Школа для девочек

Однажды она даже проехала мимо своего дома, обычной панельной пятиэтажки, и издалека ухватила взглядом огни своих окон. Кто там сейчас? Окно на кухне горело ровным желтоватым светом с небольшим зеленоватым оттенком абажура, который она сама купила когда-то. Наверное, там отец после работы пьёт чай.

А в другой комнате, наверное, сестра со своим другом. Ангелина отвернулась. Нет, в следующий раз она не поедет этим маршрутом. И постарается вообще не выезжать в город.

Она вернулась в деревню. Здесь – грядки, хозяйство, дела, стирка, молитвы. Она здесь нужна. Она не уйдёт отсюда. Здесь у неё дела. Послушание. Она здесь спасается. Она даже подружилась с местными жителями, хотя отец Виталий не разрешал так просто болтать с кем попало.

* * *

Ангелина научилась всё же отвергать свои желания. Кажется, она всему научилась. Да и желания как-то потихоньку пропали, утихли. Наверное, теперь она должна была порадоваться: «мирские» интересы перестали быть её интересами, они ушли на задний план.

Однажды, в конце лета, ей вдруг всё стало безразлично. Даже собственное спасение. «В конце концов, рай, ад – какая разница?» – подумала как-то она. У неё начиналась апатия, «депрессия» – это слово здесь, правда, не употребляли, – а скорее уныние, какое-то тёмное ощущение тупика и безысходности. Ей не хотелось ни шить, ни молиться, ни разговаривать с кем-либо. Она не получила ответы на многие вопросы, и теперь постепенно сам смысл этих вопросов для неё отпадал. Она уже и не хотела никаких ответов, ей стало всё равно.

Кажется, она научилась всему, чему пытались её здесь научить. Она научилась не любить себя. Даже ненавидела себя порой – за то, что вот такая… такая, и всё. Она ненавидела себя, как, наверное, самое неудачное Божье творение. Вот оно, бесстрастие, – должна была, наверное, она сейчас сказать, – вот к чему она стремилась, но и это теперь было уже неважно для неё. Наверное, всё, чего хотелось, – это умереть вот так. А что мешало? Связей никаких. Привязанностей никаких. Родственники всё же забудут её когда-нибудь. Нет у неё места здесь, но есть ли оно где-нибудь?..

Вот и всё, чего можно было достичь в этой жизни. С духовной точки зрения – не достигать ничего, стать ниже всех. Она этого достигла? Ни с кем не спорит, никому не противоречит. Ей ничего не стоит сказать «прости» не разбирая кому, машинально, даже когда ни в чём не виновата. Только бы отстали от неё. Она не будет обижаться, когда для смирения её назовут каким-нибудь грубым словом, – что она глупая, что она грешная, что никчёмная. Она не будет спорить, потому что споры бесполезны, и какая там истина в них родится – уже неважно, и ей это не интересно.

У неё не было своей жизни. Вся её личность растворилась в отсечении своей воли, в жизни нигде и ни в чём, в исполнении того, что скажут, и это, наверное, и было смыслом. «Кто оставит отца и мать…», «Кто погубит душу свою, тот обретёт её…» Как хорошо она знала эти слова. Но что это такое на самом деле? Знает ли кто?.. И главным образом – те, кто ей так часто напоминал об этом?

* * *

Отец Виталий стал чаще уезжать куда-то, в город, иногда в Москву на целую неделю. Ему здесь становилось неинтересно. Матушка сердилась. Иногда они уезжали вместе, оставляя Ангелине детей.

Однажды, после череды обычных дел по хозяйству, она почувствовала себя плохо.

Она ощутила такую слабость, что захотелось лечь и заснуть. Она едва дождалась вечера, чтобы добраться до своей постели – узкой жёсткой лавки, покрытой одеялом. В тот вечер она даже не смогла прочитать молитву. Вставать всё равно пришлось рано, как всегда, и она снова ощутила усталость и слабость.

Кажется, она заболела, и она не знала, что делать. Матушка Тамара приготовила вместо неё обед и даже помыла посуду, сделав это с великодушным одолжением, как делают, выручая друзей. Отец Виталий отслужил молебен о здравии Ангелины. Потом матушка приготовила ужин и пошла заниматься огородом. Казалось бы, Ангелина была вполне заменима и можно было дать ей возможность поболеть и выздороветь. Пару дней, не больше.

