Арвеарт. Верона и Лээст. Том II

Экдор Трартесверн повернулся к ней, осмысливая услышанное, и, осмыслив, сказал: «Давайте…» – понимая самое главное – пока она будет рядом, с её рыжими конопушками, ему не о чем беспокоиться.

* * *

Разговор на террасе с Невардом начался с вопроса о Лаарте. Невард устроился в кресле, пригубил свой кофе из чашечки и сказал: «Ну давай рассказывай, как тебя угораздило…»

– Я не знаю, – сказала Верона. – Когда мы впервые встретились, это было утром, у озера, в четыре часа примерно, и он мне тогда не представился. Это было ещё в июле, когда я только приехала, и он мне сразу понравился. А потом уже было много чего.

– Так-так. Ну и что ты думаешь?

– Я хочу, чтобы он был счастлив.

Невард кивнул с улыбкой:

– Ну поживём – увидим. Человек он хороший, мне кажется. И Лээст не возражает, так что если у вас серьёзно, пусть он тогда разводится. Сватать тебя будут многие, но поскольку ты влюблена в него, на его стороне преимущество…

Лаарт, чей день в «Акцетаре» был насыщен такими «глупостями» – согласно его выражению – как обедом в «Кафе Невесомости», прогулкой на батискафе, спуском с каскадов в лодочке, посещением «Театра Теней» и ужином в ресторане на плавучем искусственном айсберге, – устал в достаточной степени, но на деле был счастлив случившимся. Когда ужин почти закончился и было подано сладкое, Моника, съев пирожное, предложила ему напоследок ещё одно развлечение – морскую прогулку на катере, на что Лаарт ответил: «Слушай, давай лучше купим шампанское и разопьём его где-нибудь».

– Давайте, – сказала Моника, понимая самое главное, после услышанной исповеди – той, что Лаарт успел донести до её – ей можно теперь не мучиться, ей можно боготворить его, не борясь со своим сознанием и извечной проблемой нравственности.

После завтрака Невард с Вероной три часа занимались грядками с поспевающим помидорами, с капустой, с морковью, с картофелем – пропалывали, подвязывали, обрабатывали от вредителей, затем пообедали блинчиками, сыграли две партии в шахматы, позанимались музыкой, посмотрели последние новости, после чего Верона сварила спагетти к ужину, сама же сделала соус, и салат, и печенье на сладкое, но Элиза, хоть и голодная, не вышла к столу – из принципа.

К ночи – часам к одиннадцати – Верона вернулась в Коаскиерс. Там она первым делом связалась с профессором Джонсоном и взяла у него разрешение не присутствовать на проверке – по причине недомогания. После душа, вернувшись в «третью», она села за Volume Тринадцатый, борясь с возникшим желанием записать, что родители встретились, что сейчас они вместе в Ирландии, и что этим они обязаны эртаону первого уровня, но, с учётом известных факторов, записала нечто иное – об изотопном анализе, об обнаруженном рении, об Акерте и квердераторах, о новой своей способности, о новом балле по Эйверу, что подскочил на тысячу, и даже о Джоше Маклохлане, рискнувшем поцеловать её и схлопотавшем пощёчину. Закончив рассказом о Неварде с его огородными грядками, она прошла к подоконнику и долго смотрела на море, отражавшее окна Коаскиерса золотистого цвета дорожками.

– А у папы и мамы – утро… Они сейчас где-нибудь завтракают…

Утешив себя картинами, что возникли в её сознании, она приглушила лампу почти до полного минимума, залезла под одеяло и, стараясь не думать о Лаарте, заняла себя воспоминаниями о старом домике в Гамлете – о веранде со связками перчика, о вечно текущих трубах, об уютной маленькой кухне и старом добром кофейнике, о комнатке с детским шкафом, где хранились старые письма, никем никогда не прочитанные – «Мистеру Генри Блэкуотеру, Лондон, Великобритания…»

– Папочка мой, я люблю тебя, – простонала она с тем отчаянием, с каким обращалась к Генри в двенадцатилетнем возрасте. – Папочка, не оставляй меня…

Лаарт в эту минуту открывал бутылку шампанского, находясь у Моники в номере – перед журнальным столиком, на котором были разложены вырезки из периодики – те, что она показала ему – после его вопроса: «А откуда ты всё-таки знаешь всю мою биографию… спортивную биографию?» Вырезок было много – без одной, что осталась в папке – той вырезки, где говорилось о побеге альтернативщицы.

