У старых грехов тени длинные

Надежда Николаевна Семенова

У старых грехов тени длинные

© Семенова Н.Н., 2021

© «Центрполиграф», 2021

© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2021

Глава 1

Проклятый ноябрь, каждый год одно и то же, в душе словно вскрывалась гнойная старая рана. Светлана оторвалась от шитья и покрутила головой, заныла затекшая от сидения в одном положении шея. В прошлом году исполнилось двадцать пять лет после маминой смерти, такой вот бессмысленный жизненный «юбилей». С годами Светлана научилась понимать, что за каждым человеческим поступком прячется своя, часто веская, причина. Но ни одна причина не была достаточной, чтобы отвезти их с сестренкой за тысячу километров «на каникулы», вернуться на самолете домой и покончить с собой. Отвлекая от невеселых мыслей, заклацала пустыми челюстями старенькая швейная машинка. Светлана водворила дочкино платье обратно под лапку и довела строчку до конца. До генеральной репетиции Виткиного концерта оставался всего день и две почти полные коробки непришитых блесток, думать о прошлом, которое нельзя изменить, не имело никакого смысла.

На кухне гнусаво запищал таймер духовки.

– Слышу! – крикнула Светлана и невольно оглянулась, на минутку забыв, что дома никого нет: Геннадий повез Виту в парикмахерскую.

Звук таймера зашкалил до тонкого писка.

– Да иду я, иду, – проворчала Светлана, поднимаясь с места.

Привычка разговаривать с неодушевленными предметами выглядела не так уж и странно, когда некому было думать, что ты сошла с ума.

От аромата на кухне неожиданно свело желудок, Светлана отключила вопящий таймер, вооружилась рукавицами-прихватками и вытащила из духовки увесистый металлический поднос.

Курица на решетке выглядела вполне себе гриль, не хуже, чем на картинке в Виткиной кулинарной книжке. Светлана достала нож и осторожно надрезала грудку. Хрустнула поджаристая корочка, из разреза засочился прозрачный сок. Судя по всему, рецепт оказался вполне достойным. Сердце кольнуло непрошеным сожалением. В поселке, где Светлана провела первые восемь лет жизни, существовали диспансер для душевнобольных и клуб, но за книгами надо было ездить в райцентр, да и там выбор детских книг был весьма ограничен. Кто знает, если бы Светлана больше помогала по хозяйству или хотя бы научилась варить суп, как того хотела мама, – все сложилось бы по-другому.

Светлана достала из настенного шкафчика коробку с фольгой, укрыла курицу и вышла из кухни. Заныла, ругнулась под ногами скрипучая половица. Комнаты в большом доме были все как одна устланы коврами или ковровым покрытием, и только коридор Геннадий оставил таким же, каким он был с начала постройки дома.

Пятнадцать лет назад, когда Светлана впервые переступила порог дома Золотаревых, дом показался ей темным, почти зловещим. Звуки странно отражались от старых стен, в углах будто замерли недобрые тени. Сколько бы настольных ламп, торшеров и люстр она со временем ни завела, победить темноту окончательно оказалось невозможным. Рассеянный свет из приоткрытой двери Виткиной комнаты в конце короткого ответвления вправо, казалось, только усиливал мрак. Стараясь не наступать на самые ворчливые половицы, Светлана прошла к дочкиной комнате, аккуратно прикрыла дверь и почти бегом рванула в противоположную сторону, где находилась их с Геннадием спальня.

В свое время комната принадлежала родителям Геннадия, время, о котором муж не любил говорить. Светлана знала только, что после отъезда матери отец Геннадия заколотил дверь в спальню досками и перебрался в старую часть дома. Светлана вспомнила, как кряхтел Геннадий, выдирая из досок длиннющие гвозди. Судя по длине гвоздей, предполагалось, что комната останется замурованной навсегда.

Светлана подошла к массивному четырехдверному шкафу у стены и открыла украшенную резьбой дверцу. Благородное дерево было теплым, почти живым на ощупь и имело глубокий, радующий глаз глянец. В доме было несколько предметов, сделанных дедом Геннадия. Добротная, ладная мебель внушала странную уверенность, что жизнь может продолжаться и после смерти. Все, к чему приложил руки Золотарев-первый, продолжало исправно служить его потомкам.

