Что мне больше всего запомнилось тем вечером – это расцвеченный золотом и багрянцем небосвод, как будто даже небо сияло в честь нашего семейного торжества. Солнечный свет искрился на укрывшем тротуары двухдневном снегу, словно кто-то усыпал улицы крошечными бриллиантами.

Мне кажется, я запомнила этот день до мелочей.

Помню, как неслась домой из прачечной «Пчелка-чистюля», где подрабатывала в выходные, по слякотным тротуарам. Помню крахмальный запах химчистки, приставший к одежде и коже. Помню, как от быстрого бега кровь стучала в висках, и было такое чувство, что стоит раскинуть руки – и я оторвусь от земли, понесусь над переполненными улицами Олд-Виллидж и воспарю прямо в полыхающее красками небо.

Я на удивление чувствительна к цвету и свету. Особенно влияет на меня серебристое сияние луны. А солнечные лучи наполняют меня энергией. Иногда я чувствую, как по всему моему телу пробегают электрические разряды.

Сегодня был самый счастливый день семьи Пальмьери.

Помню, я думала о своих бабушке и дедушке, Марии и Марио – такой идеальной супружеской паре, что даже имена у них почти не отличались. Они перебрались в Штаты из Италии в начале двадцатых и всю жизнь вкалывали как проклятые, чтобы прижиться на новом месте и обеспечить семье процветание.

Жаль, что они не дожили до звездного часа моего отца, Анжело Пальмьери. Проделать путь от помощника конюха до конезаводчика – есть ли больший повод для гордости?

Родители уже которую неделю были на седьмом небе от счастья. Не раз я замечала, как они хихикают и заговорщицки кивают друг дружке, а их обычно грустные лица сияют улыбками.

– Над чем хихикаем? – спрашивала я.

– Просто мы счастливы, Бет, – отвечал папа. – Сделка по конюшне почти завершена. Отчего нам не радоваться?

Как здорово было видеть их такими веселыми и оживленными – не описать словами. Жизнь вообще-то нас не баловала. Семейство Дули, владевшее «Ранчо братьев Дули», огромной конюшней в Норт-Хиллс, никогда не отличалось великодушием к моему отцу.

Мальчишкой папа служил у их конюха на побегушках. Отмотал два года в колледже – и обратно к Дули. В конце концов он дослужился до помощника управляющего. Дули тем не менее обходились с ним, будто короли с прислугой, не давая забыть, что начинал он с уборки навоза. Мартин Дули, конезаводчик, постоянно напоминал моему отцу о своей к нему щедрости и о том, что тот ничего бы не достиг без милостей Дули.

Тем чудеснее сегодняшний день, день открытия «Конюшни Пальмьери». Победа. Не просто успех – мы утерли нос Дули.

– Выходит, пап, мы разбогатеем? – спросила я на прошлой неделе за ужином. Воображение уже рисовало мне парочку новеньких свитеров в моем шкафу. Еще не помешает один из тех классных проигрывателей, которые можно носить с собой. А там, глядишь, я и работу в прачечной смогу бросить.

Мама передала миску с салатом.

– Бет, тебе уже шестнадцать, – напомнила она. – Ты бы думала хорошенько, прежде чем спрашивать.

Я закатила глаза и выпятила челюсть:

– А разве я обязана?

На той неделе мы с мамой слегка поцапались. Она не пустила меня на школьные танцульки в стиле сок-хоп[1] и концерт Патти Пейдж[2] – я, видите ли, схватила трояк на экзамене по геометрии.

Все знают: мы, девочки, с математикой не дружим. И чего маме стукнуло в голову, будто я какая-то особенная?

– Я хочу выйти замуж и быть домохозяйкой, как ты, мам, – заявила я тогда. – Мне что, так нужна для этого геометрия?

В ответ мама насупилась. Взгляд ее темных глаз сделался тяжелым – того и гляди даст по мозгам лазерным лучом на манер Флэша Гордона[3].