Но через пару дней её состояние не улучшилось. Кружилась голова. Пропал аппетит. Как будто здесь, далеко от города, на свежем воздухе, можно было получить какую-то непонятную болезнь. Ведь должно быть наоборот – она должна здесь стать здоровее и крепче.

Отец Виталий никак не мог взять в толк, что Ангелина, надёжный человек с надёжным именем, вдруг оказался так слаб и перестал выполнять свои функции. Он никак не ожидал, что придуманная им модель вдруг даст сбой. Теперь нужно искать человека, который будет делать эту работу… А с Ангелиной-то что делать?

Как будто у собранной его руками машины, на которой можно было успешно двигаться вперёд, вдруг спустило колесо. Конечно, колесо можно починить, но для этого надо как минимум остановиться и, может быть, изменить маршрут. Или искать замену этому колесу – но где же её найти? Паломники, которые приезжали на праздники из ближайших деревень, или из города, или ещё из каких-нибудь мест, норовили прежде всего сами получить что-то для себя. «Все своего ищут», – в который раз замечал отец Виталий.

На некоторое время осталась помогать по хозяйству девушка, приехавшая на праздник, но это лишь на время. Да и не годилась она для такой серьёзной работы. В её планы не входило постоянно торчать на кухне на приходе отца Виталия. Мало кто готов был совершить такое самопожертвование – просто так, ради Бога, ради Царства Небесного. Не хватало у них веры в то, что работа эта – для спасения, т. е. для них самих. А ведь должны быть благодарны, что им такое предоставляется.

Ангелина пила травы, какие ей приносили деревенские женщины. Одна из знакомых взялась её лечить – повела в баню, напоила каким-то отваром. Ангелине стало ещё хуже.

Видя её слабость, отец Виталий всё же отступил от своих правил. Он разрешил ей не ходить на всенощную и даже на литургию, и в соседней деревне нашёл врача, пожилую женщину, которую Володя привёз на машине.

Врач обнаружила анемию, пониженное давление, какую-то хроническую усталость, но ни в чём не была уверена, сказав, что без анализов крови и без рентгена ей сказать что-либо трудно. Она выписала какие-то таблетки и предложила всё же пройти обследование.

Она уехала, а Ангелина села вечером на своей лавке у окна, – ей хотелось, чтобы кто-нибудь сказал ей, как теперь быть.

О том, чтобы пройти обследование, не могло быть и речи.

Первым с ней заговорил отец Виталий. Важно и торжественно.

– Ты заболела, Ангелина. Болезни посылаются за грехи. Я не хочу сказать, что ты человек какой-то уж очень грешный, хотя, конечно, грехов у нас у каждого море… Я не хочу сказать, что ты притворяешься или преувеличиваешь свою болезнь… Нет. Я хочу сказать, что если человек не позволит себе заболеть, то он и не заболеет. Я не хочу сказать, что ты сама хочешь болеть, что ты разрешаешь себе болеть, нет… Наверное, ты недостаточно хорошо осознаёшь свою ответственность и свой долг. Если ты можешь позволить себе болеть – значит, ты ни во что не ставишь свои обязанности. Я бы тоже хотел вот так расслабиться и поболеть, но это невозможно. Я не болею настолько, чтобы оставить свои обязанности! Словом, ты должна прилагать усилия к тому, чтобы выздороветь, потому что надо работать.

– Я не знаю, – сказала Ангелина. – Я постараюсь выздороветь. Я не могу сама хотеть болеть! Я не хочу болеть! Просто у меня иногда кружится голова…

Наверное, он мог бы и строже сказать ей, если бы не боялся. Потому что вид у Ангелины действительно стал больной, она похудела и была бледной. Нет, она не притворяется.

– Во всём, что происходит с человеком, виноват он сам, и только он сам, – продолжил он назидательным тоном, немного свысока, обращаясь к Ангелине как к погибающей овце.

Он говорил, что её болезнь стала причиной стольких нестроений. Во-первых, придётся искать кого-то, кто бы делал её дела. Во-вторых, матушка Тамара не справляется теперь со своими делами. В-третьих, состояние Ангелины требует внимания, а следовательно, кто-то должен отрываться от своих дел и заниматься её здоровьем. Словом, она должна сделать некоторые выводы, она должна, наверное, принести какое-то особое покаяние в каких-то особых грехах, чтобы Бог исцелил её.

