходит, а потом и поlсчитаем, где больше выйдет! Только нужно обязательно всё вспомнить, а то шлака-то вон сколько! Попробуй, перевесь!

– Да-да, я сейчас! Да вот, пожалуйста! – затараторил Никодим. – Нищим милостыню подавал, на благо храма плотником трудился, жил активной церковной жизнью, за больным братом Онуфрием ухаживал…

Он всё говорил и говорил, а трое его слушателей радостно кивали головами и ухмылялись. И обозначенное поле постепенно покрывалось золотом его добрых дел. Гора стремительно росла, вздымалась всё выше и выше, и вот уже длинная тень от её вершины почти дотягивалась до места, где сидела странная компания из трёх святых и одной молодой души.

– Прекрасно! Прекрасно! – подбадривала его святая Варвара, и глаза её вновь увлажнились умиленными слезами.

– … В школе списывать одноклассникам давал, в трамвае за друга заплатил, родителям на все праздники открытки рисовал… – горячился Никодим, уже выдыхаясь и едва вспоминая свои благодетели. – Вот, кажется, всё!

– Замечательно! – вскричал отец Серафим. – Даже лучше, чем мы ожидали!

– Хи-хи-хи! – мерзко захихикал отец Иоанн, оскалив зубы в какой-то гадливой улыбочке.

И в этот момент тень от вздыбившейся горы доброты Никодима коснулась своею вершиной колена святой Варвары, и в следующий миг с резким хлопком и оглушительным стеклянным звоном она лопнула и взорвалась, взметнувшись в воздух вихрем золотых осколков, а затем медленно осыпалась наземь и исчезла, словно её и не бывало.

Никодим в ужасе смотрел на то место, где только что, как мыльный пузырь, лопнула вся добродетель его земной жизни. Затем он медленно перевёл взгляд на своих собеседников, но на их месте уже не оказалось ни батюшки Серафима, ни Иоанна Крестителя, ни святой Варвары. Там, где они сидели, остались лежать лишь зловонные кучки протухшего мяса, которое всё кишело червями и источало кошмарную вонь. На поляне он был один.

Глава 3

– Ааа! – В ужасе завопил Никодим. – Горелый! Погорелец, где ты? Вернись! Вернись! Прости меня, я ошибся! Я так ошибся!

Никодим бросился на поляну и стал рвать и грызть зубами сочные стебли зелёной травы. Он перекатывался, кричал и плакал горькими слезами обманутого ребёнка, потому что понял, что надули его хитрые бесы! Развели, как простака! А он-то мнил себя этаким дальновидным да мудрым! Думал, что всё-то он знает и никому его не обойти! На свой монастырский духовный опыт полагался! Дурень! И он продолжал ломать руки в припадке бессильной ярости, пока наконец не замер на траве в полнейшем опустошающем отчаянии.

– Ты закончил, надеюсь? – послышался знакомый голос.

– Горелый? – прошептал Никодим. – Это ты?

– Я!

– Ты вернулся! – радостно подскочил Никодим и бросился на звук его голоса. – Прости меня! Я был просто самодовольным глупцом!

– Я никуда от тебя и не уходил, – спокойно заметил Горелый, снова сидя поджав ноги, – мне не позволено от тебя отлучаться, пока ты сам меня не прогонишь! Ты прогнал – я отошёл, ты извинился – я вернулся! И хватит об этом. – Он посмотрел на свои ногти, словно там было что-то занимательное.

– Да, я больше так не буду, – по-детски обещал Никодим. – Просто, ты не очень-то похож на доброго Ангела-Хранителя из книжек. Да и разговариваешь как-то… не по-ангельски!

Никодим совсем смешался в этой попытке оправдать собственную глупость.

– Ну, вот опять! – вспылил ангел. – Я разговариваю с каждой душой на понятном ей языке! Что толку, если я начну вразумлять тебя на церковно-славянском, если ты и по-русски меня не слушаешь?! Сглупил – так хоть помолчи теперь! А то, вишь, какой правильный! Эта троица тебя только что обобрала до нитки! Они подорвали ценность всех твоих добрых дел, которыми ты хоть как-то ещё мог прикрыть свою порочность! Теперь их нет!

– Как же это возможно? – удивился Никодим. – Неужели добрые дела настолько легко отнять и развеять по ветру?

– Не в том суть! Ты возгордился, Никодим! Важны не сами дела, а те духовные мотивы, которые руководят тобою при их совершении! Доброе дело можно делать только бескорыстно, то есть не получая никакой выгоды для себя! Можно подать нищему из любви и сострадания, а можно – напоказ окружающим! Одно действие в первом случае добрый поступок, а во втором – грех. Мало того, что половина этих твоих добрых дел не такая уж и «добрая», – разве давать списывать товарищу это благо? – так ты ещё и опорочил всё это личным тщеславием, расхваливал себя на все лады! И конечно, все твои добродетели немедленно обратились в прах в глазах Господа! В итоге, ты здесь всего полдня, а завалил уже четыре испытания, мой дорогой послушник!

– Как четыре?! – вскричал Никодим.