Что мне сказать тебе, Мария-Анна

Мария-Анна заставила своего коня перейти на шаг.

Карета застыла почти по центру дороги, немного ближе к правой обочине. Справа поднимался отвесный склон небольшого холма и проехать не было никакой возможности. Оставался путь слева между каретой и стеной леса. Но там тоже было достаточно узко и кроме того стояли женщины. Тем не менее Мария-Анна направила своего коня туда.

Проезжая мимо вооруженных мечами и кинжалами охранников, она не удостоила их ни единым взглядом.

Приблизившись к экипажу, Мария-Анна увидела на дверце яркий герб, но она не сильна была в герольдике и не имела понятия какому знатному лицу тот принадлежит.

Белый жеребец королевы наступал на разодетых женщин, но те не двигались с места и вообще не обращали внимание на всадницу, словно бы той и не существовало.

Мария-Анна остановила коня и, слегка раздраженная, собралась вежливо попросить пропустить её, но в это время из глубины леса появился высокий кичливо одетый господин с множеством драгоценным камней на груди и руках. Судя по всему хозяин экипажа отлучался в лесную чащу для справления какой-то нужды, а теперь, возвратившись, он с негодованием уставился на двух всадников.

– Что вы себе позволяете?! – Грозно закричал он Марии-Анне. – Совсем никаких манер не знаете? Прете на благородных дам со своими проклятыми животными! В кабаке вас что ли воспитывали, в самом деле! Стойте вон там сзади и ожидайте когда я проеду.

Разгневанный господин повернулся к охранникам.

– А вы ротозеи куда смотрите? Какие-то невежды пустоголовые чуть баронессу с дочерью не растоптали, а вам и дело нет!

Охрана барона, оставив своих коней, решительно направилась в сторону экипажа, видимо намереваясь каким-то образом покарать "невежд пустоголовых". Вперед вырвался самый молодой, с тонкими черными усами и пылающим темным взором. Он даже вытащил меч, правда еще не зная что он будет им делать.

Мария-Анна, с побелевшими губами, ледяным взором смотрела на барона, думая лишь о том каким образом она расправится с ним.

В этом момент прозвучал спокойный голос лейтенанта Ольмерика:

– Ваше Величество, мне убить его?

Он никогда не обращался к ней так, всегда только "моя госпожа", но сейчас нужно было именно такое обращение.

Мария-Анна утвердительно качнула головой:

– Убейте, лейтенант.

И все действующие лица моментально замерли. Даже лошади, словно бы ощутив напряжение момента, были бездвижны.

Барон Анри де Ременсэн, возвращавшийся с семьей из столицы в свои владения на востоке королевства, услышав титул незнакомки, остолбенел. Всякая спесь и гонор моментально покинули его. И хоть никогда ему доселе не выпадало счастье видеть свою королеву лично, сейчас, внимательно вглядевшись в прекрасное белоснежное лицо незнакомки, он моментально уверился что она именно та кем её назвали. Да к тому же не будучи полным дураком, взглянув на второго всадника, он получил еще одно доказательство что перед ним владычица этой страны. Было общеизвестно что личными телохранителями Вальрингов уже более двухсот лет служат яростные непобедимые северные воины. И кем же могла быть женщина, которую сопровождал угрюмый могучий белокурый северянин, увешанный мечами и кинжалами?

Барон, угодливо согнувшись, сделал несколько шагов вперед:

– Ваше Величество…, – жалобно пробормотал он.

Но Мария-Анна безмолвствовала. Ольмерик тем временем спрыгнул с коня и направился к барону, вытаскивая из ножен меч.

Никто вокруг не смел шелохнуться и даже сам барон просто стоял и смотрел как высокий северянин идет к нему с мечом в руке.

Однако молодой черноусый охранник всё же набрался решимости и бросился на Ольмерика. Лейтенант легко уклонился от неуклюжего выпада и ударил кулаком с зажатой в нем рукоятью меча охранника прямо в зубы. Молодой человек полетел с ног долой. Ольмерик наступил на его запястье, вырвал клинок и отшвырнул в сторону. После чего продолжил свой путь к барону.

Глаза Анри де Ременсэна стали как блюдца. Как и все он был наслышан о безжалостности и решительности королевы, когда дело касалось её врагов.

В этот момент его супруга упала на колени.

