Грядущее

Николай Кожуханов

Грядущее

Глава 1. До…

«Я Иоанн, брат ваш и соучастник в скорби и в царствии и в терпении Иисуса Христа, был на острове, называемом Патмос, за слово Божие и за свидетельство Иисуса Христа.

Я был в духе в день воскресный и слышал позади себя громкий голос, как бы утробный, который говорил: Я есмь Альфа и Омега, первый и последний;

То, что видишь, напиши в книгу…».

Стих 9, 10, 11 (первые строки), глава 1 Откровение Иоанна Богослова

С чего же начать?..

Меня зовут Валерий Михайлович, для друзей я просто Валера. Я один из тех, кто наполняет огромный даже для России мегаполис – Москву. Если вы встретите меня в толпе, то не заметите – средний рост, не худ и не полон, русые волосы, серые глаза. Я устанавливаю и обслуживаю кондиционеры, вытяжки, словом, все то, что не дает вам задохнуться в офисе, торговом центре, квартире.

Я не очень люблю свою работу, хотя и держусь за нее. Мой отец говорил мне: «Идеальная работа должна приносить пользу, хорошо оплачиваться и быть в удовольствие. Обычной работе достаточно чего-то одного. Если нет ни оплаты, ни пользы, ни удовольствия, то бросай ты это пустое времяпрепровождение».

Моя работа неплохо оплачивается, что немаловажно, особенно в наше время – эпоху кризисов и мирового хаоса, когда земля того и гляди выскользнет у тебя из-под ног. Поэтому я там, где я есть. Мне не довелось стать президентом, космонавтом, успешным банкиром или юристом. Мои детские мечты не сбылись. Теперь моя жизнь вращается вокруг работы, моего временного пристанища – съемной квартиры и поездок на выходные домой, в далекое Подмосковье, где живет моя семья – жена и сын.

Бесконечные московские пробки приобщили меня к общественному транспорту. Метро, пригородная электричка, маршрутка – вот мой многочисленный парк транспортных средств, которые я могу себе позволить.

У меня нет вредных привычек. Хотя… есть стойкое влечение к компьютерным играм, поэтому я мало сплю. Сиденье в общественном транспорте заменило мне кровать. Но игры – это не привычка, не времяпрепровождение, это стиль жизни, который стал неотъемлемой частью жизни современного человека. Кто-то предпочитает телефон или что-то попроще, кто-то сидит с планшетом в сети, а я люблю настоящие машины – у меня домашний игровой компьютер, который стоит на съемной квартире и помогает мне коротать время в ожидании поездки домой, к семье. Но если говорить честно, то с понедельника по пятницу монитор, системник и клавиатура с мышью и есть моя вторая семья.

Компьютер сделал мою жизнь такой, какая она есть – яркий мир внутри машины и серая повседневность вне ее. Сначала он был чудом, которое папа подарил мне на день рождения. Огромный монитор, черно-белая картинка с ужасающей по нынешним меркам графикой, но это было пределом мечтаний подростка из подмосковной глубинки. А о чем еще мог мечтать парень, рожденный в конце семидесятых годов прошлого столетия? Со временем увлечение компьютером стало мешать успеваемости в школе, породило кучу хвостов по предметам в техническом институте, где я обучался на инженера, которым в итоге так и не стал. Зато есть работа, а это уже много, а мои успешные бывшие сокурсники сейчас стоят на бирже труда или подрабатывают, делая ремонт в чужих квартирах.

«России не нужны юристы и экономисты, нужны инженеры и программисты». Все это просто чушь. Нашей стране не нужен никто, кроме «своих». И неважно, кто они по профессии. Правят балом братья, сватья, одноклассники, а самые успешные бизнесмены – это дети и жены политиков и бюрократов разной масти.

Что-то как-то эмоционально выходит… Да и я, наверное, лишнее наговорил тут о себе. Обещаю, дальше только о главном – об истории, что случилась со мной в совсем другой Москве.

Это был мой обычный рабочий день конца недели. Я уже заканчивал свою работу в одном из офисных центров Москвы, монтируя элементы системы вентилирования, балансируя на узкой площадке алюминиевой стремянки, стоящей в комнате отдыха персонала, когда в нее зашли двое сотрудников офиса. Это были мужчины лет тридцати, одетые в темные брюки и белые рубашки. Один из них был откровенным толстяком с отвисшим животом, другой тощим, как щепка.

