Вот как бывает…

Светлана Курилович

Вот как бывает…

***

Матенька, что это там за шум? И народу так много собралось? – привстав на сиденье, молоденькая барышня в сером пальто с пелериной, отороченной соболем, вглядывалась вдаль.

– Должно, собранье какое-то, – рассудительно ответил сурового вида кучер.

– Ну, Матвей Фролыч, что это вы такое говорите! – засмеялась она. – Это же баня! Какое тут может быть собранье! Ещё скажи, митинг!

– Баня не баня, – проворчал он. – Чичас где ни соберутся, там и митингуют… Время такое, неспокойное. Наше дело сторона…

– Матюша, очень хочется узнать, в чём там дело! – взмолилась девушка. – Сходи, пожалуйста, спроси! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!!!

– А папенька ваш…

– А папеньке мы не скажем! Я же ничего плохого делать не собираюсь! Я тебя очень прошу! Матенька, сходи!!!

Она молитвенно сложила руки.

– Ну, зорница! – Матвей осторожно слез с козел и, прихрамывая, пошёл к толпе. – И во всё-то нос сунуть надо…

– Матвей, ты что там бормочешь? – подозрительно спросила она.

– Слушаю, говорю, матушка Елизавета Александровна! – ворчливо отозвался кучер.

Он притулился рядом с небольшого роста, простецким по виду мужичком и перекинулся с ним парой фраз, потом так же неторопливо вернулся к экипажу, где девушка уже пританцовывала от нетерпенья.

– Ну?! Что там?!

– Да так, матушка, ерунда, – Матвей забрался на козлы, взял вожжи и собрался погонять лошадей, но Лиза, до глубины души возмущённая его пренебрежительным отношением, фыркнула, выскочила на дорогу и побежала к бане.

– Елизавета Александровна! – закричал растерявшийся Матвей. – Господи, да что ж это такое деется-то! Вот неслушница, спаси меня Христос!

Он опять слез с козел и поспешил, насколько это было возможно, за своей хозяйкой. Она же, добежав до толпы, юркой змейкой проскользнула в первый ряд.

На деревянном крыльце, к одному из столбов, подпиравших козырёк, был привязан человек. Босой, в посконных штанах, которые и штанами-то сложно было назвать: повсюду из многочисленных прорех проглядывало тело. Обнажённый торс был покрыт синяками и ссадинами. Голова человека безвольно моталась от ударов двух парней, поочерёдно награждавших его оплеухами.

– Ах, ты, сволочь хитровская! Ворюга проклятый! – кричал один.

– Отлились тебе наши денюжки, паскуда! – поддакивал второй.

– Что это… такое? – пробормотала Лиза. – Как же это… человека бьют?

– Это, барынька, не человек, а банный вор, – наставительно сказал стоявший справа от неё дюжий мужик с рыжей бородой. – Поймали его, видать, вчера, а сегодня с утра привязали и мутузят.

– Так уже три часа дня… А на улице холодно… А он совсем раздетый… Может простудиться и заболеть…– губы её не слушались. – Как же это?

– А воровать не надо у бедных людей, – сердито сказал мужик. – Грех это – у обездоленных последнее отбирать!

Видно, слова Лизы разозлили его:

– А ну, крещёные, разойдись! – он отодвинул одного из парней. – Дайте православную душеньку отвести!

Он размахнулся и кулаком ударил вора по лицу. Голова его, мотнувшись, стукнулась затылком о столб, чёрный сгусток, вылетевший изо рта вместе со слюной, тяжело шлёпнулся в стену и кровавой улиткой пополз вниз.

– Ах! – Лиза закусила кулачок.

– Пойдёмте, Елизавета Александровна, – взял её под локоть Матвей. – Не надо вам здесь находиться, не девичье это дело!

– Матвей, – девушка не сводила глаз с вора, на котором начали вымещать злобу вновь подошедшие. – Матвей, кто здесь главный? Узнай! Надо это прекратить! Они же убьют его!

