Гипноз и жизнь доктора Бердс

Филя сделал широкий жест: «Иди ко мне в кооператив. У меня блестящее будущее. Я талантлив». Мне ничего не оставалось, как соглашаться, так как средств для существования больше брать было неоткуда (правда, и там я их не получила тоже).

Несколько раз я съездила к Филиппку в отделение. Посмотрела, как проводит сеанс гипноза его заведующая. Этот сеанс произвел на меня двойное действие: «Разве это гипноз?». «Ну, если это гипноз, то у меня должно получиться не хуже, потому что хуже уже невозможно». И решила попробовать.

Вспомнив, как однажды гипнотизировала Галину, я решила, что лучше всего сначала потренироваться на друзьях (может, не так больно достанется). Как раз моя одноклассница и ее муж спились и решили закодироваться. Но перед этим они должны были две недели не употреблять алкоголь, а этого у них не получалось.

Первым утренним троллейбусом (всю ночь повторяла теорию по конспектам) добираюсь до нужной квартиры. Подопытные уже на ногах. Но я их снова уложила в постель. Было намечено использовать самую простую методику Шульца (Шульц – английский физиолог, автор оригинального метода лечения – аутотренинга; он требовал от своих пациентов отчета об ощущениях во время гипноза): внушать почленное расслабление, затем – тяжесть, затем – тепло. Ничего похожего на текст внушения не нашлось, и решено было действовать экспромтом.

Уже после нескольких моих слов оба пациента отрубились замертво (скорее всего потому, что не выспались). Сеанс продолжался час. Я внушала им сильную волю, трезвую голову и хорошую семью. Со счетом «пять» планировалось вывести их в состояние бодрости, но забытый будильник меня опередил.

Был ли то гипноз или просто сон? В мою пользу оказался тот факт, что ребята после сеанса ни разу не приложились к пузырю и через две недели успешно пролечились у нарколога.

Я еще несколько раз побывала у Филиппка. Поговорили о его талантах и завистниках. Гипнозы заикающейся заведующей не отличались разнообразием, а сам Филипп после моих характеристик его гипнотизерши что-то медлил с демонстрацией себя и на просьбы показать, за что его так любят истерички, переключался на тему о своей порядочности. Потом он сообщил, что, наконец, его кооператив возобновляет работу, дал объявление в местной газете и назначил меня «врачом-регистратором» этой перспективной кампании.

Моя новая должность требовала квалификации четырех классов средней школы, но мне нужны были деньги, а также хотелось надышаться воздухом психотерапевтической атмосферы и подучиться. Через два месяца, окончательно убедившись, что здесь меня больше ничему не научит, а денег не видать, как собственных ушей, я сбегала на разведку в психдиспансер и попала на свободное место участкового психиатра. Туда уже успел перевестись и Филя. Он встретил меня гостеприимно. Не забыл напомнить про свой талант и про то, что диспансерное начальство консультировалось с ним, брать ли меня на работу или нет, а он оказался хорошим товарищем и дал мне положительную характеристику.

В диспансере стоял вековой ремонт, и мы с Филиппком оказались в одном кабинете. Через месяц к нам пришел еще один однокурсник – Тереша.

На последних курсах Тереша говорил, что после окончания мединститута он хочет поступить на психологический факультет Ленинградского университета и этим продлить себе молодость. Его мечта осуществилась в полном объеме. Действительно, время не затронуло его: все та же шейка набочок, ножки путаются в коленках, все то же выражение лица будущей матери, которую постоянно тошнит и она сосет лимон. Учебу на заочном отделении он сочетал с работой не только в психиатрии, но и в реанимации (санитаром и по большому знакомству – для другого не хватило образования).

Пока я осваивалась, с Филиппом произошел ряд перемен. Сначала он получил запись в трудовую книжку, что он не просто психиатр, а еще и психотерапевт (чего прежнее начальство для него не сделало). Забравировав этим и блистая начитанностью, Филиппок забегал по этажам, рассказал всем сотрудникам о своем обаянии и собрал целый коридор девиц легкого поведения, страдающих соответствующим расстройством «нервной системы». Все обещал мне показать чудеса своего врачебного искусства, но так и не решился, а через три месяца ускакал в районный центр (где ему пообещали квартиру и быть первым в деревне) под неукротимые рыдания коридорных истеричек.

