Ангел поневоле

– Алиночка, детка, здравствуй, родная! Ой, сейчас я выйду, – засуетилась она, выходя наружу и прикрывая за собой калитку. – Ты прости, пригласить тебя не могу.

– Здравствуйте, тётя Тамара. А почему Вы здесь? Где мой дом?

– Я сейчас всё объясню, миленькая. Этот дом начальник птицефабрики нашей построил, Ефимов. И переехал сюда с семьёй из города. Год назад. Ты ж не приезжала… А я у них садовником устроилась подрабатывать, понимаешь?

– Чё-то не поняла, – еле выдавила Алина, – а мой дом снесли что ли?

– Ну что ты, нет! Пожар здесь был большой. Почти три года назад, как мать твоя съехала. Четыре дома дотла сгорели. Вот и отстроили новые. А на этом участке Ефимов построился.

– Да как же так? Я же тут прописана! Была…

– Ну не знаю, не знаю… Ты больше четырёх лет не появлялась. Ты же замужем, живёшь в городе с семьёй, работаешь. Да и адреса твоего мать не оставила. Кстати, так ждала тебя Елена, думала попрощаться приедешь с ней перед её отъездом.

– Тёть Тамар! Нужна я ей сто лет! Она только о своей Америке и думала, когда мужа заграничного нашла. Как ещё умудрилась, в нашем захолустье.

– Не в Америку, а в Австралию мамка твоя укатила. А мужик хороший ей попался, хоть и по-русски не бельмеса. Он фермер, в Россию с делегацией по обмену опытом прилетал. Здесь на птицефабрике и встретил нашу Ленку-красавицу! Ты бы видела, как глаза у него блестели, когда свадьбу их играли, на мать твою, как на богиню смотрел.

– Меня больше интересует, как мне быть теперь?

– Ты о чём, Алин? На кой чёрт тебе сдалась развалюха твоя старая. Кстати, можешь у меня остановиться, сейчас ключи дам. Помнишь, где я живу? Ты расскажи хоть, как семейная жизнь?

Алина буркнула, что семейная жизнь у неё нормальная, как у всех. Взяла ключи и отправилась домой к тёте Тамаре отдыхать с дороги. Завтра она уедет отсюда. Нет у неё и здесь дома теперь. И мать её за тридевять земель, за океаном.

Вечер у Тамары был проведён в тёплой дружественной обстановке. По мнению Тамары. Она донимала бедную девушку вопросами о муже, о её городской квартире, о работе учителем и тому подобном. Алина нехотя отвечала, врала как могла. Наутро, нагруженная корзиной с печёными пирожками и банкой деревенской сметаны в довесок к итак нелёгкой сумке, она уехала обратно в город. К двум часам дня она уже стояла перед кабинетом директора своей школы, который, несмотря на первое сентября и только что отгремевшую линейку для второй смены, всё же нашёл время для разговора с Алиной. Девушка рассказала своему бывшему начальнику, которому всегда импонировала, заранее придуманную историю о том, что к ним переехали жить старенькие бабушка с дедом её мужа, и теперь им мало места вшестером в двухкомнатной квартире. И попросила узнать, не найдётся ли им комнатка в студенческом общежитии педагогического института хоть на время. Директор сказал, что он не решает такие вопросы, но обещал задействовать свои связи и что-нибудь придумать для хороших людей. Ночь Алина впервые провела на улице, укрывшись от посторонних глаз в парке на детской площадке в маленьком деревянном домике. Утром, немного "помятая" после такой ночёвки, снова пришла к директору за ответом. Оказалось, в общежитии нет свободных мест. Вот если бы для одного человека, то ещё ладно. А для двоих – нет. Сказал, придти через месяц, возможно, ситуация поменяется, а он будет иметь её в виду. Спросил, где она теперь работает. Алине ничего не оставалось, как выдумать очередную ложь о том, что у неё нашли серьёзное заболевание, и она несколько месяцев будет лечиться, прежде, чем сможет приступить к работе.