Было похоже, что человек потерял сознание: колени его обмякли, он безвольно повис на верёвках, которые не давали ему упасть, – стал похож на тряпичную куклу…

– И правильно сделают, что убьют. По заслугам и расплата! – отозвался, услышав её слова, высокий, аккуратно и даже щегольски одетый мужчина лет сорока, с напомаженной головой и расчёсанной на две стороны бородой.

– Да вы… как вы смеете! – возмутилась Лиза. – Есть же правосудие! Отведите его в полицию! Творить самосуд бесчеловечно! Мы же не дикари!

– Вы так думаете? – усмехнулся мужчина. – Объясните это вот им! – он бородой указал на избивавших вора людей.

– А ты, мил человек, кто будешь? – вступил в разговор Матвей.

– А хозяин местный, Сергей Афанасьевич Дивов.

Бани, мимо которых не в добрый час проезжали Матвей Фролыч и Лиза, назывались Дивовыми. Он держал бани как для простонародья, так и для высших сословий.

– Сергей Афанасьевич, моё почтение! – заулыбался Матвей. – А ведь и мы ваши бани пользуем! И барыня моя, Елизавета Александровна, и батюшка её, Александр Ипатьевич, с превеликим удовольствием посещают! Бывало спросишь: куда вас, барин, везти? А в Дивовы, – отвечают!

– Матвей, замолчи! – оборвала его Лиза. – Раз уж вы здесь хозяин, будьте любезны, остановите это беззаконие!

– Уж очень они переживают, Сергей Афанасьевич, явите милость! – снова вступил в разговор кучер.

Дивов повернулся, и его серо-зелёные, с холодным блеском глаза встретились с гневным взглядом Лизы.

– Ваш батюшка Александр Ипатьевич, не адвокат ли? – медленно спросил он.

– Прокурор!

– А вы, значит, решили на защиту обездоленных… встать?

Серые глаза девушки вспыхнули негодованием:

– Избивать привязанного человека – низко, а смотреть на это, имея возможность остановить, – просто подло!

– Так я, по-вашему, подлец? – улыбнулся он.

Лиза смешалась.

– Федька! – крикнул Дивов, по-прежнему улыбаясь.

– Чего изволите, Сергей Афанасьевич? – отозвался здоровый детина в поддёвке.

– Отвяжите его и тащите сюда!

– Сей секунд!

Федька щёлкнул пальцами, и два парня в опорках, кожаных фартуках и с волосами, перехваченными ремешком, метнулись к столбу, развязали верёвки и подтащили вора к хозяину.

– Ты меня слышишь?

Человек молча висел в руках банщиков.

– Подними ему голову! – приказал Дивов.

Федька за волосы запрокинул голову вора вверх:

– Слышь, паскуда, отвечай хозяину!

На лицо человека страшно было смотреть: его покрывали синяки, кровь сочилась из разбитого носа, рта, ушей, под обоими глазами налились кровоподтёки…

Лиза не смогла сдержать слёз, они струйками текли по её щекам. Она стиснула кулачки и прижала их к груди.

– Господи, разве так можно, разве по-людски это?!

Человек разлепил губы, превращённые «добрыми людьми» в кровавое месиво, и просипел:

– Он мне… не хозяин…

– Ах ты, гад! – Федька рванул его за волосы, но вор не издал ни звука.

– Прекратите! – крикнула Лиза.

– Фёдор, не надо, – спокойно сказал Дивов. – Ты слышишь меня, вор?

– Да…

– Я твой хозяин сейчас. Твоей жизни и смерти. Мог бы оставить тебя у столба, и тебя забили бы до смерти, народ у нас добрый, сам знаешь. Но эта милая барышня пожелала, чтобы тебя отпустили. Поблагодари её, вор.

