Хроники Финского спецпереселенца

С наступлением осенних холодов, я стал себя чувствовать не важно, особенно голодать невозможно было. Мне дали направление в город «Тихвин», в военный госпиталь. Там мне сделали операцию и дела мои пошли на поправку, питание здесь было нормальное, медобслуживание тоже. На счёт курева тоже был полный порядок и ежедневно давали по пачке папирос “Норд” Перед тем, как ложиться спать, каждый ставил свои тапочки возле кровати так, чтобы стоило только опустить ноги на пол, и ты тут же попадал ногами прямо в тапочки, а халат висел на спинке кровати. Такими дисциплинированными мы стали за последнее время потому, что налеты немецкой авиации стали круглосуточными. Ночные полеты обычно носили разведывательный характер так как фронт с каждым днем все ближе приближался к городу. Ночью они обычно сбрасывали ракеты на парашютах, чтобы проследить, чем живёт город – нет ли передвижение войск и т.д. Только уснёшь, сестра подойдёт и тихим голосом скажет: больной, воздушная тревога, все мигом поднимались и без всякой суеты выходили во двор, а затем шли метров сто до бомбоубежища. Это был старый монастырь, стены которого были толщиной более метра, пока папиросу искуришь, вот и отбой воздушной тревоги, но не всегда так было. Однажды, по сигналу воздушной тревоги вышел на улицу, а тогда была холодная погода, дул ветер с такой силой, что насквозь пронизывал. Были мы одеты как обычно в больничном, и на плече был накинут халат. Только направились в бомбоубежище и вот в воздухе над тобой повисла ракета на парашюте. Теперь пришлось стоять на одном месте и не двигаться, пока ракета не опустится на землю, стало вокруг так светло, словно новогоднюю елку зажгли возле тебя, хоть иголку подними с земли.

Через три недели меня выписали из госпиталя и направили в батальон выздоравливающих. Там я познакомился с одним парнем, был он родом с «Кубани», он мне рассказывал какие у них места красивые и жить там лучше всего на свете, так что, если после всего этого мы останемся в живых, то поедем в его края жить и никогда об этом не пожалеем. Пришел срок расставания, меня снова отправили в свою часть, она находится недалеко от города «Шинель», мне дали новую одежду и обувь также, я вернулся обратно к своим ребятам, вид у меня был бравым по сравнению с ними, в вещевом мешочке были какие-то продукты.

Утром мимо нас прошла артиллерийская часть, которая расположилась недалеко от нас на отдых. Их отвели с передовой, чтобы пополнить потери, так как она продолжительное время находилась в боях. Через некоторое время пополнение пришло и покинули эти места, многие из наших ребят из-за любопытства посещали эти пустые землянки и не без интереса кое-чего находили. Один из наших рабочих принес оттуда новое байковое одеяло, может пригодится. Звали его Семён, это был парень высокого роста с богатырской силой, порой он поднимал то, что было не под силу двум человекам. С нашего отделения парни тоже делали визит туда, но никогда ничего не показывали и не хвастались находками. Вечерами после работы они отходили в сторонку и секретничали между собой – это командир отделения Лахтинен и боец Ярвинен, родом они были с одной местности. Других это мало интересовало, так как у каждого человека могут быть свои личные секреты. Однажды вечером к нам в землянку пришли два бойца из комендантского взвода и вывели всех нас наружу. Стали делать обыск, у нас при этом была изъята ручная граната из противогаза командира отделения тов. Ляхтинена. На вопрос чей противогаз, он признался и его тут уже увели в особый отдел, а через несколько часов он вернулся. Теперь уже не было никакой тайны, мгновенно все узнали о случившемся. Всем охота была узнать подробности. Отделенный рассказывал: нашел эту гранату в одной из землянок, где отдыхали артиллеристы, ну а теперь попробуй докажи, что это так. Он очень переживал и вслух высказывал свое несчастье. Очевидно разговор в особом отделе был не из приятных, земляк его Ярвинен и говорит: «В следующий раз, как вызовут на допрос, так скажи – это граната моя и ты к ней никакого отношения не имеешь». Это был парень бывалый, успел уже отбыть срок наказание в лагерях. Он и говорит: «Вы пойдёте трудиться, а я буду с ним беседовать, это мне гораздо лучше подходит, чем физический труд». На второй день командир отделения так и изложил суть дела, как его земляк велел. Почему сразу правду не говорили, что не ваша граната? Я его остерегаюсь, не хочу плохие отношения с ним иметь, он ведь уже отбывал срок однажды. После этого – отделенного оставили в покое. На следующий день на допрос вызывали Ярвинена. Вечером он был героем дня, с огромным интересом рассказывал всем, сидя возле горячей печи в землянке, как его радушно приняли. Нам стало известно, что вы любите спорт, – задали вопрос. О, это моё любимое хобби. Говорят, что вы неплохо метаете гранату? – это тоже могу, занимал иногда призовые места по этому виду спорта. В таком духе он беседовал множество раз в особом отделе и наконец, не добившись ничего конкретного, оставили его в покое.