Тереша был то тихо задумчив, то разражался гневом так, что больные его утешали: «Не волнуйтесь, доктор! Я обязательно поправлюсь!». Он и сам себя успокаивал: «Тихо, тихо, мне нельзя так близко все принимать к сердцу – я в детстве упал с велосипеда…» Привычка разговаривать с собой доходила с ним до остановки, а дальше Тереша садился в автобус – и больше его не видели до следующего рабочего дня. Когда я поинтересовалась, какой у него критерий излечимости больных, Терентий профессорски поправил очки и с достоинством отшепелявил: «Очень просто! Больной раз пришел, два пришел, а третий – раз! – и не пришел. Значит, вылечился. А теперь не отвлекай меня от размышлений. Я думаю над темой диссертации. Хочу написать работу, которой в мире еще нет – «Психотерапия после смерти», поэтому я и в реанимации работаю… пока еще… И именно санитаром!»

Еще я сделала попытку влезть в душу к заведующей отделением (каким отделением она заведовала, остается мучительным вопросом для всех: вроде как в диспансере ничего ни от чего не отделялось). Говорят (в основном, с ее же слов), эта дама была активным строителем больницы, где меня так очаровал гипноз. Уж она-то, конечно, станет моим наставником и идейным вдохновителем!.. Заведующая внимательно выслушала мою восторженную речь, похожую на первомайские лозунги, сделала серьезное лицо и с дрожью в голосе обронила, что мой энтузиазм напоминает ей молодость. Сказала «дерзай» – и пообещала посмотреть, на что гожусь, и дать полезные советы (посмотрела через полгода, когда главный забеспокоился, не натворила бы я чего-нибудь. Смотрела долго: минуты три, а может, даже пять. Зато советов давала много, например, что рассказывать сплетни нужно только ей).

Итак, с гипнозом сунуться некуда. Нет, конечно, здесь уйма хороших людей и ценных специалистов, мужественно страдающих побочными действиями своей профессии и разнообразными симптомами профессиональных деформаций. Площади Ленина для памятников не хватит. Нет, я на такие подвиги не способна – светить другим, сгорая сам. Я лучше подожгу чего-нибудь, что давно мешает. Итак, я поняла, что психиатром не буду.

И я решила больше никуда на рожон не лезть, ни к кому не обращаться ни за какими советами. А работать тихо, вариться в собственном соку – куда вывезет, пока не запретили для моих благотворительных дополнительных работ использовать гипнотарий.

Гипнотарий был переведен из аварийного здания несколько лет назад в это, сравнительно новое (раньше его занимало что-то наподобие судебной медицины). Все эти годы здесь продолжался вековой ремонт и до конца века он не будет закончен. Гипнотарий был сооружен по пионерской инициативе Филиппа Талантливого в самом хвосте нижнего этажа. Комната – 5 х 5, на полу – остатки паркета. Сначала они были прикрыты старым бордовым паласом, но после отбытия Филиппка палас исчез (возможно, он его увез с собой или его отобрали). Посередине гипнотария монументально возвышалась пара мощных металлических столов (скорее всего, на них когда-то производили вскрытия криминальных трупов); периферию занимала облезлая кушетка и серия старых раскладушек, которые пожертвовала добрая педиатрица Соня с родительских дач (здесь она лечила гипнозом детские энурезы). Шторы отсутствовали, окна смотрели в сад, где по вечерам веселились юноши из старших классов. Отвратительная голая лампочка, напоминающая виселицу, опускалась с потолка, чтобы слепить глаза, а кусочки штукатурки, как осенние листья, падали в кучу таковых на полу. А чтобы дойти до гипнотария, нужно было переобуться в сапоги или галоши: в коридоре постоянно стояли цементные лужи с добавлением мочи (здесь писали психически больные и психически здоровые, ибо туалет был один на всех и вечно занят). Естественно, начальство здесь появлялось редко.