Его тон был снисходителен и в то же время спокоен. Он при этом выразил готовность помогать ей, нести и «этот крест», и «эту ношу», если Ангелина окажется не способной выполнять свои прежние обязанности. При этом он вздыхал, как человек, который и без того обременён различного рода крестами и ношами, так что этого ему только не доставало.

Нет, её никто не оставит. Ей помогут, конечно.

Ангелина плакала ночью и молилась, чтобы Бог вразумил её, в чем же она виновата, что такое случилось с ней, и чтобы Он исцелил её.

* * *

И всё же пришла помощь.

Две деревенские женщины, Валентина и Галина, которые последнее время ходили в храм на службу, выразили готовность помогать по хозяйству. Они были крепкие, сильные и на вид здоровые. В них была какая-то сельская выносливость и сноровка и почти безнадёжная терпеливость. Им нравилось помогать батюшке, они с удовольствием готовили и убирали, и даже давали советы матушке – как что сажать, как квасить, как солить, как поливать.

И так у Ангелины появилась смена. Теперь, когда она пыталась набраться сил, её место оказалось занятым.

Батюшка, кажется, был больше доволен своими новыми помощницами, чем Ангелиной. Ему нравилось, что они сильные и энергичные, и всё сделают, что скажет батюшка, и по храму и по хозяйству. Они усвоили про послушание, и работали с легкостью и энтузиазмом (это в укор тем, у кого этот энтузиазм иссяк, говорил про себя отец Виталий).

На их фоне Ангелина выглядела усталой, а матушка – равнодушной. Он понимал, что этот неофитский пыл пройдёт, но сейчас его это устраивало, от помощи он не отказывался, тем более что это была не помощь – а опять же, о чём он говорил им всем, – служение, работа во славу Божию, для их же спасения. Это им нужно, а не ему. А ему – всё Бог даёт, Бог делает, Бог помогает. Ну да, руками людей. Их руками.

А ведь и Ангелина когда-то нравилась. Нравилось, как она мыла посуду и убирала в доме с истинно монашеским смирением. Но его планы изменились. Он решил, что от Галины и Валентины сейчас больше проку, чем от Ангелины. У них всё в руках спорится, вот кого надо ставить всем в пример!

А Ангелина что?

А что Ангелина? Ей, конечно, надо прежде всего лечиться. А потом подумать, что она делала не так. Приступить к своим обязанностям с ещё большим смирением, потому что последнее время, – вследствие ли болезни, вследствие ли лени, в которой она не хочет признаваться, – но многие её дела оставляли желать лучшего.

И Ангелина, которая хоть и медленно, но всё же выздоравливала, чувствовала себя неприкаянной. Она никак не могла понять: почему здесь, где её призвание, её послушание, куда она приехала с верой, по благословению отца Нила, да ещё отвергла «соблазн» семейной жизни, Славика и своих близких, она вдруг оказалась не нужна? А как же благословение?.. И мысли кружились в голове, не давая покоя, вселяя сомнения и страх.

И отец Виталий всё чаще был обеспокоен своими сомнениями: а не поторопился ли он, «попросив» себе в послушницы Ангелину? Может быть, поспешил. Подумаешь, имя такое… Что такого увидел? И откуда ж он мог знать, что в этой деревне, где большинство пьёт, а меньшинство занимается своей частной жизнью, он вдруг встретит таких здоровых, крепких, выносливых, самоотверженных женщин?..

И тут подоспела ещё одна радостная новость. Кажется, Бог услышал молитвы, сказал себе отец Виталий, когда получил это известие. Его обещали познакомить с одним «новым русским», который по непонятным причинам захотел пожертвовать на храм какую-то сумму. Этой встречи, которая могла многое изменить в жизни прихода, и ждал теперь священник, заранее включив имя будущего жертвователя в поминальный синодик о здравии.

* * *

Незадолго до этой встречи в деревню приехали на своей машине паломники – парень и девушка, в гости к матушке Тамаре и отцу Виталию. Они были весёлые и воодушевлённые – путешествовали по святым местам, навещали друзей, знакомились, заходили в храмы, которые открывались уже повсеместно, и в конечном итоге держали путь в тот монастырь, где подвизался духовник Ангелины отец Нил. Они были разговорчивые, активные, на что получили оценку отца Виталия: «Неофиты ещё».

И отец Виталий понял, что это и есть указание свыше.

Кто ещё, как не духовник, должен решить, как Ангелине быть дальше?

