Система экономических противоречий, или Философия нищеты. Том 1

Тем не менее, Академия, столь резко порвав со своими интуитивными устремлениями, похоже, почувствовала некоторое сожаление. Вместо теории объединения, в которую она, если вдуматься, больше не верит, она требует критического изучения системы воспитания и образования Песталоцци, изложенной в основном в соотношении с достатком и моралью бедных классов. Кто знает? Возможно, с учетом соотношения прибылей и зарплат, ассоциации, организации труда, находятся в основе образовательной системы. Разве сама человеческая жизнь не является непрерывным процессом обучения? Разве философия и религия не находятся в основе воспитания человечества? Поэтому организация образования означала бы организацию промышленности и создание общественной теории: Академия в моменты просветления всегда возвращается к этому.

Разве сама человеческая жизнь не является непрерывным процессом обучения? Разве философия и религия не находятся в основе воспитания человечества? Поэтому организация образования означала бы организацию промышленности и создание общественной теории

Какое влияние, по-прежнему интересуется Академия, оказывают прогресс и стремление к материальному благосостоянию на нравственность людей?

Этот новый вопрос Академии, взятый в его наиболее очевидном смысле, на самом деле банален и в лучшем случае риторичен. Но Академия, которая должна до конца игнорировать революционный смысл своих предсказаний, подняла занавес. И что же она увидела в глубине этого чувственного тезиса?

«Это то, – говорит она нам, – что вкус к роскоши и удовольствию, необычайная любовь, которую испытывает большинство людей, стремление душ и разумов быть заинтересованными исключительно этим, что согласие отдельных личностей и государства в том, чтобы сделать это мотивом и целью всех своих проектов, всех своих усилий и всех своих жертвоприношений, порождают общие или индивидуальные чувства, которые, полезные или вредные, становятся более действенными, нежели те, которые доминировали над людьми в другие времена».

Никогда еще у моралистов не было лучшей возможности, чтобы обвинить чувственность века, продажность совести и коррупцию, возведенную в качество средства управления: но что вместо этого делает Академия духовных наук? С бессознательным спокойствием она создает класс, в котором роскошь, столь долгое время отвергавшаяся стоиками и аскетами, этими мастерами святости, должна появиться, в свою очередь, в качестве принципа поведения, столь же законного, чистого и великого, как и все те, на которые ссылались в прошлом религия и философия. Определите, говорит она нам, мотивы действия (сегодня, без сомнения, устаревшие и изношенные), с помощью которых в истории преуспевает сладострастие, и по результатам (этого определения) рассчитайте последствия этого. Словом, докажите, что Аристипп опередил свой век, так же, как Зенон и д’Акемпис.

Дела Божьи прекрасны своей изначальной чистой сущностью, словом они истинны, потому что это его слова. Мысли человека похожи на густые испарения, пронизанные длинными и тонкими молниями

Итак, мы имеем дело с обществом, которое больше не хочет быть бедным, которое высмеивает все, что раньше было для него дорогим и священным, – свободу, религию и славу, если это не сопровождается богатством; которое, чтобы заполучить его, подвергается всем оскорблениям, становится соучастником всех подлостей: и эта пламенная жажда удовольствий, эта непреодолимая тяга к роскоши, будучи признаком нового исторического периода цивилизации, есть высшая заповедь и доблесть, исходя из которой мы должны работать, чтобы покончить с бедностью: так говорит Академия. Что же тогда происходит с заповедью искупления и счастьем воздержания? Какое неверие в воздаяние, обещанное для другой жизни, и какое отрицание Евангелия! Но, прежде всего, какое оправдание для правительства, которое удерживает золотой ключ системы! Как религиозные люди, христиане, стоики – последователи Сенеки, разом изрекли так много аморальных сентенций?

Академия, завершая свою мысль, отвечает нам.

Продемонстрируйте, как достижения в области уголовного правосудия, преследования и наказания за грабежи и нападения на людей знаменуют эпохи цивилизации от диких времен до государств с охраняемыми народами.

Можно ли поверить в то, что криминалисты из Академии гуманитарных наук предвидели такой итог своих предположений? Тот факт, что речь идет об изучении каждого из этих моментов, и что Академия на словах признает прогресс уголовного правосудия, является не чем иным, как постепенным смягчением, которое проявляется либо в форме уголовного преследования, либо наказания, поскольку цивилизация развивается в свободе, свете и богатстве. В случае, когда принцип репрессивных институтов противопоставляется всем тем, кто составляют благополучие общества, существует постоянная коррекция (исправление) всех частей пенитенциарной системы, как и судебного аппарата, таким образом, что последним итогом этих изменений будет следующим: установление порядка не является ни террором, ни пыткой; следовательно, ни адом, ни религией.