Налитые кровью щёлки, которые когда-то были глазами, взглянули на Лизу:

– А я в милости не нуждаюсь!

– Вот видите, Елизавета Александровна, вы его пожалели, а народец-то благодетелей своих ни во что не ставит! – вздохнул Дивов. – Федя, выбрось его отсюда!

– Слушаюсь, Сергей Афанасьевич!

Банщики сволокли вора с крыльца, Фёдор с силой пнул его в зад, и он кубарем полетел в апрельскую мокреть, пропахав её лицом и всем телом.

Лиза ахнула, торопливо вытащила платок, завязала в него деньги и сунула Матвею:

– Матюша, отдай ему! Скорее! Скорее отдай!

Ошалевший от всего случившегося, кучер доковылял до лежащего в слякоти вора и пихнул узелок ему в ладонь:

– Малый, это тебе от моей барышни, вставай и уходи скорее!

Вор схватил Матвея за рукав и тяжело поднялся на ноги.

– Премного… благодарны…

– Иди, иди с богом!

Матвей вернулся к Лизе, всё ещё не сводившей глаз с шатающегося вора, и взял её под локоток:

– Пойдёмте, пойдёмте, матушка, а то уж и губки побелели, и дрожите вся… вот ужо мне будет от батюшки, ежели вы в горячке сляжете!

– Моё почтение, Елизавета Александровна! – сказал ей вслед Дивов.

– До свидания, – отозвалась она, даже не оглянувшись.

***

От всего увиденного Лиза всё-таки слегла в горячке. Нервы её не выдержали потрясения. Несколько суток она пролежала почти в беспамятстве, вновь и вновь переживая случившееся тем апрельским днём. В тяжёлых сновидениях ей представлялось страшное лицо вора, с которого смотрели холодные глаза хозяина бань; она видела, как толпа озлобленных людей набрасывается на преступника и рвёт его в кровавые клочья; как Дивов улыбается, оскалив белые зубы.

Всё это время Александр Ипатьевич, её отец, почти не отходил от кровати дочери. История его жизни была проста и незамысловата, как у многих в то время. Он рано женился (ему было всего двадцать) на восемнадцатилетней девушке, дочери богатого купца, который хотел, чтоб его внуки непременно были дворянами. Ольга Васильевна, жена его, вышла за него по обоюдной любви и была счастлива все несколько лет их совместной жизни. Девушка она была хрупкая, слабого здоровья, что тоже не было редкостью, и умерла в родах, оставив потрясённому мужу дочь.

Александр очень горевал по всем сердцем любимой супруге и первое время не замечал ребёнка, считая Лизу причиной смерти Ольги Васильевны. Он даже обращался с кощунственным упрёком к Богу, негодуя на него за то, что он отобрал у него возлюбленную, но дал жизнь маленькому пищащему комочку.

Но с течением времени горе его утихло, сердце смягчилось, и он с удивлением отметил, что маленькая Лиза очень похожа на мать. Обрадованный, он всё чаще вглядывался в неё, чтобы найти в её маленьком личике черты своей любимой.

По мере того как Лиза подрастала, любовь отца становилась всё более сильной; он вёл уединённый образ жизни, посвящая свободное время, которого у него, как у городского прокурора, было мало, единственной дочери. Александр Ипатьевич мог бы легко жениться второй раз, поскольку он был мужчина видный, состоятельный, не лишённый обаяния, и претендентки на его руку и сердце так и вились вокруг, но семейная жизнь не прельщала его более: он слишком боялся вновь полюбить и потерять то, что стало бы ему дорого.