– Домохозяйкой, Бет, ты и без геометрии станешь, – сказала она мягко, – но умной все равно быть обязана.

Ой.

В тот момент меня так и подмывало заставить тарелку взмыть из маминых рук и разбиться о потолок у нее над головой.

Но родители не знают о моих способностях. Я их называю «моими приемчиками», это моя маленькая тайна. Тайной пусть и остаются, а то мама с папой и так считают меня проблемным ребенком.

Папа выскочил из-за стола и включил радио. Он не выносил, когда мы с мамой закатывали сцены.

– Сегодня Трумэн выступает, – сообщил он. – А вы знаете, что начинал он простым фермером?

– Ой, пап, все, – сказала я с ехидством. – Ты никогда нам этого не говорил. Разве что тыщу раз. Как простой фермер выбился в президенты Соединенных Штатов.

Мама встала, сложив свою салфетку, и принялась убирать со стола.

– Послушай себя, Анжело. Ты решил стать первым помощником конюха, который выбьется в президенты?

Когда папа смеется, его черные усы так и ходят ходуном.

– Только если позволят взять с собой лошадей. – Его улыбка отразилась в мерцающем циферблате радиоприемника «Филко» – самом ценном, что у него было.

Все это было неделю назад. Сейчас-то мы с мамой снова дружим.

Когда мы рука об руку прогуливаемся по улице, прохожие принимают нас за сестер. Обе изящные, ростом примерно пять футов шесть дюймов, у обеих большие серьезные глаза и черные локоны. Мне льстит, когда нас сравнивают, потому как я считаю маму красивее. Рот у меня, на мой взгляд, кривоват, и губы слишком пухлые, а подбородок, наоборот, слишком маленький.

В общем, мама перестала действовать мне на нервы, и мы снова зажили душа в душу.

Сегодня у семьи Пальмьери был великий день. День открытия. Тропинки и дорожки расчистили от снега, конюшни выкрасили свежей краской, денники выстлали сеном, а мешки с овсом лежали горой, дожидаясь четвероногих постояльцев. Папа сказал, что из газеты могут прислать репортера, поскольку наша конюшня первая, открывшаяся в Шейдисайде за почти сорок лет с основания конюшен Дули.

Шарфик порхал у меня за спиной, когда я рысью неслась сквозь толпы прохожих, точно чистокровная скаковая. Несмотря на зимний холод, пальто у меня было нараспашку. Дыхание вырывалось изо рта облачками пара, сердце выпрыгивало из груди – мне не терпелось скорее попасть домой.

Я знала, что родители уже заждались. Отец одолжил у мистера Шоу, жившего в конце квартала, фургон, чтобы отвезти нас всех к конюшне.

Долговязый черный пес, сидевший на привязи у фонарного столба, облаял меня, когда я пробегала мимо. Я чуть не споткнулась о двух малышей, волочивших за собой громоздкие санки.

Свернув за угол, на Роуд-Виллидж, я взвизгнула: чьи-то руки сгребли меня за талию. Мои туфли заскользили по грязному асфальту. Руки крепко удерживали меня, не давая упасть.

– Эй! – Обернувшись, я ахнула. – Аарон! Пусти, дурак.

С колотящимся сердцем, моргая от солнца, я уставилась в ухмыляющуюся физиономию Аарона Дули. На его взъерошенные темные патлы была нахлобучена красно-синяя шерстяная шапка. Несмотря на холод, лицо его сияло зефирной бледностью, будто у вурдалака, отродясь не видевшего свет дня, голубые глаза сверкали, словно мраморные шарики, вмерзшие в лед.

Я не люблю Аарона Дули. Чего там, я его на дух не переношу.

Однако это не мешает ему меня преследовать. Я ему сто раз говорила, что так девушку не завоюешь. Но он такой нахал, что думает, будто я просто строю из себя недотрогу.

