Тура, или Я, Сонька, Алик и остальные

5.4. Самоубийцам

Пейзаж в одном затянувшемся сне мог притвориться любым фиолетовым лугом, поросшим фиалкой, ромашкой, люцерной. И в этих свеченьях разросшихся трав творились пиров веселенья мурашек, пингвинов и птичек. А дождь волглоокий косицами северных струй нас щекотал, и все поцелуи твои не утоляли желанья. И знала я сразу, что действие это к разлуке…

Сейчас смешно об этом говорить, но когда я открыла глаза, то всеми фибрами души ощутила, что сон в руку. Поэтому я надела на голову мешок и прыгнула в прорубь. После того как меня вытащили, я долго не могла понять, зачем я совершила столь глупый поступок, так как мне вдруг стало почти ясно:

– Настоящее лучше Прошлого;

– Есть не Любовь, а множество любовей;

– От будущего ничего ожидать не стоит;

– Нельзя долго скорбеть, когда кто-то уходит или что-то проходит;

– Явь – все, сон – ничто.

Глупость же моя произошла из-за излишней торопливости. Я надела на голову не мешок, а наволочку (мешка под рукой не оказалось) и прыгнула в прорубь не вниз головой, а вниз ногами (было холодно и очень страшно). При ударе о воду наволочка слезла с головы и надулась, как воздушный шар. Мои руки инстинктивно вцепились в наволочку (видно, я была все-таки здорово не в себе), из-за чего я не тонула, а плавала в проруби, пока меня не вытащили. Свою ошибку я уже вряд ли смогу исправить, так как давно живу с семьей в Калифорнии. Здесь нет проруби, здесь круглый год одно только лето.

6. Адаптация случайностей

Если в каком-нибудь месте найдешь, то в этом же месте и потеряешь. А если найдешь и не потеряешь, то в другом месте потеряешь и обязательно не найдешь.

7. О дикой радости и глубокой печали

(Из дневника моей подруги Соньки, отрывки из которого она зачитывает мне в редкие минуты душевного расположения)

В дикой радости есть что-то варварское, даже сатанинское. Особенно если она возникает непонятно откуда. Как будто бы крупная сильная рыба ударит хвостом по сомнительному узору моих внутренностей, задев чакру манипуру, и я уже не я, а нечто совсем другое. Приходится скрывать превращение от окружающих, сидеть тихо и смирно, притворяясь все той же, им хорошо знакомой. А на деле хочется взять острый нож или финку и тыкать в деревянный стол в сладостном восторге или подойти к двери своего туалета и вырезать на ней нецензурное слово. В эти минуты я обращаюсь к дьяволу, прошу его вынести меня на то место, где тысячи голых тел мучают себя любовными судорогами. Откуда это у меня? Я не такая, ведь я верю в Бога и часто обращаюсь к нему, когда испытываю глубокую печаль. Прошу у Бога живительной водички. И не было еще ни одного случая, чтобы он отказал. Бог приоткрывает небо и наливает мне в широкую чашку водички легкого цвета из большой бутылки. Он может быть разным, но совсем не похож на того, которого изображают на иконах. Чаще всего Бог небольшого роста, толстенький и лысый, только на висках и по периферии затылка растут седые курчавые волосы. Его водичка всегда спасает меня, дает веру. Но самое интересное не это. Мне кажется, что он знает, к кому я обращаюсь в минуты дикой радости. Более того, мне кажется, что Бог с ним общается. Но не напрямую, а опосредованно через меня или даже все человечество, магически меняя глубокую печаль на дикую радость и наоборот.

8. О поэзии

Когда я читаю «Сестру мою – жизнь», мне чудится, что летаю. Над землей и собой. Становлюсь неким существом с множеством прозрачных крыл. Но то и не крылья, а тихие лепестки жизни. Так и летаешь от одной складки времени к другой. Это похоже на новые пробуждения, на переходы от энной фазы бытия к эн плюс первой. Отсюда и наслаждение чтением, появление проговариваний, течение мыслей вслух. Что это за странный процесс? И его нельзя оставить без объяснения. Мне кажется, мы помним лучше всего то, что поэтично. И наоборот, – то, что поэтично, мы и вспоминаем, даже если оно и не происходило. Непонятно? Тогда – вот эта история, рассказанная одним моим знакомым.