Светлана сдвинула секретную панель на задней стенке шифоньера и нашарила рукой прямоугольную жестяную коробку из-под рождественского печенья. Печенье было давно съедено, и теперь в коробке хранились мелочи, которыми по неясной причине не хотелось делиться с другими.

Светлана присела на кровать и высыпала на покрывало содержимое коробки. Целлофановый пакетик с пучком перетянутых красной ниткой первых Виткиных волос приземлился поверх всего остального. Светлану в очередной раз поразило, какими тонкими и беззащитными выглядели младенческие волосики. Казалось, что они принадлежат не человеческому существу, а кому-то еще. Сейчас Виткина шевелюра напоминала скорее гриву, чем цыплячий пух.

Светлана отложила пакетик с волосами в сторону и, не удержавшись, заглянула в почтовый конверт с очередным «трофеем». Два Виткиных молочных зубика из восьми были беспощадно разрушены кариесом. Витка с детства была сладкоежкой, и все потому, что муж разрешал ей есть конфеты в кровати! Светлана вздохнула и тут же сама себя остановила. Геннадий был замечательным, удивительно внимательным отцом. По большому счету, кариес был малой ценой за дружбу между отцом и дочерью.

Светлана бережно ссыпала зубы обратно в конверт и продолжила поиски. Тетя Маша, старшая мамина сестра, однажды сказала, что судьба любит ходить кругами, и в том, что Светлана и Аида быстро осиротели, не было ничего удивительного. Мама и тетя Маша тоже рано остались без отца, через год с небольшим умерла от туберкулеза их мать. Светлана в тети-Машин фатализм не верила, но, если быть абсолютно честной, нежелание «повторить судьбу» позволило ей достаточно легко согласиться с решением мужа ограничиться одним ребенком. Два с половиной года назад, когда младшая сестра родила сына, а не дочь, Светлана испытала чувство полного облегчения. Сестры, которым было «суждено осиротеть» остались за горизонтом прошлого.

Пожелтевший по краям квадратик сложенной пополам фотографии, ради которой Светлана затеяла «инспекцию» своих странных сокровищ, оказался зажатым между концертным буклетом и приглашением на их с Геннадием свадьбу. Когда-то давно Светлана часто смотрела на мамину фотографию, а лет в десять даже завела привычку задавать маме вопросы и воображать, что та дает ответы, которые никто, кроме нее, не слышит. С того времени прошла вечность, но каждый год в ноябре Светлана вытаскивала мамину фотографию на божий свет, что стало своего рода ритуалом, способом помянуть маму своим, только ей известным способом.

Светлана осторожно разогнула старую фотографию и вгляделась в изображение. С потертого на изгибах черно-белого снимка смотрела юная девушка, на вид ненамного старше Виты. По спине Светланы скользнул неприятный холодок. Она всегда думала, что мама выглядит слегка испуганной, потому что фотограф застал ее врасплох. Никогда прежде Светлане не казалось, что выражение лица будущей мамы и бабушки, которую Витка никогда не знала, напоминает лицо человека, увидевшего смерть.

Глава 2

На концерт, посвященный Дню народного единства, в Оломский дом культуры набилась куча народу. Односельчане целенаправленно передвигались по жарко натопленному залу, напоминая бегущих по своим делам муравьев. Мужчины и дети в меховых унтах бесшумно сновали по наклонному полу, за ними следовали, стуча каблучками, нарядные, переобутые в выходные туфли женщины. Хлопали обитые красным плюшем сиденья, приветственно жужжали разговоры. Не обращая ни на кого внимания, Геннадий уверенно прошел вперед, где сидело улусное начальство. Нарушая неписаный протокол, он непринужденно занял место по правую руку главы улуса Феофанова. Светлана слегка задержалась, здороваясь и отвечая на кивки, и пока подошла, то свободным осталось только место в третьем ряду с краю.

По левую руку Феофанова восседала его супруга, бледная женщина неопределенного возраста с прореженными в ниточку бровями и массивным бриллиантовым колье на конопатой груди. Геннадий перегнулся через начальственного соседа и что-то сказал его жене, в ответ запорхали, одобрительно вздернулись ниточки бровей. Еще несколько фраз, сказанных на этот раз обоим, и на коричневый профиль главы наползло выражение сытого удовольствия. Светлана сдвинулась с краешка кресла вглубь и почти расслабилась.

Дед Геннадия приехал в Оломск из-под Тулы совсем молодым, со временем женился на «пашенной», так местные называли сначала русских поселенцев, затем их потомков, получившихся от смешанных браков. Отец Геннадия женился на чистокровной якутке, так что сам Геннадий считался уже почти своим. Светлана лучше других понимала, каким важным было это «почти». Умение быть своим среди чужих требовало гибкости и эквилибра.

Потух свет, затихли голоса. Концерт сорвался с места в карьер, по сцене закружили пышные юбки танцовщиц, грациозно, словно крылья, взлетели руки. Светлана с замиранием сердца смотрела, как кружилась в танце ее дочь. Исчезла знакомая, слегка неуклюжая подростковая походка, расправились плечи, вздернулась голова, далекими звездочками засияли глаза. Светлана украдкой посмотрела на мужа. Геннадий перестал разговаривать с соседями и неотрывно смотрел на сцену. Светлана обвела взглядом зал. Десятки лиц, множество выражений. Знакомые и не очень, женщины, мужчины, дети, старые и молодые, все как один смотрели на танцующих на сцене девочек. Светлану охватило зябкое, неуютное чувство, она отвернулась обратно к сцене, где под пристальным огнем всеобщего внимания мотыльками порхали ничего не подозревающие юные танцовщицы.

* * *

Зима в этом году началась необычно. В середине октября стукнули бесснежные морозы, затянуло толстым льдом лужи, под ногами жалобно заскрипела голая, замерзшая комьями земля. Снег выпал только недавно, заботливо укутал исстрадавшуюся землю и принес облегчение. Круговорот природы вернулся в нормальное, привычное русло.

Светлана приложила руку козырьком к глазам и поглядела вслед мужу и дочери. Геннадий с Витой неслись по целине, взметая ногами свежий, искрящийся под солнцем снег, как два сумасшедших, вырвавшихся на волю жеребенка. Вернее, жеребенка напоминала Витка, а Геннадий скорее походил на ошалевшего от весеннего гона жеребца. Светлана удивилась пришедшему в голову сравнению и ускорила шаг до легкой рыси. Интересно, кого будет напоминать она сама, если помчится по снегу, беззаботно взбрыкивая коленями и выделывая ногами шаловливые круги?

Витка на мгновение повернула назад румяное от мороза лицо, беззаботно дернулись вылезшие из-под шапки тугие, закрученные в спирали волосы. Сердце сжало тем же зябким тревожным чувством, какое Светлана испытала во время концерта. Издалека Витка выглядела почти взрослой, всего на несколько сантиметров ниже Светланы, длинноногая и ладная. Что-то ждало ее впереди? Какие тревоги и горести, которые не сможет отвести материнская рука? Светлана замедлила шаг и перевела дыхание, чувствуя, как на лбу выступили капли холодного пота. Аптекарша предупреждала, что у некоторых пациентов снотворное может вызывать чувство беспричинной тревоги. С Виткой было все в порядке, ничего плохого не могло случиться с ребенком, вокруг которого заботливо скакал отец!

Когда Светлана поднялась на холм к дому, Геннадия и Витки уже не было видно, только покачивалась распахнутая настежь калитка. Светлана зашла во двор и заперла за собой калитку, клацнула под рукой застывшая на морозе металлическая задвижка. Солнце, сиявшее с неба всего минуту назад, скрылось за тучей, по двору там и сям сгустились длинные синие тени. Свежий снег саваном лежал на земле, замаскировав жалкие, голые ребра теплиц. Поднялся небольшой ветер, с теплиц, с пушистой снежной шапки на навесе заброшенного булууса[1]в дальнем углу двора просыпалась мелкая снежная пыль. За воротник Светланиного полушубка забежала ледяная струйка воздуха.

В конце лета, в один из последних по-настоящему жарких дней, когда казалось, что солнце наконец отогрело озябшую за долгую северную ночь душу, Светлана обнаружила дверь в булуус открытой и зашла посмотреть. Багровый, потный Геннадий торопливо укладывал доски поверх спуска вниз.

– Какой запах, – Светлана зажала рукой нос, – нечеловеческий!

– Подтопило, – пробормотал сквозь зубы Геннадий, – дед про булуусы ничего не знал, в нормальном леднике мясо могло бы хоть сколько пролежать.

– Ты еще про мамонтов вспомни, – прогнусавила Светлана, стараясь дышать только ртом.

– Мамонты прекрасно сохраняются в вечной мерзлоте и лежат там по десятку тысяч лет, – на одном дыхании продекламировал Геннадий и силой вытолкал Светлану наружу.

Глава 3

Длинный, суматошный день подходил к концу. Угомонилась Вита, в ванной комнате рядом с детской уютно шумел водой Геннадий. В большой ванной, в которую можно было попасть из спальни, недавно засорился слив, сантехник обещал прийти в среду, не раньше. Хорошо хоть, оба унитаза работали исправно. Первые годы совместной жизни Светлану удивляло, как мало «мужской работы» готов был взять на себя Геннадий. «Руками работают те, кто не может работать головой», – отговаривался он. Светлана отмалчивалась, про себя недоумевая, почему он женился именно на ней. Она и на инженерно-технический факультет пошла именно потому, что ей нравилось делать что-то своими руками.

Одним из немногих дел, в которых Геннадий участвовал с удовольствием, было приготовление разных напитков. Сегодня горячий шоколад у него не совсем удался и слегка горчил на языке. Светлана отставила в сторону кружку и вытащила из пакета концертное Виткино платье. В свете настольной лампы засияли радужными красками расшитые стеклярусом узоры, напомнив, как блестели после выступления Виткины глаза.

– Все хлопочем? – неожиданно близко сказал Геннадий.

Плотный ворс ковра заглушил шаги, и Светлана не услышала его приближения.

– Ну что ты вздрагиваешь, чай не чужой, – пробурчал Геннадий.

Он перегнулся через Светлану и нежно дотронулся до рукава Виткиного платья.

– Красавица наша.

– Тьфу три раза, – сказала Светлана, с неудовольствием отмечая, каким блеющим получился собственный голос.

– «Тьфу три раза?» – передразнил Геннадий, слегка обнимая ее за плечи теплыми, неожиданно ласковыми руками. – Старушка ты моя суеверная!

На Светлану пахнуло жаром его распаренного после ванны тела, на руках ожили, встали дыбом тоненькие волоски. Светлана пристыженно опустила глаза, пятнадцать лет вместе, пора бы перестать думать про секс! Или не пора? Какие там были нынче параметры счастливого брака? Как странно, что до этого момента она про секс даже и не вспоминала. Когда они в последний раз были вместе? После дня рождения? Нет, это было позже, в начале августа, когда Витка с подружкой укатили в спортивный лагерь.

– Лучше быть суеверным, чем сглазить собственного ребенка, – пробормотала Светлана.

– Ты же не боишься, что я «сглажу» собственную дочь? – Геннадий оскорбленно запахнулся в длинный велюровый халат.

– Ничего я не боюсь, – промямлила Светлана.

В душе приподнял ехидную голову сорняк растущего дискомфорта.

На работе, на улице, где угодно Светлана чувствовала себя вполне вменяемым членом общества. Это дома она часто чувствовала себя как на иголках. Спать могла только со снотворным, есть – только вместе с дочерью, даже тишина временами казалась неправдоподобно зловещей. И эти несвоевременные мысли про секс. Тягучие, почти болезненные.

Геннадий обошел стул, на котором она сидела, и пристроился на краю стола. Пригладил волосы ладонью, проверяя, не выбилась ли из пробора упрямая волнистая прядка, и внимательно посмотрел ей в лицо.

У Светланы мгновенно упало сердце.

– О чем хмуримся? – осторожно, словно ступая по склизким камням, спросил Геннадий.

– Ты сделал лицо.

– Лицо? – переспросил он, твердея взглядом.

Светлана неопределенно пожала плечами.

– Бросай работу, – сказал он тоном, каким говорят с расшалившимся ребенком, – ночь на дворе.

Ночь. Простое, обыденное слово вызвало у Светланы сосущую боль под ложечкой. Сколько бы она ни откладывала, чем бы себя ни занимала, ночь и все, что к ней прилагалось, неотвратимо подступала все ближе и ближе.

Геннадий сочувственно покачал головой.

Светлана виновато опустила голову. Иногда казалось, что муж обладает сверхъестественным чутьем и, как бы она ни скрывала, легко считывает ее состояние. Наверное, именно это имелось в виду, когда говорилось: жена что открытая книга. Не поэтому ли у них давно не было секса, что все «страницы» давно прочитаны и неинтересны?

– Блестки кое-где отлетели, надо подшить, – сказала она.

Нетерпеливо качнулась на весу нога в сланцах. Все у Геннадия всегда было разложено по полочкам. Каждая вещь имела свое, особенное назначение: тапки для «водных процедур», теплые меховые тапочки со специальными монгольскими верблюжьими стельками для зимы, кожаные открытые шлепанцы для лета. На какую, интересно, полочку муж взгромоздил ее? Жена – невротик? Жена – прочитанная книга?

Светлана выкарабкалась из-за стола и зарылась лицом в шкафчик со швейными принадлежностями.

– Целый выходной впереди, завтра закончишь, – нетерпеливо сказал Геннадий.

– Я мигом, – пробормотала она, – платье может скоро понадобиться, вдруг они на гастроли соберутся.

– Ты заметила, что наша армянская Белладонна все чаще ставит Виточку в первый ряд? – В голосе Геннадия прорвалась горделивая нотка.

– Белла, а не Белладонна, – поправила Светлана, чувствуя себя ребенком, которому разрешили пожить чуть дольше, а не сразу отправляться в кровать, – и при чем тут национальность?

Она откинула крышку обшитой нарядным штапелем швейной коробки и выбрала иголку с подходящим ушком.

– Каждый должен знать своих предков и не брезговать своими корнями, – наставительно сказал Геннадий, небрежно закидывая ногу на ногу.

Пола халата соскользнула вниз и оголила бедро. Кожа на бедре была гладкой и сияла здоровым, ухоженным блеском, которому бы любая женщина позавидовала. Светлана отвела глаза. И пятки у него никогда не были такими шершавыми, как у нее. Утром надевала колготки и чуть не порвала. Не жена, а ходячий позор!

– Ты меня слушаешь?

Светлана кивнула, пытаясь припомнить, о чем, собственно, шел разговор. Геннадий любил говорить на высокие темы, некоторые речи повторялись почти слово в слово. Про что он только что говорил? Что-то про «брезговать своими корнями». Неудивительно, что она перестала слушать, именно этим она занимается всю свою жизнь. Осуждает маму, злится на исчезнувшего с горизонта отца? Со дна желудка поднялось знакомое мутное чувство, первый сигнал подступающей хандры. Светлана опустила глаза и сконцентрировалась на дочкином платье. Одна из стеклянных бусин на платье была выдернута с корнем, оставив после себя небольшую рваную дыру. Светлана сняла с подставки подходящую нитку, откусила нужную длину и потерла влажный кончик между пальцами, чтобы было легче попасть в игольное ушко. Было бы здорово, если бы жизнь состояла из таких же простых и подъемных задач, как вдевание нитки в иголку.

– Мы такие, какие мы есть, хотим мы того или нет, прошлое впечатано в наш генетический код навсегда, – сказал Геннадий.

Навсегда? Светлана опустила вмиг ослабевшие руки.

За первой волной дурноты накатила другая, за ней – еще. Иголка в руках стала вдруг неуправляемо скользкой, что-то не то стало происходить с глазами, расплылся радужными кругами узор на Виткином платье.

Светлана посмотрела на Геннадия и тут же остолбенела. Никогда раньше она не видела ничего подобного. Светлана яростно заморгала, надеясь, что с глаз свалится странная, искажающая действительность пелена. Муж улыбался странной, почти волчьей улыбкой. Улыбкой, которой одаривают… доверчивых Красных Шапочек…

– Опять накатило? – тихо прорычал Геннадий, тлея недобрыми угольками глаз.

«Не может быть, – ошарашенно подумала Светлана. – Это не я, это… снотворное! Какое все-таки странное у лекарства название. Донормил. Донор. Мил. Милый донор? Милый „друг“, который поселяется в голове и начинает жить твою жизнь вместо тебя? Когда каждая мысль, каждое чувство, все, что происходит с тобой и с другими, выглядит чужим и незнакомым? Дорогой волк, почему у тебя такие большие глаза и такие большие зубы?»

«Тоже мне бабка с пирожками», – брюзгливо сказал голос в голове.

«Это Красная Шапочка была с пирожками, а не бабка», – мысленно возразила голосу Светлана и тряхнула головой, надеясь, что резкое движение вставит мозги в более-менее нормальное положение.

– Что происходит? – спросил искаженный, далекий голос Геннадия.

– Я сейчас, сейчас! – прокричала она в ответ, продолжая мотать головой.