Большинство уроков у нас с ним общие. Он пялится на меня через весь класс, изображая губами поцелуйчики, лыбится тонкой улыбочкой, каковая, по-видимому, должна растопить мое неприступное сердце. Только меня от одного ее вида тошнит.

Я попыталась вывернуться, но он запустил руки в перчатках под мое расстегнутое пальто и крепко удерживал меня за талию.

– Аарон, отвали! – рявкнула я. – Ну-ка лапы убрал. Я тороплюсь.

Его голубые глаза-льдинки засверкали от возбуждения. Усилив хватку, он оттащил меня к стене многоквартирного дома.

– Мне надоело играть с тобой в игры, – прорычал он. Он всегда так разговаривает, небось косит под Джона Уэйна[4].

– Это не игры, Аарон, – отрезала я. – Я тебе уже говорила: я хочу, чтобы ты оставил меня в покое.

Я снова принялась извиваться, но вывернуться не смогла.

– Отстань. Я правда спешу.

Он притянул меня к себе и прижался холодной щекой к моей щеке.

– Ты должна дать мне шанс, Бет.

– Ничего я тебе не должна, – сказала я. От прикосновения к его коже меня замутило. – Отвали от меня. Пошел вон. Я не шучу. Меня не привлекают всякие…

Он угрожающе зарычал. Его бледное лицо побагровело, губы растянулись в кровожадном зверином оскале.

– Нет уж, никуда я не пойду! – выкрикнул он сквозь стиснутые зубы и вдруг толкнул меня. Я споткнулась. Схватив за запястья, он грубо притянул меня к себе.

– Аарон… – У меня перехватило дыхание. – Нет!

Он потащил меня в тенистый крошечный скверик между двумя домами. Ну, как скверик – занесенный снегом пятачок с парой деревьев, росших у самой улицы.

Подтаявший снег сковала корочка льда, по которому скользили мои туфли, пока Аарон тащил меня за толстый ствол ближайшего дерева. Дышал он тяжело, со свистом, изо рта валил пар, застилая его горящие голубые глаза. Лицо его стало диким, как у буйнопомешанного.

– Ты должна дать мне шанс. Ты обязана, – бормотал он, обдавая мое ухо жарким дыханием. А потом прижался лицом к моему лицу. Его рот елозил вслепую, пока не отыскал мои губы. Он впился в них поцелуем, да так, что я ощутила сквозь его губы твердость его зубов.

Я пыталась отдернуть голову, но он облапил меня по-медвежьи и прижимался ртом к моим губам, заставляя меня целовать его. Вдруг он с силой отшвырнул меня. Потеряв равновесие, я поскользнулась на каблуках и упала навзничь на скованную льдом землю.

Не успела я пошевелиться, как Аарон уже взгромоздился сверху. Он крепко держал меня за руки, обхватив ляжками мои бока. Наконец он опустил голову и принялся осыпать мои щеки жадными поцелуями.

– Нет! Пожалуйста! – завопила я. – Аарон, слезь! Слезь с меня!!!

Он не останавливался. Оседлав меня, он прижимал мои руки к земле. Его губы, горячие, жесткие, мусолили мне лицо. Я знала, что у меня не хватит физических сил его сбросить.

А еще я знала – надо что-то делать. Выбора не осталось. Придется пустить в ход мои «приемчики».

Я зажмурилась, хорошенько сосредоточилась и стала мысленно проговаривать слова. Через пару мгновений его яростные, отчаянные поцелуи прекратились. Я открыла глаза. Аарон выпрямился, распахнув глаза от изумления. И ужаса.

Отпустив мои запястья, он потянулся к своему горлу. Из его рта вырвалось болезненное бульканье. А еще через мгновение он издал животный хрип, осознав, что не может дышать. Его глаза вылезли из орбит. Лицо побагровело.

– Ай-ай-ай, Аарон, – сказала я. – Никак язык проглотил? Эк тебя угораздило!