– За тебя, – сказал Лаарт, – за счастье, за то, чтобы всё исполнилось – твои мечты и желания…

После этого он наклонился, поцеловал её в щёку и произнёс: «И за встречу. Нашу новую встречу в будущем…» Затем он достал деквиантер – с тремя рабочими линиями, и, войдя в режим фотографии, сделал несколько снимков – Моники, пьющей шампанское, Моники улыбающейся, Моники, говорящей ему: «Экдор, прошу вас, достаточно!» – и в конце – пару общих снимков и одно короткое видео, на котором он говорит себе: «Лаарт, вот с этой девушкой связано твоё будущее!» Сохранив эти снимки в папке под названием «Акц-17-е», он сразу же засекретил её, поделился паролем с Моникой, убрал деквиантер в сторону и произнёс:

– Послушай, когда я выйду из отпуска, я подключу свою линию. Эта линия – частная. Запомни номер, пожалуйста… Наберёшь его, назовёшься и скажешь мне после этого: «У вас в деквиантере папка с таким-то – таким-то названием. Пароль к ней такой-то – такой-то. Я и есть та самая девушка…» Если я вдруг отвечу, что такая папка отсутствует, то вели мне спросить у Кридарта, откуда я знаю Монику. Сейчас я предупрежу его. Одним словом, как-нибудь встретимся. Одним словом, не оставляй меня…

* * *

Утром Верона проснулась за час до звонка будильника и пятнадцать минут примерно вспоминала о квердераторах, о поездке с Лээстом в Дублин, о том, как она расплакалась, поскольку таксист спросил у него: «А дочурка, наверное, учится?» – о маленьком ресторанчике, где Лээст, взяв её за руку, сказал ей самое главное: «Мы с тобой – единое целое. Вот как я это чувствую», – о долгой прогулке по городу и о том, как он попросил её – уже перед их возвращением: «Ты можешь сказать мне „папа“? Просто представь на секундочку, что я – это Генри Блэкуотер и мы наконец с тобой встретились», – и как уже после, в «Ястребе», повторял: «Моя драгоценная»; «Дочурка моя единственная»; «Звёздочка моя ясная»; «Солнышко ненаглядное».

– Мой бог, – прошептала Верона, – он сходит с ума, по-моему… И Эркадор не вмешивается. А папа… он написал мне?!

Письма от Блэкуотера не было. Верона, вздохнув с огорчением, взглянула на Эркадора – на прекрасную фотографию, после чего зажмурилась и, оторвавшись от пола, поднялась, в вертикальной позиции, примерно на фут или около. После недолгой практики, подтвердившей её умение, она, облачившись в джинсы, быстро покинула комнату – с достаточно смелой идеей опробовать свои силы в условиях с большей площадью и какое-то время «летала» в этом же положении, после чего сменила его – на позицию горизонтальную. В один из таких моментов витражные двери гостиной незаметно пришли в движение. Верона, уже понимая, что не успеет выпрямиться, потеряла баланс – от волнения, и просто свалилась на пол – не самым удачным образом – отбивая локти с коленями. Стеклянные створки разъехались, являя Джину в халатике. Возникла недолгая пауза.

– Ты чего?! – вопросила Джина. – Чего это ты тут падаешь?!

– Тренируюсь, – сказала Верона. – Отрабатываю позиции.

– В чём?! – ужаснулась Джина. – Ты что, занялась тоггерсвултом, как моя сумасшедшая Моника?!