В общем, теперь Алине надо было продержаться месяц, и потом снова идти к директору школы в надежде, что ситуация изменится. Начались трудные времена для девушки. Пока было тепло ночевала на скамейке в парке. Алина панически боялась двух вещей: что её увидит кто-то из бывших учеников или их родителей и что она может попасться в лапы какого-нибудь сутенёра и стать проституткой. Да, это было по-настоящему страшно. Она видела уличных девушек "по вызову" несколько раз, и обходила стороной. Вернее даже оббегала. И боялась она не напрасно: Алина ведь была очень хорошенькой: среднего роста, стройная, с упругой пышной грудью, густыми каштановыми волосами до плеч и большими зелёными глазами, которыми "заколдовала" когда-то своего Володю, как он сам сказал. Чтоб избежать подобной участи, девушка на последние деньги купила в магазине парик и носила его вместо шапки, сдвинув на лоб так, чтобы пряди прикрывали глаза и щёки. Ещё она напялила на себя сразу трое брюк, два платья, три свитера и осенний плащ. Во всём этом одеянии она ходила медленно и сгорбившись, изображая старуху. И на всякий случай отправилась бомжевать в другой район города. Так она была в безопасности.

В октябре стали лить дожди, и Алина впервые спустилась в подвал. Тут её, слава богу, встретили нормально такие же, как она бездомные. Такие же оборванные, голодные, да ещё и пьяные люди без определённого возраста. Чтоб сделаться для них своей, и чтоб не прогнали, Алина садилась с ними за распитие спиртного и делала вид, что пьёт. Пить эти непонятно откуда взявшиеся напитки она, конечно же, не могла, поэтому незаметно выливала под стол на земляной пол. Этим людям Алине пришлось отдать часть своих вещей, в том числе шубу из искусственного меха, подаренную к свадьбе. Теперь на ней спала какая-то баба, видимо, главная в подвале. А днём она же в этой шубе ходила по помойкам. Слёз у Алины уже не было, и через месяц к директору школы она не пошла. Потому что вид был у неё – ещё тот: немытая, нечёсаная, грязная… Да и надежд она особо не питала уже.

Слоняясь по улицам уже более двух месяцев в поисках пропитания, Алина не знала, чем занять свой мозг. Даже стихи начала сочинять о своей несчастливой доле. Однажды она сидела в тёплом здании вокзала в зале ожидания (в очередное дежурство доброго милиционера, который не выгонял бездомных в холода) и не спускала глаз со столика закусочной, за которым трапезничала семья из трёх человек. Буквально из ниоткуда родился такой стих:

Растаяли как дым мечты о браке,

О крепкой и большой семье счастливой.

И вот, бреду одна в осеннем мраке,

Роняя слёзы горечи тоскливо.

Тебя стараясь окружить заботой,

Себя я потеряла незаметно.

Оставила друзей, дела, работу

Чтоб быть твоей всецело, беззаветно!

Но преданность моя щенячья вскоре

Тебе наскучила. Ты охладел и предал.

Пусть не было измен, но были ссоры.

На встречу мне ни шага ты не сделал.

Молчал, когда свекровь меня терзала

Упрёками беспочвенными нудно,

В упор не замечал, как я рыдала

В подушку от обиды беспробудно.

Была женой. Стать мамой собиралась.

И море планов строила когда-то…

Мы развелись. Лишь боль потерь осталась.

Скажи, мой бывший, в чём я виновата?!

Вопрос в прохладном воздухе повиснет,

И усмехнётся надо мной ноябрь-старец.

Страдая жить не вижу больше смысла,

Окончен бал, последний белый танец.