– Ваше Величество, прошу вас, сжальтесь. Умоляю вас, будьте милосердны к моему мужу. – Затем обернувшись к молоденькой девушке, сказала: – Что же вы стоите, дочь моя? Падите на колени перед нашей повелительницей и умоляйте пощадить вашего отца.

Но девушка продолжала стоять и смотреть на королеву чуть ли не с вызовом. Это развеселило Марию-Анну.

– Кто вы такая, сударыня? – Спросила она стоявшую на коленях женщину.

– Баронесса Жозефина ле Каро де Пуансон, – торопливо представилась та. – К вашим услугам, Ваше Величество. – И она, стоя на коленях, умудрилась еще и поклонится.

– О, так вы двоюродная сестра графа Фландрии, – удивленно воскликнула Мария-Анна, – как же так вышло что мы никогда не встречались лично?

– О, Ваше Величество, мы почти не выезжаем в свет, наши владения…, – Жозефина смолкла на полуслове, увидев что белокурый рослый мужчина тем временем поставил её супруга на колени и прислонил к шее меч, словно примеряясь для удара. На самого барона страшно было смотреть, он весь обмяк и оплыл и глядел на королеву затравленно и обреченно.

– Ваше Величество, сжальтесь! – Закричала Жозефина. – Ради всего святого, пощадите его. Не лишайте дочь отца, а жену мужа. Будьте милосердны, Ваше Величество. – Она вдруг схватила стоявшую рядом девушку за платье и потянула вниз.

Но девушка вырвалась, сердито зашипев:

– Я не стану унижаться ни перед королевой, ни перед кем.

– Господи, какая вы дура, дочь моя! – В сердцах воскликнула баронесса, а затем спохватившись посмотрела на королеву и молитвенно сложив руки снова запричитала: – Простите её, Ваше Величество, она совершеннейшим образом глупа. Как и её отец. Умоляю вас, простите нас.

Мария-Анна улыбнулась, раздражение на этих наглых людей оставило её.

– Постойте, лейтенант, – сказала она и Ольмерик застыл, держа одной рукой несчастного барона за воротник, а другой меч у его шеи.

– Барон, подойдите, – приказала она.

Ольмерик поднял мужчину с колен и подвел к королеве.

– Вы оскорбили меня, барон, – сказала Мария-Анна, – но внимая мольбам вашей супруги, я готова помиловать вас. Однако с таким условием. До начала следующего месяца вам надлежит передать моему казначею, маркизу Ле Гарди, сумму в размере сто тысяч ливров. Если вы этого не сделаете, то за вами придут люди графа Согье и мы уже вместе с ним решим вашу дальнейшую судьбу. Вам всё ясно?

Барон ожил и расцвел. И хотя сумма была громадной, она ни шла ни в какое сравнение с даром жизни.

– Да-да, Ваше Величество, всё ясно, всё будет исполнено в лучшем виде, всенепременно и преобязательно. Я вам так благодарен, Ваше Величество, во истину ваше великодушие может сравниться только с вашей красотой.

Мария-Анна, вспомнив что уже не раз слышала эту сентенцию прежде, усмехнулась.

– Теперь вы позволите мне проехать?

Барон захлопал глазами.

– Ко-конечно, Ваше Величество. Никоим образом не смею препятствовать вам. – И он бросился к своим женщинам, схватил за руки и увлек к лесу, освобождая дорогу.

Мария-Анна тронула бока коня, проехала немного вперед, но возле дочери барона остановилась.

Внимательно посмотрев на девушку, королева спросила:

– Я вам не нравлюсь, сударыня?

– Разве вы должны всем нравится, Ваше Величество? – Хмуро сказала девушка.

Её родители обомлели.

– Не слушайте её, Ваше Величество! – Испуганно воскликнула баронесса. – Бог не наградил её умом.

– Истинно так, Ваше Величество, глупа как пробка! – Вторил своей супруге барон.

Но Мария-Анна, не обращая внимания на их слова, не сводила взгляд с девушки.

– А мой лейтенант? Он вам нравится?

Девушка на миг растерялась, но затем, кинув короткий несмелый взгляд на мужественное лицо Ольмерика, с дерзостью взглянула королеве в глаза.

– Нравится, – твердо сказала она.

– Что скажете, лейтенант? Возьмете юную баронессу в жены? – С улыбкой спросила Мария-Анна. – А господин барон к ста тысячам ливров присовокупит еще и половину своих владений. Неплохое приданное получится. Вы же не против, барон? – И она лукаво поглядела на побледневшего как снег Анри де Ременсэна.