Аарон сполз с меня. Он поднялся на колени, отчаянно шлепая себя ладонями по горлу. Снова издал этот отвратительный хрип, будто пытался втянуть хоть немного воздуха. Его глаза вытаращились на меня с немой мольбой. Они просили меня сделать что-нибудь, как-то помочь ему.

Но я слишком наслаждалась моментом, чтобы прерывать его мучения.

– Так тебе и надо, и ты это знаешь. – Я поднялась на ноги и встала над ним, наблюдая, как его лицо становится фиолетовым, как он давится и хрипит. Его руки бестолково болтались из стороны в сторону. Он застонал, сдавленно квакнул. Я увидела его толстый розовый язык, свернувшийся узлом в распахнутом рту.

– Бе-е-едненький, – протянула я с притворным сочувствием. – Ужасно, наверное. Что, в зобу дыханье сперло?

Он замотал головой. Все его тело билось в конвульсиях. Сдернув перчатку, он запустил пальцы в разинутый рот, отчаянно пытаясь вытащить язык на место. Но тот забился глубоко в глотку, наглухо перекрыв трахею.

Аарон терял силы. Его хрипы звучали все слабее. Лицо стало синее ясного неба. Он с мольбой протягивал ко мне руки.

– Ладно, ладно, – сжалилась я. – Вытащить твой язык обратно?

Он кивнул. Голова его поникла. Он задыхался.

– Руку подними, – велела я. – Подними правую руку и дай клятву, что никогда больше не прикоснешься ко мне.

Подождала несколько секунд. Наконец Аарон нашел-таки в себе силы поднять руку. А потом застонал и зрачки его закатились.

Неужели я слишком долго тянула?

Наклонившись, я запустила пальцы ему в рот и вытащила язык на положенное ему место.

Аарон не шевелился. Я ждала. Через несколько секунд его грудь заколыхалась. Открыв глаза, он принялся с шумом втягивать в себя воздух. Лицо его мало-помалу принимало нормальный цвет. Взгляд был устремлен вперед, на ствол дерева. Аарон заморгал, пытаясь сфокусировать зрение. И все время растирал горло.

Я стояла над ним, застегивая пальто и наслаждаясь страхом в его глазах.

Да, Аарон Дули, драгоценный племянничек Мартина Дули, боялся меня. Я бы рассмеялась, не будь так зла.

Наконец его дыхание окончательно восстановилось. Не вставая с колен, он поднял на меня глаза, и его лицо исказилось от ярости.

– Ведьма! – прошептал он, тыча в меня трясущимся пальцем. – Ведьма! Ты – ведьма!

Тут уж я не выдержала. Расхохоталась ему прямо в лицо, как, наверное, и положено порядочной ведьме. А потом развернулась, напоследок осыпав Аарона снегом из-под каблучков, и со всех ног помчалась домой.

Я влетела в квартиру как раз вовремя, чтобы тут же отбыть на церемонию открытия. Родители и кузены уже успели надеть пальто и стояли у дверей в полной боевой.

Мама выразительно посмотрела на меня, после чего перевела взгляд на наручные часы.

– Бет, как можно опаздывать в такой важный для твоего отца день?

– Я скажу вам, почему я опоздала! – крикнула я. – У самого дома хватает меня Аарон Дули, тащит в закуток, валит на землю и давай лапать. Ну ничего, я ему один из своих приемчиков показала. Он у меня живо язык проглотил. Думаю, это научит его хорошим манерам. Но из-за этого я опоздала.

Неужели я так и сказала маме?

Нет, конечно.

Во-первых, они с отцом о моих приемчиках ни сном ни духом. А во-вторых, зачем омрачать такой важный день? Все-таки большой праздник. Расскажи я им, как Аарон меня домогался, папа бы взбесился и начал кулаками махать, а мама бы расплакалась – в итоге весь день коту под хвост.

Словом, я решила держать рот на замке. Пожав плечами, я сказала:

– Извините. Задержали в прачечной. Я бежала всю дорогу.