Конечно, нельзя сказать, что он вёл совсем уж целомудренный образ жизни; знакомые у него водились, а последние несколько лет он близко сошёлся с Гликерией Андреевной Коноваловой, вдовой боевого генерала, у которой было двое сыновей. Несколько раз в месяц они встречались, обменивались новостями, обсуждали планы на будущее, но каждый раз на их пути вставало одно-единственное препятствие – Лиза. Александр Ипатьевич твёрдо сказал, что пока не устроит её личную жизнь, о его собственном счастье и речи быть не может! Гликерия Андреевна не возражала, справедливо рассудив, что двое взрослых людей, обременённых потомством, вполне могут подождать несколько лет, прежде чем соединятся в одно целое.

Когда Лиза заболела, Александр Ипатьевич потерял сон и аппетит, лицо его осунулось, в глазах затаилось беспокойство. Он немедленно отправил удручённого случившимся Матвея за домашним доктором, который пользовал их семейство ещё до рождения Лизы, а сам устроился в полумраке кабинета, предавшись невесёлым мыслям. Он начал перебирать свою жизнь, всё хорошее, что он успел сделать, и как всегда, связующим центром его существования была Лиза. Её маленькие победы и шалости, её доброта и отзывчивость, наивность и мечтательность, её милые привычки, её забота о нём и обо всех, кто жил в этом доме, – всё это позволяло назвать её ангелом-хранителем их семьи. Александр Ипатьевич с тоской вспоминал, как она входила к нему пожелать доброго утра и обязательно целовала в пропахшую табаком щёку (он много курил и никак не мог избавиться от этой привычки, несмотря на просьбы дочери), как встречала после заседаний в суде с непременным вопросом: «Папочка, ты был справедлив сегодня?» и много, много других бытовых мелочей пришло ему на ум, таких незаметных в суете, но из которых и складывается счастливая жизнь…

– Если всё обойдётся, непременно брошу курить! – пообещал он себе.

К несчастью, Александр Ипатьевич, городской прокурор, был ипохондриком, и любое недомогание дочери, даже тривиальный насморк, сразу погружало его в бездну отчаяния и безнадежности, так что их доктор, Аркадий Иванович Аристов, в первую очередь врачевал не заболевание дочери, но нервную систему отца. Этот милейший человек давно привык к перепадам настроения своего пациента, прописывал ему успокоительное, вёл долгие беседы за рюмочкой коньяка – словом, выполнял обязанности личного психоаналитика. Они нашли точки соприкосновения и стали, что называется, на короткой ноге.

Вот и сейчас Аркадий Иванович в первую очередь поспешил не к больной, а к своему приятелю.

– Что это вы, мой дорогой, сидите тут один, в темноте? – с участием спросил он.

У него самого были две дочки и сын, поэтому он вполне понимал и разделял беспокойство Александра Ипатьевича.

– Не надо предаваться отчаянию раньше времени! Девичьи нервы – тонкая штучка, иногда довольно сущего пустяка, чтобы они взбунтовались. Велите-ка подать нам чаю, и мы с вами отменно побеседуем!

– Аркадий Иваныч, как скажете: чай, кофе, шампанское, но сначала идите к Лизаньке, она совсем плоха!

– Ну-ну, не стоит преувеличивать, Александр Ипатьевич, не делайте из мухи слона, прошу вас! Всё обойдётся!

С этими словами он направился в комнату Лизы, где дежурила Татьяна Петровна – жена Матвея, а также кухарка, горничная и по совместительству наперсница молодой госпожи. Осмотрев больную, Аркадий Иванович слегка нахмурил лоб, выписал рецепт, вручил его Татьяне Петровне и вернулся к встревоженному отцу.

– Ну? – во взгляде Александра Ипатьевича отразилась вся его душа.

– Что ну? Простуда. И нервы немного расшатаны. Я выписал мягкое успокоительное, должно помочь; и от простуды как обычно. Всё!

Доктор уселся за стол напротив приятеля, налил себе чаю и с удовольствием отхлебнул.

– Не поверишь, Александр Ипатьич, сумасшедший день сегодня! С утра по вызовам, да все случаи какие-то с закавыкой, ни одного ординарного! Но и смешные были!

Он расхохотался.