– Ваше Величество…, – пролепетала Жозефина ле Каро де Пуансон, готовая снова пасть на колени и умолять королеву избавить их от этой новой напасти. Но тут вмешался Ольмерик.

– Мне не нужна в жены какая-то глупая сопливая девчонка, госпожа, – спокойно сказал он.

– Святый Бог, вы правы, господин лейтенант! – Радостно воскликнул барон. – Наша Катрин дура дурой и совершенно вам не подходит.

– Отец!! – Вся пунцовая от возмущения, вскрикнула девушка, которой уже порядком надоело слушать про то какая она дура.

Мария-Анна стала серьезной.

– Как скажете, лейтенант. Прощайте, барон. И ради себя и вашей семьи не забудьте про моего казначея.

Барон сумбурно начал заверять что всё исполнит и ничего не забудет и даже бросился вперед, желая поцеловать руку королевы.

Но Мария-Анна, уже не обращая на него внимания, ударила пятками своего белого жеребца и умчалась вперед.

Ольмерик какое-то время помедлил, задумчиво глядя на юную Катрин, которая не выдержав его взгляда, опустила глаза, а затем последовал за королевой.

И только после этого, оперевшись на стенку кареты, барон шумно и тяжело вздохнул.

– Видишь как оно бывает, Жозефин, – проговорил он. – Сходил в лес помочиться за сто тысяч ливров.

– Ты всегда умел проматывать деньги, Анри. Но, Господи, какой же ты всё-таки болван, неужели тебе не хватило одного взгляда на эту женщину, чтобы понять что она не из тех на кого можно так орать.

Барон снова вздохнул. Потом поглядел на свою дочь и сердито сказал:

– Вы еще, сударыня, как обезумели. Неужели нельзя хоть иногда смирять ваш норов? Или может и правда захотели замуж за этого дикого варвара?

Катрин де Пуансон де Ременсэн, ничего не ответив, резко отвернулась и поднялась в экипаж.

Барон почесал голову и обратившись к своим охранникам, спросил:

– Что там с этим воякой? Живой хотя бы?

– Живой, Ваша Милость.

35.

Пиертон Мария-Анна решила проследовать без остановки.

Но на городской площади она увидела толпу народа, обступившую импровизированную театральную сцену, на которой некий пёстро разодетый субъект вдруг затрубил в длинную медную трубу очень знакомую мелодию. Она была очень похожа на сигнал королевского герольда о приближении правителя государства.

Мария-Анна остановила коня и повернула голову.

И действительно театральный герольд зычным гласом объявил о прибытии «Её Высочайшего Величества Марины Аннет, Божьей милостью королевы Лядской и царицы Панской, Самодержицы и Государыни" и далее последовал перечень каких-то нелепых сказочных земель.

Мария-Анна спустилась с лошади. Она чувствовала, что не нужно этого делать, что это лишнее, что ничего хорошего не выйдет, что лучше просто продолжить путь, ей предстоит важная встреча, речь о её сыне. Но уже не могла остановиться. Имя "Марина Аннет" задело её, всё было очевидно и она хотела увидеть к чему это. Она передала поводья Ольмерику, велела ждать ему здесь, у края площади и пошла к сцене. Люди оглядывались на неё. Отправляясь в поездку, Мария-Анна, дабы не привлекать ненужного внимания, естественно не стала наряжаться в бесценные платья и цеплять на себя ювелирные украшения. Тем не менее, видя её совершенную красоту, надменный взгляд, гордую осанку, роскошные волосы, дорогую атласную мантию, собравшиеся на площади, не говоря ни слова, давали ей пройти, стараясь не задеть её, а некоторые затем еще и бросали в её сторону осторожные любопытные взгляды. Впрочем через минуту все глаза уже были прикованы к сцене, ибо там явилась миру "королева Лядская и царица Панская" со свитой. Королева Марина Аннет оказалась маленькой обезьянкой, затянутой в платьице из черной парчи, оттопыренное на груди вырезанной из дерева телесного окраса имитацией женского бюста и с приклеенным к голове пучком светло-русых волос. И совершенно случайно излюбленный цвет нарядов Марии-Анны тоже был черный, а её чудесные волосы были именно светло-русого чуть отливающего бронзой оттенка. В качестве свиты у королевы-обезьянки были смешные поросята, обмотанные пестрыми кусками бархатных тканей.