«Некая Е. была красивой и взбалмошной. Скорее взбалмошной, чем красивой. Но от других женщин ее отличала удивительная притягательность. Все летели на ее огонь. Некоторые обжигались и, возможно, погибали, другие, вовремя спохватившись, делали крутой вираж, но рано или поздно возвращались к ней вновь. Она была вихрем и жила в вихре встреч и разлук. И вот эта Е. неожиданно погибла при странных обстоятельствах. Она выпила ночью большую дозу снотворного, однако, не столь большую, чтобы умереть. И, тем не менее, заснула и не проснулась. Ее родные узнали обо всем только утром. Мучились, стараясь ее спасти, но все усилия были тщетны. Случайность ли это, или Е. все точно рассчитала, никто не знал. К тому же на журнальном столике рядом с ее постелью нашли записку (которая не проливала свет, а наоборот – запутывала дело) следующего содержания: “Я жду Тебя. Ты, с которым я была дружна в школьные и студенческие годы… и потом. Мне казалось, ты любил меня. Помнишь тот вечер? Ты принес розы, мы пили шампанское, но самого необходимого для нас обоих так и не случилось. Я всегда вспоминала тебя и сейчас…” На этом записка заканчивалась. Что “сейчас”? То ли Е. в тот момент хотела открыть какую-то тайну? Или же приняла важное для себя решение? А может быть, записка не имела отношения к ее смерти. Она сочинила ее просто так, дурачась или играя сама с собой.

Тот, кому была адресована записка, очень жалел Е. С ней связано его прошлое, молодая и легкая жизнь. Когда же он услышал о записке, то и бровью не повел – не помнил он никакого вечера. Да, было шампанское и сухое вино рекой в шумных компаниях, но ничего такого. Его же товарищ, тоже одноклассник Е., тайно влюбленный в нее, ходивший за ней по пятам, узнав о записке, затосковал по Е. еще сильнее. Дело в том, что он вспомнил тот вечер, который был, но не с ним, вспомнил розы, шампанское, магнетизм полумрака ее комнаты. Вспомнил и изменился. Стал кротким, замкнутым, а потом и вовсе исчез. Пошел в лес и не вернулся. Пропал без вести. Его долго искали, но не нашли.

Тот же, к кому обращалась Е., счел эти случаи тайным напутственным знаком. Только чего? Думал он и решил, что ему следует быть осторожным: все и всегда его обманывают. Даже эти двое. “Надо же, – сверлило его, – хитрецы… я и не догадывался: она же никогда не относилась к нему серьезно…” И то ли сильно позавидовал, то ли обиделся, но вскоре забыл о Е.

Прошло несколько лет, и он утонул. Отправился в поход на байдарках, что-то не заладилось, его байдарка перевернулась, он захлебнулся, оказавшись в холодной воде, вода попала в легкие, он потерял сознание. И тут он увидел Е. Она шла к нему и говорила: “Ты вспомнил… я так ждала…”

Он в испуге вытаращил глаза и попятился назад.

Пробыл он в воде всего несколько минут. Быстрое течение реки на излучине вынесло тело на отмель. Его нашли, откачали. Он долго лежал в больнице. Там он и вспомнил тот вечер. Вспомнил розы, которые нес Е. в сильном волнении, свое предвкушение, магнетическое движение всех мелких предметов в ее комнате, обоюдное желание и ее откровенный намек. Но он смутился, не решился. Почему? Испугался взбалмошности Е.? Или решил, что это еще один гениальный ход ее всегдашней игры? А может быть, из-за какого-то внутреннего противоречия, желания делать себе все во вред? Другими словами, он так подправил ситуацию, что вечер безобразно окончился волной ее жгучей обиды. Естественно, что ни о какой дальнейшей дружбе не могло быть и речи. Когда они случайно встречались у общих знакомых, Е. кривлялась, выставляя его в искаженном свете. Он стал избегать ее, перестал ей позванивать даже в праздники. Любил ли он ее? Пожалуй, нет. Но иногда – отчего? – он возгорался, стремился к ней, мечтал ее видеть, хотя бы только увидеть…

Вышел он из больницы и как с рельсов сошел. Померещилось ему, что он должен умереть, и что весь его организм то ли в ранах, то ли в наростах. И стал он бегать по врачам, просвечиваться снизу доверху и сверху донизу. Но врачи неизменно говорили: “Вы абсолютно здоровы”. – “А вот здесь что-то режет, доктор”. Доктор пальпировал, исследовал и изрекал: “Ну, как бык”… И он понемногу успокоился. Только когда сердце кололо, или ломил затылок к перемене погоды, он вспоминал Е., разговаривал с ней: “Не жди, я не приду. Ты мстишь мне за тот вечер, но… но… ведь тогда не было… поэзии”».