– Нет, не совсем тоггерсвултом. Готовлюсь к зачёту по «Ястребу».

– Понятно, – сказала Джина. – Можно к тебе на минуточку? Я должна рассказать тебе кое-что…

В «третьей», узрев мгновенно прекрасную фотографию, Джина невольно ахнула и вопросила: «Кто это?!» – на что Верона ответила:

– Гренар, директор школы. По уши был влюблён в меня и до сих пор ухаживает. Забрасывает портретами и всякими глупыми письмами.

– Да?! – поразилась Джина. – Он влюблён в тебя по уши и ты от него уехала?! Да он красивее Лээста! Ну не хуже, во всяком случае!

– Мне кажется, внешность – не главное.

– Ну не знаю, – сказала Джина. – А с чего ты его повесила?

– Да нечего больше вешать. Пусть висит здесь для украшения.

– А экдор Эртебран не против?

– Если бы он был против, портрета на стенке бы не было. Так что там стряслось? Рассказывай.

Джина взяла сигарету, помяла тонкими пальчиками и прошептала трагически: «Ты знаешь, что я обнаружила? Ты будешь смеяться, естественно, но это кошмар, поверь мне. У меня пропали все волосы, хотя я не делала этого. Ну то есть ты понимаешь…»

Верона, подумав: «Дожили!» – обратилась к дару суггестии:

– Нет, делала, но запамятовала. Ты мне сама сказала… позавчера, по-моему, что они тебя раздражают, в силу своей бессмысленности, и ты хочешь от них избавиться.

– Да?! – оживилась Джина. – А то я уже испугалась! Даже не знала, что думать! Хотела лечь на обследование! Ну тогда я пошла собираться! – и, взглянув на портрет «директора», добавила: – Ох, красавец! Сколько ему? Лет тридцать? Ровесник нашего Джошуа?

– Нет, тридцать пять на деле. Просто он молодо выглядит.

После ухода подруги Верона, в глубокой задумчивости, присела на край кровати, пытаясь определиться в текущем своём состоянии: «Половина того, что я помню, скорее всего смоделирована. Плюс к этому – три амнезии… три амнезии, как минимум. Вопрос – что является истиной? То, что Джон – Эркадор, во-первых. Во-вторых, что я всё ещё девственница… остаётся на это надеяться… В-третьих, мои способности стремительно прогрессируют. В-четвёртых, папа не умер. В-пятых, рэана Элиза почему-то меня недолюбливает. В-шестых, я скучаю по Лаарту. И, в-седьмых, я хочу увидеть его. Принимает ли он анальгетики и противоэпилептические?»

Лаарт в эти минуты всё ещё спал в своём номере, после бессонной ночи, проведённой в обществе Моники. Приблизительно в пять он расстался с ней – долгим тёплым объятием, взъерошил ей медные волосы и поцеловал её в губы – не самым серьёзным образом, но достаточным, чтобы вызвать внутреннюю реакцию. Моника задрожала, а Лаарт сказал: «Увидимся!» – и вернулся к себе – довольный, разбудив перед этим Кридарта и посвятив в ситуацию. Сам Кридарт, узнав от начальника, что тот намерен продолжить отношения с альтернативщицей, подумал: «Он что, рехнулся? Он хочет кератомии в качестве искупления?» – и до того расстроился, что не смог уснуть после этого.

* * *

На завтрак были оладьи – со сметаной или с вареньем – в зависимости от выбора. Верона, выбрав варенье, чем порадовала шеф-повара, что варил его самолично, съела оладий десять, чем опять-таки, в свою очередь, порадовала проректора, вернувшегося из Дублина минут за двадцать до завтрака. Сразу же после завтрака она пообщалась с Лиргертом, который проинформировал, что уже получил разрешение провести с ней одно занятие. «Тогда в пять?» – предложила Верона. Главный хакер ответил согласием.