Через четверть часа Мария-Анна, взбешенная, бледная, не помнящая себя от злости и гнева, обходила сцену, направляясь к закулисью уличного театра. Она увидела и услышала достаточно. В первом, так сказать, акте обезьянка вертелась перед зеркалом, строила ужимки, кривлялась, гладила мордочку, словно прихорашиваясь, трогала свою деревянную грудь, тянула вниз платьице, будто пытаясь обнажить грудь побольше, дергала приклеенные волосы, пока в конце концов не оторвала один пучок, что кажется весьма расстроило ее и она с досадой отшвырнула его. Всё это вызывало неподдельный веселый смех у зрителей, они толкали друг друга, указывали на сцену, качали головами, мол, ну даёт. Во втором акте герольд объявил о прибытии нескольких баронов с длинными пышными именами. Бароны оказались тремя маленькими собачками, разодетыми в невообразимо яркие одеяния, увешанные позолоченными цепочками и цветными стекляшками, играющие роль драгоценным камней, также у каждого барона имелась длинная шпага, смешно волочившаяся где-то сзади. На сцене также появился небольшой деревянный стул, обитый красной тканью, судя по всему этот предмет мебели должен был символизировать королевский или царский трон. К спинке стула с задней стороны был прикреплен бутафорский игрушечный меч, чья рукоять крестом возвышалась над спинкой. Обезьянка ловко забралась на стул и уселась на него совершенно по-человечески, вытянув задние конечности и положив передние на высокие подлокотники. Собачки приблизились к трону и принялись звонко лаять. Лай был противный визгливый, но по началу Марина Аннет не обращала на него внимания, вертя головой в разные стороны, снова трогая свою деревянную грудь и рассматривая её будто бы с некоторым восхищением. Всё это вызывало у зрителей бурное веселье. Но затем один из "баронов" приблизился к "трону" и попытался цапнуть "королеву" за ногу. Марина Аннет тут же пришла в неистовство. Она пронзительно заверещала, закричала, вскочила с ногами на стул, принялась приседать, раскачиваться, махать руками. Собачий лай стал громче и яростнее. Тогда обезьянка схватила прикрепленный к трону меч и отважно бросилась на зарвавшихся "баронов". На сцене начался маленький хаос. Марина Аннет наскакивала на собак, колотила их мечом, скалила зубы, шипела, кричала. Собачки с испуганными глазами трусливо прижимали хвосты и метались во все стороны, стараясь уклониться от грозного меча. Но обезьянка наскакивала на них, хватала за хвост, стучала деревянным мечом и страшно визжала. Заодно досталось и "королевской свите". В пылу атаки храбрая королева набрасывалась и на поросят, которые с визгом разбегались, привнося еще большую сумятицу в происходящее на сцене. Зрители покатывались со смеху. Закончилось это тем что Марина Аннет прогнала со сцены всех, еще и швырнула им вслед свой меч. После чего довольная вернулась к "трону" и уселась на него. Но самое пикантное и интересное зрителей ожидало в третьем акте. Герольд объявил о прибытии Верховного трахадора Бона Дезалье графа Любовийского. Роль графа исполняла еще одна обезьяна, более крупная и темная. Граф был одет достаточно скромно, но при этом увешан сразу четырьмя бутафорскими клинками, которые волочились за ним и гремели как цепи каторжника. Граф уселся посредине сцены, зевая и лениво оглядываясь по сторонам. Мариной Аннет он явно не интересовался, но вот сама королева явно была взволнована его приходом. Она бросила свой трон, подбежала к "графу" и начала всячески обхаживать его. Она ластилась к нему, прислонялась к нему головой, гладила его, негромко умилительно верещала, словно упрашивая о чем-то, хватала его руку и клала на свою деревянную грудь, а в конце концов принялась вставать перед ним спиной, наклоняться вперед и задирать своё платье. Это уже вызвало просто гомерический хохот и шквал рукоплесканий.

Мария-Анна готова была убить всех. И даже больше чем на театралов она злилась на самих зрителей. О как же гоготала эта вонючая немытая чернь, захлебываясь, брызгая слюной, ехидно понимающе посмеивалась, толкала друг друга в бока, тыкала пальцами в сцену. Необразованные мужланы и дородные тетки, жалкий сброд, чумазые смерды, грязные животные, не далеко ушедшие от тех самых обезьян и свиней, что развлекали их.