Вот этот райский уголок стал для меня, как оазис для верблюда. Я потихоньку набирала больных со своего участка. Сначала было несколько человек, потом пошли первые положительные результаты. Работа в гипнотарии шла на общественных началах – за «спасибо» и за легкие магарычи. Сначала – после рабочих часов, потом желающих стало больше – пришлось занимать и часть рабочего времени. Моя популярность среди диспансерных больных росла. Это пока не мешало. Но наступило лето, период отпусков. Оставшиеся вкалывали за двоих, троих, четверых и так далее. После приема в кабинете нужно было еще обслуживать вызовы на дому – «полтора человека в день», как распорядился местный законодательный орган. По вечерам я занималась документацией (моя медсестра – парторг да к тому же инвалид второй группы «по голове». Мне в комплимент: дольше, чем я, с ней никто не продержался). По ночам я изучала спецлитературу, писала конспекты и пересматривала истории болезней тех, кто проходил у меня гипноз. В свободное время бегала по библиотекам, пробуя найти хоть что-то, что могло бы навести на нужную мысль. С литературой в городе было так же плохо, как с информационной службой и во всей стране. Куда ткнуться – черт его знает. И у кого ни спрошу – разводят руками. Те, кто читает, читает все подряд. А кто не читает, тот не читает вообще. Некоторые читают, сколько оторвут (т.е. в туалете). Я уже перестала пытаться найти в этом спутанном мотке полулитературных обрывков и теперь искала только одно – текст для внушения. За всю мою биографию подобное встретилось лишь один раз пятнадцать лет назад в одной книге, близкой к научно-популярной. Ее автор Леон Черток. Но и этой книги тоже нет. Кое-чему я научилась сама: ВНУШАТЬ КАЖДОМУ НУЖНО ТО, ЧТО ЕМУ НУЖНО – раз; ВНУШАТЬ НУЖНО В НАСТОЯЩЕМ ВРЕМЕНИ, БУДТО ЦЕЛЬ УЖЕ ДОСТИГНУТА (как бы заставлять пациента войти в предлагаемую роль). Но каким словами донести это «то, что надо»? Как заставить человека, чтобы он тебя услышал, а не пропустил через одно ухо в другое? И с какой интонацией надо сказать слова, чтобы они попали, куда требуется? Ведь можно поздороваться так, что наживешь себе врага, и так обозвать дураком, что обзаведешься спутником жизни. А может, действовать, как Кашпировский: сделать по установке каждому на свое и создать соответствующее настроение? Тексты Кашпировского – сплошной экспромт, он сам от неожиданности своих слов впадает в транс. Я же люблю, когда все тщательно проштудировано, каждая буквочка продумана и еще подготовлен отходный вариант на случай спонтанного выхода из транса. К тому же, вызывает сомнение, что больше гипнотизирует: он сам, его популярность или популярность телевизора. И результаты тоже сомнительны. А может, брать штурмом какого-нибудь выдающегося гипнолога? Где его искать? В нашем городе уже видела. В другие города на данном этапе путь пока закрыт: у меня сложные семейные отношения и отсутствие средств на такие путешествия. А может, прекратить рожать из себя сверхчеловека с блестящим будущим и не переоценивать свои возможности: побаловалась в мечту – и будет. Знай себе место. Будь хорошим участковым психиатром – и найдешь свою благодарность. Больные тебя любят, ты за них заступаешься, не жалеешь рецептурных бланков, разговариваешь с ними о жизни. Подучи фармакологию – глядишь, лет через десять статью напишешь, а может, даже кандидатскую диссертацию, если будешь пообходительнее с начальством, как, например, доктор Рогов.

А тем временем количество желающих попасть ко мне на сеанс росло, и это переполнило чашу терпения некоторых коллег предпенсионного возраста.

Мои перегрузки увеличивались, иногда я проводила по десять сеансов в день и часто ловила себя на том, что становлюсь рассеянной. Это очень радовало моих неприятелей. Каждая описка воспринималась ими на «ура», они ждали моих промахов, как стервятник падали. Начальников развелось больше подчиненных, главный зарылся в бумаги, заткнул уши и закрыл глаза. Меня начинали есть все с большим аппетитом – нужно было срочно прекращать мою деятельность, пока я не переманила к себе всех выгодных больных.

Тогда собралась «комиссия по проверке молодых врачей»: заместитель главного, заведующая отделением (неизвестно каким) и бригадир (начальница нашей смены). Все трое – женщины периода угасания половой зрелости. Проверили моего близкого приятеля (знакомого еще по борьбе с парнокопытной П.) и меня. На сем и остановились.

…Комиссия пришла на мое рабочее место, закрыла дверь, выставив предварительно за нее свидетелей, и внедрилась в чужую картотеку. Каждая карточка вызывала всплеск восхищения. Закроешь глаза – кажется, что спустилась стая ворон:

– А-а-а!!! Не числа! Нет подписи! Какое безобразие!

– Послушайте, это не мой ящик.

Стая переориентировалась и напала на мое:

– Почему Вы не обслуживаете на дому всех, кто в этом нуждается?!

– У меня норма – полтора человека в день, я и так по три обслуживаю и не только на своем участке.

– Вы должны прежде всего отвечать за свой!

– Так освободите меня от остальных.

– Вы грубите! Вы прекрасно знаете, что сейчас отпускной период, и все работают за других.

– Так всех и спрашивайте, а потом сравните.

– Нам видней, кого спрашивать. И почему у Вас красненькая метка на карточке, а не желтенькая, как у других?!

– Так вы же сами приказали поменять цвет маркировки.

