Господин осветитель. Сборник современных пьес в стихах и прозе

Филя (поднимает голову, уже повисшую на грудь). Цыц, меня не трожь! Я мал, мал, а как врежу!

Пытается ударить по столу, промахивается и ныряет под скатерть. Выползает уже возле ног Водород а, пугается и прячется обратно, но чуть поодаль появляется снова и, накрывшись каймой скатерти, как простынёй, укладывается спать лицом к залу.

Верка. Вот как повезло-то сегодня, тихо, мирно, без скандалу. Я тебя, Водородушка,

завсегда буду звать мужика укладывать!

Вадим. Ты бы его лучше приспособила себя в постельку укладывать, а то мужика…

Под окном слышны детские голоса: «Дядя Володя, дядя Володя, дайте на сникерс, дайте на жвачку!»

Водород (стоя у окна, запускает пальцы в кошелёк на поясе, вынимает крупную купюру). Не тебе, не тебе! Я в твои годы уже зарабатывал. Ванечка, на, держи, только не потеряй!

Слышится топот и гвалт. Кто-то истошно визжит…

Водород. Не трожте мальца, охламоны! Отберёте, ни рубля больше не дам!

Долгая пауза.

Николай (Поднимает указательный палец кверху). О! – мент родился! Давайте ещё по одной!

Натаха. Вот у тебя и родится! Дотрепешься, писатель липовый! Как тогда при менте-то самогонкой торговать буду? С тебя-то проку, как с козла молока, да и того меньше! Только – салат из миски наяривать!

Палыч. Ошибаетесь, дорогая Наталья Михайловна! При менте-то самая торговля и начнётся! Лопатой чирики грести будете, наволочек не хватит!

Натаха (Николаю). Наломался бы по ночам на конвейере, потаскал бы с наше вазелинчик, да понюхал! Выходила за писателя замуж, думала культурной стану, по театрам ходить буду. Вот они все мои театры! Этот… (Гладит себя по животу.) Да за ширмой – берет краповый, и во дворе ещё двое. (Наклоняется к Николаю и ловко вытаскивает у него из дыры в носке припрятанную выручку за самогон.) Вот, ворюга, у своей же законной таскает! Интеллигент хренов! Сил моих нет… Да поставь ты салат на место, чёрт патлатый!

Тамара (встаёт, положив руку на плечо дочери). А я согласна!

Вадим. На что согласна, лапочка ты моя?

Клавка. Я те дам лапочку! Второй-то глаз не чешется?

Вадим испуганно прикрывает стаканом другой глаз.

Тамара. Родить согласна Володе вот такую девочку, как Соня моя, или мальчика. Скрипачом бы стал замечательным, или ещё кем. Плохо одного ребёнка иметь. Скучно ему расти, бедному, а когда вырастет, – опоры никакой! Какая из меня опора? Федя мой уже три года, как «ушёл»… Сами знаете, подростки его – в пионерлагере… Он им пригрозил, деревенским-то, чтоб к нашим девчонкам в корпус не лазили, а они его подстерегли ночью у туалета и – бревном! Так до утра без сознания и провалялся…

Клавка. Ах ты, Господи!

Тамара. А утром уж поздно было… Мне, вы же знаете, за игру мою гроши платят, да и не только мне. Вон, Маргарита, пианистка наша, когда в Париж культуру местную вывозили, взяла с собой чемодан картошки да две банки огурцов. Долларов-то – тю-тю! Так весь пятизвёздочный отель на запах собирался! На таможне всю её картошку вдоль и поперёк изрезали, наркотики искали! А теперь и картошка – по шестнадцать рублей. Вот тебе и братики-сестрички…

Палыч (глядя в окно). Бабоньки, гляньте-ка, Митрофаныч опять в пивнушку шнауцера своего тащит! Обхохочешься на них глядеть! Большую кружку себе берёт, а ту, что помене, псу наливает. Хлебушка ему туда покрошит, и балдеют вместе, красота!