Глава третья

В середине ноября 1981-го начались метели. Алина выходила из подвала один раз в день чтоб найти еду и выпивку (что вменялось ей в обязанность). В переходе метро Алина стояла на морозе около двух часов с протянутой рукой. Денег давали мало, но чтоб не умереть с голоду – хватало. Алина сильно исхудала и постоянно кашляла. Вещи, которые были на ней, частично продырявились и почернели от грязи. Волосы она не мыла месяц, и голова жутко чесалась. Вчера она даже с горя и от отчаяния впервые хлебнула спирту из общей алюминиевой чашки со своими теперь уже друзьями подвальными. Сегодня, стоя в переходе и низко опустив голову в парике, прося милостыню, девушка обратила внимание на свои пальцы: они были отёчными и красными, покрытые цыпками. Ногти были все обломаны, слоились. Они стали сине-чёрными не то от въевшейся грязи, не то от грибка. Пальцы не шевелились, задеревенели от мороза. Уходя с перехода к вечеру, Алина случайно заглянула в витрину магазина и увидела в отражении своё лицо: оно было реально старушечье. Морщинистое, одутловатое, землистого цвета. И тут её повело… Голова закружилась, в глазах всё завертелось, и сознание покинуло её измученное тело. Но не навсегда.

Вернулось оно поздним вечером, когда чьи-то руки в резиновых перчатках хлопали её по щекам. Она ощутила, что лежит на кровати под одеялом. Первым делом в нос ударил ядовитый запах, исходивший от её мокрых волос. "Надо же, волосы кто-то помыл. Какой-то гадостью", – первое, что подумала Алина. Открыв глаза, она увидела склонившиеся над собой лица. Это были врач, медсестра и санитарка. Точно. Она в больнице. В коридоре лежит, на кушетке. Она раздета и, как минимум, умыта. Поодаль, метрах в трёх на стульях (это она заметила чуть позже) сидели женщины-больные и, вытаращив глаза, смотрели в её сторону.

– Эй, женщина, просыпаемся, – скомандовал врач, мужчина лет пятидесяти. – Имя и фамилию назови свои. Документы есть?

– Есть паспорт…

– Где? Кто-нибудь может привезти? Вещи твои на обработку отдали, там его не было.

– Он в подвале. Никто не может, – пролепетала Алина.

– Уф, ладно. Спи пока, завтра поговорим, – сказал врач.

Он велел сестре поставить Алине капельницу с глюкозой и поставить стакан воды на тумбочку.

– Где я?

– В больнице на Пушкинской. Первая Городская, – пояснила санитарка, девчонка лет двадцати. – В гинекологии.

– Почему в гинекологии?

– Потому что ты беременная.

– А… – проговорила Алина, не особо вникая в услышанное. Сейчас главное, что ей разрешили поспать. Здесь, в тепле и на мягкой коечке. Пусть она голая, в коридоре, и все глазеют на неё. Плевать. Она вырубилась моментально, едва ощутив укол иголкой в вену на правой руке.

Проснувшись утром, Алина первым делом, не обращая внимания на снующих мимо её лежбища врачей и пациентов, принялась жадно есть хлеб, булку и яблоко, кем-то оставленные на её тумбочке. После трапезы она облачилась в полосатый больничный халат, висевший в изголовье кушетки не вылезая, естественно, из-под одеяла. Встала и пошла в ординаторскую, провожаемая несколькими парами глаз женщин, соседок по отделению.

– Здравствуйте, – сказала она войдя внутрь, – Я вчера поступила, в коридоре лежу.

За рабочими столами сидели врачи, трое женщин и двое мужчин в белых халатах. Все уставились на неё, а один из них, тот, что будил её вчера пощёчинами, произнёс как-то с издёвкой:

– А, проснулась? Ну входи. И как же ты, милая барышня, до жизни такой докатилась? Ох уж мне эти бездомные… Спасибо, что люди добрые "скорую" вовремя вызвали, а то бы не спасли.

– Вы меня спасли, чтоб нравоучать и издеваться? – ответила Алина.

Услышав такое, все доктора уставились на неё внимательно.

– Смотри-ка, какие мы гордые! – продолжал тот врач. – Как зовут Вас, барышня? Я при поступлении Вас осмотрел – алкоголизмом не страдаете, вроде бы. Что же Вас заставило пойти бродяжничать?

Алина заметила, как доктор внезапно перешёл на "Вы", и это придало ей уверенности. Она ответила:

– Меня зовут Неверова Алина Дмитриевна. Мне двадцать пять. Я лишилась дома в деревне. Из-за пожара. Мои родственники все за границей. Мне некуда было деться. Вот и пришлось…

– А что же Вы не с ними за границей?

