Сказки Индийского океана

Григорий Лерин

Сказки Индийского океана

Пролог, или Откровения Сказочника

Сказки рассказывают не только детишкам, но и взрослым. Разница в том, что взрослых не спрашивают, какую сказку им рассказать перед сном. Какие-то дяди и тети, считающие себя еще более взрослыми лишь потому, что живут внутри телевизора, а не снаружи, решают это сами. Но основной принцип остается тот же: добрую сказку рассказывают, чтобы убаюкать, страшную – чтобы напугать. В зависимости от текущего состояния экономики и общественного сознания.

Взрослые такие сказки обреченно слушают, но не любят. Им, как и малым детям, хочется чего-нибудь неведомого, чудесного. То есть, экзотики. И желательно не из компетентных источников, а от очевидцев. Но очевидцы, как правило, народ скрытный. В отличие от телевизора, их нужно разговорить.

При этом доподлинно известно, что девяносто процентов залежей мировой экзотики находится в морях, океанах и узкой полосе прилегающих территорий, и лишь десять процентов остается на горы, пустыни, массажные салоны и банковские счета. Вот и спросите моряка – пусть расскажет!

Только не просто так: «Эй, моряк, ты слишком долго плавал! Давай маханем по сотке, а потом расскажи чего-нибудь!». А то он начнет бубнить что-то маловразумительное про вахты шесть через шесть, про качку с амплитудой тридцать градусов за пять секунд, про аэропорт «Шереметьево», прилетев в который с контракта, сразу осознаешь, что совершенно напрасно полгода скучал по родине. Побубнит-побубнит, а потом, вообще, замолчит на полуслове и набычится. И уже ни слова не вытянешь, хоть пинай его в печень горнолыжным ботинком.

Нет, вы уж потерпите до третьей. Перед тем, как третью стопку приговорить, он возденет глаза к потолку и беззвучно зашевелит губами, потому что пить вслух с береговыми за тех, кто в море, это все равно, что с политиками за тех, кто на пенсии. Тосты активно произносятся, но гармонии не возникает. Так вот, не упустите момент и попытайтесь эту гармонию создать. Без пафоса, без восклицательных знаков, тихо, душевно: «Давай-ка, старик, за тех, кто в море». А как хлопнет и выдохнет, так же тихо и доверительно: «А что, правду говорят, что Баб-эль-Мандебский пролив в честь Бабэльмандеба назвали?».

Тут у него глаза загорятся, наполнятся живым интересом к вам, столу и чужой жене напротив. И в ответ небрежно: «Да что там Баб-эль-Мандеб, старик! Вот шли мы как-то через пролив Дрейка, с Амазонки в Китай с сушеными обезьяньими деснами инбалк1…»

Интригует? Еще как! И главное, сказал бы, что в Штаты или в Европу, сразу бы возникли вопросы, сомнения, недоверие. Действительно, а на кой черт тем же европейцам обезьяньи десны? Улыбаться ими, что ли? А в Китай – тут без дискуссий. Страна загадочная, умом непонятная – им надо.

И все – понеслось: внимайте, впитывайте, изумляйтесь. Он вам такого расскажет, такого вотрет, такого навешает! Но самое удивительное, что четыре пятых всех этих абсолютно невероятных историй – чистая правда, и события, которые не вместились бы и в две обычные человеческие жизни, в море происходят в течение одного рейса. Да и оставшаяся пятая часть – вовсе не ложь, а сказки. Сказки для взрослых про неведомое и чудесное.

Так что давайте. За тех, кто в море.

Им и посвящается. Живым и мертвым.

Часть первая. Волшебная лампа Хасана

1

Когда Басаева подняли наверх, он уже не дышал. Арабы осторожно положили его на серый лист фанеры и отступили в сторону. Над Басаевым склонился Дядечка и трясущимися руками стал прилаживать к обрамленным усами и бородой посиневшим губам кислородную маску.

Рядом надсадно кашлял Хаттаб. С ним возились недолго, минут пять. А может, всего минуту – кто там на часы смотрел? Навалились, намяли грудь, накачали кислородом, и он очухался, захлопал мутными глазами. Хаттаба укрыли одеялами и оставили на попечение Абдуллы. Теперь таким же способом пытались оживить Басаева.

Арабы стайкой перепуганных птиц расселись по ограждениям, со страхом и любопытством поглядывая то на худенькое, бледное тело товарища, то на Яхью, который что-то шептал, повернувшись к солнцу.