Крик получился подозрительно тихим и растянутым, словно прошелестела по старым листьям беременная гусеница.

Светлана подняла тяжелую руку и как можно аккуратнее воткнула иголку в мягкую плюшевую подушечку в форме сердечка.

– Пойду воды принесу, – прогулькал Геннадий и зашлепал в сторону двери на своих не шершавых пятках.

Когда Светлана открыла глаза опять, улыбка на его лице нисколько не напоминала волчью, а в глазах и в помине не было злых огоньков.

Светлана приняла из его рук чашку и залпом опорожнила, на нёбе остался знакомый кислый вкус.

– Донор… мил? – уточнила Светлана. – Я думала, шипучие таблетки уже кончились.

– В кабинете еще упаковка оставалась. – Геннадий поднял с пола Виткино платье. – Отпустило?

– Спасибо, – проскрипела Светлана чужим голосом.

Геннадий недоуменно свел к переносице брови.

– Я тоже хочу такую щеточку, – выдавила Светлана.

– Щеточку?

– Для бровей, как у тебя. Вон какие у тебя брови… гладкие, – объяснила она как можно более ровным голосом, вставая на подрагивающие ноги, – пойду посмотрю, как там Витка.

– Вита спит, я проверил, – окончательно нахмурился он.

В наступившей тишине стало слышно, как в старой печной трубе на крыше натужно взвыл ветер.

– Метель… разыгралась. – Светлана украдкой вытерла потные ладони о домашние брюки, про себя надеясь, что на плотном темном трикотаже не останется позорных мокрых следов.

– Ноябрь на дворе, – успокаивающим тоном сказал Геннадий, слез со стола, шлепнули по пяткам тапочки, и отошел к темному квадрату незанавешенного окна, – до метелей еще далеко.

На этот раз дурнота нахлынула на Светлану без предупреждения. Сократились, надвинулись темные стены, оставив крошечный освещенный островок у дрожащих ног. Светлана ухватилась за спинку стула, изо всех сил стараясь запомнить, что побочный эффект проявился почти сутки спустя после употребления снотворного. Что, интересно, скажет об этом добрый доктор… Айболит?

– В Интернете пишут, что у Донормила могут быть сильные побочные эффекты, – выдохнула она, борясь с цепляющимся за щеки языком.

– Умели в старину строить, – голосом Геннадия отозвалась через паузу темнота, – бревно к бревну, из лучшего дерева. Отец рассказывал, что, когда дед заложил дом, кругом была пустота. Дед выбрал самое высокое место, подальше от дороги. Тогда ни у кого заборов не было, только изгородь, для скотины, а он сделал забор в полтора человеческих роста. Подозрительный был человек.

Светлана знала историю родового дома Золотаревых почти наизусть, но на этот раз в рассказе мужа прозвучало нечто новое, незнакомое, словно приоткрылась щелка в наглухо запертой прежде двери.

– Гена… мне чудится всякое, – прошептала она, – голоса слышатся…

– Не бери в голову, – тихо, словно про себя, сказал Геннадий, – у каждого есть свои слабости. Надо уметь с этим жить.

– Надо, – послушно повторила она.

Темнота перестала быть острой, отодвинулась за стены. Рой снежинок с улицы ударился о тройное стекло окна и разлетелся вдребезги.

Светлана проглотила застрявшее в горле сердце и опустилась на стул. В голове перестала ныть дребезжащая, тревожная нота. Геннадий прав: надо просто взять себя в руки. Что бы с ними ни происходило, старый дом стоял, как крепость. Оборонял от непогод и охранял старые, забытые секреты.

Снотворное подействовало моментально, мир накрыло плотной белой простыней. Растворились границы, перемешались друг с другом звуки. Тревожная нота перестала терзать мозг. В середине ночи приснился приплюснутый Гена. Он шевелил плоскими, как у лягушки, губами и взбрыкивал овальными босыми пятками, затем исчез, оставив после себя люминесцентную дорожку в никуда. Светлана побрела за ним вслед на невыносимо тяжелых ногах, проваливаясь по колено в липкую зеленую жижу.

Где-то далеко в густой и плоской, как листок бархатной бумаги, темноте жалобно заплакал ребенок.

Вита? Наверное, снова написала в кровать, и надо было вставать, менять постель. Светлана подняла с подушки тяжелую, невыносимо тяжелую голову и нащупала холодное, пустое место рядом.