Какой разворот общепринятых идей! Какое отрицание всего того, что Академия гуманитарных наук призвана защищать! Но если в процессе установления порядка уже можно не опасаться наказания ни в этой жизни, ни в следующей, где, следовательно, находятся гарантии защиты людей и имущества? точнее, без репрессивных институтов что будет с собственностью? а без собственности что станет с семьей?

Если в процессе установления порядка уже можно не опасаться наказания ни в этой жизни, ни в следующей, где, следовательно, находятся гарантии защиты людей и имущества? точнее, без репрессивных институтов что будет с собственностью? а без собственности что станет с семьей?

Академия, которая ничего не знает обо всех этих вещах, хладнокровно отвечает:

Опишите различные фазы организации семьи на земле Франции от древних времен до наших дней.

Что означает: определите, по предшествующим достижениям семейной организации, условия существования семьи в условиях равенства состояний, добровольного и свободного объединения, всеобщего единения, материального благополучия и роскоши, общественного порядка без тюрем, судов присяжных, полиции и палачей.

Можно удивиться тому, что, подобно самым смелым новаторам, поставившим под сомнение все принципы общественного порядка, религию, семью, собственность, справедливость, Академия гуманитарных и политических наук также не обсуждает проблему: какова наилучшая форма правления? Действительно, правительство является для общества источником, из которого проистекает любая инициатива, любая гарантия, любая реформа. Поэтому было интересно узнать, удовлетворяет ли правительство, – такое, какое сформулировано в Хартии, практическому решению вопросов Академии.

Но это было плохим пониманием оракулов, если бы можно было предполагать, что они действуют путем индукции и анализа; и именно потому, что политическая проблема была условием или следствием требуемых доказательств, Академия не могла выставить ее на обсуждение. Такой вывод открыл бы ей глаза, и, не дожидаясь записок конкурентов, она поспешила бы удалить всю свою программу. Академия берет выше. Она говорит:

Дела Божьи прекрасны своей изначальной чистой сущностью, justificata in semetipsa (справедливы и праведны); словом, они истинны, потому что это его слова. Мысли человека похожи на густые испарения, пронизанные длинными и тонкими молниями. Так что же такое истина по отношению к нам, и каков характер рабства?

Как если бы Академия сказала нам: вы проверите гипотезу вашего существования, гипотезу Академии, которая вас допрашивает, гипотезу времени, пространства, движения, мысли и законов мышления. Затем вы проверите гипотезу пауперизма, гипотезу неравенства условий, гипотезу всеобщего единения, гипотезу счастья, гипотезу монархии и республики, гипотезу провидения!…

Все это – критика Бога и рода человеческого.

Но, уверяю высокое собрание, что это не я устанавливал условия своей работы, это Академия гуманитарных и политических наук. Следовательно, как я могу соответствовать этим условиям, если я сам не наделен непогрешимостью, одним словом, если я не Бог и не пророк? Таким образом, Академия допускает, что божественность и человечество тождественны или, по крайней мере, соотносятся друг с другом (коррелятивны); но речь идет о том, в чем состоит эта корреляция: таков смысл проблемы достоверности, такова цель социальной философии.

«Вы, читатель, ибо без читателя нет писателя; вы – половина моего труда. Без вас я всего лишь звонкая медная монета; я чудесным образом высказываюсь с помощью вашего благосклонного внимания».

П.-Ж. Прудон, «Философия нищеты»

От имени того же общества я – один из провидцев, которые пытаются ответить. Задача колоссальная, и я не обещаю ее выполнить: я пойду настолько далеко, насколько Бог даст. Но, что бы я ни говорил, это исходит не от меня: мысль, заставляющая мое перо работать, не является моей персональной мыслью, и ничто из того, что я пишу, не приписывается мне. Я сообщу факты такими, какими я их увидел; я буду судить о них по тому, что я сказал о них; я назову каждую вещь ее именем самым энергичным образом, и никто не сочтет это оскорбительным. Я буду искать свободно и в соответствии с изученными мною правилами предсказаний, что, собственно, и требует от нас божественный совет, который в настоящее время красноречиво изъясняется устами мудрецов и неискренностью народа: и когда я буду отрицать все прерогативы, закрепленные нашей конституцией, я не стану притворяться. Я укажу пальцем, куда нас толкает невидимое острие; и ни мое слово, ни мое действие не будут раздражительными. В этом торжественном исследовании, к которому приглашает меня Академия, я располагаю бÓльшим, нежели только право говорить правду, – я имею право говорить то, что думаю: пусть моя мысль, мои выражения и правда будут едины!