– Мало ли, что мы сказали, еще к этому никто не перешел, а Вы нарушаете установленный шаблон. Ставим «неуд» за картотеку. Теперь покажите паспорт участка!

Хоть это и медсестринская работа, но своей медсестре я не доверила и оформляла в течение месяца все сама, проверяя каждого больного, все цифры, все подсчеты. Старый паспорт, доставшийся мне от предшественницы, давно уже никем не проверялся, и я составляла все заново и переписывала в новую амбарную книгу.

– Вот паспорт моего участка, – и подаю им журнал. Они до него не дотрагиваются, как будто боятся оставить на нем отпечатки пальцев.

– У Вас нет паспорта участка.

– Вот он перед вами.

– У Вас нет паспорта участка, – три хищницы вцепились в одну жертву.

– Где Ваше лицо, доктор? – воскликнула одна.

– Где Ваше лицо?! – эхом отозвались две остальные.

– Мое лицо – мои больные.

– А-а-а!!! – свирепо взревели они и кинулись в амбулаторные карты.

– Здесь это не так, здесь одно слово не в том углу, здесь зачеркнуто…

– А что, у других лучше?

– Вы за себя отвечайте! Вы плохо работаете, Вы неквалифицированный специалист!

– Да вроде не хуже других.

– Вы еще оправдываетесь?!

– Так должна же я свою правду защищать.

– Нам с Вами больше не о чем разговаривать!

– Ну, если не о чем, пойду сегодняшних полтора человека обслужу. Гуд бай!

Я вышла в коридор, издав вздох облегчения. Как потом выяснилось, вместе с ним вылетело несколько красивых слов. Их тут же поймали чуткие уши и донесли главному врачу.

На следующий день ловит меня Митрофан, мой сотрудник и приятель: «Ты зачем вчера в коридоре сказала, что тебе надоели эти три дуры?» Я долго боролась с амнезией, затем вспомнила: «Митрофан! Это неправда. Мои слова переиначили: не «надоели три дуры», а…», – я шепнула ему на ушко, что вспомнила. «Ты с ума сошла!» – взбеленился Митрофан. «Ну, что поделаешь, Митроша, подсознание выскочило. Мысли вслух. Вон, Терентий все время с собой советуется – и ничего. И потом, почему все решили, что это именно про них?» Митрофан отошел подальше, чтобы никто не доложил главному, с кем он только что говорил.

… Раз в неделю главный врач собирал всех врачей в своем кабинете на час-полтора. Или два. Это называлось пятиминуткой. До очередной, которая обещала стать кровавой, оставалось два дня. Три… женщины из комиссии были очень заняты: они тщательно изучали мой почерк и два вечера допоздна копались в регистратуре – выискивали в амбулаторных картах вещественные доказательства моей неквалифицированности. Накануне пятиминутки, за день, заведующая таинственным отделением велела зайти к ней кабинет. Но я не выбрала времени и явилась лишь на следующее утро.

Создавалось впечатление, что я застигла ее врасплох за каким-то важным делом.

– Вызывали? – спрашиваю.

– Да, но вчера…

– Вчера у меня был большой прием, а Вы ушли раньше положенного, так что я Вас не застала. Но если сегодня уже не нужно…

– Вот… Вы слишком много выписываете бесплатно ноотропила, а это дорогой препарат, деньги нужно экономить, чтобы было чем премии давать. Это резервный фонд…

– А сколько надо?

– Вы же понимаете, этих цифр Вам никто не назовет.

– А тогда и не спрашивайте. Буду выписывать всем, кому сочту нужным.

– Почему у Вас такое безобразие?

– Это безобразие не у меня, а в отделении, которым Вы заведуете. Можете копнуть любого – много интересного найдете. Кстати, объясните, пожалуйста, что же это у Вас за отделение такое, у кого ни спрошу, никто не знает?

– Почему ты так со мной разговариваешь? Почему ты не знаешь своих обязанностей?

– А ты мне дай мои должностные обязанности в письменной форме. Когда я работала главным врачом, у меня каждая санитарка имела на руках экземпляр, а второй, с ее подписью, был у меня. А у тебя где, покажи? И где написано, что у тебя есть твоя должность?

– Почему ты со мной разговариваешь на «ты»?!

– А ты первая начала.

– Мне можно, я старше.

– Подтверди документально, что старшим можно на «ты», а младшим нельзя.

– Это безобразие, да как ты можешь!

– Я еще не то могу. Могу, например, сказать, что 90% медработников диспансера Вас, Мария Ивановна, считают, мягко говоря, не очень хорошим врачом, а некоторые говорят, что Вы просто дура-с. И я с ними вполне согласна-с. Что смотришь? Иди жалуйся, все равно тебе никто не поверит: все знают, что я вежлива в обращении. Ну, пока! Желаю успеха на собрании!.

