Маска времени

Войдя в кабинет, Кейт попросила секретаршу Глорию принести ей телефонный справочник и начала разыскивать в нем нужное имя. Филиппа Уэстуорда она нашла без труда. Здесь же указывался и домашний адрес: 870 ЮН Плаза. «У меня есть свой самолет», – невольно вспомнила Кейт. Кто бы он ни был, но мистер Уэстуорд явно в деньгах не нуждался. Теперь уже Кейт с нетерпением ждала встречи с этим человеком.

– Вот она, – произнес мистер Рей мягким голосом. Ломовик стремительно наклонился вперед, словно приготовился к прыжку, но стальные пальцы мистера Рея впились в плечо с такой силой, что парень чуть было не взревел от боли.

– Спокойно, мальчик, спокойно.

В жизни она оказалась меньше ростом. Но все равно была красива. Чертовски красива. Ее волосы разметались в разные стороны как темное пламя. Кожа была холеной и нежной. Такой женщине никогда не дашь сорок. Во всяком случае, выглядела она намного моложе.

На женщине было пальто и сапоги. Но даже несмотря на тяжелую одежду, Ломовик будто ощущал ее мягкую грудь и круглую попку. Что ж, охота так охота.

Вдруг она остановилась и зачем-то начала рыться в сумке. Сумке следовало бы быть поменьше и больше соответствовать общему облику женщины.

Наконец она нашла то, что искала. Это были солнцезащитные очки. Через секунду они оказались у нее на переносице, и в них отразился отблеск яркого белого снега в солнечный день.

Ломовик почувствовал, что его прыщавое лицо в шрамах медленно расползлось в улыбке. Черные очки – это то, что нужно. Они сделали ее еще более отдаленной и нереальной. Ломовик надеялся, что в нужный момент на ней тоже окажутся очки. И ему придется снять их, взглянуть ей в глаза, а потом…

И тут Ломовик ощутил у себя над ухом дыхание мистера Рея.

– Что, нравится?

– Да.

– Представляешь уже все в деталях?

На это Ломовик смог только кивнуть: сил произнести что-то не было.

Мистер Рей встал и расплатился за кофе. Затем они вышли на улицу. Ломовик по-прежнему чувствовал себя очень неуютно в этой горнолыжной одежде и нелепой вязаной шапочке, нахлобученной на стриженую голову. Однако маскировка была на редкость удачная, потому что никто из прохожих не взглянул на Ломовика, будто его и не было вовсе.

Когда они добрались до жилища мистера Рея, то Ломовик тут же скинул куртку и расправил плечи так, что затрещали суставы. Мистер Рей будто в унисон с этим звуком открыл банку из-под пива:

– Что? Застоялся?

– Да, сэр, – подтвердил Ломовик. – Обычно я занимаюсь каждый день.

– Соскучился по гимнастике?

– Да, сэр.

Тяжелые веки мистера Рея слегка прикрыли бесцветные глаза:

– Расскажи, какие упражнения ты делаешь.

Подобное требование слегка смутило Ломовика, и он покраснел:

– Сначала я работаю над дельтовидными мышцами. – При этих словах, чтобы старик сам во всем мог убедиться, парень напрягся, а бугры от плеча и до шеи заходили под кожей. – Вот над этими.

– Угу.

– Они хороши для удара. – Ломовик еще раз полюбовался на свое тело. Именно здесь и была запрятана вся сила, которая заставляла людей сторониться его, когда он шел по улице. – Но больше всего следует укреплять пресс, делая упражнения с тяжелой штангой.

На этом Ломовик осекся, решив, что он не в меру разболтался.

Однако мистер Рей продолжал по-прежнему внимательно наблюдать за ним:

– Можешь что-нибудь поделать сейчас без штанги, а?

– Могу.

– Что?

– Покачать пресс.

– Давай.

– А?