– Прибегает малый от одной барыньки: «скорее, доктор, у барыни ребёнок кончается!». Так и сказал: кончается! Я саквояж в зубы – и помчался, благо Степан у меня всегда наготове. Приезжаю, встречает меня мамаша в истерике: «Мой сын задыхается, спасите, помогите!». Я смотрю на неё и думаю, что надо бы мамашу в первую очередь подлечить. Но ничего не попишешь, иду к пациенту. Мальчик лет трёх, и такой, знаешь, проходимец, по глазам видно: они у него хитрющие! Он, подлец, запихал себе в нос фасолину и сидит давится. Я одну ноздрю ему зажал, заставил сморкнуться, фасоль и вылетела. «Вы волшебник!» – мамаша заверещала, а я ей рецептик: капли ландышевые, попейте, говорю, будете лучше спать. Так она на меня как на святого посмотрела…

– Я понял, – грустно сказал прокурор. – Я для тебя такая же истеричная и взбалмошная мамаша… Но что я могу поделать, если Лиза для меня – всё?!

– Вот и плохо, что дочь для тебя – всё! Тебе сколько лет? Сорок два?

– Сорок три зимой исполнилось.

– Да ты в самом расцвете мужественности! Тебе нужно для Лизы сестрёнок нарожать, братишек, а ты воздух зря портишь! Нехорошо!

– Аркадий Иваныч! Тебе бы всё шутки шутить! Какие сестрёнки! Ты же знаешь Гликерию?

– Вдову Коновалова? Конечно, пользую иногда её и её детишек… А! У неё же двое сыновей в самом нежном возрасте: четырнадцать и двенадцать! Вот кого пестовать надо! Одной-то ей тяжелёхонько…

– Я решил: выдам Лизу замуж, и мы сойдёмся…

– Александр Ипатьич! Нынешняя молодёжь не стремится рано жениться! Они пользу Отечеству хотят приносить! Так что ты можешь целый век прождать!

– Нет, нет! Лизанька моя девочка послушная, она не будет противиться моей воле, – знает, что я только для её блага и стараюсь…

– Ну, ну, смотрите не промахнитесь, друг мой! А читали ли вы сегодняшние газеты?

– Конечно, читал!

И разговор плавно перешёл на политику, на последние указы государя и местные происшествия.

***

Лиза провела в постели несколько дней, потом потихонечку стала вставать; события, шокировавшие её, уже чуть сгладились в памяти, потеряли остроту; лицо вора перестало преследовать её по ночам. Но когда Лиза вышла в гостиную, первое, что она увидела, были большие букеты цветов, стоявшие повсюду: на подоконниках, на журнальном столике, на комоде, на столе.

– Откуда это? – спросила она отца: было воскресенье, Александр Ипатьевич никуда не торопился, и они могли спокойно позавтракать и побеседовать.

Лиза очень любила эти воскресные посиделки, прокурор – тоже.

– Это прислал тебе Сергей Афанасьевич Дивов, – ответил отец. – Очень приятный человек. Он приходил на следующий день, как ты заболела, выказал большое сочувствие и рассказал мне, что произошло тогда возле одной из его бань.

– Папа, ты не сердишься?! – обеспокоилась Лиза.

– Нет, милая, я даже рад случившемуся, – ответил он. – Как иначе бы я узнал, что моя дочь – защитница угнетённых?!

– Папа! Не смейся!!

– А ещё он показался мне весьма образованным и воспитанным человеком, знающим многое сверх положенного среднему обывателю. Он любезно справлялся о твоём здоровье и присылал цветы. Каждый день! – Александр Ипатьевич улыбнулся. – По-моему, он очень неординарная личность!

– Да уж… – протянула Лиза. – Настолько неординарный, что в состоянии стоять и смотреть, как по его приказу человека забивают до смерти!!