Уроки прошли спокойно, исключая урок диагностики – третий по расписанию. Марсо, носившийся с планом составить письмо Дизервену, чтобы избавиться разом и от экдора проректора, и от главы отделения, манкирующего обязанностями, водрузил на парту Вероны пластиковую коробку, закрытую плотным образом, но с десятком маленьких дырочек, и заявил:

– Пожалуйста! Проверим ваши способности! Определите, кто там, и затем продиагностируйте!

Услышав такое «задание», пятый курс пришёл в возмущение. Староста встал на защиту:

– Экдор, вы опять начинаете злоупотреблять положением в угоду своим амбициям!

– Пять баллов, – сказал профессор, – и вам, ардор Лазариди, и всем остальным, кто оспаривает передовую методику, лично мной разработанную и более чем прогрессивную! – затем, повернувшись к Вероне, он ехидно спросил: – Сдаётесь? Не способны пока настроиться? Ну да, это вам не крыса! Не желаете ли подсказочку?!

– Нет, – усмехнулась Верона, – я обойдусь без «подсказочек». А вам, за такую «методику», придётся скоро расстаться не только с самой Академией, но с Арвеартом в целом. Это я вам гарантирую. Что касается вашего ящика, там – Большеглазый полоз. Возраст – два года три месяца. Болезни – декальцинация, нарушения функций печени, обмена веществ и так далее. Патологии необратимые. Змея находится при смерти. И это – на вашей совести.

Студенты переглянулись. Напряжение в классе усилилось. Марсо промокнул свою лысину.

– Скотина! – сказал Лазариди.

Марсо, до этого красный, стал наливаться желчью. Глаза его снова выпучились. Он ослабил узел у галстука и прошипел: «Сто баллов и выйдите вон отсюда. Вы больше не обучаетесь здесь».

Айвер взглянул на Верону, повернулся к аудитории и спросил у своих однокурсников:

– Кто разделяет мнение, что профессор Марсо – скотина?! Присоединяйтесь, пожалуйста!

Первым поднялся Барра – со словами: «Скотина полнейшая!» Следом – Гийом и Джина, затем – арвеартцы – по очереди.

– Айвер, – сказала Верона, – захвати-ка эту коробочку. Незачем оставлять её здесь.

На этом Марсо не выдержал:

– Вон! – заорал он. – Немедленно! Убирайтесь из аудитории! Вы все за это поплатитесь! Я пишу докладную ректору!

– Удачи! – сказал Лазариди. – И не забудьте копию для господина проректора!

Минут за шесть пятикурсники, саботировавшие занятие, дошли до своей гостиной, где Верона сказала: «Присаживаемся! Продолжаем урок диагностики. Разговор пойдёт о теории…» – а Марсо, после их ухода, взялся строчить свою кляузу – но не ректору, а сенатору – с перечислением фактов, собранных с первого августа. «Напишу, – размышлял профессор, – отошлю конверт из Вретгреена. Завтра письмо прочитают, послезавтра приедет кто-нибудь… сам экдор Дизервен, по всей видимости… проректора ликвидируют, Креагера уволят сразу, Трартесверна с его помощничками привлекут к уголовной ответственности, эту иртарскую сучку отправят обратно в Америку и тогда я вздохну спокойно… тогда я возглавлю Коаскиерс…»

На четвёртый урок – к Таффаорду – пятый курс пришёл с опасением, что куратор в курсе случившегося – с подачи Марсо-придурка, но Брареан, как выяснилось, оставался пока в неведении.

– Экдор, – сказал Лазариди, – вы не волнуйтесь, пожалуйста, но возможно, нас всех отчислят. В общем, мы сделали следующее…

Узнав обо всём в подробностях, как и о том, что Верона находится в своей комнате и пытается вылечить полоза, Брареан связался с проректором и пересказал историю. Эртебран, в тот момент пребывавший в северной башне с Джошуа, который вернулся ночью в раздрызганном состоянии, выслушал психиатра и откомментировал следующим:

– Марсо получает сегодня приказ о своём увольнении, который вступает в силу тридцать первого августа.