Они, не обращая на меня ровным счетом никакого внимания, включили телевизор, взяли из кофейного аппарата эспрессо, разлитое в пластиковые стаканы, и, развалившись на кожаном, видавшем виды диване, стали разговаривать.

– Слава Богу, починили вытяжку! – сказал толстяк, отпив кофе. – Я думал, уже никогда не дождемся раздолбаев-ремонтников. Договор о гарантийном обслуживании их фирма подписала в первый день, как только мы приняли их работу, а чинить пришли только через неделю после нашей заявки. Зла на них не хватает. Так и хочется дать кому-нибудь из них по шее, руки чешутся!

– Да, нахлебники, – вяло поддержал коллегу худой, но тут же переключился на другую тему. – Слушай, а ты случаем не знаешь, когда выдадут аванс? У меня совсем с деньгами плохо. Вчера зависал в клубе, денег еле наскреб, чтобы расплатиться за коктейли подруг.

– А если бы не хватило, что бы стал делать?

– Не знаю. Попробовал бы слинять оттуда по-тихому.

Толстяк засмеялся. Его жировые складки, похожие на незастывший студень, заходили волнами под рубашкой.

– Представляю картину! Ты такой весь из себя и тут: «Девчонки, у меня нет денег, нам надо сваливать!»

Он больше не мог говорить, задыхаясь от смеха.

– Ха, ха, ха, – саркастически выдавил из себя худой, – посмотрел бы я на тебя в такой ситуации.

В этот момент по телевизору стали показывать новости. Диктор начал рассказывать о событиях в мире. Толстяк успокоился и, потянувшись за пультом, сделал звук громче.

Диктор хорошо поставленным голосом говорил:

«… а теперь обо всем подробнее»…

– Давай послушаем, что в мире творится, – предложил толстяк.

«… продолжаются столкновения с властями беженцев из стран Аравийского полуострова и северной Африки. Возникшие беспорядки закончились массовой дракой, которая была остановлена только с привлечением военных подразделений, в ходе чего применялись специальные средства – водометы и газ. В результате противостояния есть пострадавшие среди представителей власти и солдат, с одной стороны, и беженцев – с другой, шестеро из протестующих погибли»…

– Хорошей жизни захотели, – сказал толстяк. – Сидели бы в своих пампасах и живы остались. А то Европу им подавай! Работать не хотят, на пособиях мечтают сидеть. Хорошо хоть к нам не прут. А то горбатишься тут, работаешь с утра до ночи, а они приезжают и живут за твой счет.

– Точно. Так как насчет аванса? Ты же мой начальник, не слышал, когда деньги придут?

Толстяк нахмурился.

– Я тебе дело говорю, а ты со своим авансом пристал, как банный лист…

«…Российские войска продолжают точечные бомбардировки, поддерживая правительственные войска в их наступлении. Активные бои идут около населенных пунктов…».

– Да не точечно бить надо! – возмутился толстяк, реагируя на сообщение диктора и игнорируя вопрос тощего. – Надо ковровые бомбардировки там устроить! Всех там положить и делу конец! Меня там нет, я бы порядок навел! Вот у меня в отделе порядок. Все вовремя приходят на работу и уходят с нее. У всех на столах чистота. В социальных сетях в рабочее время работники не сидят. Правильно говорю, Толик?

– Да, Слава, все так. Жалко только неясно, когда будет аванс.

«…на торгах за бочку дают двадцать один рубль, что оказывает негативное влияние на национальную валюту. Так, по отношению к доллару рубль просел на два процента, к евро – на полтора»…

– Если нефть будет дешеветь и дальше, то как бы опять о сокращении не заговорили. У меня народу пять человек. Слушай, может, тебя сократим?

– Ты что, Слава! Я же с тобой с самого начала. Лучше Таньку сократи. Она без году неделю у нас работает.

– Таньку? Таньку каждый может сократить. Только мне от нее пользы больше чем от тебя. Она со мной на корпоративе будет как пара. А от тебя что толку?

– Ты что! Что говоришь-то! Я же…

– Что ты же? Ты что, парой мне будешь?

– Но…

– Вот именно. Ты же не девушка, значит, не будешь. А то, что мы с самого начала вместе, так я много с кем начинал. Вот если я с Гришкой Крюковым на горшке в садике сидел, так что же мне теперь с ним детей крестить, что ли? Он пьяница и безработный, а я начальник отдела. Видишь разницу?