– Доченька, многое есть в нашей жизни такое, с чем хочешь-не хочешь – приходится мириться! Поверь мне, я точно знаю.

Лиза фыркнула, всем видом своим выражая несогласие.

– Лиза, я пригласил его сегодня на обед, – добавил прокурор.

– Папа, зачем?!

– Я не мог не сделать этого: он был очень любезен и выказал большое беспокойство о твоём здоровье, – улыбнулся Александр Ипатьевич.

Улыбка у него вышла смущённая, как будто он слегка извинялся за свой поступок.

– Я не выйду к нему. У него глаза злые! – заявила Лиза.

– Я что-то не заметил! Обычные глаза. Будь так любезна, встреть гостя и займи его, пока я вернусь.

– Папа! А ты куда?

– Мне надо навестить одного старого друга. Распоряжения по блюдам я уже Татьяне дал, можешь что-то добавить или изменить. Как хочешь!

– Ничего я не хочу! – Лиза надула губы.

Она обиделась на отца: зачем нужно было без её согласия приглашать в дом гостя… Такого гостя! Да ещё она должна занимать его, пока папа не вернётся от «одного старого друга».

– Понятно, что он пошёл к Гликерии! – прошептала Лиза. – Мог бы перестать скрывать от меня этот секрет Полишинеля!

Лиза обиделась бы ещё больше, если бы узнала, что у Александра Ипатьевича появились матримониальные планы насчёт Дивова: он показался ему вполне подходящим кандидатом на руку дочери.

По воскресеньям обед в семье Федоровских обыкновенно начинался в два пополудни и заканчивался около четырёх. Чаще всего к этому времени Лиза нагуливала аппетит и с нетерпеньем ждала, когда же начнут подавать на стол. Не явился исключением и сегодняшний день; хоть она и была расстроена ролью, исполнить которую поручил ей отец, голод напомнил о себе. Она несколько раз заходила на кухню узнать, не готов ли обед, но Татьяна ворчливо прогоняла её, повторяя, что «обедать будете только вместе с гостем».

Но вот наконец часы пробили два раза, и почти одновременно раздался звонок в дверь. Лиза услышала, как Матвей принял у гостя одежду и почтительно пригласил следовать наверх, в залу. Деревянные ступени слегка заскрипели от лёгких шагов, арочные двери распахнулись, и она увидела человека, который мучил её в кошмарах. Надо сказать, что его настоящий облик несколько отличался от того, что приходил в её снах: Сергей Афанасьевич был высок, хорошо сложён, черты лица его были правильны и мужественны: прямой нос, чётко очерченная складка губ, чистый лоб позволяли заподозрить, что их обладатель настолько же умён, насколько твёрд и решителен; серо-зелёные глаза смотрели прямо и холодно; борода и причёска внушали уважение к хозяину.

– Елизавета Александровна, моё почтение! – он улыбнулся и протянул Лизе прекрасный букет роз.

– Спасибо, – ответила она. – Будьте добры, присаживайтесь.

Лиза позвала горничную, велела ей поставить букет в вазу и подавать обед, а сама устроилась напротив Дивова и уставилась на него, решив молчать во что бы то ни стало.

– Как ваше здоровье, Елизавета Александровна? – вежливо поинтересовался он.

– Слава Богу, хорошо, – сухо ответила она.

– Надеюсь, вы не слишком переживали из-за прискорбного случая, свидетелем которого невольно стали? – ещё вежливей спросил Дивов.

– Ну почему же нет, переживала! – почти с вызовом сказала Лиза.

– Я хочу принести вам извинения; это была моя ошибка; я приказал убрать столб, и к нему больше никого не привязывают…

– Я очень рада.

– Правосудие теперь вершится только в суде!

Лиза молча наклонила голову.

Они посидели молча. Потом Дивов, слегка кашлянул и сказал:

– Вы прекрасно выглядите сегодня, Елизавета Александровна…

– Спасибо.