На пятый урок, таким образом, Верона пришла с опозданием, на что токсиколог Хогарт спросил: «Как там ваше чешуйчатое? Мы уже все тут прослышаны…»

– Жив! – сообщила Верона. – За неделю поправится полностью!

Класс вздохнул с облегчением. Токсиколог кивнул обрадованно: «Хорошо, лейтенант, присаживайтесь!» На этом урок продолжился.

Последний урок – биохимия – начался в этот день классически. Лээст пришёл с опозданием, вывел несколько графиков, дал краткие пояснения, сказал: «Арверы, работаем. Сегодня – самостаятельная! Заполняйте таблицу, пожалуйста!» – и затем произнёс неожиданно:

– Пойдёмте, рэа Блэкуотер, поднимемся в мой «проректорский» и обсудим вопрос с диагностикой. Если честно, мне интересно, как вы определили, кто находится в ящике…

Поскольку он улыбался, Верона вышла – надеясь, что беспокоиться не о чем, но когда Эртебран известил её – не в самой мягкой тональности, что знает о квердераторе, что она попросила у Акерта, надежда её развеялась. Разговор начался с претензий, в принципе – состоятельных, с эртебрановской точки зрения:

– Так что? Для чего он понадобился?

Верона, подумав: «Лиргерт… сдал меня, получается. Стоит учесть на будущее…» – невинным тоном ответила:

– Экдор Эртебран, простите, но я отдала его Лаарту.

– Kiddy, – вздохнул проректор, – не надо меня обманывать. Я был только что в твоей комнате. Обнаружил его случайно. Квердератор – на полке с косметикой. Не представляет тайны, у кого ты могла попросить его.

Верона уставилась в сторону. Щеки её запылали. Красные губы дрогнули.

– Так что? – повторил проректор, немного смягчив интонацию.

– Экдор Эртебран, простите. Он мне нужен для личного пользования.

– Это – всё твоё объяснение?

– Эта модель блокирует квантовое излучение, возникающее при мышлении.

– Что?! – поразился Лээст. – Ты что, собралась блокироваться?!

– Это для крайних случаев.

Проректор сурово нахмурился и так же сурово высказал:

– Даже для крайних случаев я не вижу особой надобности!

– Да?! – вспылила Верона. – А вас бы, экдор, устраивало, если бы я, к примеру, находилась в вашем сознании? Вас бы так это радовало?!

– Дело не в этом, Kiddy. Принимать такие решения, даже не обсудив со мной…

– Но вы же вчера отсутствовали!

– Ладно, – вздохнул проректор, – в это я больше не вмешиваюсь. Телепатия, блокировка, все эти ваши способности… Я – смертный, ты – эртаонка. Меня это всё не касается.

Её губы повторно дрогнули:

– Если вас не касается, то значит вам безразлично, что я начала левитировать?

– Что?! – вновь поразился Лээст. – Но ведь полутора тысяч для этого недостаточно!

– У меня уже две с половиной. Джон сам мне сказал об этом.

– О нет… – прошептал проректор, причём с непритворным ужасом. В разговоре возникла пауза, им же самим и прерванная – теперь уже в новой тональности, относительно сбалансированной: – Кстати, по этой части… Какова ситуация с Ястребом? Готова уже к зачёту? Или есть проблемы с фигурами?

– Думаю, что готова.

– Назначаем на послезавтра. И, кстати, где Трартесверн?

– Не знаю, – сказала Верона. – Вчера я его не видела.

Лээст достал деквиантер. Исходя из его реакции, ответ был неутешительным. Сперва он потёр переносицу – с возникшей в глазах растерянностью, а затем произнёс неуверенно: «Говорят, что номер не значится. Возможно, он удалил его…»

– Что? – прошептала Верона. – Как это… «он удалил его»?