Вот такая история. Сложная штука поэзия. Для одних она есть, для других ее нет, а для третьих она есть, даже когда у них ничего нет. Мне кажется, я чувствую ее ежедневно, иногда чаще – ежечасно, но… видите ли, я, например, с подозрением отношусь к Ф. Сологубу, который однажды, всего за один день, написал более 60-ти стихотворений.

9. Надо быть не проще

а просто быть в роще (желательно поздней весной и в полном одиночестве), и тогда обязательно к Вам кто-нибудь потянется.

10. О лягушках

Когда синь неба, проникшая в мои поры и достигшая области почек, печени и солнечного сплетения, после того, как мы втроем (я и две мои закадычные подружки), расстелив одеяла на пляже и выкупавшись, выпили по стакану каберне, разредилась до прозрачного эфира, и в ней заиграли фиолетовые молнийки и змейки, толкавшие мое тело хаотично то вверх, то влево и вправо, кто-то тихо и отдаленно вздохнул и прошептал:

«Как лепетно, Господи, красота-то какая! Как все преображается от дела рук Твоих, и исчезают обиды и огорчения. Разве это не Ты выстроил в равномерный ряд четыре белоснежные яхты и упруго раздул их паруса? А может быть, это не яхты, а крупные чайки, которые то припадают к водной глади, то отстраняются от нее в поисках добычи? Сколько малых и больших предчувствий даешь Ты ощутить в одно единственное мгновение и задуматься над ними то ли в порыве сладкого испуга, то ли горького наслаждения…»

Я созерцала мир как бы сверху, пораженно осознавая, что вижу всю картину пейзажа одновременно в целом и в частностях, ничто не удивляло меня, а лишь радовало, но только… да вот это… на одеялах, расстеленных у берега, я увидела трех лягушек, можно было бы подумать, что это люди сидят на коленях и опираются руками в землю, но нет… это точно были три лягушки… одна зеленая лягушка, плотненькая и складненькая, другая – синяя, а рядом с ними – желтая лягушечка.

У зеленой лягушки светлые волосы, заплетенные в косы, были сложены короной на голове, голубые выпуклые глаза сливались с эфиром, иногда она потирала одной лапкой о другую и чуть ли не подпрыгивала от бешеной радости. Синяя лягушка, вытянутая, как стручок гороха, с растрепавшимися по плечам и слипшимися в сосульки длинными черными волосами, смотрела вокруг, сначала расширяя глаза, а потом сощуривая их, как будто бы наблюдала не жизнь, а слепки с жизни, которые она подносила к глазам, а потом отдаляла, оставаясь довольной или, на худой конец, равнодушной. Желтая лягушка казалась мне до боли знакомой – кто это? кто это? – но я так и не смогла ответить на вопрос, лихорадочно перебирая в памяти всех своих приятельниц и приятелей…

«Скажи что-нибудь умное, скажи!..» – приставала зеленая лягушка к синей. Желтая лягушка смотрела попеременно на них обеих, и нервно вверх-вниз ходили ее животик и зобик. Синяя лягушка медлила, рассматривая прыгающих в воду и резвящихся купальщиков и купальщиц. Но вот она напряглась, потом усмехнулась и начала: «Есть два точно рифмующихся слова… в них скрыта не только жизненно важная тайна, но и ее разгадка…» – она опять затихла, уйдя как бы в себя. «Какие, какие?!» – уже не в силах сдержаться восклицала зеленая лягушка. «В них есть сокровенный смысл, намек на…» – синяя лягушка медлила и растягивала паузу. «Да говори же… какие?!» – зеленая лягушка не могла усидеть на месте и, опершись руками о землю, выставила высоко свой плотный зад и подпрыгнула. «Гениальное и…» – продолжала медленно синяя лягушка. «И… и…» – нараспев повторила зеленая. «…и… генитальное», – наконец закончила свою мысль синяя. Зеленая лягушка бешено расхохоталась и запрыгала в экстазе. Желтая лягушечка вздрогнула и задумалась – шутит или нет синяя лягушка? А если нет, то есть ли смысл в ее словах или они – откровенная глупость? Так она и осталась сидеть вне времени и в сомнении, и ее животик и зобик пульсировали неровно и нервно, более неровно и нервно, чем полагается пульсировать животикам и зобикам у почти образованных и уверенных в себе лягушек…

11. Как ягненок сатаной стал

(из тетради литературных опытов Алика)

Ягненок в лесу заблудился. Девушка Черная Ночь пожалела ягненка, вывела к тропке, да прилепилась навечно к нему.