– Начинай, говорю, – велел Рей. – Делай свои упражнения. Я не хочу, чтобы ты терял форму.

Это был приказ, а не просьба, но Ломовик на всякий случай все-таки спросил еще раз:

– Вы не возражаете?

– Нет. Я посижу здесь и посмотрю. А ты сними для начала рубашку.

И снова это не походило на просьбу. Поэтому Ломовик покорно снял футболку, обнажив при этом свой могучий торс. Среди мощных, не покрытых растительностью грудных мышц цвела красная плантация прыщей. На спине их было еще больше.

– Сними джинсы.

Преодолевая неловкость, Ломовик выполнил просьбу и теперь стоял в одних трусах, скрестив руки у паха. Мистер Рей продолжал внимательно изучать парня, потихоньку потягивая пиво из банки. Что-то пугало Ломовика во взгляде этого человека, вселяя отвращение.

Мистер Рей поудобнее откинулся на софе и вытянул вперед ноги в тяжелых ботинках:

– Давай, сынок, давай. Не обращай на меня внимания. Я просто зритель на этом представлении.

Ломовик поколебался еще минуту, пытаясь понять, к чему клонит хозяин. Затем начал качать пресс. Он сжал зубы от напряжения и про себя отсчитывал каждый свой наклон.

Энергия тут же разлилась по всем мышцам, и неловкость прошла. Ломовик почувствовал, как его мускулы начали с благодарностью реагировать на каждый наклон, а кровь побежала по жилам, будто давая телу новые импульсы. Вскоре он окончательно забыл, что мистер Рей сидит в комнате. Ломовик целиком сосредоточился только на себе, его мозг уже ни на что другое не реагировал. И что бы ни приказал Ломовику мистер Рей, он знал, что впереди его ждет несказанное удовольствие. А главное, никто об этом не узнает. Ни легавые, ни мистер Рей, ни даже Контроль – никто. Во всяком случае, целый час будет у него в распоряжении, а за час Ломовик может сделать очень много с любой из женщин.

А потом превратит ее в кровавое месиво, растоптав ботинками.

Тело Ломовика покрылось потом, он все быстрее и быстрее стал делать свои упражнения, подчиняясь прихоти старика, сидящего с полузакрытыми глазами напротив на софе.

МАЙАМИ

Маккензи сделал неопределенный жест рукой и спросил:

– Думаешь, слабо сказано?

Его тонкие пальцы сжимали сигару. Анна взглянула на заголовок на весь разворот: «Ужасная торговля». Лицо Левека смотрело на нее с большой фотографии, а сзади был виден фасад клиники Палм-Бич.

– Нет. Как раз, – ответила Анна.

Сразу же под заголовком стояло ее имя. В правом углу на второй странице разворота была помещена ее фотография, темные глаза смотрели прямо в камеру. Анна почувствовала, как начинает краснеть.

За соседним столом копировали статью для двух воскресных газет, готовых опубликовать горячий материал.

– Взрыв я тебе обещаю, – сказал Маккензи и, поднеся ко рту сигару, выпустил целый столб дыма, не обращая никакого внимания на табличку «Не курить». – Ты припечатала этого сукина сына по всем правилам, крошка.

– Надеюсь, он попадет в тюрьму?

– Нет. Начнутся вопли со всех сторон. На какое-то время он, пожалуй, потеряет американскую визу. Его лишат годика на два врачебной практики в Палм-Бич, продадут дом на побережье, законсервирует яхту. Но я ставлю сто долларов, что Государственный департамент совершенно не заинтересован в наказании. Не забывай – он национальный герой у себя на родине. И у Левека много денег. Так что не все газеты напечатают материал.

– Но Левек – преступник. И ему следует заплатить по счету.

– Да он же Робин Гуд, только наоборот: берет глаза у бедных и отдает богатым – вот и все.

– Мне кажется, что ты восхищаешься им, – попыталась возразить Анна.