А солнце падало, стремительно и почти вертикально падало в море, день уходил, и вместе с ним уходил Басаев, и был этот Басаев совсем не тот, которого не жалко, и, в отличие от того, никак не хотел воскресать.

Боцман Валера взгромоздился на Басаева верхом, его плечи мерно вздымались и опускались. Суровое лицо Шварценеггера с актуально-оптимистичным тезисом: «I’ll be back» на его рабочей майке быстро темнело, напитывалось потом. Справа примостился Дядечка. Одной рукой он прижимал к лицу Басаева кислородную маску, другой давил резиновую грушу. Слева на корточках сидел Колька. Сначала он поддерживал Басаева за спину и запрокидывал его голову назад, пока кто-то не догадался принести с кормы спасательный круг. Круг подсунули под плечи, и теперь Колька просто сидел рядом, монотонно повторяя: «Валера, давай сменю… Валера, давай сменю…» А боцман, задыхаясь, так же монотонно отвечал: «Сейчас, погоди… Давай, Басаев, дыши… Сейчас, погоди… Давай, Басаев…»

Слышал ли их Басаев – маленький, кривоногий улыбчивый сириец, поплатившийся за бороду и легкое сходство незаслуженно непочетным прозвищем? Наверное, слышал, но не здесь, а где-то там, на пути к Аллаху и даже пытался ответить. На его шее периодически вздувалась синяя трепещущая жилка, пульсировала пару секунд и снова опадала, замирала.

Сверху, с крыла мостика2 донесся голос чифа3:

– Валера, ну что? Викторыч, давай на мостик, я спускаюсь!

Дядечка покрутил головой по сторонам, увидел за спиной Серегу и протянул ему маску с резиновой грушей и трехлитровым кислородным баллоном. Как обычно, он был рад соскочить, отвалить в сторону, хотя лечить экипаж на судне как раз его, второго штурмана, прописная обязанность.

Серега растеряно опустился на колени рядом с боцманом.

– Не дышит, – устало прохрипел Валера, не переставая вдавливать в грудь Басаева широкие ладони. – Вроде бы, хочет, но не дышит никак.

Серега протянул руку и раздвинул пальцами посиневшие губы Басаева. Оба увидели язык, герметичной прокладкой расплющенный между сжатыми судорогой зубами.

– Колек, рви на нем пасть! – заорал боцман. – Студент, помогай!

Колька с Серегой вцепились Басаеву в лицо, пытаясь разжать челюсти.

– Яхья! Яхья! – воззвал с крышки трюма молоденький Камель, простер руку, указывая на невыносимое надругательство над телом правоверного, и залился слезами.

Яхья угрюмо отмахнулся и снова отвернулся к солнцу. Все в руках Аллаха. И, может быть, все-таки Аллаху будет угодно, чтобы русские сделали так, что Махмуд Хакли, которого они смешно зовут «Басаёв», останется жив. Ведь сделали же они что-то с Юсефом Хаттабом, и тот стал дышать…

Прибежал чиф. Он на ходу оценил обстановку и вытащил из чемоданчика с красным крестом широкий пластмассовый конус с крупной резьбой.

– Николай, держи! Вот этим попробуй!

Боцман замер на секунду, потряс головой, рассыпав вокруг мелкие соленые брызги пота, и снова навалился всем телом.

Серега оттягивал щеку Басаева, Колька вкручивал «роторасширитель» между зубов. Опять жалобно закричал Камель. И когда его крик стих, все вокруг услышали этот звук. Словно воду засасывало в сток ванны.

Басаев громко и хрипло потянул в себя воздух. Под Серегиной ладонью, лежавшей на шее Басаева, набрякла синяя жилка, опала, снова вспухла и забилась, наполняясь дыханием и жизнью.

Верхний край солнца сжался в раскаленную точку, сверкнул и погас, растворившись в море.

***

Жил да был один крестьянин в сирийской деревушке неподалеку от ливанской границы. Был он человеком праведным и бедным, работал от зари до зари, утопая в трудах и заботах своих, а ночью, когда хватало сил, утопал в прелестях единственной жены своей. И родила она ему пятерых сыновей, и состарилась, и согнулась прежде времени так же, как и муж ее со временем высох и ослаб. И сыновья их познали тяжелый мужской труд задолго до того, как начали сбривать первый пух на подбородках: пасли чужих баранов и ворошили мотыгами чужую землю.

И вот однажды не смог тот крестьянин подняться с постели – что-то екнуло глубоко внутри, и отказались слушаться руки и ноги, помутилось и погасло сознание, и отделилась от тела душа. Похоронили его до захода солнца, и еще два дня страшным криком кричала вдова, и сыновья размазывали слезы по грязным щекам. А на третий день старший сын Хасан, которому намедни исполнилось шестнадцать лет, пошептался с матерью и пошел не на поле, а к дому старосты.

Хороший дом у почтенного Али аль Джома: добротный, двухэтажный и внутри устланный коврами, на которых раскиданы тюфяки и подушечки с золотым шитьем. И не удивительно: ведь добрая половина деревни работала на его поле и пасла его баранов, да и с другой половины, промышляющей ремеслом и торговлей, собирал староста неплохой бакшиш.

На пороге дома встретила Хасана младшая дочь старосты Зара, обожгла презрительным взглядом черных глаз и упорхнула наверх, на женскую половину, словно горная лань. И еще минут десять мялся Хасан у двери, пока не появился сам господин Али, утирая на ходу рукавом толстые губы. Вцепился Хасан в небрежно протянутую руку обеими ладонями и прикоснулся губами к плечам: сначала к левому, а потом к правому.

– Твой отец был хороший человек, Хасан, – сказал Али. – Да осенит его милость Аллаха, и попадет он в рай. Вот, возьми и отдай своей матери.

С этими благочестивыми словами вынул староста из кармана халата несколько мелких купюр и протянул юноше. Но тот вежливо поклонился и покачал головой.

– Нет, мне этого мало, почтенный Али, – возразил он и, опережая смешанный с удивлением гнев, загоревшийся в глазах старосты, торопливо выпалил:

– Дай мне двести фунтов, и через неделю я верну тебе в два раза больше!

Тут погас гнев в глазах Али, и после недолгого раздумья он посторонился и благосклонно махнул рукой:

– Пройди в дом, Хасан. Поговорим.

А потом они сидели рядом: почтенный староста на подушке, Хасан на ковре, пили чай, который принесла им младшая дочь Али, и вели неторопливую беседу.

– Двести фунтов – немалые деньги, Хасан. А отдать ты обещаешь в два раза больше – это будет… – Али пошевелил губами и заключил: – Два раза по двести фунтов! Разве ты когда-нибудь держал в руках хотя бы десятую часть таких денег?

– Да, держал! – с гордостью признался юноша. – В священный месяц Рамадан мы с братом нанялись к одному человеку. Мы помогли ему перевезти груз через границу, и он заплатил нам по двадцать фунтов. Мы с братом оба держали такие деньги.

– Нет, я этого не слышал! – воскликнул Али. – А если бы услышал, то немедленно приказал бы тебя связать и отправить с охраной в город! Только контрабандисты, доставляющие в Ливан оружие, могут заплатить сорок фунтов за переход границы!

Хасан испуганно заморгал, закачал головой.

– Но мы не знали, что находилось в тех ящиках, почтенный Али. И потом мы никогда больше не встречали того человека. Зато он показал нам потайные тропы в горах, неизвестные пограничникам. По этим тропам может пройти не только человек, но и небольшое стадо баранов.

– Повторяю, я этого не слышал, Хасан, сын Саида! – сказал Али. – Но я догадываюсь, в чем суть твоей просьбы. Ты задумал купить в Ливане курдючных баранов и тайно перегнать через границу? Многие люди постарше и похитрее тебя пытались разбогатеть таким способом, но рано или поздно они попадали в тюрьму. Или под пули пограничников.

Хасан кивнул.

– Я не боюсь. Молодой баран стоит на рынке Хермеля десять фунтов. У нас в хороший день за него заплатят тридцать пять фунтов. Я пригоню в Сирию двадцать баранов, расплачусь с тобой, Али, и у меня останутся деньги, чтобы снова идти в Ливан.

– Нет, этого я тоже не слышал! Твоя речь невнятна, ее трудно разобрать…

Али задумался, при этом важно надул щеки так, что его глаза превратились в узенькие щелочки. Размышления старосты длились недолго, и вскоре он продолжил:

– Да, ты ведь пришел попросить немного денег, чтобы купить еду братьям и матери? А я расскажу тебе поучительную историю, которую мне рассказывал один человек, а ему рассказал другой человек, который услышал ее от своего дальнего родственника. В одну деревню крестьянин тайно пригнал баранов из Ливана. Об этом узнал староста, человек благочестивый и сердобольный. Староста пожалел бедного крестьянина и не стал заявлять в полицию. Он даже проявил еще большее милосердие, и сам купил баранов у крестьянина, но не по тридцать пять фунтов, а по тридцать. Тогда другой бедный крестьянин взял у старосты деньги в долг и тоже ушел через границу. Но, видать, он чем-то прогневал Аллаха. На обратном пути пограничники отняли его баранов, а сам крестьянин еле ноги унес и вернулся домой с пустыми руками. Старосте пришлось забрать все его имущество, и потом его семья еще целый год отрабатывала долг, не получая платы. Вот такие истории происходят на свете, Хасан, сын Саида.

– С нами милость Аллаха, – сказал Хасан.

Ночью Хасан ушел в сторону ливанской границы, а через пять дней вернулся в родную деревню. Староста Али загнал в свою кошару двадцать длинношерстных ливанских баранов и пригласил Хасана в дом. И снова юная Зара, брезгливо морща хорошенький носик, наливала гостю чай в пиалу, в то время как Али вынул из пояса и разложил перед собой двадцать бумажек по десять фунтов. Хасан, забыв про чай и про Зару, про голод и усталость, с восторгом глядел на деньги.

– Да, – сказал Али, – ты их честно заработал. Но я подумал, что, если ты с этими деньгами вновь отправишься в Ливан и купишь на них двадцать баранов, это будет не совсем справедливо. Обещай, что отдашь эти деньги своей матери.

– О, почтенный Али! – взмолился Хасан. – Если я сейчас отдам деньги матери, мне придется снова брать у тебя в долг.

– Как раз это я имею в виду, смышленый сын Саида! Это будет справедливо.

– Тогда дай мне еще пятьсот фунтов, и через неделю я верну тебе вдвое больше!…

Прошел год. Сыновья Саида укрепили и расширили дом, купили новую одежду, у них появились свои бараны. И черноглазая Зара, встречая Хасана на пороге, успевала приветливо улыбнуться перед тем, как прикрыть платком лицо.

– Я не хочу больше ходить в Ливан горными тропами. Я хочу поехать туда, не нарушая закон. Посоветуй, как мне сделать это, Али.

Али прищурил глаза и надул щеки.

– Тебе нужен специальный паспорт. Это очень важная бумага, Хасан. А чем ты хочешь заниматься в Ливане?

– Я открою свое дело. Буду продавать баранов в Египет и Саудию. Это очень хороший бизнес, почтенный Али. Дай мне двадцать тысяч фунтов, и через год я верну тебе в два раза больше.

– Хорошо, Хасан. Теперь у твоей семьи есть, чем покрыть долг, если ты не вернешься. Я дам тебе деньги и помогу получить паспорт.

Еще год миновал, и Хасан вернулся. Он вошел в дом старосты в красной шелковой рубашке, которой позавидовал бы даже житель столичного города Дамаска, и протянул Али толстый сверток. Али отправился наверх и долго пересчитывал деньги. Когда он спустился к гостю, Хасан снова полез за пазуху и положил перед хозяином маленькую коробочку, покрытую зеленым бархатом. Бархат приятно шуршал под пальцами. Так же приятно, как деньги.

– Что это, Хасан? – удивился Али.

– Это подарок для Зары, почтеннейший, – смущенно ответил Хасан. – Я купил ей в Бейруте золотые сережки с камнями. И я отложил часть денег на калым. Отдай мне в жены свою младшую дочь, Али, и через два года…

– Замолчи немедленно и не говори, что через два года вернешь ее с пятью детьми, о расторопнейший из предприимчивых! – вскричал Али. – Мой сосед Яссер Мохаммад собирается сватать Зару для своего сына. Он богатый человек и даст очень большой калым.

Хасан расправил плечи и выпятил грудь вперед.

– Скоро я буду богаче, чем Яссер Мохаммад! Я буду богаче, чем ты, славный Али!

И опять Али прикрыл глаза и важно надул щеки, что означало глубокое погружение в истоки человеческой мудрости. Хасан почтительно склонил голову.

– Яссер Мохаммад – богатый человек, – повторил Али. – Перед тем, как отправиться на небеса, отец оставил ему и деньги, и баранов, но за двадцать лет Яссер так и не смог приумножить свое добро. Я верю, что ты будешь богаче его, Хасан, сын Саида. Я и впредь буду давать тебе деньги в долг. И не вздумай отказываться – мои деньги приносят тебе удачу!

Про Зару Али ничего не сказал, и Хасан заключил свои тщеславные надежды в прочный кувшин терпения.

– Спасибо тебе, о бескорыстный и благородный Али!

В тот день он задержался в доме Али допоздна, рассказывая о рынках Бейрута, Аззры, Суэца и Аммана. Особенно поразил хозяина рассказ об огромном морском судне, которое Хасан видел в иорданском порту Акаба. Это судно, больше самого большого дома в городе Хомсе и выше самого высокого кедра в округе, было целиком заполнено баранами, которых выгружали на машины четыре дня и четыре ночи.

– Четыре дня и четыре ночи? Сколько же их там было? Наверное, целых десять тысяч баранов, не меньше! – воскликнул Али.

Прежде чем ответить, Хасан выдержал паузу, достойную последующих слов.

– Не десять тысяч, а в десять раз больше – вот сколько их было, почтенный Али! Так сказал мне торговец из Акабы. Он сказал: если этих баранов выстроить в одну линию, голова к хвосту, то такое стадо дотянется до самой Америки, да покарай ее Аллах за наше скудное существование!

– Нет, – усомнился Али, – не может быть на свете столько баранов!

– И я сначала тоже не поверил! Но торговец из Акабы поклялся милостью Всевышнего и бородой своего отца! Сто тысяч баранов! Даже если сложить всех твоих баранов и всех твоих родственников, а также баранов твоих родственников и родственников твоих баранов, все равно и десятой части не получится!

– В чужих краях ты познал не только мудрость науки арифметики, но и искусство плавной речи, Хасан, сын Саида. – Али одобрительно похлопал Хасана по плечу. – Скажи матери, пусть завтра утром наденет красивую одежду и придет ко мне в дом. Мы поговорим о будущем наших детей.

И снова прошли годы. Новый дом Хасана превысил размерами и затмил достатком дом Али. Теперь уже староста, навещая зятя в его редкие визиты в родную деревню, прикладывался губами к плечам Хасана прежде чем плюхнуться на подушки. Зара родила четырех сыновей, и ее когда-то осиная талия успешно соперничала с потучневшими бедрами. Вторая жена Хасана, семнадцатилетняя Алия, ходила на сносях.

Он взял ее около года назад из хорошей семьи в соседней деревне, во время короткого приезда из Эмиратов. С родителями Алии и с Зарой все было обговорено заранее. Зара, как он и ожидал, затею одобрила и похвалила. Но не заметил Хасан, хоть и стоял рядом с Зарой, как на десятую доли секунды в ней все сжалось и обмерло, словно от внезапного хлесткого удара, и уж конечно не слышал, как всю ночь жена безмолвно плакала в подушку на своей половине.

На второй день после свадьбы он снова уехал. Только и успел испить до дна чашу невинности и зачать в ней росток новой жизни.

Дела шли в ногу со временем. Груженые баранами тяжелые машины Хасана колесили по всему Аравийскому полуострову. Его братья занимались продажами на рынках Бейрута, Кувейта и Аммана. Сам же Хасан обосновался в Шарже – столице одноименного эмирата, в маленьком панельном офисе собственной компании: «Hassan International Market Со. Ltd», где и восседал в окружении пятерых с виду преданных, но по сути ленивых и нерадивых помощников.

Хорошая страна – Арабские Эмираты. Богатая и не жадная. Цены на баранов высокие, а на еду и одежду низкие. И если пригнать сюда двенадцать грузовиков с баранами из Сирии, а на обратную дорогу один из них загрузить коробками с красивыми женскими нарядами из тяжелой парчи, очень даже неплохой навар получается. Жаль только, что почти треть выручки приходится отдавать пограничникам и таможне на сирийской границе. И ничего не поделаешь – обычай такой.

Все есть у Хасана в Шарже: вид на жительство и разрешение на торговлю, счет в банке и белая американская машина. И в Сирии все есть: большой дом, две жены, пять сыновей, и в день приезда вся деревня у ворот толчется, лишь бы Хасану руку пожать. Вот только мечты нет. А ведь раньше была. Да не одна, много их было! Иметь кучу денег и сыновей, большой дом и белую американскую машину…

Хотя, одна мечта у него осталась. Давняя, самая главная и несбыточная, поэтому затаенная где-то в глубине души. И, когда совсем становилось Хасану без мечты грустно, садился он в свой «Шевроле» и уезжал на берег Персидского залива. Останавливался почти у самой кромки воды и, не выходя из прохладного салона, долго смотрел на проплывающие вдали корабли.

Аллах велик, но всегда услышит страждущего и ниспошлет ему милость свою. И явился в Шаржу Базаах – невысокий, смуглый, подтянутый мужчина лет пятидесяти, в европейском костюме песочного цвета, припарковавший свой неказистый автомобиль прямо в метре перед сияющим белым седаном, из которого выбирался Хасан.

Хасан окинул взглядом недорогую «Тойоту» с рекламой прокатного бюро на крышке багажника и презрительно оттопырил губу, как и подобало обладателю вида на жительство и белого «Шевроле». После чего обратил внимание незнакомца на нарушение приличий, выражающееся в столь близкой парковке. Но тот ни капельки не обиделся – наоборот, расплылся в приветливой улыбке:

– Мархаба4! – и добавил, что извиняется и сейчас проедет метра три вперед.

– Мар хабар! – ответил Хасан и, опознав по выговору уроженца западной части Ирака, отмел претензии, и пригласил иракца в чайхану.

Поначалу разговор витал вокруг неоспоримых преимуществ чая со льдом и изюмом над американской кока-колой, а позже, когда официант-индус принес заказанную кока-колу, плавно перетек на жизнь и, конечно, на баранов, позволяющих проводить эту жизнь с пользой и удовольствием.

Много знал о баранах Базаах и много интересного рассказывал. Живет он в стране Австралии – удачно женился на местной женщине мусульманского происхождения, а в Шаржу прилетает навестить свою первую семью: жену и сына. Находится эта Австралия далеко, за большим океаном, на самом краю света. Законы там хорошие, хотя правят неверные, но самое главное, баранов в Австралии больше, чем волос в бороде у Хасана и во всех бородах, что видны через окно на улице. И нет в мире баранов дешевле, потому что продают их оптом по десять австралийских долларов за голову.

Вот и приходят в Австралию большие корабли-барановозы и увозят баранов тысячами. А если кто только начинает свой бизнес и впервые покупает баранов в Австралии, тот платит лишь десять процентов, на остальное дают отсрочку от месяца до трех. Все для тебя сделают, только приезжай, покупай баранов и зарабатывай деньги. Но сначала нужно купить корабль, можно даже не очень большой, тысяч на сорок баранов. Кстати, как раз такой вчера был выставлен на торгах на бирже в Дубае. Не новый, но и не совсем старый, построенный в Европе и там же переделанный для перевозки скота. Начальная цена – четыре с половиной миллиона американских долларов, почти задаром. Да к тому же, если легально проживаешь в Эмиратах и имеешь легальный бизнес, то в любом банке можно получить большой кредит.

С небрежным видом полез Базах во внутренний карман своего австралийского пиджака, вынул бумажник и достал из него фотографическую карточку с изображением большого белого теплохода. И нашло на Хасана великое волнение от прекрасного и благородного вида своей давней мечты, и не ускользнуло оно от цепких глаз улыбчивого Базааха.

Но и Хасан почувствовал в речах иракца замутненный словами личный интерес и задал несколько наводящих вопросов. А Базаах и не стал скрывать, что была у него такая же мечта: возить баранов из Австралии в Эмираты. Но не очень богатый он человек, не под силу ему пока купить большое морское судно. Он бы начал с посреднического бизнеса, занялся бы организацией и доставкой баранов в австралийском порту, за что получал бы свои десять процентов от сделки и был бы многократно доволен.

Не все, конечно, рассказал Хасану Базаах. Не сказал, например, что его сын работает в брокерской конторе, которая занимается продажей этого самого теплохода, и в случае совершения сделки получит одну десятую процента. Не сказал, что покрашенное снаружи блестящей белой краской судно внутри основательно проедено ржавчиной, и продает его прежний владелец потому, что после каждого рейса приходится три-четыре месяца заниматься ремонтом. Что австралийцы хотя и любят продавать баранов, но предъявляют высокие требования к техническому состоянию судов-перевозчиков. Да и зачем вникать в такие мелочи, когда двое мужчин приятно проводят время в уважительной беседе?

После этой встречи всю ночь не спал Хасан, а с утра пораньше поехал в Дубай и долго ждал открытия биржи, потом в банк, чтобы узнать насчет кредита, потом звонил братьям в Кувейт, Бейрут и Амман, долго выяснял, сколько денег у него на тамошних счетах. Лишь вечером он добрался до своего офиса, рухнул на стул и закрыл глаза, чтобы унять в мозгу блеющих баранов, перемешавшихся с молчаливыми долларами и красноречивыми процентами.