Той же ночью просто девушка по той же тропинке гуляла и случайно чулок из капрона вдруг порвала. Осердясь, резко сняла свой чулок и на что-то (курчавое, теплое, черненькое) надела его. А «что-то» – ягненок тот был, точнее его голова.

Ягненок совсем обезумел, поднялся на задние ноги, передние на крепкий дубок возложил и стал дожидаться конца.

Забрезжил рассвет. Смелый охотник шагал по той же тропинке. Увидев ягненка, – «Ах, сатана!» – в страхе домой убежал.

12. Просто нужно пойти и поглядеть

Однажды (не помню когда, но точно знаю – давно) мне сказали, что люди есть, голова у которых вращается. А точнее поворачивается на 180 градусов, и они могут смотреть на всех со спины.

И я решила поглядеть на этих людей, и такие люди нашлись в самом деле. Но были они совершенно измучены исполненьем трюка за трюком, и их волшебство не дошло до меня, не вызвало ответного чувства.

13. Из заметок путешественника

Зимовщикам на Аляске снег так часто забивается в рот, что выть хочется. Но выть никак нельзя. Можно вызвать резонансный вой Духов, и, следовательно, свистопляску метели или пурги, и, как результат, – еще более меткое и безысходное попадание снега в рот.

14. Догонялка

За тремя зайцами погонишься, а ни один и не нужен.

15. О рыбах

В.Ж.

Вобла – вкусная рыбка. У акулы острые зубки. У корифены злобные глазки. У ската живот, как салазки.

Мы брали их под Варшавой. Мы били их под Каховкой. Мы ели их в кубрике с солью.

…Акула, прильнувшая к палубе, была полнолунной и сонной, нагой, в разноцветных разводах, таинственной лодкой подводной.

И мне захотелось с нею обняться.

Она была гладкой и твердой и пахла жасмином и йодом, ромашкой, сиренью и медом, потом она пахла весною, потом уже пахла сосною и шишкой еловой, потом – уже нашей столовой, подсолнечным маслом и смальцем, потом уже тем африканцем, что дал мне монету в двадцать копеек, когда мне было лет десять.

Это случилось в нашем же доме, в мебельной комиссионке. Там часто бывали Бернес, Лепешинская Ольга, Толубко – генерал-полковник и другие известные и неизвестные люди. Я тоже любила там же бывать, поглаживать кресла, пощипывать стулья и бацать на клавикордах, оживляя бесценную рухлядь. Мои Собачий вальс и Огинского полонез имели неизменный успех. В тот знаменательный день я так наяривала, что мне намекнули – уйди, мол, мешаешь, кто ты такая? Я хлопнула крышкой и огляделась нахально. Тут-то африканец и сунул мне в руку монетку. Вот чудак. Да у меня таких денег в розовой кошке было штук триста! Но я улыбнулась и сказала «спасибо». Однако монета обжигала ладонь. Я решила ее рассмотреть и забежала за дом. Монета оказалась обычной. Но что-то… А вдруг?! Заразная! Я бросила монету в подтаявший снег. (Солнце светило вовсю. Приближалась весна.) Монета сверкнула, как глаз африканца, и я пожалела ее. Подняла, отряхнула… Но… Вдруг?! Заразная! Опять бросила в снег. Потом подняла. А вдруг? – Заразная! – Бросила. – Подняла. – А вдруг?! – Бросила. – Подняла. – А вдруг? – Бросила. (Солнце заволокли тучи. Стало серо и вдохновенно.) – Опять подняла. Взяла двумя пальцами за ободок и отнесла в Дом Игрушек. Добавила еще сорок копеек и купила божью коровку. Красную, пухлую, на черных колесиках… Как я тащила ее на шнурке через мост, по-моему, Крымский – одно загляденье! Она двигалась, словно живая. Я назвала ее Феней. «Феня, идем», – говорила все время я, и Феня шла и шла, перебирая колесиками мокрый асфальт. На середине моста мы остановились. (Потемнело. Началась пурга. Зима не хотела сдаваться – боролась с весною.) Мне показалось, что я внутри моря стою. А рядом со мною – не божья коровка, а рыбка, не божья, а рыбка, не божья, а рыбка, рыбка золотая!