– Не волнуйся, всё образуется. И заглянем в проректорский всё-таки. Выпьем по чашке кофе, а то ты дестабилизирована…

XXX

Лаарт, проснувшись в одиннадцать, обнаружил себя – с удивлением – в богатом гостиничном номере, взглянул на часы – настенные, с указанием даты и времени, и вскоре звонил уже Кридарту – в шоковом состоянии. Услышав: «Какого чёрта?!» – помощник поспешно выпалил:

– Экдор, я сейчас подойду к вам! Не беспокойтесь, пожалуйста! Мы с вами сейчас в «Акцетаре», по причине вашего отпуска! Ваша супруга ушла от вас! Сейчас она в санатории! И у вас амнезия! Временная! Это на фоне аварии! Вы находитесь на лечении! У вас там должны быть таблетки и инструкция к применению!

Лаарт, ответив: «Ясно», – отложил деквиантер в сторону и посмотрел на вещи – льняные брюки с рубашкой и лёгкий вязаный джемпер – белоснежный, с синим орнаментом.

– Вещички мои, должно быть? – спросил он с лёгкой иронией. – И с чего я так расфрантился? Видать, под влиянием Лэнара.

Затем он оделся, похмыкивая, и направился в ванную комнату, где, увидев своё отражение, пробормотал:

– Ну естественно: «Ваша супруга ушла от вас». Не ушла, а сбежала в ужасе.

После этого он умылся, вернулся обратно в комнату, взял со стола сигареты, по ходу взглянул на «инструкцию», что лежала рядом с лекарствами, закурил и вышел на лоджию. «Я должен связаться с проректором… – прокрутилось в его сознании. – Ну да, понятно, конечно же. Амнезии – дело нешуточное. Тривералы с таким не справляются. Но мне, если честно, не хочется, лечиться в этом Коаскиерсе. Раз я сейчас в Игеварте, то можно этим воспользоваться и найти приличного доктора. Поручу-ка я это Лэнару. Сейчас мы сходим позавтракаем и пусть потом едет в город и наводит справки какие-нибудь…»

* * *

Обед в этот день в Коаскиерсе был отмечен редким событием – тем, что Марсо отсутствовал, на что Верона подумала: «Он боится теперь показываться…» – а проректор к концу обеда отправил ему сообщение: «Ардор, я жду вас в проректорском. Извольте явиться немедленно», – после пары звонков – неотвеченных, и комментария Хогарта: «Толстяк решил не высовываться. Ждёт, когда буря уляжется». Лээст покинул столовую – в компании старых приятелей, а Верона пошла в общежитие в новой компании – с Айвером, обсуждая лечение полоза.

– Слушай, – сказал Лазариди, – если тебе не жалко, подари мне его, пожалуйста. У меня был такой же в детстве. Машина его переехала. Я подлечил и выпустил. Снова хочу попробовать.

– Забирай, – согласилась Верона, – а толстяк наш пускай удавится.

Сам Марсо пребывал во Вретгреене, где, отправив письмо – анонимное – сенатору Дизервену, на адрес того отделения, что значилось, как «Игевартское», переместился в «Пушки» и полностью проигнорировал и звонки от экдора проректора, и вызов «явиться немедленно». Мысли Марсо, как обычно, касались грядущего будущего – где он, Жан Марсо, становится самой главной фигурой в Коаскиерсе. «Я даже смогу жениться… – мечтал он за „Можжевеловкой“. – Мне, с моим новым статусом, вряд ли откажет кто-нибудь. Возьму и женюсь на молоденькой…» Размечтавшись на эти темы, диагност устремился в уборную и там, заперевшись в кабинке, продолжил свои мечтания, сопрягая их с мастурбацией.

Лэнар, посланный в город, навёл по дороге справки и направил таксиста к клинике, известной, как «Кордесварская». Геверт – главврач «Кордесвара» и директор больничного комплекса, услышав от секретарши, что к нему на аудиенцию просится заместитель начальника отделения – Вретгреенского отделения департамента по охране, сразу сказал:

– Пригласите! Проведите его немедленно!