– Левек – реалист. Тебе бы следовало научиться восхищаться подобными людьми.

Анна с удивлением посмотрела на своего патрона:

– И ты называешь это реализмом?

– А как же еще?

– Это самый настоящий цинизм.

Подобная выходка не сошла бы с рук обычному молодому репортеру, каким бы талантливым он ни был. Обвинить в цинизме своего собственного шефа – слишком большой проступок. Но с Анной дело обстояло совершенно иначе. Дрю Маккензи, будучи человеком тяжелым, разрешал Анне то, что позволял лишь немногим, и ее резкость буквально тонула в его безмерной мудрости.

– Цинизм. Реализм. Какая, в сущности, разница? – Он вновь сделал неопределенный жест рукой. – Жизнь течет. Жизнь изменяется, как река, Анна. Как река. – Его широкие ладони поплыли в воздухе, словно рыбы в водном потоке. – Течет, но всегда в одном направлении – к богатым. От бедных. К тому, кто уже имел, и добавится… Что-то вроде этого.

Женщина, которая работала за соседним столом, неожиданно подняла голову и процитировала:

– Тому, кто имел, воздам я, и воздам сторицею, но от того, кто не имел, да убудет и то малое, что было при нем.

– Кто это сказал? – с вызовом спросила Анна.

– Иисус Христос, – спокойно ответила сотрудница.

– Поняла? – подхватил Дрю Маккензи. – Значит, у бедного надо забрать и глаза, если это все, что у него осталось.

Анне не хотелось продолжать разговор, и она, примирительно пожав плечами, добавила только:

– Такова жизнь, что поделаешь.

– Чертовски верно. Вопрос заключается лишь в том, кто лучше приспособлен к жизни. Богатым это явно удается лучше, чем бедным. Потому что сильному легче выжить, чем слабому. Приспособленность к жизни и разделяет в конечном счете людей на богатых и бедных.

Анна еще раз посмотрела на сотрудницу, которая вновь склонилась над своей работой. Вот тут и поговори о доброй и справедливой Америке. Она никак не могла понять, как в Маккензи уживается цинизм с непримиримостью неподкупного издателя.

Маккензи тем временем положил на плечо Анны свою тяжелую ладонь и вывел ее из кабинета:

– Послушай, нам нужно продолжение. Я хочу отослать тебя назад к Левеку.

– О нет, – ответила Анна и вновь ощутила тот неподдельный ужас, что охватил ее в саду-джунглях возле дома хирурга. – Почему снова я, мистер Маккензи?

– А почему бы и нет?

– После всего, что произошло? – Анна кивнула в сторону кабинета, где на столе готовился номер. – Он подложит мне бомбу в автомобиль или отправит к акулам.

– Зачем это ему? Левек все равно ничего не теряет. И так уже тайное стало явным.

– Тогда он начнет мстить.

– Послушай, он же ведь хирург.

– Он убивает людей, мистер Маккензи.

– Все хирурги убивают людей. Но только на операционном столе. Револьверы и бомбы – не их стиль. И не бойся так. На всякий случай я отправлю с тобой в качестве телохранителя оператора. Хочешь Перкинза? У него черный пояс по каратэ. Даже членом может переломить доску.

Анна не ответила на сомнительную шутку, предпочла ее не заметить, продолжая только деловой разговор:

– Но что я могу еще сказать помимо того, что уже сказала?

– Теперь Левек захочет поговорить с тобой. Ему важно изложить свою точку зрения. Вопрос касается врачебной этики. В связи с трансплантацией и генной инженерией в печати постоянно поднимается вопрос о нравственности в здравоохранении. У Левека есть все права высказать и свою точку зрения.

Анна вдруг вспомнила, что хирург предложил написать с ее помощью книгу о себе, но не стала говорить об этом Маккензи.

– Может быть, обойтись простым звонком?

– Нет. Разговор должен состояться с глазу на глаз.

– Не нравится мне это, Маккензи.