Маму объяснение вроде бы устроило. Подойдя к зеркалу, она поправила голову лисьей горжетки, обернутой вокруг шеи.

Я обняла своих кузенов, Дэвида и Марианну. Питер, их четырехлетний сынишка, прятался у Марианны за спиной, обнимая мать за ногу, и здороваться со мною не стал. Он ужасно застенчивый.

– А где тетушка Ханна? – спросила я.

– Заберем по дороге, – отозвался отец. Он нахлобучил на свою лысеющую голову мягкую фетровую шляпу – по-видимому новую, раньше я у него такой не замечала. Из-за ленты на тулье торчало красно-черное перо, а поля были шире, чем на тех шляпах, что папа обычно носит. Всем шляпам шляпа!

Он надел свой единственный однобортный костюм, черный и сверкающий (пожалуй, даже чересчур), с широкими лацканами. Я ему всегда говорила, что в таком виде он вылитый гангстер из кино. Ну, знаете, Аль Капоне там и прочая подобная братия. Папе это, похоже, чрезвычайно льстило.

Мама тоже принарядилась – на ней было платье из алого атласа, которое она надевает на вечеринки, крестины и, разумеется, Рождество. Она была дивно хороша со своими темными волосами, собранными в высокую прическу, которую удерживала красивая диадема со стразами.

Сегодня знаменательный день – все это понимали. Набившись в фургон мистера Шоу, мы болтали наперебой.

– Машина почти новенькая, – сообщил отец, втискиваясь за руль в своем громоздком пальто. – Модель 1948 года. – Он был так горд, будто она наша. – «Паккард Коммодор». Очень вместительная.

Я уселась между мамой и папой, и мы тронулись в путь, благо ехать было недалеко. Конюшня находилась у Ривер-Роуд, на пологом склоне, что спускается к реке Конононка – минут пятнадцать езды.

Сидевший на заднем сиденье кузен Дэвид ржал по-лошадиному, пытаясь рассмешить Питера. Но надутый как всегда, Питер никак не хотел проникнуться общим весельем.

– Утихни, – бросил он своему отцу.

– Ты позволяешь ему так с собой разговаривать? – удивился папа. Он свято верит, что все родители должны быть строгими. (Сам-то он – редкостный добряк.)

– Твоему дяде Анжело не нравится, как ты со мной разговариваешь, – сказал Дэвид сынишке.

– Утихни, – повторил Питер.

Дэвид снова заржал.

– Знаешь, что я сделаю? Куплю конька и назову его Питер.

– Нет! – возмутился Питер.

– Почему нет? – поддразнивал его Дэвид. – Будут у меня два Питера – Питер-мальчик и Питер-конь.

– Нет! Не хочу-у! – заныл Питер.

Дэвид не унимался:

– Вот купим лошадку, и твой дядя Анжело будет ухаживать за ней бесплатно, да, Анжело?

От притворного возмущения отец аж поперхнулся. Он вырулил неповоротливый фургон на Ривер-роуд.

– Я, Дэвид, раньше на карачках выиграю скачки в Кентукки, чем стану задаром обихаживать твою клячу.

Все сочли это жутко остроумным.

Я задумчиво смотрела в лобовое стекло, пытаясь вернуть праздничное настроение, но из головы не выходил Аарон Дули. Что он себе позволяет? Он что, всерьез считал, что может завоевать меня вот так – затащив в укромный уголок и там набросившись?

У, троглодит.

Одни и те же вопросы не давали мне покоя. Неужели Аарон Дули совсем слетел с катушек? Интересно, далеко бы он зашел, не примени я свои «приемчики»?

А вдруг у меня теперь проблемы? Стоит ли считать Аарона Дули серьезной угрозой?

Огромный фургон захрустел по гравию дорожки, которая вела к конюшне. А вот и флаг – трепещет на верхушке высоченного флагштока. Красно-сине-белые полотнища украшали въездные ворота.