– Связь утеряна… Так получилась. Я долго в городе жила, потом с мужем развелась, он квартиру продал и уехал на Украину.

– Ладно, не моё это дело. Сейчас пойдём в смотровой кабинет, возьмите простынку с кровати и подходите к тридцать второму кабинету.

Алина вошла в кабинет, в течение десяти минут её осматривали два гинеколога: этот, принявший её вечером врач и женщина, зав отделением. Наконец, она услышала свой диагноз: беременность одиннадцать недель.

– Душечка, обратился к ней врач, – не знаю, будет ли радостной для тебя новость, но ты беременна, на третьем месяце.

Алина закрыла глаза руками и тихо заплакала. Врач-женщина подошла к ней и, видимо, хотела сказать что-то ободряющее, но у неё не очень-то получилась:

– Не плачьте, Алина. Аборт можно делать до двенадцати недель. Сейчас нельзя, Вы ослаблены, могут быть осложнения. Полечим Вас недельку и сделаем.

От этих слов девушке стало ещё горше и она зарыдала навзрыд:

– Я так хотела ребёнка-а-а, а муж не хоте-е-ел… Теперь мне идти некуда.

– Ничего, всё образуется. Забудешь, как страшный сон. Не ты первая, не ты последняя. Я бы не советовал рожать никому в твоём положении, – заключил врач.

Алина вышла из смотрового кабинета, шатаясь дошла до своей кушетки и легла под одеяло с головой. Боже, какая злая у неё судьба! Она вспомнила, что тогда, в августе, после первой обнадёживающей встречи с Александром Матвеевичем, когда она парила в небесах от счастья, будучи уверенной, что скоро станет обладательницей заветной трёшки, она провела бурную ночку с Володей. Они тогда ещё отметили событие бутылочкой ликёра, которую распили вместе со свекровью, которую она на радостях даже один раз назвала мамой. Потом, бродя по улицам, Алина и не замечала, что в организме что-то не так. Да, тошнило слегка, но это понятно от чего: от несвежей и нечистой еды. Любого затошнит, если есть отходы. Насчёт других физиологических явлений тоже всё было понятно Алине: нет женских "праздников", и хорошо: меньше неудобств. А не было их от сильного стресса, от потери веса, голодания… Так это расценивала Алина. Теперь всё встало на свои места. Мечта о долгожданной беременности осуществилась слишком поздно: теперь ей не нужен ребёнок, а ему не нужна такая мать. Если и родит, всё равно его заберут в дом малютки. Но как же не хочется на аборт!

Через час к девушке подошла санитарка и сказала, что её переводят в палату. Видно, врачи пожалели несчастную и решили, пусть поживёт в нормальных условиях хоть немного.

В палате было светло и тепло. Алина здесь была одна, от пола и тумбочек пахло хлоркой. Видимо, недавно выписали пациенток и обработали мебель и полы дезинфицирующим средством. Принесли её одежду, чистую, но заношенную до дыр. Надевать её не хотелось, и Алина предпочла остаться в больничном халате. Молчаливая медсестра положила на тумбочку горсть таблеток и пояснила как их принимать. Потом уколола укол и поставила внутривенную систему. Лёжа под капельницей Алина впервые задумалась о суициде. "Как прекрасно было бы умереть", – решила вдруг она. Да! Сейчас это – самое то! Разом избавиться от всех проблем. У Алины дико болела душа. Вдумываться в то, что внутри неё развивается новая жизнь, что у её ребёнка, как объяснили врачи, уже бьётся сердце и шевелятся ручки с ножками, её не хотелось. Было страшно от осознания того, что это существо скоро умрёт. Её выпотрошат, как свежую рыбу. Поэтому, правильнее будет умереть им вместе. Но как? Самое лучшее, это сброситься с высоты. Убежать из больницы, найти любой дом повыше и выпрыгнуть из подъездного окна. С десятого этажа, к примеру.