16. Когда все так и прет

Смотрю, бывало, в разгаре лета и дня из окна своей двухэтажной дачки и буквально не могу усидеть на месте, хотя тело так и ломит от трудов праведных, – в цветнике розы, анемоны, мальва, бархатцы, астры горят волшебным светом, а в огороде-то все так и прет! Капуста жиреет и надувается. Укроп уже мне по пояс вырос, цвета густого темно-зеленого. У тыквы листва буйная, так что закопаешься – никто и не сыщет. А огурцы-то, огурцы! Нет слов. И плазма солнца, проникающая во все живое, заставляет меня ходить по комнате в бешеном ритме и говорить, размахивая руками:

– А если бы у меня участок был не в шесть соток, а в двадцать шесть, да дом бы побольше, да еще батраков-крепких-мужиков единицы три, все бы еще не так горело и перло… А помнишь, как ты комплексовала, что у тебя ляжки толстые?

А помнишь, А. приходил как бы к тебе, а на самом деле к твоей подружке Б.? И, разгадав его маневр, ты комплексовала?

А помнишь, Сережа С. прошел по бревну над выгребной ямой, а ты не смогла и комплексовала? А он прошел второй раз, третий, четвертый, а ты не могла, плакала и комплексовала?

А помнишь, директриса твоей школы поймала тебя в коридоре и сказала: «Какие-то глаза у тебя зеленые, сумасшедшие, смотри, мол, у меня», – и ты, чего-то испугавшись, комплексовала?

А помнишь, Е. отметил, что странная у тебя походка? Чудная. Верхняя часть туловища передвигается как бы чуть быстрее, чем нижняя? И даже разницу скоростей оценил в 0,2 сантиметра в час. И ты комплексовала, поверив Е.

А помнишь, на спиритическом сеансе у В-ских тебя осенило, и ты поняла – в животе у тебя вращается жемчужное ожерелье и постукивает трук-трук, как бы вещая о чем-то ласковом и таинственном, а тебе интеллигентно намекнули, что так не поступают в приличном обществе-то. И ты потом три дня комплексовала…

А помнишь, профессор Ж. спросил, почему это у тебя тензоры ковариантные? И ты, не зная, что ответить, закомплексовала – и вправду, почему?

А помнишь… ты, Вика и Алеша резвились в пруду? Вы влюблены в Алешу обе были, а он симпатизировал обеим. Так вот, тогда… когда ты с Викою ныряла, хохоча, Алеша вас притапливал, играясь. С какого-то момента – почему? – твою макушку он давил все резче и сильнее (а Викину макушку не давил), и там под толщей вод, под бульканье свое, ты так комплексовала – не-на-висть это или же лю-бовь?..

А помнишь? Помнишь?! ПОМНИШЬ?! … А вот теперь ты тоже с шашкой наголо!

17. Шурочка-автомобиль

От суеты и усталости Шурочка вывалила глаза из орбит и рухнула на спину.

Сохранив огромный импульс готовности к любому делу, клетки Шурочкиного тела превратились в микроскопические шестеренки, которые завращались: каждая – со своей скоростью и в своей плоскости. Шурочка подумала, что она умерла, а она вдруг поехала вперед боком по полу, как большой сломанный заводной автомобиль. Шурочка покатилась по направлению к семейному сложенному дивану. «Ну вот, – решила она, – теперь-то остановлюсь навсегда». Но не тут-то было. Безумные мощные шестеренки заставили Шурочку въехать под диван. Диван приподнялся, Шурочка сплющилась, диван опустился и укрепился на Шурочке устойчиво. Потом шестеренки, резко разогнав Шурочку, ловко сбили этажерку, которая упала на диван, а точнее – на Шурочку. Немного подумав, они хитроумным маневром навалили на нее еще полку с вещами и фисгармонью. Самопальная пирамида Хеопса, выбив входную дверь, медленно выехала на лестничную площадку.

В это время из лифта вышел благоверный Шурочки и как всегда – руки в брюки.

– Это ты, Шурец?! – крикнул он пирамиде.

– Не называй меня так, – прошелестела Шурочка.

– Шурец, и я с тобой, – благоверный прыгнул на самый верх пирамиды, сунул два пальца в рот и по-молодецки свистнул.

Шестеренки подскочили и завращались с утроенной силой. Они мигом преодолели четыре лестничных пролета и, проломив двери подъезда, выкатились на улицу. Некоторое время шестеренки раздумывали, что бы еще на Шурочку навалить, но одумались и покатили пирамиду по главной магистрали… Так они и едут. Долго-долго. Всю жизнь.