Худой сник и поставил стакан на стеклянный стол, стоящий перед диваном.

Вячеслав сурово посмотрел на подчиненного, сверля взглядом дыру в его голове. Но вот он стукнул тощего по плечу и зашелся в хрюкающем приступе смеха.

– Да пошутил я, Толян, просто пошутил!

Худой, поняв, что угроза миновала, нервно захихикал.

– Не сократим мы тебя. Лучше Зинаиду Дмитриевну уберем, а то она больно сплетничает много. Правильно?

Анатолий радостно закивал в ответ.

Тем временем я закончил свою работу и, собрав инструмент, направился к выходу. Последнее, что я услышал, покидая эту комнату, был голос диктора, который говорил:

«…председатель НАТО заявил, что не потерпит присутствия российских сухопутных войск на территории государства, входящего в альянс, без соответствующего разрешения. Он потребовал немедленного вывода военного контингента…»

Я шел к выходу и думал: «Какое счастье, что я не устроился работать в такой вот офис. А то сейчас бы сидел и слушал поросенкообразного начальника, который, будучи диванным экспертом, учил меня жизни, поднимая тем самым свою самооценку. В школе такой вот Слава, скорее всего, был мальчиком для битья, ходил ниже травы, тише воды. А во взрослой жизни ему подфартило. Теперь компенсирует за счет подчиненных былые обиды, что родом из детства, и неважно, что его коллектив не имеет к их происхождению ровным счетом никакого отношения. Нет, работа в офисном аду не по мне. Я свободный человек. Сделал работу и иди на все четыре стороны».

Потом сообщил диспетчеру о выполненной заявке и с удовольствием узнал, что новых нет. Не теряя времени, переоделся в рабочей машине и попрощался с водителем до следующей недели, пожелав ему хороших выходных.

Погода была переменчивая – то солнце припечет, то набегут облака и становилось зябко. Поэтому моя осенняя кожаная куртка оказалась очень кстати. Я быстро нырнул в метро, предвкушая сон и грядущую скорую встречу с родными.

Час пик еще не настал, под землей народу было мало. Миновав турникет, я быстрым шагом прошел по эскалатору и оказался на платформе станции «Кузнецкий мост».

В тот день удача улыбалась мне. Моя последняя работа была недалеко от станции метро, ведущей прямиком к железнодорожному вокзалу. Мне оставалось только доехать до «Выхино», пересесть на электричку и – домой.

Сердце билось чаще. Окружающий меня мир оживал, наполнялся жизнью и смыслом. Я неплохо заработал и скоро должен был увидеть жену и сына. Он побежит и откроет мне дверь. Я взъерошу ему волосы, поцелую в темечко, а он прижмется ко мне, а потом потащит в свою комнату, не давая снять ботинки и вымыть руки. Жена тоже выйдет навстречу, заворчит, требуя не нести в дом грязь, а сперва раздеться и умыться. Но она замолчит и успокоится, когда я, освободившись от объятий сына, схвачу ее, прижму к себе и поцелую. Возможно, вначале она будет сопротивляться, но это для вида, а потом сдастся. Сын зафыркает и потребует, чтобы мы прекратили «разводить слюни», и мы прекратим, до ночи. Я зайду в ванную, буду на кухне, стану в зале играть с ребенком, а наши с женой взгляды будут встречаться и обещать друг другу что-то большее, что произойдет ночью.

Мечтая, я и не заметил, как к платформе подкатил поезд. Это был не обычный состав, а стилизованный. Одна из туристических фирм вложилась в его оформление, поэтому вагоны были разрисованы различными заморскими достопримечательностями. Я направился в третий вагон с конца состава, так как только из него можно сразу выйти к лестнице, ведущей на улицу, на станции «Выхино». Темой изображенных на вагоне рисунков были острова Греции. Над дверью, через которую я входил в поезд, был изображен красивый островной пейзаж. Мой довольный взгляд скользнул по латинским буквам названия острова – Патмос.

Двери закрылись за моей спиной. Свободных мест не было, пришлось стоять. Поезд неспеша тронулся, но быстро набрал скорость и помчался вперед, нырнув в черный зев метротуннеля.