Тамара. Знаю, в наше время только сумасшедшие или влюблённые рожают, а я бы точно родила, было б от кого, да было б на что выкормить! Вон, молодёжь-то наша… Ребятня по спилась да в бизнес подалась, так все девчонки в моём дворе без мужей по ребёночку себе родили! А то уж лет пять после перестройки этой роддома пустые стояли. Боялись рожать. А теперь уж так паршиво стало, что и бояться нечего. Вот и берёт жизнь своё!

Натаха. А и права же ты, мать, точно я сумасшедшая! Не влюблённая же?

Николай. Влюблённая, ещё какая влюблённая – житья от тебя по ночам нет, даже пузо не спасает!

Натаха. А ну, кончай жрать! (Отбирает у него миску.) Положь ложку, я тебе говорю! Ишь, задок-то уже, как столик откидной, брюки по швам трещат! Сам пузо слепил, а теперь – «не спасает…»

Николай берёт со стола салатницу, отворачивается к окну и продолжает есть.

Вадим (сочувствуя ему). Солитёр у него, что ли?..

(Николаю.) Говорят, ваш брат, писатель, из космоса может подпитываться?

Натаха. Из холодильника моего! Хоть на ключ запирай! Утром детям – в школу, а дать с собой нечего, всё этот «солитёр» творческий за ночь слопал!

Николай часто подёргивает спиной, доедая салат, громко стучит ложкой по дну.

Вадим. А что ему делать, если власти местные писателей с бюджета скинули?

Натаха. Жаль, что не докинули! Расплодили нахлебников! Нам классиков-то за всю жизнь не перечитать, а тут ещё эти строчат, как сороки…

Палыч (Тамаре). Да ты садись, садись, дочка! В ногах, как говорится, правды нет, если она вообще есть…

Тамара. Да вот, показалось мне… А сяду, так ничего и не сбудется. Дни эти пустые – один за другим, сплетни да долги… Свету нету, воздуха!

Филя (из-под стола). Мамочка, роди меня, обратно!

Тамара. А хоть бы и обратно! Сил уже никаких нет! Голову приклонить не к кому.

Соня встаёт, обнимает мать. У Тамары на глазах слёзы. Соня шмыгает носом.

Палыч. Ну, сырость развели… Всю душу скособочило! Мы для чего тут собралися? – для тепла, для радости! Гадостей у всех своих хватает, не разгребёшь… Чего ими делиться-то? Вон, самогоночка – через край уже! Налили бы тёпленькой, а то холодной никак не согреюсь! Трясёт что-то. На грипп не похоже, уж два месяца, как трясёт. Ещё в Польше начало. Может, малярия какая-нибудь, а может, нервы? Наша работа челночная – ой и нервная! Так и гляди, чтоб не обвели, не обобрали, да не прибили! Забыл уж, когда вволю спал, может, только в КБ своём, за кульманом. В начале месяца всегда делать было нехрена. Наташ, налей тёпленькой! И – на боковую. Можно я за ширмой, на топчанчике часок придавлю?

Натаха. Иди, иди, Палыч… Чай не впервой уже. Только за ширмочкой у нас – Кандагар! Лучше уж – в комнату. Одеяло в тумбочке.

Палыч встаёт из-за стола, подходит к плите, делает вид, что изучает конструкцию самогонного аппарата. А сам, опуская двумя пальцами стакан в неполную банку самогона, пытается зачерпнуть. Стакан падает в банку. Палыч закрывает собой место преступления и затихает, потом, помявшись на месте, уходит ни с чем.

Водород (Тамаре, отодвигая от себя стакан с водкой). А ты, и правда, согласна? Не шутишь?

Тамара. Нет.

Водород (встаёт). Я ведь и жениться могу, если надо…

Тамара. Да разве ж в женитьбе дело? Лишь бы мы по сердцу друг другу подошли, да Сонечка вам понравилась! Она у меня просто золотая… (Гладит Соню по голове.) Умненькая, тихонькая, как мышка.

Водород. Ну, тогда прямо сегодня и перебирайтесь ко мне. Вещи уж завтра перевезём. Хотя, какие вещи? Я вам всё новое куплю, и себе, а то хожу, как…

Вадим. Ребята, вы это всерьёз, что ли? Так за это выпить надо! Натаха, наливай по полной! Горько молодым, горько!

Элька. А нам… (Гладит плюшевую собаку.) Всё сладко, да сладко! Скоро вырвет! Бе…

Вадим. Я тебе дам – «бе»! Кто за тобой убирать-то будет?!

Палыч (Эльке). Не зря тебя Плюмом зовут, чистый плюм и есть, такой тост испоганила!

Все. Горько!

Водород и Тамара целуются через стол. Соня тянет маму за платье. Из коридора с пустым стаканом в руке, укутанный в одеяло и в шапке, показывается Палыч. Из-под стола протягивает кружку мгновенно проснувшийся Филя. Выходит из-за ширмы смурной Ромка и тоже ищет себе стакан.

Клавка. Эк вас всех на любовь-то потянуло… Как баранов на водопой!

Ромка. За любовь – это дело святое. Люби, пока жив!

Николай. И другим жизнь давай, если можешь!

Натаха. Тут ты у нас спец!

Николай. В бракоделах не ходим, девки – ни одной!

Элька. Да что же это такое?! И не боятся ничего. Вот так взяли, и сошлись?! А любить? А любовь?..

1 без лица. Мало тебе ещё любви? Ну, ты даёшь, куколка! Уж залюбили тебя совсем, покуда-некуда. А ты – всё про то же!

2 без лица. А то пойдём, я ещё трезвый, могу…

Натаха. Хватит вам, бесстыдники! За столом – такое… (Указывает им на сумки с самогоном.) Вон для вас чистая, как слеза, уже упакована. Володь, проводи ребят, Сулим ваш так и не появился. Где его черти носят? Ещё за прошлый раз ведь не рассчитался!

Двое без лица, кивнув Водород у, берут сумки и нехотя уходят за сцену.

Там слышно кряхтенье, шум, топот. Водород остаётся за столом.

Натаха (за сцену). Да тише вы, черти, побьёте всё!

Элька. Ненавижу мужскую породу! Козлы все! Козлы… Вот только собак и люблю, да и то – плюшевых, чтоб не гадили! (Валится с дивана, начинает ползать по полу на четвереньках, переставлять плюшевой собаке ноги, тявкать и сюсюкать.)

Водород. Ну, нам пора, правда, Том? Да и Соне ещё уроки делать.

Верка. Гляньте, девки, как быстро приспособился, какого мужика мы, дуры, упустили!

Под столом с пустым стаканом в руке всхрапывает Филя. Водород берёт упирающуюся Соню за руку, и они с Тамарой уходят.

Элька (начинает рыдать, захлёбываясь). И я! И я…

Женщины поднимают её и уводят за сцену. Палыч, Ромка, Вадим, Николай и выползший из-под стола Филя, прихватив тарелку капусты, тут же обосновываются возле банки первача, спиной к залу. Пьют, травят анекдоты.

Входят Мурзиковы.

Мурзикова. Здрасте вам! Гуляете? Милое дело. А мы слышим сверху – весело у вас! Вот яблочек вам принесли!

Мурзиковы демонстративно вынимают из пакета несколько яблок, раскладывают их по столу и садятся на освободившиеся места.

Филя. Ну, раз подметалы пришли, пора заканчивать.

Мурзиковы молча налегают на еду.

Николай. Ишь, как метут!

Ромка. Хоть бы челюсти не заклинило!

Палыч. Им в КНИИТМЕ ихнем, оборонном, уже полгода – ни копейки! На одном горохе сидят.

Вадим. Всё с терроризмом международным боремся, туды его в качель!

Николай. А всё оттого, что государство у нас не с того конца растёт!

Вадим. Это как?

Николай. Америка, например, да и не только она, как и положено всему живому, начиная с самого дикого начального своего периода, снизу прёт, от корней! Из народа у неё власть вырастает. Вот и присмотр за властью этой народный, пристальный, чуть что не так, и – по шапке! А наша с вами Россия-матушка спокон веку, хоть убей – сверху вниз!

Филя. Вниз головой, значит?

Николай. Выходит так. Уж сколько веков власть у нас сверху назначенная! Привык народ к подчинению. Сам шагу не ступит, всё соску от мамки, как дитя неразумное, ждёт.

Ромка. А что, как мамка – дура или гулящая?

Филя. Помирай тогда всё с музыкой! Не пойдёшь же супротив мамки у памперсе с пустушкой наперевес?..

Вадим. Не… Супротив мамки не пойдёшь!

Филя. Вот по телеку всё нудят – прожиточный минимум у нас в три раза повысили.

Палыч. А квартплата его, идрить твою в качель, ам – и скушала!

Филя. Никакого минимума теперя. Один нуль!

Ромка. Не боись, мужики, выдюжим! (Скребёт под мышкой.)

Николай. Ломали уж, ломали России нашей хребтину-то… В дугу гнётся, а не ломается!

Ромка. Это как ломать…

Палыч. В самую тютельку, Николаич, это, как ломать…

Николай (Ромке). Ты-то хоть знаешь, почему у нас тут так дерьмово?

Ромка. Не а…

Филя. А почему?

Николай. А потому, что Россия-матушка на Земле нашей – не иначе, как чистилище! В аду живём. И кто в этот ад со своим уставом сунется, тот с разбегу прямо в котёл со смолой кипящей и попадёт!

Филя. А я всё думаю… И почему это с утра, даже если не пил, уже опохмелиться хочется, а оно – вона…

Ромка. Чистилище, так – чистилище! Да и хрен с ним, мы-то уж привычные.

Вадим. Не дай Бог кому ещё такой привычки!

Николай. Если Господь наш и сойдёт когда на Землю, то непременно в Россию и попадёт! Где ещё столько мучеников сыщешь, да ещё православных?.. Вот безбожники говорят – вселенский разум, вселенский разум… А Россия наша – вселенское сердце! За всех болит…

Пьют. Мурзиков а вынимает из сумочки большой пакет. Достаёт из него ворох маленьких, начинает с оглядкой складывать в них недоеденное. Мурзиков ей усиленно помогает. Возвращаются бабы.

Клавка (Натахе). Хавронью-то как делить будем?

Натаха. Да как всегда – мне половину, и вам с Веркой по четверти, вы ж всю зиму, поди, помои-то носили! И я с ней накорячилась по самую… А ведь зарежешь, пара таких сборищ, да родне по куску, и нет свинюшки!

Верка. А туды ей и дорога! (Весело.) Не росла совсем сволочь! И сала никакого!

Натаха. Я ей кашу из детсада месяца два носила, так она похудела от неё, зараза! И чем детей наших кормють?!

Клавка. Химия одна! Обман зрения и желудка!

Натаха. А чего ж, если химия, пухнем все, куда хавронье?

Верка. А всё – соя эта, мутантская, из Америки! Они там уже сами еле на трёх стульях сидят, вот нам её и сплавляют!

Натаха. Правда?

Клавка. Истинный крест, во всё суют, что нищета наша трескает: и в пельмени, самые дешёвые, конечно, и в палочки куриные, и в сникерсы…

Верка. Ну, ясно! Ни в рыбу, ни в мясо, ни в икру паюсную её не засунешь…

Клавка. Эти что хошь и куда хошь засунут!

Верка (вздохнув). Да ну её, сою эту, хрен с ними, пусть сыплют! Хорошего человека, чем больше, тем лучше! (Поддёргивает груди.)

Натаха. И то правда! И что это мы сегодня всё о грустном, да о грустном? И не попели, и не поплясали…

Клавка. Зато пару какую сосватали!

Натаха. А спеть мы и теперь можем, кто нам помешает-то? Давайте – нашу любимую!

Запевают, убирая со стола. «Ой, то не вечер, то не вечер…»

Мимо с полными пакетами проходят Мурзиков ы.

Верка. И почему это народ за столом всё одни и те же песни поёт? (Николаю.) Эй, литератор, а слабО песню такую написать, чтоб потом лет двести пели?