В нашем батальоне были люди из разных наций: немцы, финны, латыши, русские и т.д. Фронт с каждым днём приближался все ближе к Тихвину. Гул артиллерийской канонады хорошо было слышно. При наступлении темноты заревом был охвачен горизонт, где происходили жарки схватки. На наш аэродром ежедневно делали посадку боевые и транспортные самолеты. На Волховский фронт перебрасывали войска по воздуху в полном снаряжении, даже противотанковые пушки 45 мм транспортировали вместе с войсками, несмотря на то, что аэродром не работал на полную мощь, мы ещё заканчивали некоторые вспомогательные объекты.

На каждую ночь назначали дежурных по ротам и по батальону. В обязанности их входило охранять занимаемый объект и задерживать в ночное время всех без исключения, для выяснения. Кто такой? Откуда и зачем? Обстоятельства этого требовали, лазутчиков ловили множество раз.

Однажды после вечерней проверки всё было нормально, замечаний никаких особых не было, все легли на отдых после трудового дня. Утром, как обычно, дежурный по работе делал подъём, по очереди подходив от одной землянки к другой, кричал во весь голос Подъём. Когда дежурный подходил к землянке, где находились латыши, то к великому удивлению, она была пустая. Латыши ночью покинули расположение части в полном составе, всем отделением. Это было уже давно задумано, только подходящего момента не было, такие вещи на скорую руку не делаются. Перейти линию фронта не составляло больших трудностей, местность была леса и болота, линия фронта не была сплошная, при том находилась всего нескольких километрах. Немцы в болото не лезли, они вели наступление на тех участках, где были дороги. Про этот случай нам никто ничего не говорил и скоро об этом все забыли. Как говорится: «Беда никогда одна не приходят одна, за ней обязательно последует другая». На нашу роту за последнее время обрушилась целая серия неприятностей – только расстреляли за дезертирство, как обнаружили ручную гранату в нашей землянке, эти ЧП стали забывать по-маленькому, вот вам опять свежая новость – побег, при том массового характера.

За последнее время резко похолодало, температура воздуха в ночное время суток падала ниже нуля, но в землянках было хорошо натоплено, спать было тепло, только тем ребятам, кому выпало дежурство в ночное время по роте было мало приятного. За несколько часов дежурства замерзали руки и ноги, зимние формы еще не выдали. Один из бойцов комендантского взвода, находясь на ночном дежурстве, порядком замёрз, спустился в одну из землянок, чтобы отогреться, ребята все спали на нарах крепким сном после трудового дня, он никого не стал беспокоить. Подсел к печи, которая топилась, растянул руки вокруг печи и сразу почувствовал тепло, которое распространялась по всему организму. Временами он менял свой положение: то спиной поворачивался к печи, то боком, грел ноги, предварительно сняв ботинки, и наконец холод отступился. Весь организм стал более гибким и настроение стало бодрое. Уходить сразу не хотелось, решил еще немного посидеть, где ему было так хорошо. Вдруг его взгляд остановился на Бельгийской винтовке, которую он поставил в углу землянки. Теперь он только вспомнил, что он один единственный раз на занятиях видел, как разбирается ее затвор, когда изучали её устройство. Подвернулся такой подходящий момент, когда была возможность проверить свои знания. Вынул затвор, разобрал её, затем снова собрал и поставил на место и указательным пальцем нажал на спусковой курок. Всё это он сделал так мгновенно, что сам не мог понять – раздался выстрел. Дуло винтовки была направлена в сторону спящих ребят, пуля с такого близкого расстояния в упор попала в одного из бойцов. В землянке поднялся переполох, никто не мог понять, что это значит? Пока все разобрались, что это был несчастный случай, непредвиденный, так как он забыл, что один из патронов находится в стволе. Спасти пострадавшего было уже поздно. После этого его арестовали и куда-то отправили из расположения нашей части, после чего мы его больше не видели.

С каждым днём всё более напряжённая становилась обстановка под «Тихвином», все ближе подвигался фронт, перед Октябрьскими праздниками летчики покинули наш аэродром, собрали свое имущество и улетели. Настала очередь и за нами, нас накормили праздничный можно продуктов не жалели и, как только стемнело, мы тронулись в путь. Дорога шла лесом, через 25км марша мы прибыли в село «Большой Двор». Была темная ночь, нас никто не пускал своей избы. Трудно было заглянуть в чужие души, что они думали в ту ночь. Если нам – советским людям в такую роковой минуту не уделили часть своего домашнего тепла. Нам ничего не надо было от них, лишь бы где-нибудь на полу переспать эту ночь. Они глухо закрыли свои двери и смотрели на нас, как Ленин на буржуазию, таких людей не грех было бы наказать, по-своему показать им кузькину мать, но у нас такие законы гуманные, не тронь, иначе тебя накажут. Кару они заслужили бы самую суровую за бесчеловечность черствость и эгоизм. Тут всем было ясно что они ждали только кого – вот это вопрос. Не замерзать же нам на морозе как собакам. Мы все бани затопили и легли спать. При том лежали такими плотными рядами, что ногой негде было наступить. Когда мы утром проснулись, кругом было всё тихо, артиллерийской канонады не было, как будто никакой войны не существовало, но новость, которую мы узнаём вскоре – после упорных боёв наши войска оставили город «Тихвин».

Дождавшись вечера, мы отправились снова в путь, привели нас на железнодорожную станцию и распределили по товарным вагонам. Нам достался вагон без крыши, очевидно предназначенный для перевозки мяса. Осмотрели новое жильё и приступили благоустраивать его – натаскали соломы и легли спать, укрылись шинелями. Проснулись утром, кругом было светло и бело – за ночь выпало много снега, но мы спали таким богатырским сном, что ничего не слышали, погода была тёплой, и мы себя чувствовали бодрыми, теперь только мелькали телеграфные столбы и колесные оси постукивали в такт на стыках рельс. Куда мы едем никто не знал, и это никого не интересовало. У солдата есть командир, который думает за тебя, а нам оставалось только выполнять приказ. Через некоторое время поезд остановился, город «Череповец», объявили по радио. Здесь мы подкрепились и вскоре опять двинулись в путь. Несмотря на то, что линия фронта отсюда было далеко, напряжение войны чувствовалось – вокзал города Вологда был переполнен военными, все куда-то спешили, заботы у каждого были свои, а цель для всех была, одна общая. Наш дальнейший путь, как выяснилось, был на север по железной дороге «Вологда-Архангельск», мы доехали до станции «Оровек» (не нашел на карте), от железнодорожной станции шли пешком 15км.

Разместили наш батальон по пустующим домам в нескольких деревнях, где нам предстояло приступить к строительству аэродрома. Зима 1941-42 года была морозная, термометр опускался ниже нуля до -40, иногда до -45 градусов по Цельсию, одежда и обувь наша не соответствовала этим климатическим условиям. Так мы начали жизнь на новом месте, чувствовалось дыхание севера. Аэродром, который мы начали строить был довольно солидный по своим размерам по сравнению с тем, что мы строили под городом Тихвин, строили его не только наш батальон, но и заключённые, они находились на другом конце аэродрома под конвоем. Объектов здесь было множество – лётное поле, землянки для летчиков, якорные стоянки и т.д., работы мы ввели в основном земляные. Каждому человеку было определена строго определенная норма по рытью котлована. Здесь ничего в учет не принималось. Несмотря на то, что одни по состоянию здоровья не могли выполнять одинаковый объем работ, другие по физической силе были слабее, на все случаи жизни командир отделения отвечал – Я человек маленький, моё дело маленькое, я получил такой приказ от вышестоящих, эта теория жизни скоро дала о себе знать. Как только отъехали дальше от фронта, питание сразу изменилось – суп теперь был далеко не тот, который варили под «Тихвином». Несмотря на то, что повара остались те же, здесь совсем не стало картошки, её заменили брюквой, сечкой или мерзлой капустой, от такого жидкого ужина после трудового дня дневная пайка хлеба была съедена за один прием. Люди стали на глазах худеть, определить командирский состав от рядового теперь мог любой, кроме слепого. Не по знакам отличия на петлицах, а по цвету лица. Рядовые бойцы все скоро осунулись, лица обрели бледный вид, как русская берёза, у командирского состава наоборот лица были пунцово-красные, цвета как спелый помидор, только-что сорванный из грядки. Земля с каждым днём всё больше промерзала вглубь, каждый сантиметр для рытья котлована теперь довелось великим трудом. Целый день приходил долбить ломом мерзлую землю, а она откалывалась маленькими кусочками от монолита. Только пробьешь мерзлый грунт до талого, так день на исходе и конец рабочего дня. Завтра снова такая же картина. Кто свою норму не сумел выполнить в течение рабочего дня, тех оставляли на сверхурочную после работы под присмотром комендантского взвода. Люди ослабли, с каждым днём всё больше бойцов не справлялись с дневной нормой. Командирский состав теперь, проходя мимо нас, покрикивал вовсю надо доходяг. Теперь при свете луны многие доканчивали свою траншею, работая сверхурочно по несколько часов. Глубина промерзания земли далеко не одинакова была везде. Где было больше снега там талая показывался раннее, но здесь ничего во внимание не принималась. Если заключённые были под конвоем целый день, то они были осуждены судом за совершенное преступление, и их после работы не оставляли, а у нас наоборот – мы были бойцами Красной Армии, нас днём никто не охранял, а вечером под присмотром Комендантского взвода заставляли работать тех, кто не справился с дневной нормой. Вот и сравнивай – кому из нас было хуже. После этого еле свои ноги дотянешь до казарм и сразу на боковую, так измучен, что еды нам больше не надо было. Теперь мы должны часа два-три отдохнуть, чтобы набрать силы подняться и со своей похлебкой справиться. Не однократно мы вспоминали тот момент, когда нас, совсем зеленых, привезли за «Красногвардейск». Во время налета немецкой авиации, наш командир роты товарищ Лярский с такой отеческой теплотой обращался к нам: Сынки, стойте у сосен и не двигайтесь, пока налет не кончится. Куда только делась эта душевная теплота и человечность, от этого не осталось и следа. Теперь перед нами был боевой командир, который приказывал и лишних дебатов не переносил. Здесь не слышно было артиллерийской канонады, не рвались бомбы, на бреющем полете никто не отстреливал из пулеметов. Здесь был другой клочок земли довоенного времени. Не зря говорят – Хочешь узнать человека, дай ему власть.

Обуты мы были в кожаные ботинки, которые вскоре порвались и настало настоящее бедствие для старшины роты. Каждый день, перед работой, старшина первым долгом спрашивал: «Босые есть?» – «Есть», – последовал ответ. Их с каждым днем становилось всё больше. Приказ один и тот же – босые, два шага вперёд, шагом марш. Теперь Овсянников у каждого босяка сам проверял обувь, и затем последовала новая команда – в казарму марш, и сдать ботинки на ремонт. В каждой деревенской избе было множество босяков, которые целыми днями лежали на нарах или на русской печи и молились Богу чтобы старшина не подобрал для них обуви, мы все теперь несли дежурство в казарме. В обязанности их входило в течение дня настрогать лучинок, чтобы каждый боец после работы мог свой суп есть при свете лучинки, керосина и в помине не было, после того как в суп был съеден, приступали к самому ответственному занятию – все как по команде снимали свои рубашки и начинали давить вшей, от них теперь не было никакого спасения. По мере того как люди стали истощаться, их всё больше и больше развелось. Каждый шов в рубашке был переполнен этими насекомыми, и так каждый вечер. Теперь все уже поняли – или мы их преодолеем, или они нас живьём съедят. Трудно вспомнить кто кого, но мы никак не могли от них избавиться, как будто нарочно кто-то нам сыпал каждый день по целой горсти, немало сил нам приходилось прикладывать, чтобы ежедневно по вечерам делать генеральную чистку от них. После такого увлекательного занятия ложились на отдых, так как лучинки заготовленные дежурными были уже на исходе.

Все старались как можно ближе к русской печи поставить свою обувь, чтобы к утру просохло, но из этого ничего не выходило – тот, кто оставил свою обувь вечером на самое лучшее место, утром их находил на полу и совсем сырыми. Теперь один раз в неделю утром рано до работы старшина бегал от одной избы до другой с мешком отремонтированных ботинок, босяки старались не попадаться на глаза, притаившись где-нибудь в темном углу, старшина не залазил на верхние нары и на русскую печку. Невольно вспомнить отрывок из одной песни, которую пели заключенные:

от работы прячутся под нары да-да,

не одна и три четыре пары да-да,

их нарядчики находят на работу их выводят

и заводят с ними тары-тары да-да

У нас роль нарядчика исполнял старшина роты Овчинников, он не имел никакого представления в какой избе сколько босяков, этот учет явно требовал доработки. Как только переступит через порог избы, своим властным бархатным голосом кричит – где вы, босяки, ну-ка немедленно подходи сюда, кругом мёртвая тишина, все притаились как будто ни единого живого существа. Остаётся одно – самому заглядывать во все тёмные углы, как кого поймает – а ну-ка подойди сюда, смотри какую я тебе радость принёс, тому бедному некуда деваться. Как задать встречный вопрос, какой размер у вас самый большой 42, тогда не по моим ногам, я летом на тонкий носок с трудом надеваю 43. Старшина не сдавался так легко, он заставлял мерить каждую пару и убедившись, что никого не может обуть, заругается и отправляется по другим избам искать новых клиентов. Многие из этих босяков были ребята бывалые, которые успели пройти жизненную школу ещё до армии – если в тёплое время года летом они носили обувь 41 размера, то теперь 42 размер были малы, а не сгибались себе пальцы на ногах и со всей силы якобы старались надевать ботинок, то есть помочь великому горю старшины. Тот стоит в стороне и наблюдает – вдруг сам вырывает ботинок из рук босяка: отдай! – А то порвешь! Вижу, вижу, что малые. Так, эта процедура длилась долгое время – обычно на прощание Овсянников говорил: сами вы Ленинградские, а ноги чёрт знает какие. Скоро всему этому настал конец. В каждой роте открыли небольшие мастерские по изготовлению Паклевых лаптей – теперь можно было сплести лапти любого размера, старшина с облегчением вздохнул, настроение его стало приподнятое и с лица не сходила улыбка, он как будто на свет снова родился. Бегал, как именинник – теперь-то я вам всем подгоню обуви по ноге. С этими вопросами покончено раз и навсегда. Через небольшой промежуток времени – вся наша рота, а вскоре весь батальон – носили новую обувь. Теперь мы овладели азами нового искусства – наматывать портянки и завязывать верёвками, чтобы не отмерзали ноги. Каждое утро на снегу оставался “таинственный след” и любой самый современный эксперт не в состоянии точно определить – что это? Если тысяча ног, обутые в лапти прошли по свежему снегу, как будто новая конструкция гусеничного вездехода в северном исполнении прошла по дороге. Новая обувь, за которую старшина так радовался, принесла с собой новые заботы. Она быстро изнашивалась, приходилось что-то предпринимать. Стали обшивать подошву резиной, но из-за этого они стали холоднее и в них мерзли ноги. Все чаще и чаще приходилось у костра греться. Некоторые ребята, грея ноги у костра, вовремя не удаляли их – и лапоть задымил, образовалась дыра, тут следует ещё один отрывок вспомнить из песни, которую пели заключённые:

Если на работу мы пойдём да! да!

от костра на шаг не отойдем да! да!

подожжем себе мы рукавицы, перебьем друг другу лица

на костре мы валенки пожжем да! да!

Никто умышленно этого не делал, но отдельные промахи привели к тому, что теперь при любом морозе не подпускали близко к костру. Заключенные в особо морозные дни на самом деле не отходили от костра, конвоиры их не тревожили, лишь бы не было побега. Теперь старшина тщательно проверял каждый лапоть прежде, чем заменить на новый. Если были обнаружены следы поджога, то виновных наказывали.