Я укажу пальцем, куда нас толкает невидимое острие; и ни мое слово, ни мое действие не будут раздражительными. В этом торжественном исследовании я располагаю бÓльшим, нежели только право говорить правду, – я имею право говорить то, что думаю: пусть моя мысль, мои выражения и правда будут едины!

А вы, читатель, ибо без читателя нет писателя; вы – половина моего труда. Без вас я всего лишь звонкая медная монета; я чудесным образом высказываюсь с помощью вашего благосклонного внимания. Видите ли вы тот вихрь, который проносится мимо и называется ОБЩЕСТВОМ, из которого с такими ужасными вспышками ударяют молнии, громы и голоса? Я хочу, чтобы вы коснулись пальцем скрытых пружин, которые движут им; но для этого необходимо, чтобы вы, под моим руководством, снизились до состояния чистого разума. Глаза любви и наслаждения бессильны распознать красоту в скелете, гармонию в обнаженных внутренностях, жизнь в черной застывшей крови: так тайны общественного организма останутся скрытыми письменами для человека, чьи страсти и предрассудки оскорбляют мозг. Таких высот можно достичь только в безмолвном и холодном созерцании. Ощущайте, следовательно, как я, прежде чем развернуть перед вашими глазами страницы книги жизни, подготовляю вашу душу тем скептическим очищением, которого всегда требовали от своих учеников великие учителя народов – Сократ, Иисус Христос, Святой Павел, святой Реми, Бэкон, Декарт, Галилей, Кант и т. д.

Кто бы вы ни были, покрыты ли лохмотьями нищеты или роскошными одеждами, я отдаю вас той светлой наготе, которую не омрачают ни дым богатства, ни яды завистливой бедности. Как внушить богачу, что разница в условиях происходит от ошибки в расчетах; и как бедняк со своей сумой поймет, что хозяин собственности обладает ею честно? Расспрашивать о печалях труженика для бездельника – самое невыносимое занятие; так же как воздать должное счастливцу для нищего – самое горькое варево. Вы воспитаны в достоинстве: я отрешаю вас, вы свободны. Слишком много оптимизма под этим одеянием предписаний (обязательств), слишком много субординации, слишком много лени. Наука требует восстания мысли: следовательно, мысль человека – это его очищение.

Ваша любовница, красивая, страстная, артистичная, одержима – хочется верить – только вами. То есть ваша душа, ваш разум, ваше сознание перешли в самый очаровательный предмет роскоши, который природа и искусство произвели на вечные мучения очарованных людей. Я отделяю вас от этой божественной половины самого себя: слишком много сегодня желать справедливости и любить женщину. Чтобы мыслить с величием и остротой, нужно, чтобы мужчина разделил свою природу и остался в своей мужской ипостаси. Кроме того, в том положении, в котором я вас оставил, ваша любовница уже не узнала бы вас: вспомните жену Иова.

Какой религии вы придерживаетесь?… Забудьте свою веру и, исполнившись мудрости, станьте атеистом. – Что! скажете вы, атеистом, несмотря на нашу гипотезу! – Нет, как раз ввиду нашей гипотезы. Нужно уже давно вознести свое мышление над божественными вещами, чтобы иметь право предполагать личность за пределами человека, жизнь за пределами этой жизни. Наконец, не бойтесь своего спасения. Бог не гневается на того, кто не воспринимает его разумом, и не заботится о том, кто поклоняется ему лишь на словах; и в вашем состоянии самое безопасное для вас – ничего о нем не думать. Разве вы не видите, что самой совершенной религией было бы отрицание всего? Пусть никакая политическая или религиозная фантазия не удерживает вашу душу в плену; это единственный способ сегодня не быть ни дураком, ни отступником. А! – восклицал я во времена моей восторженной юности, не услышу ли перезвон республиканской всенощной (молитвы) и голоса наших священников, облаченных в белые туники и исполняющих гимн возвращения в дорийском стиле: Измени, о Боже, наше рабство, как ветер пустыни – одним освежающим дуновением!… Но я разочаровал республиканцев, и я больше не знаю ни религии, ни священников.

Бог не гневается на того, кто не воспринимает его разумом, и не заботится о том, кто поклоняется ему лишь на словах; и в вашем состоянии самое безопасное для вас – ничего о нем не думать

Хотелось бы еще, чтобы закрепить ваше суждение, уважаемый читатель, сделать вашу душу нечувствительной к жалости, превосходящей добродетель, равнодушной к счастью. Но требовать подобного от неофита было бы чересчур. Помните лишь и никогда не забывайте, что жалость, счастье и добродетель, а также родина, религия и любовь – это маски…

Глава I. Об экономической науке

§ I. Противостояние факта и права в экономике обществ

Я утверждаю РЕАЛЬНОСТЬ экономической науки.