Итак, способ самоубийства был придуман. Она не сдрейфит. Она сделает это. Боли Алина не боялась, по крайней мере физической. Боль души гораздо сильнее, она невыносима. За последние два часа Алина уже раз сто проиграла в уме всё действо. Вот она поднимается на верхний этаж какого-нибудь дома, отворяет окно подъезда, вылезает на карниз и … Прыг! Секунда страха, секунда боли. И всё кончено.

А что дальше-то? Ничего не будет? Пустота? Её окровавленное тело закопают по скорому на безымянном кладбище для бродяг, на могилке поставят табличку с номером. И вот её нет. Алина призадумалась. Ну да, тело схоронят, а душа? Есть ли у неё она, и что она из себя представляет? Ответа не было. Алина так глубоко погрузилась в размышления, что даже не заметила, как наступил полдень, и позвали на обед. Есть хотелось сильно, но в столовую Алина не пошла, рассудив, что человеку, собравшемуся на тот свет, это не обязательно. Однако же, санитарка принесла ей тарелку с супчиком, компот и яйцо вкрутую прямо в палату. Запах от горохового супа ударил в ноздри, и девушка не смогла сопротивляться. Душа – душою, а желудок свою песню поёт. Алина поела, и от обеда ей потеплело. Почему-то как раз на душе.

Думать на эту тему оказалось интересно. И почему она раньше не пыталась узнать ничего о своём устройстве? Вот есть её тело: кости, кожа, органы… А есть мысли, эмоции, мечты, характер. Это ведь не составляющие тела. Тогда душа ли это? Нет, не может это быть душою. Ведь вроде бы душа должна быть вечной, цельной. Что ж, после смерти тела, весь этот набор качеств будет существовать сам по себе, в воздухе витать? Без формы, неорганизованно? И кому потом её особый характер, тем более мысли и эмоции, противоречивые под час, нужны? Без точки приложения, без тела? Куда они деваются после смерти человека? Они же нематериальны, поэтому умереть не могут. Наверное, рассеются они, как дым. Тогда что же останется? Душа, или дух? Тогда это что-то большее, чем просто мысли и эмоции. Но что? Да и почему, собственно, она думает, что непременно что-то должно остаться?

Алина пожалела, что ей не у кого об этом спросить. Наверное, надо было в церковь хоть раз сходить. Но в какую? В городе была одна церковь, но вряд ли она работала. Старинная церковь стала просто памятником архитектуры после прихода Советской Власти, году в 1918-м. Может раньше. В соседней деревне была церквушка, но Алинины родители считали религию ересью. И Алину учили с детства, что бога нет. Что есть только земная жизнь, её законы, есть труд, есть Родина, родители, которых надо чтить. Это мировоззрение девушка и впитала. Как многие в СССР. А теперь вот, оказавшись на краю пропасти, Алина, или её бедная душа, не знала, что её ждёт. После смерти. А вдруг, всё не так? Вдруг, её там встретят ангелы и отведут в рай. Конечно же! Она настрадалась на Земле, и после смерти она заслуживает покоя и благости. В это так хотелось верить! Но не получалось. Корни воинствующего атеизма проросли Алинино нутро насквозь за долгие годы. К ней снова вернулась тоска, и она отбросила эти бесплотные мечты. Завтра она незаметно уйдёт отсюда. Хотя зачем ждать? Сегодня ночью. Решено.

Алина не заметила как задремала. Проснулась она через три часа, когда за окнами уже стемнело. Разбудил её грохот железной каталки, которую две санитарки не слишком аккуратно вкатили в палату. Кряхтя, на раз-два-три перекинули полусонную пациентку на соседнюю с Алиной кровать и удалились, даже не накрыв женщину одеялом. Алина встала и сделала это сама. Ради интереса заглянула в лицо женщине, оно было неподвижным, лишь глазные яблоки заметно двигались под сомкнутыми веками. Пациентка часто дышала. Алина поняла, что её соседка ещё под наркозом, скорее всего ей только что сделали операцию или аборт. Алина приоткрыла окно. Палату наполнил свежий осенний воздух, и вскоре женщина открыла глаза, придя в себя. Едва это произошло, она заплакала. Отвернулась лицом к стене, даже не обратив внимания на Алину Неверову, и долго ещё тихо плакала и шмыгала носом, изредка вытирая слёзы казённым полотенцем. Потом она всё же успокоилась и легла на спину. Теперь она стала глядеть не моргая в одну точку на потолке, лицо её было красным и опухшим от слёз. Весь вид этой женщины был настолько страдальческим, что Алина подумала: " Неужели есть кто-то несчастнее меня? Что же могло у неё случиться, раз так убивается?"