18. Случай в Голубой бухте

– Ну вот, – сказал Семен Иоаныч и положил на круглый стол перед нашими носами прибор для измерения пульсаций температуры в верхнем слое океана, – сейчас разберем и рассмотрим датчик.

Семен Иоаныч был не только начальником нашей студенческой практики, но и заметным ученым-океанологом.

– Ага, – сказал Сухов и, взяв отвертку, стукнул по прибору. Тотчас от прибора отлетела гайка и ударила меня по лбу.

– Нехорошо так с дамами, Сухов, – заметил Семен Иоаныч.

– С женщинами, – поправил Сухов.

– Она не женщина! – закричал Витек, мой ухажер.

– А кто же? – заволновалась я.

– Барышня, – рявкнул Витек и ударил Сухова кулаком в нос.

– Ну, какая я барышня, – смутилась я. – Я просто океанолог, – последнее слово произнеслось отчетливо, но со всею скромностию.

– Она еще и дура, – неожиданно для себя и других проговорился Семен Иоаныч, но, спохватившись, добавил:

– Все мы… океанологи.

Однако было уже поздно. Солнце, выскочившее из-за горизонта, осветило желто-оранжевым брюшком Голубую бухту, Черное море, еще подрагивающее в полусне. Мы осознали, что пребываем в плену магнолий, и каждая секунда, проведенная вне пляжа и плесканий в прозрачной воде, может доказать лишь безнадегу нашей будущей жизни.

19. Особая статья

Я редко бываю агрессивной, но тут меня заело. Больше всего на свете мне захотелось разломать новую мишень, которая сразу же показалась странной: какая-то пухлая, чтобы нормально исполнять необходимые функции – быть просто мишенью.

Тренер всегда отдавал мне предпочтение. Он считал, что я – звезда. В нашей подростковой смешанной команде, среди девушек мне не было равных по силе, зоркости и технике обращения с луком. А с этой мишенью ничего не получалось. Все мои стрелы летели мимо нее. В конце концов, я заподозрила в ней магнит, точнее – антимагнит. Ну да, – перед ответственными соревнованиями кто-то из будущих соперниц спрятал в необычную мишень магнит, который отклонял мои стрелы.

Специально задержавшись на площадке и дождавшись момента, когда вокруг никого не было, я подошла к мишени и вскрыла ее. Внутри ничего не оказалось, кроме прессованной массы из пропитанных маслянистой влагой мелких хлопьев и свитых стеблей соломы. «Мои соперницы, – подумала я, – хитрее, чем я предполагала. Наверняка они вынимают магнит вечером, а утром опять его вставляют».

На следующий день, когда все вышли на тренировку, на том месте, где я оставила изуродованную мишень, стояла новая, но в точности такая же, как и прежняя. И на тебе – мои стрелы опять летели мимо. Просто феномен какой-то! Я расстроилась и высказала тренеру свои подозрения при всех. Он только головой покачал, потом что-то записал в свой блокнот и посетовал, что мое состояние и форма не из лучших, и уже жестче добавил, что мне необходим отдых. С тренером не поспоришь, и я начала собираться домой.

– Ты напрасно так волновалась, – ко мне подошел Альберт, высокий белобрысый парень, которому прочили большие успехи и который совсем недавно появился в нашей команде. Он мне сразу не понравился. И потом это его имя с ударением на первом слоге. Он всегда исправлял нас, когда мы самовольно переносили ударение с первого слога на второй. Поправлял нас с подчеркнутой вежливостью и даже надменностью.

– Все дело в нейронах. С тобой что-то произошло.

– В каких нейронах? – признаться, меня удивили слова Альберта.

– Головного мозга, – ответил Альберт.

– Да брось ты. Вы думаете, что я сошла с ума?

– Нет, но ты слишком мнительна. Не было никакого магнита. Просто мы всегда видим не мишень, а мираж мишени.

– А ты что видишь? – Альберт начал меня раздражать.

– И я вижу мираж.

– А как же ты попадаешь в цель?

– Этому нельзя научить. Это особая статья.

– Особая статья в том, что я вижу цель, но попадаю в мираж, а ты видишь мираж, но почему-то попадаешь в цель.

Альберт молчал.

– Вот что… – по какому-то наитию решила я, – давай-ка твою стрелу.

Альберт не успел увернуться, я вытащила из его колчана стрелу, потом подошла к мишени на нужное расстояние и натянула тетиву. Стрела попала точно в центр мишени. Я была ошеломлена.