В этот момент я впервые за день почувствовал беспричинную тревогу, вдруг защемило в груди, стало как-то неуютно. Я осмотрелся вокруг, пытаясь понять причину беспокойства, но, не увидев ничего подозрительного, отмахнулся от назойливого ощущения и постарался думать о хорошем, о семье. Но не тут-то было. Тревога все больше и больше разрасталась. Внезапно я почувствовал себя беспомощным, беззащитным, как студент первокурсник перед дверью кабинета, где идет экзамен.

«Черт побери!» – выругался я про себя, поняв, что от навязчивого ощущения не получится быстро избавиться.

Это было животное чувство, первородный звериный инстинкт, который рождается во всем живом, когда оно предчувствует угрозу своему существованию. Тогда птицы, срываясь из своих гнезд, летят, что есть силы, а животные, вылезая из нор, несутся прочь, подальше от неведомого зла. Так живое реагирует на скорое извержение вулкана, цунами, землетрясение. Но зло, которое ожидало меня, имело совсем иную природу своего происхождения. Оно было творением рук человека.

На станции «Таганская» в вагон устремился поток людей, и я оказался плотно зажатым между человеческими телами. Народу набилось, как селедки в бочке. На какое-то время я даже забыл о своей тревоге, но как только состав опять погрузился во тьму туннеля, мною вновь овладело скверное предчувствие.

Поезд подошел к очередной станции. Неожиданно напротив меня освободилось место и я присел на упругое сиденье.

Так случилось, что накопившаяся за неделю усталость и последствия бессонных ночей навалились на меня и я практически сразу провалился в сон без сновидений, разом забыв про свои волнения.

Сон прервался так же неожиданно, как и возник. Поезд остановился на перегоне, только что выехав из подземного туннеля на поверхность земли, совсем немного не доехав до станции «Выхино». В ушах гудел трубный вой сирены гражданской обороны. Перекрикивая его, из вагонного коммутатора доносился голос машиниста. Мужчина был явно напуган, хотя и старался говорить уверенно: «Уважаемые пассажиры, сохраняйте спокойствие! По техническим причинам поезд не может продолжать свое движение!»

– Да что случилось-то? – загудела толпа над моей головой. – Почему сирена включилась? Почему стоим?

В этот момент разом затрезвонили сразу с десяток телефонов. Видимо, после выхода поезда из туннеля сигнал стал лучше. Люди принялись отвечать. Я протер слипшиеся от короткого сна глаза. Тревога вновь овладела мной. Она становилась все сильнее. Я видел в глазах людей панику. Именно тогда кто-то произнес:

– Война!

Рядом послышался еще один голос:

– Говорят, что против нас используют ядерное оружие! Объявили воздушную тревогу!

Справа от меня сидел розовощекий пухлый паренек лет семи. У мальчика в руках был смартфон, он всю дорогу играл в игру, с упоением расстреливал каких-то людей. Его абсолютно не интересовало происходящее вокруг, но, услышав слово «война», ребенок вернулся в реальность. Он снизу вверх посмотрел на стоящих рядом взрослых и, широко раскрыв от восхищения глаза, сказал:

– О круто! Война – это здорово!

Я недоуменно уставился на мальчишку. А мать, услышав сына, одернула паренька.

Ужас понимания, что началась война, медленно, но уверенно овладевал сознанием людей. На мгновение толпа замерла. Люди оцепенели.

– Война, война, война, – как шорох опавших листьев по осени, прокатилась волна людских голосов по вагону.

Спустя пару секунд толпа пришла в движение. Народ кинулся к дверям и окнам, пытаясь открыть их. Людской поток выпихнул меня из вагона на улицу, чуть не смяв и в итоге загнав под поезд на рельсы.

Часть людей неслась к станции, а другая устремилась обратно в туннель метро. Кто упал, тот был раздавлен толпой. Вопли ужаса, крики о помощи, детский плач слились воедино, сопровождаемые трубным ревом сирены оповещения о воздушной тревоге. Эта ужасная какофония разрывала мои барабанные перепонки.