Он сказал, что ей надо ехать. А ребятам рассказал о том, что от них требуется. Он их даже не просил помочь. Он поставил их перед фактом, что Ангелина поедет с ними, в монастырь к отцу Нилу.

Может быть, духовник отправит её на отчитку, или на какой-нибудь святой источник, или к какому-нибудь более опытному старцу, что послужит, если есть на то воля Божья, её выздоровлению, он сам решит, Бог ему укажет. Ведь лучшего и придумать нельзя. Кто, как не духовник, разберётся?..

Ангелина не спорила. «Как благословите», – сказала она в очередной раз. Как будто так легко было для отца Виталия – сначала «просить» её себе в послушницы, а потом так же легко «отдать» – как предмет, который чем-то не устроил его, или вдруг стал неисправен, или у него самого изменилось отношение к нему. Ему было жаль, но он знал: ради служения, ради прихода и храма, надо принимать кардинальные решения. Так надо.

Ангелина собрала вещи, которых, как и раньше, было совсем немного. И все чужие – кто-то передавал, дарил. За эти три года она так и не приобрела себе ничего, заметила она, укладывая их, ни одной новой вещи, или модной, или просто красивой, какая бы ей понравилась. Она даже не пошила ничего для себя – всё время приходилось шить для кого-то. И она укладывала в сумку эти три юбки, косынки, свитер и джемпер, ветровку. Сверху положила молитвослов.

Накануне вечером коротко попрощалась с Клавой и Серафимом. Они смотрели непонимающе – как так, Ангелина уезжает. Серафим помахал рукой, а Клава даже улыбнулась, как будто не сомневалась в том, что завтра Ангелина вернётся, куда же она отсюда денется. Такие, как Ангелина, всегда рядом, они всегда должны быть.

А рано утром, перед отъездом, матушка Тамара попрощалась с ней тепло, обняв Ангелину и расцеловавшись с ней трижды. И попросила прощения, как полагается.

– Выздоравливай, матушка! – прокричала она вслед. – И возвращайся! Ждём тебя здоровой! Ты нам нужна!

Ангелина разместилась на заднем сиденье, и как только отъехали, как только промелькнуло несколько деревень, настроение у неё улучшилось, она разговорилась с ребятами. Словно вырвалась из-под пресса, и сама удивилась, вдруг вздохнув легко. Оказывается, можно разговаривать с людьми просто так, не оглядываясь на то, что скажут матушка и отец Виталий. А потом вдруг неожиданно заснула. Она проспала почти всю дорогу на заднем сиденье автомобиля, а когда машина остановилась, вдруг почувствовала прилив сил.

Ребята высадили Ангелину у монастыря, спросив, не нужно ли ей ещё чего, не нужна ли какая помощь. Им надо было ехать дальше. Они ненадолго зашли в храм, поставили свечи, сходили на источник и уехали.

От помощи Ангелина отказалась. Теперь она осталась одна, и какой-то воздух свободы, воздух перемены вдруг опьянил её.

Она пошла к источнику, спустилась к нему по деревянным ступенькам, плеснула в лицо холодной водой, посмотрела вокруг.

Здесь и встретила их, новых попутчиц. И пошла с ними на поляну перед монастырём – отдыхать.

– Ангелина, ты одна приехала?..

– Ангелина, имя-то у тебя какое ангельское!

– Ангелина, поедешь со мной по святым местам?.. С тобой легко и хорошо, я знаю! С преподобным преподобен будеши!..

– Ангелина, а что ты такая бледная? Приезжай ко мне, я буду тебя молоком поить!

«Вот как, значит, круг, – снова сказала она себе. – Зачем же это всё было?».

Она снова легко заснула, положив под голову ветровку, и так же легко проснулась.

Она не знала, сколько она проспала. Может быть, час, может быть, два, а может, и три. Она как будто вышла из замкнутого пространства в мир, где всё шло по-другому. И ей не надо торопиться бежать на кухню, готовить обед и мыть посуду. Хотя, проснувшись, подумала именно об этом: как там дела, как там хозяйство?

– Ангелина, ты к духовнику своему пойдёшь?.. Там уж народ собирается…

– Пойду, – ответила она машинально и вдруг подумала: а надо ли идти? Что ещё она может услышать?

Когда солнце уже было в зените, Ангелина поднялась и пошла к ограде монастыря. Она ещё могла постоять здесь, и отсюда была видна автобусная остановка. «Два часа автобусом, потом два – электричкой, и ты дома», – сказала она себе. Вот таким же путём, каким она приехала сюда когда-то.