– Но ведь ты хочешь, чтобы материал вышел только под твоим именем? – спросил издатель, отметая тем самым всякие возражения. – Ты настоящий крестоносец, малышка. И это то, что я так люблю в тебе. Ты мое тайное оружие. У тебя такая невинная внешность, что ты не вызываешь никаких сомнений и подозрений, а когда растяпы начинают понимать, что к чему, то становится уже поздно. – Маккензи взглянул на свои золотые часы. – Итак, вперед, воины Христовы, – сказал патрон и направился в кабинет.

Они должны были пересечь все издательство. Анна никогда не могла спокойно пройти мимо этих комнат, где верстался новый номер. Ведь это было самое сердце газеты, и его ритм чувствовался в суете, в телефонных звонках, в мерцании экранов компьютеров, звуках работающих принтеров. Не первый раз Анна задавала себе вопрос, правильно ли она сделала, позволив Маккензи использовать ее как оружие. Быть газетчиком само по себе означало вести напряженную, нервную жизнь. Подобно рабочей пчеле, надо было приносить мед в улей. И ты всегда оказывался в самом центре событий, деля и общую радость, и горе. От такого можно было свихнуться, нажить язву, стать алкоголиком. Но несмотря ни на что, жизнь казалась просто великолепной.

Жизнь репортера – одинокая жизнь. Когда Маккензи впервые встретил Анну, одиночество еще привлекало ее. Она ощущала себя волчицей в лесу. Но сейчас, после Гаити и после пережитого ужаса, Анна по-другому взглянула на обычную газетную суету.

Стеклянные двери в кабинете Маккензи только частично заглушили редакционный шум. Патрон тут же уселся на своем огромном кожаном троне:

– Ты едешь, Анна. И я горжусь тобой. А теперь посмотри вот на это.

И он протянул ей исписанный листок. Анна начала разбирать каракули. Это оказалась фотокопия чека, подписанного Маккензи и этим утром отправленного к оплате. Анна поперхнулась от неожиданности, разобрав наконец сумму. Тысяча долларов.

Маккензи слегка кивнул в ответ, когда Анна принялась благодарить его:

– Не стоит. Я скоро позвоню.

Анна спустилась вниз на первый этаж, вышла в город и пошла вдоль улицы, ощущая приятное тепло. На ходу она надела солнцезащитные очки и почувствовала испарину. Она подумала, что пора покидать этот город и собираться в холодный и заснеженный Вейл.

ВЕЙЛ

Ей снился золотой город в снегу.

Это была Византия. Ее улицы были заполнены звуками музыки, а через центр протекала река – лазурь среди общего золотого блеска. Кейт шла вдоль берега, перебирая в руках золотую цепочку, – звено за звеном. Она знала, что эта цепь связывает ее с сокровенной тайной, омрачавшей всю ее взрослую жизнь. И если удастся нащупать все звенья, тогда она узнает ответ, освободится наконец от груза и пустится танцевать под музыку, наполнившую город.

Но ржавые звенья цепочки оставляли красные пятна на ладонях. Кейт подняла голову и увидела: золотая механическая птица сидит на золотой ветке, и музыка льется из раскрытого клюва этой птицы. Диковинное существо было настолько изящным и великолепным, что Кейт даже расплакалась от восхищения. Она протянула руку, чтобы коснуться эмалевых крыльев…

И вдруг Кейт проснулась и почувствовала, как по телу пошли мурашки. Ветер гулял по комнатам. Видно, где-то открылось окно. Она спустила ноги с постели и собралась уже включить свет.

Но прежде чем Кейт успела коснуться выключателя, она услышала странный звук. Будто кто-то ступил по паркету. Всего лишь один-единственный шаг.

Два персидских ковра лежали в прихожей, ведущей в зал и столовую. Если переходить из одной комнаты в другую, то обязательно наступишь на паркет.