Это суждение, сомневаться в котором сегодня осмеливаются немногие экономисты, является, вероятно, самым смелым из всех, которые когда-либо выдвигал философ; а продолжение настоящих исследований продемонстрирует, я надеюсь, что величайшее усилие человеческого разума когда-нибудь обоснует его.

С другой стороны, я утверждаю абсолютную определенность и одновременно прогрессивный характер экономической науки, которая из всех наук, на мой взгляд, является наиболее понятной, наиболее чистой, лучше всего подтверждаемой фактически: новое суждение, которое делает эту науку логичной или метафизичной in concreto, и радикально меняет основы старой философии. Иными словами, экономическая наука для меня является объективной формой и реализацией метафизики; это метафизика в действии, метафизика, проецируемая на размытый промежуток времени; а тот, кто занимается законами труда и обмена, действительно и особенно метафизичен.

После того, что я сказал в прологе, это не должно удивлять. Работа человека продолжает труд Бога, который, создавая все сущности, лишь реализует вечные законы разума. Поэтому экономическая наука – это неизбежно и одновременно теория идей, естественное богословие и психология. Этого общего мнения было бы достаточно, чтобы объяснить, как, имея дело с экономическими вопросами, я должен был предварительно допустить существование Бога, и в каком качестве я, простой экономист, стремлюсь решить проблему определенности.

Работа человека продолжает труд Бога, который, создавая все сущности, лишь реализует вечные законы разума. Поэтому экономическая наука – это неизбежно и одновременно теория идей, естественное богословие и психология

Но, спешу сказать, я не рассматриваю как науку тот бессвязный набор теорий, который уже около ста лет официально называют политической экономией, и который, невзирая на этимологию названия, является не чем иным, как сводом правил или обычной рутиной собственности. Эти теории предлагают нам лишь зачатки или первый раздел экономической науки; и потому, как и собственность, все они противоречат друг другу и применимы лишь частично. Доказательство этого утверждения, которое в некотором смысле является отрицанием политической экономии, – то, которое передали нам А. Смит, Рикардо, Мальтус, Ж.-Б. Сэй, и которое мы наблюдаем в течение полувека, происходит, в частности, из этих записок.

Недостаточность политэкономии всегда поражала созерцательные умы, которые, будучи слишком очарованы своими мечтаниями, чтобы углублять практику, и ограничиваясь суждениями о ней по ее видимым результатам, с самого начала сформировали партию, противящуюся положению статус-кво, и предались настойчивой и систематической сатире над цивилизацией и ее обычаями. С другой стороны, собственность, являющаяся основой всех общественных институтов, никогда не испытывала недостатка в ревностных защитниках, которые, будучи известны под названием практиков, проигрывают битву за битвой критикам политической экономии и мужественно и ловко способствуют укреплению здания, возведенного одновременно общими предрассудками и свободой личности. Спор, до сих пор продолжающийся между консерваторами и реформистами, имеет своим аналогом в истории философии вражду реалистов и номиналистов; почти бессмысленно добавлять, что, как с одной, так и с другой стороны, и ошибка, и рассудок равны (равноправны), и что соперничество, узость и нетерпимость мнений были единственной причиной непонимания.

Спор, до сих пор продолжающийся между консерваторами и реформистами, имеет своим аналогом в истории философии вражду реалистов и номиналистов; как с одной, так и с другой стороны, и ошибка, и рассудок равны, соперничество, узость и нетерпимость мнений были единственной причиной непонимания

Таким образом, две державы борются за правление миром и проклинают друг друга за благосклонность к двум враждующим культам: политической экономии, или традиции; и социализма, или утопии.

Что же это такое, в более внятных выражениях, политическая экономия? Что такое социализм?

Политическая экономия – это сборник наблюдений, совершаемых до сего дня, о явлениях производства и распределения богатств, то есть о наиболее общих, наиболее спонтанных, следовательно, наиболее достоверных формах труда и обмена.

Политическая экономия – это сборник наблюдений о явлениях производства и распределения богатств, то есть о наиболее общих, наиболее спонтанных, следовательно, наиболее достоверных формах труда и обмена

Экономисты классифицировали, насколько возможно, эти наблюдения; они описывали явления, констатировали их сложности и отношения; они отмечали в ряде случаев необходимость, заставлявшую называть их законами, и этот набор знаний, изъятых из самых, так сказать, наивных проявлений общества, составляет политическую экономию.