Она вернулась, взяла сумку и сказала попутчицам, что уезжает.

– Ты приедешь ещё сюда, Ангелина?..

– Не знаю, – ответила она.

Она вышла за ограду. Ей захотелось пройти и подышать воздухом. Ей захотелось погреться на солнце. Ей даже захотелось вдруг искупаться в речке.

Она не осталась на всенощную и не пошла к своему духовнику.

Она вышла на дорогу. Сняла платок и положила его в сумку. До остановки ещё надо было дойти, и Ангелина пошла, постепенно ускоряя шаг, как будто у неё прибавлялось сил. Она шла, присоединяясь к череде паломников, тоже бредущих от монастыря в сторону остановки. Она уже почти слилась с этой толпой, она ничем не отличалась от них, и ехала – куда надо было, по своим делам, никто не знал, куда, никто не интересовался, а солнце тем временем поднималось всё выше, – солнце, подумала Ангелина, посмотрев вверх, – которое греет всех, добрых и злых, грешных и праведных, – вот и она идёт под ним своим путём, не зная, что её там, впереди, ждёт.

* * *

Даже не заметила, как подъехала к своему дому. Сразу пошла во двор и только там, под козырьком детской площадки, остановилась. И тут засомневалась: а как её встретят?

Да никак, наверное.

Сначала стояла вдали, потом подошла ближе. Обошла вокруг, посмотрела новые постройки. Маленький магазинчик на углу закрылся, а было так удобно. Детская площадка совсем запущена. Так и стояла под козырьком, не решаясь войти в подъезд, и решила, что придёт завтра. За это время позвонит кому-нибудь из старых друзей.

«Погоди, не уходи», – сказал ей внутренний голос.

Да, постою. Спешить некуда. Вот было бы хорошо, если бы встретился Сашка, как тогда… Теперь она бы, не задумываясь, попросила о помощи – и деньгами на время, и помочь жильё найти.

– Ой, Ангелина! – услышала она голос и повернулась.

Она стояла лицом к лицу с братом, долговязым подростком, вытянувшимся, похудевшим, одетым в джинсы и выцветшую футболку.

– Ангелина приехала! – закричал он, повернувшись назад, к тем, кто шёл позади него.

– Ангелина приехала! – раздался голос где-то уже в подъезде, у двери её квартиры.

Она шла вслед за ним в подъезд и уже слышала голос отца:

– Ангелина приехала!.. Скорее на стол собирайте!..

Осведомитель

Рассказ

Когда он снова появился в её окружении, ей трудно было поверить, что такие люди всё ещё живут в этом мире. Что он здоров и неплохо выглядит. Она забыла о нём – ведь прошло много времени, теперь казалось, – слишком много времени. Она никак не предполагала, что мир, в котором происходят не такие уж значительные события, окажется столь тесен.

У него были пухлые щёки, немного выдвинутый вперед подбородок и какого-то неопределённого цвета глаза. Они, как и прежде, ничего не выражали. Он округлился. У него появилась лысина. Но сколько бы ни прошло лет, Ирина узнала бы его всегда.

– Это новый сотрудник, – сказал её коллега Максим. – Шеф сказал, что какой-то хороший специалист. В каких вопросах, интересно, он специалист?

Ирина не ответила. Для их журнала, посвящённого социальным проблемам и существующего всего несколько лет, сообщение о «хорошем специалисте» ровным счётом ничего не значило. Но она сейчас задумалась о другом. Не надо было прилагать особых усилий, чтобы вспомнить о том, как Сергей Охотин «сдал» всех, кто занимался в их философском кружке, хотя с тех пор прошло полтора десятка лет. Сейчас на дворе стояла другая эпоха. Человечество готовилось вступать в новый век, а зоны, колючая проволока и ужасы ГУЛАГа оставались в прошлом. Подразумевалось, что «лиц в штатском» больше не существует, – есть просто люди; что слово «стукач» – сленг уходящего столетия и не имеет никакой связи с нынешним временем, а колючая проволока, возможно, сохраняется в качестве экспоната в Музее Андрея Сахарова или в «Мемориале».