Сердце учащенно забилось. Кейт отняла руку от выключателя и вся превратилась в слух. Но в ушах слышался только звук пульсирующей крови. В доме явно кто-то был.

Страх сжал ее в своих тисках так, что перехватило дыхание. Воздух вырывался из груди, причиняя боль. Дверь в спальню оказалась слегка приоткрытой. Все по-прежнему оставалось погруженным во тьму. А может быть, ей только показалось?

Но нет – звук повторился вновь. Сейчас Кейт услышала, как шуршит при ходьбе ткань одежды. «О Господи!» – будто неслышно крикнул кто-то у нее в голове. Острая боль пронзила желудок с такой силой, что Кейт ощутила неожиданный приступ тошноты. «О Господи! Господи!» – продолжал рваться наружу молчаливый крик отчаяния.

Теперь она знала, что делать: надо было проскользнуть через открытую дверь спальни вниз по коридору, а дальше – на кухню, к черному ходу. Причем проделать все это следовало быстро, без малейшего шума, чтобы тот, другой, ничего не услышал.

Оружие. Да. Оружие. Надо было хоть что-то взять в руки. Она вспомнила, что в коридоре остались лыжи и палки, специально приготовленные для Анны. Кейт вчера сама достала их из подвала, готовясь к приезду дочери.

Пальцы крепко сжали лыжную палку, и полая железка с легким свистом разрезала воздух: бессмысленный жест, полный отчаяния и слабости.

Сжимая палку, как копье и последнюю надежду, Кейт вышла из спальни, широко раскрытыми глазами продолжая вглядываться во тьму. Бесшумно она скользнула по ковру.

Затем, как призрак, Кейт проплыла через весь коридор прямо к стеклянным дверям.

И вдруг дверь предательски скрипнула. Она оглянулась, и через плечо увидела высокую фигуру на фоне окна. Темная голова повернулась в сторону Кейт.

Мгновенно фигура выгнулась и бросилась к женщине. Теперь отчетливо слышны были тяжелые шаги.

Задыхаясь от страха, Кейт бросилась в сторону и выставила прямо перед собой лыжную палку, сжимая ее изо всех сил обеими руками. Она почувствовала, как острие вошло в тело – где-то на уровне лица и груди, и кто-то даже взревел от боли. От неожиданного удара Кейт сама потеряла равновесие и упала на пол, почти выронив палку из рук.

Из последних сил Кейт пыталась вновь встать на ноги, чувствуя тяжелое дыхание прямо над головой. Что-то массивное прошло рядом с ухом. Это была нога в грубом ботинке. Одним ударом верзила хотел размозжить ей голову.

Кейт перекатилась на другой бок и, схватив лыжную палку, теперь подняла ее вверх. Дыхание перехватило. Страх продолжал давить на грудь. В любой момент верзила мог нанести еще один удар, и тогда конец.

Тяжелые подошвы заскрипели по паркету. Кейт вновь попыталась встать, по-прежнему держа перед собой лыжную палку: слабая, ненадежная защита. Вдруг яркая вспышка света ослепила Кейт на несколько секунд. Фонарь. У него в руках оказался фонарь. Свет вспорол тьму и обнажил ее ноги, ударил по глазам.

И тогда она вновь ткнула во что-то своим копьем с такой жестокостью, на которую только была способна, целя прямо в голову. Наконечник воткнулся во что-то, и слабая палка согнулась от напряжения. Фонарь вырвался из рук и отлетел. В ответ Кейт услышала отборную брань, полную животной ненависти.

Не теряя ни секунды, она рванулась к двери, ведущей на кухню, и закрыла ее за собой. Дальше она побежала к черному ходу, по дороге больно ударившись об угол стола. Превозмогая боль, Кейт в отчаянии схватилась за ручку и пыталась найти ключ. Ключ повернулся и вдруг застрял. Замок заело. Тогда Кейт поняла, что она гибнет.