В пятницу во второй половине дня кабинет главного врача был полностью готов для моей гражданской казни. Три… женщины обложились уликами и учили речь. Дверь захлопнулась за последним опоздавшим, и главный огласил повестку дня. Коротко сказали о политике, ремонте, недостающих медикаментах и, наконец, перешли к основному вопросу. Заведующая начала издалека: открывается, мол, психотерапевтическое отделение, она нашла трех специалистов, молодых, но перспективных. К сожалению, они не смогли придти сюда: один задерживается, другой уже ушел, а третий не вышел на работу. Но она глубоко убеждена, что все это по уважительным причинам, и в следующий раз они обязательно хотя бы предупредят. Вторая из Трех… перехватила за рукав ее выступление: «У нас прошла проверка врачей, и результаты получились самые мрачные…» Далее шли лирические отступления о том, как они разочаровались, и фразеологические обороты в мой адрес. Минут десять ее речь плавно витала по комнате, кто-то даже всхрапнул. На этом главный врач встрепенулся, вышел из нирваны и решил заслушать обвиняемого, то есть меня: что я хочу сказать по этому поводу.

– А что здесь неясного, Николай Николаевич? Трое Ваших заместителей задумали любыми силами запретить мне заниматься психотерапией. Почему – не знаю, может, трех перспективных ребят пристроить некуда.

Поднялся переполох. Главный орал, что у меня не та поза, какую бы он предпочел, и отмахивался от Трех… женщин. Три… наперебой трясли аргументами. Заместительница неистово вопила, что у меня нет паспорта участка. Заведующая всем пыталась показать мой черновик (который свистнула из моей записной книжки) и заливалась воплем: «Она лечит псориаз!!!» Бригадирша – свое: «Она забирает себе чужих больных, а на свой участок не выходит!» Я почти в нос главному совала журнал и орала громче всех: «Вот мой паспорт участка!» Все остальные сидели, вобрав голову в плечи, в качестве пассивных бессловесных зрителей. Наконец, главный стукнул по столу кулаком:

– Тихо! Замолчите все! А Вам, – на меня, – я запрещаю заниматься психотерапией в условиях диспансера! Понятно?

– Согласна, только своим больным так и скажу.

– Говорите, что хотите, но в диспансере чтобы этого больше не было.

Я осталась очень довольна: так надоело тратить силы на шиши с маслом, а отбиваться теперь есть чем – главный врач против. Тут же устроюсь в первый попавшийся кооператив психотерапевтом и переведу своих больных на лечение на дому. А здесь буду спокойно посиживать на участке и поджидать подходящую специализацию. Физиономия у меня, видимо, была очень удовлетворенная. Кто-то из Трех… еще сделал робкую попытку испортить мне настроение: «Мы еще не все сказали… Вот перед вами сто амбулаторных карт доктора Бердс…» Но главный в ужасе взревел: «Хватит!» (Такая аккордная работа на износ, а он даже и не взглянул. Неблагодарно!). И все разошлись. Рядовые люди собрания высказывали свои соболезнования по поводу того, что меня здесь съели. Я била себя кулаками в грудь: «Господа! Я же чертовски рада!» Но никто не верил, и на меня смотрели, как на побитую собаку.

Я же чуть не вприпрыжку вернулась в свой кабинет и сделала соответствующее объявление ожидающим у дверей больным. Толпа тут же пошла штурмовать и без того уставшего главного. Я позлорадствовала и сбежала домой как никогда рано. Через несколько дней Николай Николаевич отошел после бури и сделал мне втык:

– Разберись с больными.

– Но Вы же сами сказали, что запрещаете.

– Это не значит, что мои слова надо передавать своим пациентам. Вы что, ребенок? Таких вещей не понимаете?

– Но так я же сообщила здесь прямо при всех, что скажу больным, а вы сказали: «Говори, что хочешь».

– Хватит из меня дурака делать! Чтобы больше твои больные ко мне не ходили!

– Есть!

Постепенно страсти улеглись. Я устроилась по совместительству в кооператив («Скрипка и Перестройка») и оформила своих больных через него. Основная масса за деньги лечиться не привыкла, и от толпы у меня осталось несколько остеохондрозов. После работы в диспансере я выезжала к ним на дом. К себе возвращалась в первом часу ночи. Приближался мой отпуск. Я уже передавала дела и в связи с этим сновала туда-сюда по коридорам. Вдруг меня ловит старшая медсестра:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.