Николай (дожевав). Такую, Клавочка, душа наша, русская, пишет, а не литераторы. У тебя ведь есть душа, петь любишь? Вот и напиши! А нам писанина наша, за гроши, всю душу уж повысосала! В сотый раз переписываю этот очерк, да переделываю, ан нет, не дышит!

Верка. А вот, возьму, и напишу!

Мурзиков а. До свиданьица!

Натаха. Пока, пока… Харчи не растеряйте! Детей позовите там, а то уж темнеет.

Поют: «Поедешь кататься, мост рухнет большой…»

Верка. А Томка-то наша, какова? Будто заново родилась, аж похорошела! Вот тебе и тихоня…

Водород (вбегает, запыхавшись). Томочка кофту забыла!

Натаха. Уже и Томочка? Дитё-то ещё не состряпали? С вашими темпами запросто можно успеть!

Верка. Чего ты его держишь-то? Вишь? Как конь, копытОм бьёт! Аж пена с удил каплет…

Водород (счастливо смеётся, берёт со стула кофту). Вот привалило-то на старости лет! Хоть бы не подохнуть с радости. А и страшновато… Ответственность-то какая?!

Клавка. А ты как хотел? Ребёночка ему подавай!

Натаха. Куда спешить-то? Потешились бы маленько…

Клавка. У них времени на тешенье уж не осталось!

Водород. Да есть чуток…

Верка пытается его попридержать. Водород хватает её в охапку, сажает на подоконник.

Клавка. И этот оживать начал, аж зАвидно! Лысина так и отсвечивает…

Верка. А руки-то, руки – кипяток-кипятком!

Натаха. И, видать, не только руки…

Смеются.

Верка. Резинить-то нынче будем, али нет? Я крышек с базы цельный мешок приволокла и резинок вязанку.

Натаха. А ну эту подработку! Всех делов не переделаешь… Любви хочется! Жить хочется! Ну, Водород с Томкой и учудили сегодня… Скажи вот, из чего счастье человеческое делается? Из слезинки, из словечка, сдуру сказанного… ЧуднАя, бабоньки, штука – жизнь наша, ой и чуднАя…

За окном старушки поднимаются со скамьи и уходят.

Занавес.

ВОСКРЕСЕНЬЕ ВТОРОЕ

(Воскресение Водорода)

Комната с большими окнами без штор. За окнами – только небо. Ящики с не распакованной мебелью. На потолке – дорогая хрустальная люстра без лампочек, под люстрой, прямо посреди комнаты – кровать с балдахином и шёлковыми шторами, застеленная малиновым атласным одеялом. Справа и слева высокие белые двери. У одной из них большое зеркало в замысловатой оправе, возле которого на полу свалено множество пакетов и коробок. Свет в комнате голубо-сиреневый, неземной. Высоко над разобранной кроватью под стонущую от счастья скрипку, полулёжа, летают на качелях Тамара и Водород. В окна заглядывают ангелочки, смеются, показывают на них пальцами. Качели опускают Тамару и Водорода на постель.

Тамара. Я думала, к этому нельзя привыкнуть…

Водород. К чему?

Тамара. Ну, летать…

Водород. К хорошему быстро привыкаешь.

Тамара. А я не хочу привыкать! Хочу, чтобы всегда вот так – ветки в цвету, небо, ангелы…

Водород. Ты сама у меня – ангел! Иногда даже боюсь дотронуться. Вчера смотрел на тебя ночью, ты ведь светишься, правда, светишься – и лоб, и руки. Я у тебя раньше одни глаза только и замечал… А ты, оказывается, красивая! Под тряпками не видно, а стащишь, прямо – фотомодель. (Прячет лицо в коленях у Тамары.) Ты знаешь, а ведь я теперь без тебя не смогу, совсем не смогу! Ты душу из меня вынула. А та, которая есть, и не моя вроде… Всё боюсь, что ты разглядишь меня получше, и разлюбишь. Не бросай меня, пожалуйста! Мне иногда кажется, что это ты меня родила, как Соню…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.