В эту ночь Алина Неверова не стала убегать из больницы, так как ей было ужасно жалко женщину-соседку, и она хотела как-то помочь: стакан воды подать, помочь подняться с кровати, да и просто утешить. Оказалось, ей действительно сделали операцию, так как днём в палату заходила медсестра и делала женщине перевязку. Тогда Алина увидела большой некрасивый рубец на её животе с множеством торчащих ниточек-швов. Алина и на следующую ночь не сбежала, так как теперь ей стало интересно, что же произошло с её соседкой по палате. Через три дня женщина начала потихоньку ходить и более или менее нормально есть. Тогда они с Алиной и познакомились.

Её звали Ксения. Поздним осенним вечером за чашечкой чая в палате гинекологического отделения Алина впервые кому-то поведала свою печальную историю. Ксения была неразговорчива, она не улыбалась. Не то от слабости, не то от горя. Она часто пила обезболивающее, так как беспокоила послеоперационная рана. Тем не менее она внимательно выслушала Алину, которая так прониклась к ней.

– … А теперь мне хотят сделать аборт, и отпустить на все четыре стороны. Это для того, чтоб я не родила БОМЖонка, – закончила Алина свой рассказ. И прибавила: – Но этому не бывать! Не дам я им себя распотрошить.

– Ты оставишь ребёнка? – молвила Ксюша еле слышно.

Алина вздохнула, поставила чашку на тумбочку и залезла под одеяло.

– Давай спать, – ответила она. – Моя жизнь кончена. И его, ребёнка, тоже.

– Ты что надумала? – заволновалась Ксения.

– Жить не хочу, понимаешь?

Минуту женщины молчали. Вдруг Ксения резко встала, охнув и схватившись за живот. Она пересела на Алинину кровать и взяла её за руку. Она заговорила быстро и сбивчиво, чувствовалось, что едва сдерживает слёзы:

– Алиночка, миленькая! Не делай этого, прошу! Не убивай ребёночка. У тебя вся жизнь впереди! Это же дар божий!

Глаза у Алины тоже увлажнились. И она ответила, высвободив руку:

– Впереди? Ты не знаешь, что говоришь. У меня ничего нет…

– Роди для меня ребёночка, а? Мне он нужен, как воздух! Умоляю!

Алина удивилась:

– Как такое возможно?

– Возможно. Всё у тебя будет. Ты сможешь начать жизнь заново. Пока беременная ходишь, мы с мужем тебя всем обеспечим, а родишь, передашь мне малыша, никто и не узнает ничего.

– Но почему ты сама не родишь?

– Не смогла и не смогу уже никогда. Мне тридцать два…

– Ну не сорок же.

– Ты не дослушала. У меня уже семь раз выкидыши были. За десять лет брака. Всему виной миома, опухоль матки. Но мы с мужем надежды не теряли. Каждый раз, так радовались, когда получалось забеременеть! Я сразу работу бросала, чтоб не перетруждаться. Муж дома ничего делать не давал. Сам и в магазин, и уборкой-стиркой занимался, пылинки с меня сдувал! Но не проходило и двух-трёх месяцев, как начиналось кровотечение, и ребёночка я теряла… Потому что из-за опухоли ему в матке места не хватало, чтоб расти.

– Так тебе же сделали операцию.