Королеву чуть не трясло от бешенства.

Она обошла сцену и увидела её заднюю, скрытую высокими декорациями часть, на которой в данный момент находились двое мужчин, один тот самый герольд, видимо управляя игрой актеров-животных. Вплотную к сцене стояло два больших фургона, между которыми был сооружен навес, под которым были организованы временные гримерки актеров, сложены куски декораций, развешаны наряды, доспехи. бутафорское оружие и прочее.

Королева вошла под навес. Здесь были какие-то люди, несколько мужчин, трое женщин, две молодых и одна пожилая. Все в каких-то старомодных нелепо пышных нарядах, ярких украшениях, лентах, париках. Видимо готовились участвовать в некой пьесе о жизни высшего света. Но Мария-Анна и не пыталась вникнуть в окружающее, она и лица-то едва различала, охваченная негодованием и яростью.

– Кто хозяин этого балагана? – Громко потребовала она, надменно оглядывая присутствующих.

Но никто не спешил ей ответить. Сейчас она была случайным прохожим с улицы, обычной женщиной, которая судя по её тону слегка не в себе. Но актеры и актрисы бродячего театра народ бывалый и повидали всякого на своём веку, а потому взирали на незнакомку спокойно, может с некоторым любопытством, ибо умели ценить прекрасное, а кое-кто и насмешливо.

Мария-Анна, стараясь совладать с голосом, чтобы он не дрожал от гнева, повторила:

– Кто директор труппы я спрашиваю? Или может это одна из тех обезьян что кривляется сейчас на сцене?

Вперед выдвинулся один из мужчин, привлекая внимание королевы. Он был примерно её роста, то есть невысок, весьма дороден и обильно бородат. На макушке зияла солидная плешь. Он был наряжен в костюм разбойника с увесистой чрезмерно широкой саблей и тремя гротескно-внушительными кинжалами на поясе.

– По-видимому, сударыня, именно я тот кто вам нужен. Я не ответил вам сразу лишь по причине того, что был слегка ошеломлен той горячностью, с которой вы вопрошали обо мне. – "Разбойник" плотоядно усмехнулся. – Смею ли я предположить, сударыня, что вы одна из моих поклонниц?

Мария-Анна с презрением поглядела на этого, по её мнению, "недоумка". Его игривый тон взбесил её еще больше.

– Как ты посмел, негодяй, показывать эту мерзость?!

– О чем именно вы говорите, сударыня? – Всё еще вполне спокойно и насмешливо спросил он.

– Я говорю о твоих обезьянах и свиньях на сцене!

– О, сударыня, это называется сатира. Са-ти-ра. Древний и, позвольте заметить, один из самых трудных жанров театрального ремесла. Конечно, не всякому дано его понять. – Он едва заметно поклонился в сторону Марии-Анны. – Это требует определенной работы ума и проницательности, требует умения видеть завуалированную суть вещей, а не хватать то что на поверхности. Так что ничего страшного если истинный смысл этого представления ускользнул от вас. Не стоит расстраиваться по этому поводу и так казниться. Далее мы собираемся сыграть более легковесную пьесу, где всё достаточно очевидно. И если вы окажете нам честь быть нашим зрителем, я полагаю вы без труда сможете понять всё что хотел сказать автор и получить удовольствие от увиденного.

Марии-Анне в её нынешнем состоянии и правда потребовалось некоторая работа ума чтобы понять что над ней издеваются. Ей это было так непривычно и невероятно, что она отказывалась в это верить. У неё перехватило дыхание от обиды и возмущения. Какая-то букашка, клоп, вошь плешивая стоит и нахально скалится ей в лицо. Ей хотелось затопать ногами и закричать, что она королева, государыня, повелительница этой страны и она раздавит, уничтожит, превратит его в прах. Но голос разума всё же пробился сквозь пелену злости и Мария-Анна не стала топать и кричать.

– Жалкий комедиант, шут, фигляр, скоморох, – процедила она ледяным тоном, пылая своими прекрасными глазами. И чуть подумав всё же добавила: – вошь плешивая.

Но "вошь плешивую" ничуть не устрашил ни ледяной тон, ни грозный огонь серых глаз.

– Сударыня, я не понимаю причину вашего негодования. – Всё с той же утонченно-насмешливой интонацией сказал директор труппы. – Не соблаговолите ли объяснить?