– Ваше платье вам очень к лицу. Вам идёт розовый…

Лиза вскинула на него удивлённые глаза:

– Моё платье вовсе не розовое!

Действительно, её чудесный весенний наряд был выдержан в сочных оттенках зелёного: свежей травы, молодого салата, лёгкой зелени клейких листочков тополя…

– Так и знал, что опять ошибусь… – с досадой проворчал Дивов. – Дело в том, Елизавета Александровна, что я страдаю редким заболеванием: не могу отличить красный цвет от зелёного…

– Вы смеётесь надо мной?! – вспыхнула Лиза. – Не может быть такой болезни!

– Может, – серьёзно ответил Дивов. – Если вы, Елизавета Александровна, не знаете о чём-то, это не значит, что этого не существует.

– Но я никогда не слышала…

– Англичанин Джон Дальтон, физик и химик, впервые открыл и описал этот феномен…

– Погодите! – перебила его Лиза. – Не сходится! Вы сказали – болезнь! Причём тут физик?

– К слову пришлось, так сказать; он сам страдал этим заболеванием, но до двадцати шести лет и не подозревал об этом. Ещё два его брата тоже были протанопами…

– Кем-кем?!

– Не отличали красный цвет. А третий брат и сестра…

– У них что, вся семья была поражена этим недугом?!

– Нет, что вы! Женщины вообще страдают ей очень-очень редко, это сугубо мужское отклонение от нормы.

– Как же называется болезнь?

– По имени открывшего её – дальтонизм, а носители – дальтониками.

– Так вы дальтоник? – Лиза откинулась на спинку стула.

– Не бойтесь, Елизавета Александровна, эта болезнь не заразна! – засмеялся Дивов. – Она передаётся по наследству, преимущественно по мужской линии.

– То есть…

– То есть, если у меня будет сын, он тоже, может быть, не станет отличать красный цвет. Но это вовсе не обязательно! Да и, к слову сказать, это мне совершенно не мешает, я не чувствую себя каким-то особенным…

– Интересно! – Лиза подперла щёку кулачком и с любопытством смотрела на своего визави. – А вы не интересовались природой этого заболевания?

– Полюбопытствовал, конечно, – Сергей Афанасьевич сел так же, как Лиза, приблизив к ней лицо. – У нас в глазу есть специальные колбочки с пигментом, которые отвечают за распознавание цветов. В моих глазах отсутствует пигмент, распознающий красный цвет – всё просто.

– А внешне это как-нибудь… проявляется? – продолжала допрос девушка.

– А вы проверьте сами! – Дивов не мигая уставился на неё.

Лиза впервые оказалась так близко от постороннего мужчины, что смогла в подробностях рассмотреть его глаза – серо-зелёную радужку в коричневых точках, более тёмную окаёмку, белок, пронизанный красными жилками… внезапно эти глаза улыбнулись, и Лиза поняла, что разглядывает их дольше того времени, которое можно было бы обозначить как приличное. Она откинулась на спинку стула.

– Ну как? – улыбка скользнула по его губам. – Есть отклонения?

– Нет, самые обычные глаза.

– Вы меня огорчаете, Елизавета Александровна, – вздохнул Дивов. – А мне-то говорили, что они у меня красивые и загадочные…

– Я, Сергей Афанасьевич, не очень-то разбираюсь в мужских глазах, – Лиза смущённо, но прямо посмотрела на него. – Для меня самые красивые глаза – это папины, они с такой любовью и заботой смотрят на меня, в них столько доброты, а это самое главное!

– А если другие глаза, не папины, будут смотреть на вас с такой же заботой, добротой и… любовью, то…

– То что, Сергей Афанасьевич? – как Лиза ни была неопытна в подобных вопросах, она поняла его намёки и воспылала негодованием, мгновенно отразившимся на её лице.

Дивов молча смотрел на неё, совершенно преобразившуюся, и секунду спустя ответил: