Лоботомия. Роман

Лоботомия

Роман

Анжелика Лавицкая

«Вот такая вот хуйня.

Вот такая вот хуйня.

Вот такая да вот хуйня.

Вот такая да вот хуйня»

Е. Летов «Лоботомия»

© Анжелика Лавицкая, 2017

Редактор Вадим Засухин

ISBN 978-5-4483-6657-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

Мне довелось видеть, как это делается. Один псих разбежался и треснулся головой об стену. Стене ничего не сделалось, а вот его голова в буквальном смысле раскололась, как переспевший арбуз, который уронили на асфальт. Кстати, содержимое было чем-то похоже, только семечек не хватало. Это кажется невозможным, но это случилось: то ли он взял хороший разбег, то ли хорошо приложился к стене.

С этих пор моя идея – стать инвалидом и не ходить на работу, но получать при этом деньги даже больше моей нынешней зарплаты – меня покинула. Несколько раз я в шутку предлагала Ольке, подруге и напарнице, разбежаться и треснуться головой об стену. Нас бы признали психически нездоровыми, наши родители снова отвечали бы за нас, а мы, ничего не делая, все же получали бы копейки на свою корку хлеба, даже с маслом. Ольке предлагала в шутку, а сама серьезно подумывала над этим, но мысль о том, что будет дальше, меня не покидала. С математическими науками у меня как-то не сложилось, а траекторию бега и силу удара нужно было как-то рассчитать. Мои мозги никогда не были под это заточены, как, впрочем, и под многое другое. Гуманитарий с медицинским образованием. Каким образом мне это образование удалось получить – одной удаче известно и моему таланту выкручиваться.

В общем, чтобы посмотреть, что получится, мне не пришло в голову ничего лучше, чем подговорить того самого психа, чьи мозги соскребают сейчас со стены.

– Ты, Сень, говоришь, что он приходит за тобой, а ты попробуй в стену спрятаться. – Сеня жался в углу, подбирая ноги под себя, раскачивался, как и все дебилы, и что-то мычал.

Говорить он перестал месяца два как, а до этого при каждом припадке начинал нести околесицу, что за ним его умерший друг придёт скоро и убьет. Не всё было безобидно в истории Сени, с самого начала: он сам этого друга убил по пьяни, а потом сошел с ума или притворялся, что сошел с ума, чтобы не попасть куда следовало, а тут его уже обработали капитально.

В общем, друг пришел, когда умер Сеня, все подумали именно так. Нет его больше. Мозги соскребут, останки Сени закопают на кладбище для таких, как он, – и все. Кончилась история Сени.

Никто не стал ругаться или разбираться, этим здесь не удивишь. Койку Сени через час заняла бабка, которая что-то бурчала и звала то Любу, то Люсю, кто они ей – мне не известно.

Моё дежурство кончилось, мне хочется спать, а по дороге домой нужно купить хлеб, молоко, кефир, йогурт и сигарет.

Утро серое, ветки деревьев голые, под ногами лед. Хотя кого это интересует? Да, верно, от этого часто зависит настроение, по крайней мере, моё. В детстве мне ещё нравилось ассоциировать погоду с хорошими и плохими событиями: хорошие случались в солнечную, плохие – в пасмурную или дождливую, холодную или снежную. Плохих, как уже ясно, было больше.

Детство кончилось, а на душе скверно. Наверное, у взрослых всегда так, а мне когда-то наивно представлялось, что всё обстоит по-другому.

Навстречу мне семенит девушка в норковом полушубке и на высоких шпильках, она придерживает левой рукой капюшон, а правой держит сумку. Странно, что она – не блондинка, а ещё странно, что её не доставили к нам в отделение: здравомыслящий человек в такой гололед шпильки не наденет.

Мне вспоминаются мозги Сени на стенке, а воображение дает картинку, как эта ненормальная падает и разбивает голову об лед. Нет, её мозги не вытекут, как Сенины, максимум образуется кровавая лужица под головой, но всё равно – умрет.

К счастью для себя, «не блондинка» соображает прижаться к обочине и идти по рыхлому снегу. Хорошо, что я в сапогах на обычной платформе. Носки, правда, немного потерлись, но до весны прохожу, и так в кредит взяты были.

В нос бьет сладкий запах туалетной воды, знаю, что такой флакон можно выписать из каталога, который мне часто приносит моя напарница, но их стоимость меня отпугивает и напоминает о том, что у меня примерно такая же сумма ежемесячного платежа за кредит, ведь пару месяцев назад мне удалось купить новый телефон.

Интересно, какой телефон у этой семенящей? Наверное, экономит, все на туалетную воду спустила и ходит ещё с какой-нибудь «раскладушкой». А мне жаль деньги на воду тратить. Пшик – и всё, лучше телефон. Половина отделения мне завидует и фотографируется только на него, потому что тоже экономят и себе такого не покупают.

В дверях магазина с кем-то сталкиваюсь, и все мои мысли рассыпаются, но, не поднимая голову, невнятно извиняюсь, смотрю на красную плитку магазинного пола и шагаю вперед. Беру корзину для покупок и прямым ходом к холодильникам. Эти холодильники скоро начнут мне сниться или здороваться, мы встречаемся с ними каждый день. В корзинку отправляются: пакет молока, пакет кефира и стакан йогурта, сегодня взяла клубничный, вишнёвый был вчера. Миную стеллажи с консервами, поворачиваю и забираю с лотка булку хлеба. Теперь к кассе.

Иду под расслабляющую музыку. В подобных сетевых магазинах это делается специально – ты расслабляешься, а иногда там начинает играть знакомая песня, и на этой волне ты набираешь ещё кучу ненужного, а дома спрашиваешь себя: зачем это было куплено, и куда делись деньги. Мне это не грозит – здешнюю музыку я ненавижу, а денег у меня не так много, чтобы тратить на что-то ненужное. Мой бюджет ограничен и скромен, его хватает только на то, что у меня сейчас в корзинке, и на пачку сигарет.

Кассирша отпикивает мои продукты, её зовут Инга, она полная и ярко красится.

– Сегодня курим? – голос у нее прокуренный, она часто бегает курить за магазин, от того этот прокуренный голос ещё и простуженный, почти севший.

– Да, пачку, как обычно, – отвечаю сонно, отчего-то начинаю зевать, достаю из кармана кошелек и расплачиваюсь картой.

– На работе как? Что нового? – пока нет очереди, а я складываю свои покупки в пакет, интересуется она. Мы успели немного подружиться за все то время, которое мне сюда приходится ходить.

– Устала, – отвечаю и снова начинаю зевать. Нет, как приду, сразу лягу спать, так больше продолжаться не может. – Сегодня ещё убился один псих, полночи мозги его от стены соскребали, – зачем-то вру, мозги соскребала моя напарница, меня отправили в это время перестелить постель Сеньки, которую потом заняла новая старуха.

– Ничего себе! Насмерть?! – эти обычные люди, которые видели смерть только по телевизору, мне хочется улыбнуться её выражению лица – этот наигранный ужас в глазах, как будто она знала Сеню лично, и если я скажу, что он разбился не насмерть, ей станет легче.

– Да, насмерть, у нас по-другому не убиваются, – мои покупки сложены, мне пора домой, у меня нет желания продолжать разговор и рассказывать, как так получилось и всю историю Сени. Кому он нужен, очередной шизофреник? Сплетни до Инги и без меня дойдут, не я одна тут что-то покупаю каждый день, расскажут.

Закурить на улице не даёт хиус* и снег, руки замерзают так, будто их режут стеклом, прячу их в карманы пуховика и шагаю к дому.

Многоэтажка серая, с облупленными стенами, точнее – из нее выпадает белая мозаика или какое-то стекло в виде маленьких квадратиков, мне неизвестно, что это.

В подъезде хоть и тепло, с недавнего времени, но всё равно пахнет сыростью, как в подвале, свет уже поспешили выключить, потому серые тона всё ещё режут по глазам. Около почтовых ящиков доска объявлений. Посмотрим, не обещают ли что-нибудь отключить.

«Уважаемые соседи! Если вы на своем балконе обнаружите змею, огромная просьба: не бить её, не кидать в нее стулья, не хвататься за топор и не вызывать МЧС!»

Весело. Мне хотелось бы верить, что это – чья-то шутка, но в этом объявлении указан номер телефона, по которому следует звонить в случае обнаружения в своем жилище змеи, и номер квартиры, в который следует отнести змею. А если она ядовитая? Что за соседи мне достались?!

«ЗМЕЯ НЕ ЯДОВИТАЯ! Всем добра!»

На этих строчках облегченно выдыхаю. Такую информацию нужно давать сразу, в начале объявления, а не в конце! А такого соседа к нам, в отделение, рядом с той бабушкой, которая теперь на Сенькиной кровати с ума сходит.

Убедившись, что ничего не отключат и не начнут никакой ремонт, иду к своей двери, она напротив доски.

Вот и мой дом, моя крепость. Мне радуется мой пёс Фимка, заходится на визг. Все мои мечты о том, что немедленно лягу спать, разбиваются об этот радостный визг. Гулять, ему нужно гулять, а мне хочется спать.

– Сейчас. Сейчас пойдем, дай только пакет разобрать. Ищи ошейник. – Он у меня умный, ждёт утра, пока я не приду с дежурства или не проснусь, сам знает, когда ему нужно гулять, сам залезет в ванну, чтобы я его вымыла – всё вытерпит. Такая верная собака, а я ему сегодня даже колбасы у Инги не спросила просроченной.

Когда забирала его у Ольки, ещё щенком, она говорила, что он будет пуделем, но что-то пошло не так – лохматый, кудрявый, но не пудель.

Устало опускаюсь на табуретку и закуриваю, облокотив голову на руку. Фимка смотрит прямо в глаза своими блестящими большими черными глазами, в которые лезет его белая шерсть, нужно его подстричь. Он держит в зубах ошейник и поскуливает, напоминая о том, что нам нужно идти. Выдыхаю дым, если честно, мне ничего не хочется.

– Сейчас пойдем, – снова обещаю ему и поднимаюсь через силу, чтобы надеть на него ошейник и выйти во двор.

Не вовремя начинает звонить телефон.

– Соня, ты в сеть-то выйдешь? – если бы через телефон можно было бить, он получил бы по плечу, точно по плечу.

– Софья! Сколько можно говорить! – наигранно вскипаю от злости, по-настоящему злиться на Димку не получается.

– Ладно, ладно! Выходи, давай! – он смеется. Он выспался, а я нет. Этот кусок жира спал всю ночь, нажравшись перед сном.

– Полчаса подожди, я с собакой ещё не гуляла.

Фимка дергает ошейник и снова начинает переходить на визг, говорить Диме что-то ещё некогда. Мы идём гулять.

Глава вторая

Старики – наверное, самые забавные обыватели нашей богадельни, хотя и страшно оказаться на их месте, но я об этом не думаю. Конечно, проблем с ними не меньше, чем с остальными, даже больше, но они компенсируют это своей забавностью.

Вот дед Вася, если верить его байкам, служил в разведке КГБ, знает, что страна в опасности и никому нельзя верить, а ещё он, разумеется, с Ельциным пил на брудершафт, и самое забавное: он часто говорит о том, что в нашем дурдоме он скрывается и его ищут, а когда найдут – убьют. Он часто спрашивает меня, не видела ли я какого-нибудь подозрительного мужчину, который что-нибудь ненавязчиво спрашивал у меня.

Если верить документам, то Вася был простым рабочим, токарем. Жена умерла рано, дети разъехались, а у деда остался только телевизор из всего говорящего в доме. Возможно, это звучит как-то нелепо, но от телевизора действительно можно сойти с ума, сухой старичок с лысой бритой головой, дед Вася – тому доказательство. Пишут, конечно, что у него шизофрения, но мне точно известно, что это из-за телевизора: слишком часто дед рассказывает мне что-то, и в его историях мелькают имена персонажей из военных фильмов или современных сериалов, таких идиотских и бесконечных, которые пытаются показать работу доблестных внутренних органов. Полиции, разумеется. Свели старика с ума. Был человек – и нет человека, от нас не возвращаются.

Новенькую бабушку, которая заняла кровать Сеньки, зовут Акулиной. Когда я услышала это имя, мне представилось что-то очень старое – сундук, или деревянная шкатулка, или пыльный громоздкий комод. Сама же она оказалась натуральной бабушкой, по типу той, которая когда-то в телевизоре, ещё на черно-белом экране, раскрывала ставни и говорила: «В некотором царстве, в некотором государстве». Мне удалось узнать, что она не буйная, её накрыло шизой после инсульта, а инсульт накрыл её после того, как она поскользнулась на улице и сломала что-то, вроде ногу.

Работа моя на сегодня заключается в том, чтобы смотреть за Акулиной, потому что ей дали альбом, краски, карандаши и кисточки. Краски психи иногда едят, а какими опасными становятся в их руках кисточки и карандаши – обычный человек, который далек от всего этого, даже не подозревает.

Акулина краску не ест, альбом не рвет, воду не выливает и не выпивает, а карандаши и кисточки пока не представляют никакой опасности в её руках, они просто – карандаши и кисточки. Если честно, это самая спокойная старушка из всех, которые попадали сюда. Хотя стоит вспомнить, с какими криками она звала то ли Любу, то ли Люду – обе оказались ее дочерями – одна давно погибла, вторая привезла сюда. Люда сослалась на занятость, работу и семью. Свою мать, Акулину, она семьей уже не считала и просто-напросто избавилась от нее, отдав нам.

Такие случаи часты, на самом деле, и если честно, то насмотревшись – мне не хочется детей, они – эгоистичные твари, которые бросят тебя, как только ты сойдешь с ума, от тебя не будет никакой выгоды, а если еще и стены измажешь собственным говном…

– Посмотри, Софа, – мои мысли перебивает Акулина, кстати, у нее аккуратная прическа, сделанная мной, и выглядит эта бабуля вполне приятно, даже не знаю, за что её сюда отдала родная дочь. Когда она увидела меня сегодня – почему-то расплылась в улыбке, сразу сказала, что я люблю свою собаку. Это было немного удивительно, но белая шерсть от Фимки, которая была почти на всей моей одежде, многое объясняла – бабушка наблюдательная. Оставалось только улыбнуться ей в ответ и согласиться.

Сейчас Акулина показывает мне свой рисунок. Можно сказать, что она талантлива, по местным меркам. Диковинный цветок, красного цвета. Не знаю, на что он похож, возможно, на лилию или нарцисс, что-то подобное мне где-то доводилось видеть. Акулина сидела над этим рисунком около часа и нарисовано действительно прекрасно: каждый штрих, каждая деталь – всё прорисовано, цветок кажется выдавленным и почти настоящим.

– Как он называется? – моя работа санитарки на полставки позволяет мне вот так запросто разговаривать с пациентами, поэтому Акулина не становится исключением.

– Он рос раньше на земле, но после первой войны его не стало, он был уничтожен, – она говорит это как бы между делом. Мне не совсем ясно, после какой именно войны было уничтожено это растение, но понятно, что его название Акулина мне не выдаст.

– Понятно, – коротко заключаю я, теряя весь свой интерес.

– Было три войны, – видимо, она решила продолжить и поэтому откладывает рисунок на стол. – Атомная, ядерная и водородная. Земля сгорала и тонула много тысяч лет назад. – Чего я только не слышала за этот год работы: кто-то пережил полёт в космос, кто-то – несколько полётов, некоторые бывали на разных планетах, с одними разговаривал Бог, вторые дружили с Сатаной – и все они теперь здесь. Ситуация с Акулиной ничем не отличается от всех остальных, теперь становится ясно, за что её сдали сюда.

– Понятно, – поджав губы и кивая головой, снова отвечаю я, пытаясь не особо демонстрировать свой не интерес. Больные не любят подобное и начинают буянить, особенно опасно начинать спорить с ними, лучше со всем соглашаться и делать вид, что ты их понимаешь как никто другой, тут нужно прикидываться больным, вживаться в его роль, если не хочешь лишних проблем на дежурстве.

– Жаль, что портреты моего брата и сестры остались у Людки! – лицо бабушки начинает пугать – оно становится серьезным, Акулина отвернулась от меня и смотрит куда-то впереди себя, желваки так и ходят, рука, которой подходит определение – костяная, сжимается в кулак и ложится на стол.

– Да, жаль, – выдыхаю я, как будто мне действительно жаль.

Бабуля поворачивает голову и по-доброму улыбается глядя на меня.

– Я нарисую их для тебя, – что ж, теперь она мне полностью доверяет, надеюсь, проблем с ней не будет.

Время приближается к процедурам, скоро придет Олька, это её работа, мне нужно только подготовить Акулину. Спрыгиваю с ее кровати и подхожу к столику, за которым она сидит.

– Хорошо, только позже, сейчас нужно отдохнуть, – беру ее за руку, рука холодная и теряет своё напряжение, как только ощущает моё касание.

Проблем с Акулиной и вправду нет, она спокойно соглашается со мной, спокойно покидает свое место и проходит к кровати, мне остается только убрать краски и альбом.

Прижимая все это к груди и проходя к двери, я зачем-то оборачиваюсь, чтобы посмотреть на нее. Акулина спокойно лежит на кровати, смотрит на потолок, руки сцепила в замок на животе. Что в этой жизни пошло не так? Почему она здесь? Всего лишь из-за бреда о трех войнах? Всё же дети ни черта не ценят своих родителей, перестают ценить, когда с них нечего взять. Наверняка, она была каким-нибудь не последним лицом, наверняка, у нее какие-то заслуги, жизнь ее, скорее всего, была насыщена событиями, и она вряд ли думала, что однажды дочь сдаст её в дурдом, просто потому что у дочери семья, работа и дела и ей некогда слушать о трёх войнах и смотреть на нарисованные цветы.

Акулина – слишком официально, да и имя какое-то нелепое, врачебное и вместе с тем несчастное – странные ассоциации вызывает. Буду звать её сокращённо – Акулой. Ну да, Акулой, почему бы и нет? Как и любой хищник – акула не тронет, если её не трогать, если не вторгаться в её личное пространство, если не показывать ей своего страха, акула – типичный шизофреник.

Мне нужно в ординаторскую, отдать все эти краски и кисточки, а потом вымыть полы в коридоре и прочее, прочее.

Стены здесь давят, ходить спокойно невозможно, многие больные разгуливают по больнице в свободное время, несмотря на режим. Иногда я себя спрашиваю, зачем устроилась именно сюда, ведь была возможность устроиться и в обычное детское отделение при поликлинике, но меня сманила радужная перспектива ничегонеделания – вымыть полы в коридорах, перестелить постели, иногда помочь в чем-то своей напарнице, а потом можно спокойно заниматься всякой ерундой. Когда кто-то увидел, как легко мне дается общение с психами, меня часто стали просить присмотреть то за одним, то за другим. Здесь вообще своеобразный порядок. Беспорядок. Свою работу никто не любит, и работают лишь бы работать. Странно, как вообще человек выбирает такую работу. В отличие от меня, они действительно работают и что-то делают, что-то пишут, кого-то лечат. Как можно проснуться с идеей – лечить психов, мне не понятно.

Пока я стою и набираю ведро, слышу крики сквозь шум воды.

– Она укусила меня! Эта тварь меня укусила! – это голос Ольги.

Пока я закрывала воду, крик ее стал ближе, выскочив в коридор, я увидела как двое наших санитаров – Ванька и Колян – заталкивают Акулу обратно в палату, а она пытается вырваться и кричит о том, что обязательно доберется до той твари, смотря на Ольку, которая бежит на меня и отстраняет в сторону.

– Что случилось? – как только Акула исчезает за дверью вместе с парнями, я возвращаюсь. Олька моет руки, вся трясется и готова разрыдаться.

– Она укусила меня! Бешеная тварь! – Олька говорит это сквозь зубы, тщательно вымывая руки.

– Это я уже слышала, – бросаю равнодушно, подперев стену. – Из-за чего? – если бы характер моей напарницы мне не был бы знаком, я бы не спрашивала.

Вода перестает шуметь, Олька вытирает руки о халат и тут же лезет в карман за сигаретами.

– Тварь старая! Чтоб она сдохла, сука! – продолжает она, пытаясь прикурить. – Я ей, видите ли, укол больно поставила! Как схватит меня за руку и зубами! Сука! – да, Ольга ещё и медсестра наполовину, поэтому уколы у нее действительно больные, от них остаются синяки. Наверное, поэтому она здесь: в нормальное отделение такие медсестры не нужны просто.

Руки Ольки обе красные от воды, на правой – следы зубов, никогда бы не подумала, что протезы оставляют такие глубокие следы. Не зря она теперь зовется Акулой.

– А у моего соседа змея сбежала и теперь по чьей-то квартире ползает, – говорю это, чтобы отвлечь напарницу от Акулы, иначе она ее долго будет склонять по всем падежам, а это утомляет, психов хватает и так.

– Ну, зашибись! МЧС вызвали? – она забывает обо всем, что с ней только что случилась, её черные глаза отражают настоящее беспокойство.

– Змея не ядовитая, просили как раз никого не вызывать, чтобы не делать из этого большую проблему, – возвращаясь к своему ведру, продолжаю рассказывать.

– Всякую херню дома держат, – выпуская дым, отвечает она.

– Иван Иванович советует держать дома зверей, чтобы не сходить с ума от одиночества, – вспоминая рекомендации нашего главного врача, продолжаю разговор.

– По-моему, тот, кто заводит дома змею, – уже сумасшедший, его пора определить к нам. – Олька окончательно забывает об Акуле, она уже смеется.

– Да, я подумала так же, – выключаю воду и, больше ничего не говоря, отправляюсь работать.

Интересно, что там с Акулой? Нужно будет зайти к ней после и проведать.

Глава третья

– …Ты не мог бы меня забрать из моего дурдома? – говорю шепотом, потому что голос пропал от пережитого несколько минут назад ужаса.

– Ну, окей. А куда дальше? – Димка на том конце беспроводной мобильной связи явно не торопится меня забирать. Наверняка он лениво протянулся, сидя за своим компьютером, сделал глоток остывшего чёрного чая и думает о том, как ему не хочется выходить из квартиры, идти к гаражу и ехать к дурке.

– Хоть куда! Ты меня в караоке сводить хотел? Лови момент! Приезжай быстрее! – не дожидаясь его ответа, отправляю трубку в карман халата. Мне нужно отдышаться, я так убегала от этого деда в огромных очках… Учителя физкультуры, которые вечно были мной недовольны, сейчас бы аплодировали стоя, я ведь ещё и через забор перемахнула. Господи, что же это получается-то? Дед Вася не токарь никакой, правду рассказывал и про КГБ, и про Ельцина, прости Господи, Бориса Николаевича?

А как хорошо начинался день: я спокойно, не опаздывая, подходила к своей любимой работе, увидела странного толстого деда в огромных тёмных очках с рогожей оправой, и всё, на этом всё хорошее этого дня закончилось. Он встал у меня на пути, поздоровался, а я, потеряв дар речи от полного несоответствия его внешности и речи, тупо смотрела на него, совершенно ничего не понимая.

– Я не буду ходить вокруг да около, – несмотря на это обещание, он мялся, но мялся наигранно и наигранно то опускал глаза, то оглядывался, то снова смотрел на меня, после чего приблизился вплотную, схватил меня за ворот пуховика и над ухом прозвучал его вопрос: – Василий Николаевич, дедушка такой, лы-ы-ысенький, худенький, здесь лежит? – пока он кивал головой в сторону психушки, моё сердце успело остановиться, а дыхание пропасть.

Не знаю, что сработало – инстинкт самосохранения или страх, но вцепившись в его руку, я зачем-то очень быстро натянула его вязаную шапку ему же на глаза и толкнула со всей силы. Вот уж не знала, что сил моих хватит уронить его, а после этого ещё и побежать, забыть о том, где находится вход, и, подняв колючую проволоку, которая меня нехило покалечила, перепрыгнуть через забор. Господи, что же это было?!

Нет, никому и ничего я не сказала. Пока Акула тихо-мирно рисовала очередной цветок, я лишь, стараясь быть незаметной, выглядывала в окно и видела, как этот дед бомжацкого вида крутился около нашей психушки, либо переходил через дорогу, к остановке, и делал вид, что ждёт автобус.

И почему-то я подумала, что он больше ко мне не пристанет, а потому, спокойно собралась домой и вышла из двора больницы. Бомжа этого нигде не было видно, успокоившись, я даже вздохнула, ещё раз огляделась вокруг, и в тот момент, когда уже собралась устремить свой взгляд вперёд, – он появился передо мной. Воображение предательски воспроизвело где-то в мозгу музыку из фильма ужаса. Он довольно улыбался, выдыхая мне в лицо, я отступала назад, прижимая свою сумку к груди. На улице, как всегда, ни души, даже кричать бесполезно, хоть и от стен психушки я была не далеко, никто бы мне не помог.

– Вася, ма-а-аленький такой старичок, – бомж напоминал маньяка, ему не хватало только ножа в руке, он явно чувствовал мой страх, а потому был уверен, что сейчас я сопротивляться не стану.