Некоторые мужчины пытались перелезть через ограждения, отделявшие территорию метро от города. Люди торопились и, цепляясь за колючую проволоку, что шла поверху забора, рвали себе одежду и кожу. Они кричали от боли, бранились, но преодолевали барьер и оказывались по ту сторону ограждения в городе. Правда, выходило не у всех. Один бедолага, серьезно запутавшись в колючке, сорвался обратно, но не упал, а сильно ударился головой о бетонный забор. Мужчина потерял сознание и повис на проволоке. Я видел, как его кровь из раны ручейком бежала по серой бетонной стене. Но никто не пытался ему помочь, в тот момент людьми овладела паника, которая лишила их человечности. И я был как все, мне в голову тоже не пришла мысль выручить человека. Тогда, помню, только решил для себя, что рисковать не буду, не полезу на забор.

Когда толпа схлынула с рельсового пути, я выбрался из-под вагона и пошел в сторону платформы. Думал, так правильнее, ведь эта дорога приближала меня к дому. Мне оставалось пройти метров сорок, впереди виднелась люди. Они по головам друг друга пытались влезть на платформу станции «Выхино». Совладав с животным желанием кинуться как все к выходу, обуздав страх, я прислонился к вагону, ожидая окончания давки.

Страшно смотреть на кишащую, словно клубок червей, толпу людей. Нет среди них ни мужчин, ни женщин, ни стариков, ни детей. Есть ловкие и сильные и есть мертвые и раздавленные. Но тогда я смотрел на людей с какой-то отрешенностью, возможно, у меня был шок. Просто ждал и боролся с собственным страхом и желанием бежать. Видимо, не только ловкие и сильные выживают, но еще и те, кто умеет ждать.

Тут сирена неожиданно смолкла. Я с опаской посмотрел на небо. Оно потемнело от пролетающих по нему горланящих птиц. Неожиданно пернатая братия заметалась. Птицы, сталкиваясь друг с другом, камнями посыпались вниз. Их тела буквально усеяли землю вокруг меня. Спасаясь, мне снова пришлось укрыться под поездом.

Наконец вакханалия закончилась. Я почувствовал, что мое тело сотрясается от озноба. Кое-как выбрался из-под поезда. Легче мне от этого не стало. Пытаясь успокоить дрожь, я сжал руки в замок. Мой взгляд остановился на обручальном кольце с выгравированным на нем именем моей супруги.

Именно тогда земля содрогнулась так, что я сначала подскочил вверх, а потом, потеряв равновесие, рухнул вниз на рельсы. На меня что-то навалилось и мое тело пронзила безумная боль. Вокруг стало темно. И это было последнее, что я видел и чувствовал в тот день.

Глава 2. После…

«После сего я взглянул и вот, дверь отверста на небе, и прежний голос, который я слышал как-бы звук трубы, говоривший со мною, сказал: взойди сюда, и покажу тебе, чему надлежит быть после сего».

Стих 1, глава 4 Откровение Иоанна Богослова

Темнота и неизвестность продлились, наверно, вечность, хотя без света время замирает и в действительности могли пройти лишь какие-то мгновения, не более того.

И я открыл глаза и увидел темно-серое небо, которое нависло надо мной. Казалось, протяни руку и коснешься грязной плоти облаков. Я лежал на бетонной плите. Осмотревшись, увидел, что слева от меня виднелся коричневый остов вагона, справа – подъем, на вершине которого раньше стояло бетонное ограждение, а сейчас не было ничего. Пошевелил руками и ногами – все цело. Встал – ничего не болит. Хорошо. Я с подозрением осмотрел себя. Видимых ран не увидел, но одежда была изрядно потрепана и местами порвана, ее покрывал плотный слой пыли.

Я прислушался. Тихо. Только ветер завывает, да под его напором где-то неподалеку уныло постукивает какая-то железяка.

Помню, тогда я подумал:

«Как же моя семья? Только бы они выжили! Только бы их миновало! Ведь, наверняка, бомбили только крупные города, да всякие стратегические объекты – электростанции, аэропорты! У нас в городе такого добра, к счастью, нет. Значит, живы! Значит, спаслись! Но как мне попасть домой?!»

Я не сомневался, что моя жена и сын спаслись. На ум приходило множество предположений как и где они могли уберечься от бомбежки. А еще тогда я понял, что от Москвы, скорее всего, остались только руины. И спасать немногих выживших людей, вроде меня, никто не спешит.

«Как же так получилось?! У нас такая сильная армия – и на тебе!»

Несколько успокаивало лишь одно – наверняка наши военные успели нанести ответный удар, и теперь у тех, кто сделал такое, тоже невесело.