– Глупая ты. Я и в этот раз беременная была, и снова с кровотечением сюда попала. Надеялась на врачей. Но на всё воля божья! Ребёночек мой умер в утробе ещё, а мне матку удалили, так как кровотечение остановить не могли. Доктора сказали, что четыре часа за мою жизнь боролись. Спасибо им. Но вот матерью мне больше никогда не стать…

– Но можно же усыновить ребёнка, – не сдавалась Алина. Ей почему-то ужасно хотелось найти для Ксении какой-то выход. Рожать для неё как-то не хотелось. Самоубийство для Алины казалось лучшим выходом. А вот так вот родить, потом отдать… Как то не очень…

– Нельзя. Не дадут нам приёмного дитя.

– Почему? Детские дома переполнены. А вы – семья.

– Потому, что судимость у мужа есть. Он, мой Петя, замечательный человек. Лучше всех на свете. Работает директором магазина. Может знаешь, универсам на проспекте Зои Космодемьянской? Центральный универсам?

– Нет, я в другом районе жила.

– Ну так вот. Пётр директор там. Давно уже. У него зарплата хорошая. Мы тебя пропишем в бабушкиной квартире однокомнатной. Правда, это на окраине. Бабушка старая, ей не долго осталось. А тебе эта квартирка навсегда останется. Ну ты подумай, Алин. У тебя другая жизнь начнётся. Ты молодая, потом замуж выйдешь и родишь. Ты же здоровая! Не то, что я.

– Так погоди, – начала вникать Алина в суть услышанного, – а что твой муж скажет? Он что, преступник? Извини, конечно. Мне не хотелось бы связаться…

– Да нет! Он просто в шестнадцать лет в колонию загремел по глупости. С мальчишками ограбили вино- водочный магазинчик в селе. Так бывает, знаешь, с подростками на Новый год пьяненькими были и не понимали, что делают. Год отсидел всего-то. Все уже давно и забыли об этом. А вот судимость осталась… Говорю же, муж порядочный человек! Кого попало, сама знаешь, директором не поставят. Он трудяга у меня, и зарабатывает хорошо. Ну а я в магазине бухгалтер.

Ксения ещё сидела на краешке кровати Алины и уговаривала, расписывая ей все прелести, которые её ждут впереди, если она согласится на эту сделку. Она была возбуждена, щёки её пылали, волнистые русые волосы растрепались, а на лбу и носу выступили капельки пота. Наконец, Ксения замолчала и сказала:

– Алиночка, ты подумай, ладно? А я пойду до медсестры дойду, а то у меня, кажется, температура поднялась.

Через пять минут Ксения вернулась, держась за ягодицу и немного прихрамывая. Видимо, сделали укол. Алина это увидела через щёлочку глаза, так как решила притвориться спящей. Она и вправду устала, и слушать далее соседку не хотелось, а хотелось отдохнуть. Ксюша, увидев это, тоже легла, погасив свет.

Но сон к Алине Неверовой не шёл. Она стала интенсивно обдумывать предложение Ксении, и чем больше она размышляла, тем теплее становилось у неё на душе. А что? Если она обзаведётся жильём (а это, как теперь уже знала Алина, самое главное в жизни человека), то зачем ей кончать собой? У неё есть профессия, будет работать. Заниматься любимым делом. Но как отдать своего ребёнка чужим людям? Её ребёнка! Но, в принципе, если она себя настроит, то будет с самого начала относиться к этому ребёнку, как не к своему. Будто бы, она не беременна, а просто временно чем-то заболела. Роды станут избавлением от этой, якобы, болезни. И она начнёт тогда жизнь заново. Да, она приучит себя не любить своего ребёнка. И всё. В конце концов, она ещё не старая, лет в 27-28 может выйти замуж и снова забеременеть. И родить уже для себя. Поздновато, но не критично. Зато она будет обеспечена жильём. Этого уже будет не отнять. Под утро Алина уснула с ощущением того, что тяжёлый груз свалился с её хрупких плеч, и чудо свершилось. Ей снова захотелось жить. Она согласится. Она поможет и несчастной семейной паре, и себе. Сделает счастливыми сразу троих человек. Даже четверых, включая своего не рождённого ребёнка. Ведь у него будут богатенькие родители, да и Ксения будет хорошей матерью, значит и ему Алина сделает добро.