Народ уже подтянулся. Двое малышей в голубых комбинезончиках возились в снегу. Фотограф в сером тренче, спрятав голову в будку фотоаппарата, наводил на них объектив.

В толпе я разглядела шестерых-семерых представителей нашей родни. Они сгрудились у входа, прихлопывая руками в перчатках, чтобы те не зябли. Еще я заметила несколько учителей из средней школы, где мама работала библиотекаршей.

Отец остановил машину в конце подъездной дорожки, и мы высыпали на мороз. Толпа приветственно загалдела, на что папа отвесил легкий поклон и приподнял шляпу. Он буквально лучился гордостью и счастьем.

Наслаждайся праздником, Бет, твердила я себе. Выкинь все из головы. Хватит думать об Аароне.

И надо сказать, что во время короткой праздничной церемонии мне это вполне удавалось. Как и во время отцовской речи, в которой он благодарил всех, кто пришел, и всех, кто, не жалея сил, помогал ему, чтобы этот чудесный день состоялся.

Когда он отдельно поблагодарил мою маму, у нее на глаза навернулись слезы. Она украдкой смахнула их пальцем в перчатке, а с лица не сходила растроганная улыбка. Мама никому не хотела показывать свои чувства. Потом мы все пили шампанское и игристый сидр, провозглашая тосты за новую конюшню.

Я была готова расслабиться и наслаждаться жизнью, болтала с гостями и совершенно выбросила из головы Аарона Дули.

Пока не появился дядя Аарона, Мартин.

И тогда наш счастливый день обернулся кошмаром.

Я увидела Мартина Дули через несколько минут после того, как все уселись в машины и разъехались по домам. Отец остался в конторе, чтобы оформить несколько документов от мистера Клейнера из банка.

Дожидаясь, пока папа развяжется с делами, я решила побродить по конюшне. Сладкий запах сена наполнял меня радостью, и я уже представляла, как все денники вскоре будут заняты лошадьми.

Услышав перестук сапог по утоптанному снегу, я выглянула в окно и увидела, что к конюшне шествует Мартин Дули, сжимая кулаки в лиловых перчатках.

Я затаила дыхание. Он-то что здесь забыл?

Мартин Дули не отличается ни ростом, ни статью, однако впечатление производит внушительное. Это трудно объяснить: с виду-то он – ну ни кожи ни рожи. Серые птичьи глазки, нос вздернутый, губы мучнисто-бледные, да и все лицо такое же. Ему около сорока, но колючий ежик волос у него на голове абсолютно седой, отчего она напоминает мне щетку-расческу.

Я никогда не видела, чтобы он улыбался.

Папа сказал как-то, что мистер Дули очень похож на акулу. Всегда действует без оглядки. Стиснет зубы и прет напролом.

Он заказывает в Нью-Йорке дорогущие костюмы и широкие галстуки кричащих тонов, которые ему совсем не к лицу. А еще он с ног до головы поливается одеколоном, из-за чего от него постоянно лимоном пахнет.

Из окна конюшни я разглядела его длинное черное пальто с меховым воротником и начищенные до блеска черные сапоги; он топал по снегу к папиной конторе. Сперва я решила отсидеться в теплой и безопасной конюшне, но любопытство взяло свое, и я подкралась к двери, где можно было подслушивать разговор.

В двери было окошко, расписанное морозным узором. Я остановилась чуть поодаль, опасаясь, что меня заметят. Сквозь затуманенное стекло я видела размытую фигуру отца. Он быстро поднялся из-за стола.

– Мартин? Какими судьбами? – не сумел он скрыть удивления.

Мартин пересек комнату, половицы под его сапожищами жалобно поскрипывали.

– Сдается мне, что ты забыл кое-кого пригласить, Анжело, – промолвил он.

Голос у него низкий, но говорит он всегда тихо, будто сдерживаясь. Его родители приехали из Ирландии, вот он и подпускает нарочно толику ирландского акцента. Папа говорил, что он делает это специально – думает, что это придает ему обаяния.