Чтобы отправиться в долгий путь домой, нужно было найти еду и воду. Конечно, пища наверняка была заражена, но я надеялся на лучшее. Мне показалось логичным предположить, что вода в бутылках и еда в упаковке, которая могла быть у людей в вагоне, чище, чем то, что можно найти в городе, ведь радиоактивное излучение не должно было сильно воздействовать на предметы и людей, которые находились под землей, в каком-либо укрытии. По крайней мере, так должно было быть, если бомбы разорвались в воздухе, хотя это могло быть совсем не так. Внимательно оглядевшись вокруг, я не увидеть ни одного тела человека или чьих-то вещей поблизости.

«Странно».

Я поднялся на насыпь. С нее мне открылось удручающее зрелище. Метротуннель был завален. У его входа ударная волна навалила целую груду кусков бетона и кирпича.

Неприятное предчувствие закралось в мою душу.

«А что, если кроме меня никто не выжил?»

Отгоняя упаднические мысли прочь, я решил пойти в сторону станции, заодно изучая последствия взрыва. А они были ужасающими. В голове просто не укладывалось, как такое могло случиться?

Ни одно здание вблизи станции не уцелело. Большинство из них превратилось в груды бетона и кирпича, которые ощетинились иголками из арматуры. На удалении от станции некоторые дома уцелели. Они стояли, как каменные великаны, глядя на мир сотнями глаз – чернеющими зевами, которые возникли на месте остекленных окон.

Мир был окрашен в черный и темно-серый цвет. Все предметы как бы сливались в одно размытое пятно: земля под ногами, дома и груды разодранного бетона, небо. Воцарившийся в Москве хаос давил, лишал воли, желания жить. Безысходность, конец всему.

Более всего угнетало отсутствие света. Нельзя было понять день сейчас или ночь. Мир погрузился в нескончаемые сумерки. Серый, безразлично темно-серый абсолют царствовал сейчас над всем.

Со злости я пнул подвернувшийся под ногу камень. Он ловко поскакал прочь, издавая гулкое одинокое постукивание, касаясь истерзанной земли. Потревоженные великаны как будто устремили свои гневные взгляды на меня. От их внимания кровь стыла в жилах, хотелось спуститься обратно в канаву, сжаться там в каком-нибудь углу и ждать своего конца, не двигаясь, не дыша.

Я чувствовал себя маленьким ребенком, которого в наказание закрыли в чулане или на чердаке. Но любому наказанию приходит конец и тебя выпускают на свет, на волю, а беда, что пришла сегодня, видимо, надолго.

«А как же мой сын? Каково сейчас ему? Если уж я паникую, то что сейчас чувствует семилетний ребенок! Что говорит ему мать? Как его утешает?»

В ответ ветер дул только сильнее, да назойливый стук железки перешел в истерическое скрежетание. Мертвый мир не желал говорить на языке живых, ему были неведомы слова и эмоции. Он был холоден и равнодушен.

Должен сказать, что в мире действительно похолодало. Температура по моим ощущениям снизилась до нуля, хотя на дворе еще стоял август. Я думал, что после взрыва атомной бомбы земля будет горячей, но вышло иначе. Она быстро остыла, хотя, может быть, я просто долго пролежал в беспамятстве.

«Теперь каждый сам по себе и сам за себя, – решил, немного поеживаясь, я. – Нужно беречь силы, чтобы дойти до дома. А путь впереди неблизкий».

Вот и перрон станции метро «Выхино». Опоры, державшие его, подкосились, но в целом конструкция уцелела. Ни на платформе, ни возле нее не было людей – ни живых, ни мертвых, не было и их вещей. Казалось, мир просто стер любые напоминания о человеке, а что не смог стереть, то изменил до неузнаваемости. Лишь мое существование нарушало гармонию мертвого мира.

Я взобрался на платформу, так как по рельсам дальше идти было невозможно, на их месте разверзлась глубокая воронка. Аккуратно ступая по поверхности перрона, который был покрыт паутиной мелких трещин, грозящих превратиться в бездонные провалы, мне удалось без происшествий миновать его и вновь ступить на твердую землю. Ничего нового я не увидел. Только, пожалуй, еще острее ощутил недовольный, укоризненный взгляд домов-великанов.

«Хватит себя изводить, – приказал я себе. – Сосредоточься на главном! А главное сейчас найти еду».