Кридарт вошёл – с той мыслью, главный врач «Кордесвара» особо себе не отказывает в том, что касается роскоши, и после обмена поклонами опустился в широкое кресло, вероятней всего – контрабандное.

– Коньяк? – предложил ему Геверт. – Или виски со льдом? Сигару? Чем ещё я могу угостить вас? Может быть, кофе со сливками? Чай? Чего-нибудь сладкого?

– Нет, спасибо, экдор. Это лишнее.

– Ну тогда прошу вас, рассказывайте, для чего я мог бы понадобиться…

Услышав от посетителя, что у главы отделения возникли проблемы с памятью, в частности – амнезии, после серьёзной аварии, Геверт спросил напрямую – с едва уловимым скепсисом:

– Значит, экдор Трартесверн избегает лечиться в госпитале известной всем нам Академии?

– Экдор Трартесверн сейчас в отпуске. Он сейчас в «Акцетаре» и ему бы было сподручнее обратиться за консультацией к вашим специалистам, а не ехать отсюда в Коаскиерс, – Лэнар слегка прищурился: – Или вы, ардор, опасаетесь, что во вверенном вам заведении не найдётся профессионала, способного посодействовать одному из самых достойнейших представителей Департамента?

– Найдётся, – ответил Геверт. – Но боюсь, что одной консультацией дело не ограничится. Симптомы меня настораживают. Подъезжайте сегодня к вечеру. Пусть ложится к нам на обследование.

Моника в эти мгновения смотрела в окно своей комнаты – уже не в гостиничном номере, а в том секторе школьного комплекса, в котором располагалось общежитие старшеклассников, – смотрела на треугольник – хорошо различимый издали – синего «Акцетара», где, перед их расставанием, Лаарт поцеловал её, и думала о единственном – что подаст на натурализацию – подаст как можно скорее, а дальше уже как получится.

* * *

Расставшись с доктором Гевертом, Лэнар вышел в приёмную, попрощался кивком с секретаршей, присевшей в глубоком книксене, и в лифте, пока спускался, успел набрать сообщение:

– «Экдор, я нашёл для Вас клинику. Лучшие рекомендации…»

Трартесверн, получив сообщение, сначала вздохнул – с той мыслью, что ему совершенно не хочется тратить неделю отпуска на обследование с лечением, а затем ответил помощнику:

– «Хорошо. Давай возвращайся. Расскажешь мне всё в подробностях. И, кстати, свяжись с отделением. Скажи, что появишься скоро. Пусть там не расслабляются».

Отдав одногруппнику полоза, Верона прошла к деквиантеру – в том беспокойстве за Лаарта, что уже становилось критическим. Картина не изменилась – номер в системе отсутствовал. В результате её решением стало спуститься к Лиргерту, который сперва обрадовался – при её появлении, но когда она робко спросила: «Вы могли бы выяснить кое-что?» – вздохнул и ответил:

– Что именно? Закрытая информация?

Услышав о Трартесверне – в скомканном изложении, сопряжённом с явными всхлипываниями, нервным курением Treasurer и трагическим заключением: «Он умрёт, если он не появится здесь!» – Лиргерт сказал: «Понятно. Часа мне хватит, наверное», – и, как только Верона вышла, вывел большую проекцию с общедоступными сведениями о Вретгреенском отделении.

Час прошёл для Вероны в мучительном ожидании. Пару раз к ней заглядывал Джимми – в первый раз – попросить совета по части подарка Терне, в свете её дня рождения тридцать первого августа, а второй – на предмет консультации по заданию у токсиколога. Наконец постучался Свардагерн. «Я добрался до списка „Служебные“, – сообщил он, вручив ей бумажку с аккуратно записанным номером. – Полагаю, в его деквиантере линий пять или шесть, как минимум. Но только будь осторожна, не звони ему из Коаскиерса».