– Слушай, я удивляюсь… – начал отец.

– А уж я-то как удивляюсь, тебе ли не знать, – перебил Мартин. – Я, Анжело, ждал благодарности, а получил предательство.

Отец растерялся.

– Предательство? Это слишком сурово сказано, Мартин. Я в жизни никого не предавал, а уж тебя тем более. Если речь о конюшне, я… я это с тобой обговаривал и…

– И мы пришли к тому, что вся твоя затея – дохлый номер, – хмыкнул Мартин. – Опрометчивость, я бы даже сказал.

Я стиснула кулаки. Мне хотелось завопить. Я затаила дыхание, чтобы не выдать себя ни звуком.

Даже через дверь я могла чувствовать повисшее в комнате напряжение. Искаженный замерзшим стеклом силуэт Мартина Дули оперся руками о стол, приближая лицо к лицу моего отца, словно бросал ему вызов.

– Анжело, неужели ты действительно считал, что я могу это допустить?

Отец с мгновение помолчал.

– Да уж придется, – отрезал он наконец. Папа умеет быть твердым, когда захочет.

– Придется, значит? – невесело усмехнулся Мартин. – Да твоя эта конюшня года не продержится. Это не прогноз. Это факт.

Отец поднялся ему навстречу, лицом к лицу.

– Я… я думаю, нам больше не о чем разговаривать, – пробормотал он. – По-моему…

Мартин Дули грянул кулаком по столу.

– Ты правда думаешь, что я позволю какому-то помощнику конюха разрушить мой бизнес?

– Я думаю, что тебе пора уйти, – проговорил отец дрожащим от гнева голосом. – Вот что я думаю. Я управлял твоими делами. Я вел твой бизнес. Я заслужил мало-мальского уважения. Я больше не мальчик на побегушках, Мартин. Тебе, наверное, нужны очки. Я не…

– А как ты объяснишь поведение своей дочери? – вдруг сменил тему Мартин.

Я охнула и отступила от двери еще на шаг. Он что, заметил меня? Я-то тут при чем?

От изумления папа только и смог вымолвить:

– Объясню?

– Аарон жалуется, что она им пренебрегает. Неужто Бет возомнила, будто она слишком хороша для свидания с Дули? – прорычал Мартин. – Ты забил ей голову всяким вздором, Анжело! Вредным вздором. Девчонка твоя ни черта не понимает. Ну да не беда. Мой племянник ей живо разъяснит, что к чему.

До этого момента отцу удавалось держать себя в руках, но тут уже и он сорвался на крик:

– Да при чем здесь Бет? С какой стати ты приплел мою дочь?! И ничего твой племянничек-лоботряс ей разъяснять не будет! Шел бы ты, Мартин! Кто тебе дал право говорить о моей дочери? Кто тебе дал право…

– Ты помощник конюха, Анжело! – рявкнул в ответ Мартин. – Помощник конюха, черт тебя подери! Ты рожден разгребать навоз! Только знаешь что? Как по мне, тебе и дерьмо убирать за моими лошадьми – много чести! Поучить бы тебя уму-разуму…

Договорить он не смог. Раздался звук удара. Ахнув, я поняла, что папа ему врезал.

Зычный рев Дули огласил всю конюшню.

Дрожащей рукой я приоткрыла дверь. Сердце колотилось так, что заболела грудь.

Мартин Дули, набычившись, потирал челюсть. Он медленно поднял слезящиеся глаза, его лицо пылало.

Отец замер за столом, по-прежнему сжимая кулак. Его грудь под расстегнутым пиджаком судорожно вздымалась.

Мартин наклонился, чтобы поднять с пола шляпу. Продолжая массировать челюсть, он сузил глаза и посмотрел на моего отца холодным, угрожающим взглядом.

1 2 3 >

На страницу:

Перейти

1 из 3