С каждым днём всё больше и больше ребят не справлялись с дневной нормой, настал такой момент, когда всех оставляли под охраной комендантского взвода работать после смены. Надо было что-то предпринимать. Многие до того обессилили, что им было безразлично всё, работать уже не в состоянии. В санчасть ложили только в исключительных случаях, когда человек был уже безнадежный. Доходяги плели лапти, дежурили в казармах и теперь ещё одна должность для них появилась. В последнее время стали накрывать брезентом вырытые траншеи на ночь и сжигали под ними костры, чтобы на утро земля оставалась талая. Однажды один из бродяг – по фамилии Юнг, разжег костер под брезентом и задремал, фуфайка его загорелась. Когда дым стал разъедать глаза, он уже ничего не мог поделать, так как был настолько слаб от постоянного недоедания. Раздеваться он не стал, думая, что замёрзнет совсем. Он бросил этот объект и направился в казарму через весь аэродром. Вата, поддуваемая ветром, разгорелась во всю мощь, пока он добирался до расположения части – вся одежда на нём уже сгорела, он получил сильные ожоги и был отправлен в госпиталь, после чего о нём никто не вспоминал.

Последнее время один за другим стали попадать ребята в санчасть. Многие из них больше не вернулись в свою роту. Они нашли себе покой в Вологодской земле, их безымянных могил родные никогда не найдут. Местные жители материально были хорошо обеспечены, здесь не чувствовалась война – круглый год у них были все необходимые продукты питания. Девчата деревенские, своими пухлыми щеками и высокими грудями со стороны жалобно посматривали на нас. Им надо было достойных женихов, а наша голытьба никуда не годная была. Порой после работы строй доходяг, поскрипывая своими мерзлыми лаптями, еле волоча свои ноги, проходил по деревенской улице. Кто-то из ребят выпуская последний дух, со слабым звоном или шипением, из последних сил старался идти в ногу со всеми. Девчата, наблюдая за этой процедурой, хором смеялись: вот говорят, что их плохо кормят-то, а как-серут-то.

Вологодское оканье звучало именно так. Их ещё называли "Вологодские водохлебы." Это прозвище исходило из того, как здесь принято было питаться. Сварят щи мясные наваристые – мясо оттуда вынут щи едят так, они и так вкусные. После этого мясо нарежут на мелкие кусочки и зальют водой – комнатной температуры и хлебают на второе. Так здесь было принято испокон веков. Многие из ребят теперь за милую душу предпочитали бы гауптвахту, чем впроголодь выполнять такую тяжелую работу при -40 на морозе, в лаптях и скверной одежде. Хотя там давали пайку всего 400 г хлеба при строгом аресте, но зато ты сидишь в тепле. Увы скоро и этому пришел конец, уже несколько дней подряд никому строгий арест не выдавали, а всех поголовно выводили на работу под конвоем.

Однажды утром, после того, как батальон прошёл строем до аэродрома – выводили арестованных. Один из парней был совсем плохо одетый: ватные брюки, рваная фуфайка. Он так же не хотел выходить из гауптвахты, но конвоир насильно выгнал его наружу: есть приказ командира роты – извольте подчиняться! Все должны быть на работе как один. Арестованных построили и по команде шагом-марш повели на аэродром. В этот момент по дороге ехал грузовая машина, все отошли в сторону, чтобы пропустить ее. Воспользовавшись случаем – этот парень побежал в сторону казармы. Как только машина проехала, конвоир крикнул: «Стой!» Сделал предупредительный выстрел, но парень держал свой путь к намеченной цели. Вторым выстрелом беглец был остановлен. Он схватился обеими руками за грудь, начал шататься и вскоре упал в снег. На выстрел прибежали старшина Овсянников и командир роты Лярский, узнав в чём дело, объявили благодарность конвоиру, а тело парня подобрала комендантская команда. Теперь ему ничего уже не надо, никто не будет тревожиться над ним. Кончились его муки. Говорят, что несправедливо, когда человек кончает свой путь до срока, предназначенного ему природой, но здесь ему помогли это осуществить, чтобы облегчить его учесть – тут же все было забыто. Никакого разговора про него больше не было. Вскоре у меня стали опухать ноги. Вечером после работы – я отправился в санчасть и получил освобождение. Тут мы узнали, что в одном из сараев за деревней осталась куча неубранной картошки порядком трех тонн. Теперь вечерами мы делали визиты и рубили топорами и таскали домой. Предварительно заливая холодной водой, иначе её нельзя было варить, она становилась словно резина. Вскоре и она кончилась.