Другие актеры и актрисы, увлеченные этой темпераментной беседой, подошли ближе. И хотя им было очевидно, что эта женщина явно не из бедняков, вилланов или городских ремесленников, она не казалась им достаточно важной или знатной персоной чтобы увидеть в ней какую-то угрозу для себя. Скорее она виделась им вздорной глупой особой и они испытывали к ней тоже иронично-насмешливо-снисходительное отношение что и их руководитель. Да и кроме того, в отличии от многих в этой стране, они всё же были вольными бродягами, людьми особой породы, давно привыкшими к резким поворотам Фортуны, и потому милость или немилость сильных мира сего заботила их не сильно. Сегодня ты на вершине, а завтра в придорожной канаве. Презрение, проклятия, пренебрежение, уничижение, нищету и тяжелые невзгоды вечного бездомья и вечной дороги они переносили также стойко и спокойно, а зачастую и с юмором, как и восторг, обожание, рукоплескание, щедрые вознаграждения, роскошь и даже настоящее богатство, если уж действительно повезёт. Да, они были особыми людьми, дорога и сцена приучила их к переменчивости жизни, к непостоянству всего что есть в этом мире.

Но в этот момент за левым плечом королевы появилась рослая могучая фигура в темном плаще и широкополой шляпе. Мария-Анна даже не увидела, а как будто почувствовала всем телом приблизившегося Ольмерика, безмолвно застывшего за её спиной. Ощущение привычной надежной безмерно преданной ей силы подействовало на неё благотворно. Она немного успокоилась. Актеры же и актрисы глядели на высокого северянина с любопытством и удивлением.

– Как тебя зовут? – Спросила Мария-Анна у "разбойника".

Тот чуть помедлил, появление молодого мужчины с двумя отнюдь не бутафорскими мечами на поясе, немного встревожило его. Но всё же ответил и всё с той же ироничной интонацией:

– Я есть Жан Булине, сударыня, по прозвищу Мантилла. Мне выпала честь быть главою этих славных мужчин и женщин. Позвольте также в свою очередь узнать с кем имею честь изъяснятся, – и он чуть поклонился в сторону королевы.

Мария-Анна, словно бы в задумчивости, глядела на него. Ей припомнился рассказ Олафа Энрикссона о том как Ольмерик единолично расправился с тремя десятками даннов, которые между прочим "не то что ваши плюгавые рыцари", а настоящие свирепые воины. И ей подумалось: а что если она прикажет своему верному протиктору убить всех этих театральных нахалов. И странный трепет охватил её при этой кровожадной мысли. Никаких сомнений он сможет это сделать, эти жалкие комедианты во главе со своим плешивым директором ему не соперники, и конечно же он подчинится её приказу. И вот это последнее и повергло её в приятное волнение. Какой невероятной силой она обладает, одним словом, одним легким жестом она может буквально уничтожить весь этот сброд.

Но появление Ольмерика также напомнило ей о том что она в дороге, что она едет к своему заклятому врагу, что решается судьба её сына и ей стало стыдно за себя, за то что она тратит время на каких-то ничтожных бродяг, которые ради своего проклятого куска хлеба готовы на любое святотатство, богохульство, клевету, злобные насмешки. Ну неужели она – королева этой страны будет обращать внимание на этих жалких изгоев, которым даже отказано лечь в святую землю после смерти и которые будут похоронены как жуткие нечестивцы за церковной оградой или вообще брошены как животные в какой-нибудь придорожной канаве? И в своем убогом бессилии, ничтожности, низменности души и подлости характера им не остается ничего другого как осквернять и хулить чистоту и святость, глумиться и потешаться над теми кто неизмеримо выше их, благороднее, самоотверженнее, сильнее, мудрее. Но конечно не напрямую, а иносказательно, через грязные намеки, экивоки, аллюзии, пародии, ибо известно что нет более трусливого негодяя чем актер, который ради наживы отказался от своей человеческой души и предался дьявольскому искусству перевоплощения и обмана. Окончательно успокоившись такими мыслями, Мария-Анна уже хотела уходить. Но уязвленное самолюбие всё же требовало хотя бы маленькой мести.

И глядя в глубокие карие, как ей казалось, подлые и лживые глаза руководителя труппы, она сказала:

– Что ж ступай, Жан Булине по прозвищу Мантилла, сыграй свою последнюю пьеску.