Таким образом, политическая экономия – это естественная история наиболее очевидных и общепризнанных обычаев, традиций, практики и процедур человечества в отношении производства и распределения богатства. В этом качестве политическая экономия считает себя законной по сути и праву: по сути, поскольку изучаемые ею явления постоянны, спонтанны и универсальны; по праву, поскольку эти явления располагают авторитетом человеческого рода, который является наибольшим авторитетом из всех возможных. Политэкономия называет себя также наукой, то есть разумным и систематическим знанием регулярных и необходимых фактов.

Социализм, который, подобно богу Вишну, всегда умирающему и всегда воскресающему, за двадцать лет совершил свое десятитысячное воплощение в лице пяти или шести своих представителей; социализм говорит об аномалии текущего общественного устройства, и следовательно, также всех предшествующих установлений. Он утверждает и доказывает, что этот порядок легкомыслен, противоречив, неэффективен; он порождает угнетение, нищету и преступление: он обвиняет (если не сказать клевещет) все прошлое общественной жизни и всеми силами подталкивает к переделу нравов и институтов.

Социализм говорит об аномалии текущего общественного устройства и доказывает, что этот порядок легкомыслен, противоречив, неэффективен; он порождает угнетение, нищету и преступление: он обвиняет все прошлое общественной жизни и всеми силами подталкивает к переделу нравов и институтов

Социализм оканчивает (делать выводы), провозглашая политическую экономию ложной гипотезой, софистикой, придуманной в оправдание эксплуатации большинства меньшинством; и, применяя apophthegme[139] к fructibus cognoscetis (плоды вы узнáете), завершает демонстрацию бессилия и небытия политической экономии таблицей человеческих выдумок, за которые он возлагает ответственность на нее.

Но если политэкономия ошибочна, то юриспруденция, которая в каждой стране является наукой права и обычая, следовательно, еще более ошибочна, поскольку, будучи основанной на отличии твоего и моего, предполагает законность фактов, описанных и классифицированных политэкономией. Теории общественного и международного права, со всеми разновидностями представительного руководства, еще более ошибочны, поскольку основаны на принципе частной собственности и абсолютного суверенитета желаний.

Социализм соглашается со всеми этими последствиями. Для него политическая экономия, рассматриваемая многими как физиология богатства, есть лишь организованная практика воровства и нищеты; как и юриспруденция, оформленная законниками в письменном виде, в его глазах – лишь компиляция разделов узаконенного и официального разбоя, одним словом, собственности. Рассматриваемые в их отношениях эти две так называемые науки, политическая экономия и право, образуют, с точки зрения социализма, законченную теорию беззакония и раздора. Переходя от отрицания к утверждению, социализм противопоставляет принципу собственности принцип обобществления и делает все возможное, чтобы воссоздать социальную экономику, то есть сформировать новое право, новую политику, институты и обычаи, диаметрально противоположные старым формам.

Политическая экономия и право, образуют, с точки зрения социализма, законченную теорию беззакония и раздора. Социализм противопоставляет принципу собственности принцип обобществления и делает все возможное, чтобы воссоздать социальную экономику, то есть сформировать новое право, новую политику, институты и обычаи, диаметрально противоположные старым формам

Таким образом, демаркационная линия между социализмом и политической экономией проведена, и враждебность обозначена.

Политическая экономия склоняется к закреплению эгоизма; социализм склоняется к возвышению общины.

Экономисты, за исключением некоторых нарушений их принципов, в которых, по их мнению, следует обвинять правительства, оптимистично относятся к свершившимся фактам; социалисты – к предстоящим фактам.

Первые утверждают, что то, что должно быть, есть; вторые – что того, что должно быть, нет. – В то время как первые выступают в качестве защитников религии, власти и других современных и старых принципов собственности: хотя их критика, подчиненная лишь разуму, часто ущемляет их предрассудки: – вторые отвергают власть и веру и призывают исключительно к науке; хотя некоторая вполне нелиберальная религиозность и весьма малонаучное пренебрежение фактами всегда носят характер, наиболее схожий с их доктринами.

К тому же и те, и другие не перестают обвинять друг друга в бесплодии и стерильности.

Социалисты указывают своим оппонентам на неравенство условий, на эту коммерческую распущенность, называемую монополией и конкуренцией, на чудовищные корпорации, порождающие и роскошь, и нищету; они упрекают экономические теории, всегда отлитые из прошлого, в том, что они оставляют будущее без надежды; короче говоря, они сообщают о режиме собственности как об ужасной галлюцинации, против которой человечество протестует и с которой оно борется в течение четырех тысяч лет.