Членов их кружка, собиравшегося тогда на чьей-нибудь квартире каждую неделю, колючая проволока миновала милостью судьбы. Через месяц после обысков, проведённых у некоторых из них, изъятия десятка книг «тамиздата» и нескольких рукописей «самиздата», напечатанных на папиросной бумаге через один интервал, скончался полу-последний генеральный секретарь ЦК КПСС. Сложилась неопределённая ситуация, которая давала передышку. Постепенно стали освобождать политзаключенных, а их, напуганных лишь несколькими «профилактическими беседами» и обысками, оставили в покое. Заведённые на них дела ушли в недра Лубянки. И, со страхом пройдя по невидимому краю, они очутились в обществе, которое все вокруг почему-то называли «демократическим».

Ирина с тоской подумала, что самое странное, наверное, то, что они с тех пор не интересовались судьбой Охотина.

А он вскоре исчез. Говорили, что работал в какой-то редакции. Потом говорили, что он преподавал в лицее. Затем занимался переводами с китайского, который сумел выучить в период своего увлечения конфуцианством. А потом ничего не говорили, потому что все разбрелись кто куда, занятые собственными проблемами.

Ирина не смогла закончить телефонный разговор с одним из сотрудников. В течение нескольких секунд не могла произнести ни слова, пока, наконец, не услышала голос Охотина:

– Ну вот, какая встреча. Будем ещё раз знакомы. Теперь мы коллеги.

Он как будто задолго до этой минуты знал, что всё так произойдёт.

Заставив себя улыбнуться, она спросила, какими судьбами его занесло в эту редакцию. Он ответил, что не думал об этом, но мир, как известно, тесен.

– И очень тесен, – добавил он.

Он взял в руки последний выпуск журнала, небрежно повертел его в руках и сделал гримасу.

– Ну вот чем заканчиваются вселенские поиски, – произнёс он. – Журнал, посвящённый социальной проблематике. А как же Бергсон, Джемс… Леонтьев, Лосский наконец?.. И все они…

Он бросил журнал на край стола.

– Ну, а как Олег?.. – спросил он через минуту так же хладнокровно.

Она сделала вид, что не заметила коварства этого выпада. Ирина с Олегом развелись четыре года назад. Олег был первым, у кого провели обыск в тот год, и первым, кого увезли на Лубянку. Потом, правда, отпустили. Тогда он и Ирина ещё не были женаты. Вопрос про Олега был задан с нахальным торжеством.

– Мне с ним хотелось как-нибудь встретиться, – сказал Сергей Охотин. – Ведь он, кажется, составляет какие-то учебники…

Их странная беседа привлекала внимание сотрудников.

– Вы что, знакомы? – Максим повернулся к ним вполоборота.

– О, да, – Охотин улыбнулся в ответ. – Судьба потрясающе сводит людей. Правда?

Он говорил так, как будто ничего не произошло. У него был совершенно честный, респектабельный и благополучный вид.

Ирина сказала, что сегодня у них не получится разговора. Он кивнул. Он не обиделся.

В коридоре она столкнулась с заместителем главного редактора, Андреем, и спросила, откуда здесь мог появиться этот странный человек. Ответ прозвучал спокойно:

– Он хороший специалист. Работал в США. Я не знаю, он как-то сам появился. Позвонил и сказал, что он такой-то, у него большой опыт… Ну и так далее. А что, вы его знаете? Он действительно хороший специалист?

– Вообще-то, – она решила почему-то сразу объявить об этом, – я его помню как стукача.

Глаза Андрея расширились. Лицо застыло в недоумении.

– Как кого?..

– Как стукача, – почти механически повторила Ирина.

– Ну зачем же так шутить. Впрочем, чтобы утверждать такие вещи, нужны факты, доказательства. Что значит «стучал»?

– Это значит информировал ГБ обо всём, что происходит в кругу моих друзей. Осведомлял.

– Стало быть, он не стукач, а осведомитель. Это во-первых. А во-вторых… КГБ больше нет, – со знанием дела добавил он. – Есть Федеральная служба безопасности, то есть ФСБ… ГРУ, ФАПСИ и так далее… Ну а потом, – продолжил он после паузы, – вы видели, как он это делал?..

– Если бы это можно было видеть, всё было бы слишком просто.

– Ну, тогда всё это субъективно, – вздохнул он. – Я понимаю, что может быть личная неприязнь… Могут быть различные убеждения. Но мы, вообще-то, стремимся к плюрализму. Нам надо научиться понимать людей.

* * *

Вечером, дома, ей вдруг до мельчайших подробностей вспомнилось всё, что тогда произошло с ними. Раньше в такой ситуации собеседник понял бы её с полуслова. И, возможно, поблагодарил бы за предупреждение.