Она стонала, продолжая бороться с дверью, уже представляя себе, как ее тело с минуты на минуту начнет сгибаться под сильными ударами, которые вот-вот должны были посыпаться откуда-то сверху. Лыжная палка стала выпадать из рук. Кейт попыталась удержать ее, прижав было коленом к стене.

И вдруг она почувствовала, как открывается дверь за ней. Кейт в ужасе взглянула через плечо. Мужчина ворвался в комнату, луч света разрезал тьму, ища жертву.

Ключ не поддавался. Пол трещал под подошвами верзилы. От первой атаки все-таки удалось увернуться.

Но затем удар пришелся в самое горло, и Кейт как подкошенная повалилась на пол. Она стояла теперь на четвереньках и, теряя сознание, пыталась еще схватиться за кухонный стол. Кейт не знала, чем ее бьют и что сейчас занесли над ее головой.

Нечто тяжелое размозжило череп. Свет в глазах рассыпался на тысячи осколков, и Кейт погрузилась во тьму. Очнулась она на полу, оказавшись у самых ног незнакомца. Незнакомец освещал ее, словно мощными фарами автомобиля. Прямо перед собой Кейт увидела грубые ботинки армейского образца, начищенные до такой степени, что на черной коже можно было разглядеть собственное отражение. Последнее, что увидела Кейт: верзила сделал к ней шаг, чтобы нанести последний, сокрушительный удар.

МАЙАМИ

Телефонный звонок вырвал Анну из забытья. Потянувшись к трубке, она увидела работающий телевизор. Поняла, что заснула прямо у экрана на софе. Анна нажала кнопку и убавила звук.

– Да. Здравствуйте.

Звонили из другого города, и сигнал был нечетким.

– Анна Келли?

– Да. Кто это?

Низкий мужской голос ответил:

– Меня зовут Филипп Уэстуорд. Я звоню из Вейла, штат Колорадо.

– Да? – настороженно произнесла Анна.

– Я хочу сообщить о вашей матери. Только что ее отправили в госпиталь. В дневнике я нашел ваше имя и помер телефона.

От этих слов сердце стало биться реже.

– Она больна? – крикнула в трубку дочь.

– Нет. Несчастный случай.

Анна ощутила, как холод охватил ее всю.

– С ней все в порядке? Она сможет поговорить со мной?

– Простите, но ее поместили в реанимацию.

– Что произошло?

Мужчина явно колебался, прежде чем ответить.

– Похоже, что на нее напали.

– Нет! Господи! Нет!

– Вашу мать жестоко избили. У нее много повреждений. Сейчас ей делают рентген.

– Что? Изнасиловали? Я спрашиваю: мою мать изнасиловали?

– Не знаю.

Анне показалось, что она еще спит и, как в кошмарном сне, все происходит не с ней, а с кем-то другим.

– Простите, как вас зовут?

– Филипп Уэстуорд. У нас была назначена встреча, но она не пришла. Тогда я решил заглянуть к ней домой. Дверь оказалась открытой. Я нашел вашу мать лежащей на полу. Она оказалась без сознания.

– Нет! – Чтобы не расплакаться, Анна больно прикусила костяшки пальцев.

– Кому еще я могу позвонить?

– Конни, – нашла в себе силы ответить Анна. – Конни Граф, ее начальница. Кемпбелл Бринкман – это ее друг. Он тоже живет в Вейле.

– Кемпбелла Бринкмана сейчас допрашивают в полицейском участке.

Еще одна новость и еще один жестокий удар.

– Что? Это он сделал?

– Не знаю. Полиция забрала Кемпбелла с собой в Денвер прямо из гостиницы. Мисс Келли, мне кажется, что было бы лучше, если бы вы приехали сюда.

– Да, да. Конечно.

– Хотите, я найду вам ближайший рейс до Денвера?

– Да, пожалуйста.

– Я перезвоню, как только все узнаю. Встретимся в Стэплтоне и полетим до Игла вместе в моем самолете. О'кей?

– О'кей, – ответила Анна покорно, как ребенок.

– Ждите. Через пять минут я перезвоню.

– Спасибо.

Трубка замолкла, и Анне показалось, что она повисла в безвоздушном космическом пространстве и потом вдруг начала быстро-быстро падать вниз – туда, где ждала ее земля.

II

ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ

1959–1960

1

ИТАЛИЯ

Она проснулась, услышала плач и поняла, что все кончилось.

Путаясь в ночной рубашке, замирая от страха, Катарина быстро сбежала вниз по лестнице, распахнула дверь и застыла на пороге.

Старухи, как слетевшееся воронье, окружили постель больной и враждебно смотрели на девочку. Казалось, они видели сейчас в Катарине самого ангела смерти, впрочем, и немудрено. Черные волосы растрепались во все стороны, лицо поражало бледностью. Катарина взглянула на ту, что лежала на смертном одре, увидела руки, скрещенные на груди, и закричала что есть мочи.

Это был дикий вопль, полный истинного, искреннего отчаяния и горя. Одна из старух начала креститься от неожиданности.

Продолжая выть, девочка бросилась вперед.

– Бабушка!!! Ба!.. – кричала она, тряся труп. Окоченение еще не наступило, поэтому челюсть отвалилась. Тогда Катарина опомнилась и коснулась губами холодного лба. Ей так не хотелось принять эту смерть. Но старухи все знали заранее. Поэтому, пока Катарина спала, женщины, предвидя конец, собрались вокруг постели больной, дабы самим увидеть приближение смерти. Ох, как Катарине хотелось бы прогнать всех этих ворон… Но сил на гнев не осталось.

Она попыталась закрыть коченеющий рот бабушки, но чужие руки отстранили девочку. Ухаживать за мертвыми – дело старух, а не молодых.

Женщины принялись причитать, наполняя комнату звуками печали и горя. И в этом плаче угадывался особый ритм, древний, как сама смерть. Катарину будто вытолкнула из комнаты какая-то сила. Лицо бабушки казалось теперь таким далеким и таким чужим. Девочка задержалась на пороге, но прощаться уже было не с кем. Она вступила в мир одиночества – мир без жалости.

2

СОВЕТСКИЙ СОЮЗ

Снег не переставая сыпался из нависших над землею туч. Огромный и темный лес молчаливо вбирал в себя людей, делая неслышными шаги заключенных и окрики охраны.

Связанный одной веревкой со стариком, который плелся сзади, заключенный Е-615 по имени Иосиф Александрович, или Джозеф, сын Александра, брел вместе со всеми по лесу. Зэки шатались от усталости. Все они были обриты наголо и необычайно худы. Многие передвигались из последних сил, как тот старик, что был привязан сзади к Джозефу. Старик был знаменит тем, что снял когда-то пропагандистскую ленту об индустриальном пятилетнем плане товарища Сталина. А теперь всякий раз, когда он спотыкался, веревка с болью врезалась в запястье Джозефа. Джозеф пытался не обращать внимания на эту боль. Он пытался не обращать внимания и на холод, который пронизывал его тело насквозь, и на неотступное чувство страха, рвущее душу на части. Джозеф решил целиком сосредоточиться только на мысли о побеге.

На всех зэках были одни и те же лохмотья с надписью «исправительно-трудовой лагерь». Но каждый знал, что самый главный труженик здесь – смерть. Причем трудится она медленно, но уверенно и со знанием дела. Правда, из Москвы пришли новые распоряжения, и лагерь ожил, словно муравейник. В течение последних двадцати четырех часов зэков, не переставая, грузили на машины и отправляли в сторону Ленинграда. Других же группами, как та, в которой оказался Джозеф, уводили почему-то в лес. Но посылали их явно не на работу: топоров, пил и лопат им не давали.