Голубой горизонт

– О да, минхеер! Я уверена, Гертруде это понравится! Старый Бамбл – спокойный мерин…

Луиза радостно начала вместе с хозяином составлять план обучения. Она стояла у самого его плеча. Перед ван Риттерсом лежала на столе толстая книга в зеленом кожаном переплете. И вдруг он небрежно открыл ее. Луиза невольно увидела страницу – и у нее сорвался голос.

Она вскинула ладони ко рту, зажимая его, когда посмотрела на иллюстрацию, занимавшую всю большую страницу. Над изображением, безусловно, поработал искусный художник. Мужчина на рисунке, молодой и красивый, полулежал в кожаном кресле с подлокотниками. Перед ним стояла хорошенькая смеющаяся девушка, и Луиза подумала, что это могла бы быть ее сестра-близняшка. Большие, широко расставленные глаза девушки сияли небесной синевой; она подняла свою юбку до самой талии, чтобы мужчина мог видеть золотистое гнездышко между ее ногами. Художник весьма тщательно прорисовал то, что виднелось сквозь кудряшки.

Этого уже было достаточно, чтобы Луиза задохнулась, но там имелось и кое-что похуже. Из бриджей мужчины, расстегнутых спереди, высовывалось светлое копье с розовым концом. Мужчина беспечно держал его между пальцами и, похоже, метил в гнездышко девушки.

Луиза ни разу в жизни не видела обнаженных мужчин. И хотя она не раз слышала, как девушки в комнате для прислуги с удовольствием обсуждали некоторые вещи, она и вообразить не могла чего-то похожего на этот рисунок. Луиза уставилась на него как зачарованная, не в силах отвести взгляд. Она почувствовала, как горячая волна поднялась вверх по ее шее и захлестнула щеки. Ее охватили стыд и ужас.

– Мне кажется, эта девушка похожа на тебя, хотя и не такая хорошенькая, – тихо произнес ван Риттерс. – Ты согласна, милая?

– Я… я не знаю, – с трудом прошептала Луиза.

Ее ноги ослабели и чуть не подогнулись под ней, когда она почувствовала руку ван Риттерса, осторожно коснувшуюся ее ягодиц. Это прикосновение словно обожгло ее тело сквозь одежду. Господин тихонько сжал ее округлую попку, и Луиза понимала, что должна попросить его прекратить это или убежать из комнаты. Но не смогла. Сталс и Элиза постоянно ее предупреждали, что она всегда должна подчиняться минхееру. И она застыла на месте как парализованная.

Она ведь принадлежала ван Риттерсу, как любая из его лошадей или собак. Она являлась частью его движимого имущества. И должна была без возражений терпеть что угодно, пусть даже не совсем понимала, что именно он делает, что ему нужно от нее.

– Конечно, Рембрандт позволил себе некоторую художественную вольность в том, что касается размеров…

Луиза не могла поверить, что художник, написавший фигуру Господа, мог нарисовать и вот эту картинку, хотя такое было вполне возможно: даже прославленные мастера должны делать то, чего требуют от них великие люди.

«Прости меня, добрый Иисус», – мысленно взмолилась Луиза и крепко зажмурила глаза, чтобы не видеть безнравственную картинку.

Тут она услышала шорох шелка, и ван Риттерс сказал:

– Вот так, Луиза, это выглядит на самом деле.

Ее глаза были закрыты, и господин провел ладонью по ее заду мягко, но настойчиво.

– Ты уже большая девочка, Луиза. Пора тебе узнать такие вещи. Открой глаза, милая.

Она послушно приоткрыла веки. И увидела, что ван Риттерс расстегнул свой халат, а под халатом на нем ничего нет. Она уставилась на штуковину, которая торчала из складок шелка. Картинка в книге, безусловно, являлась романтическим отображением реальности. Нечто в складках халата торчало из гнезда жестких темных волос и показалось Луизе толщиной с ее талию. И конец был не нежного розового цвета, как на рисунке, а темный, как зрелая слива. И расщелина на этой сливе вытаращилась на Луизу, как глаз циклопа.

Луиза снова крепко зажмурила глаза.

– Гертруда… – прошептала она. – Я ей обещала прогулку.

– Ты очень добра к ней, Луиза. – В голосе ван Риттерса появились странная хрипота и резкость, каких Луиза никогда прежде не слышала. – Но теперь ты должна и ко мне тоже проявить доброту.

Он сунул руку ей под юбку, пробежался пальцами по обнаженным ногам. Чуть задержался на мягкой ямке под коленом, и это заставило Луизу задрожать еще сильнее. Господин ласкал ее, и это странным образом успокаивало, но Луиза понимала, что это неправильно. Ее разрывали противоречивые чувства, ей казалось, что она вот-вот задохнется. Пальцы ван Риттерса поползли выше, к ее бедрам. Они не колебались, они действовали властно, явно не ожидая никакого сопротивления.

Он сказал: «Ты должна быть доброй ко мне», и Луиза понимала, что у него есть полное право требовать этого от нее. Она всем была ему обязана. И если вот это означало «быть доброй», то ей не оставалось выбора, хотя она и знала, что это нехорошо, что Иисус ее накажет. И может быть, перестанет ее любить.

Она услышала шорох страницы, которую ван Риттерс перевернул свободной рукой, и он тут же сказал:

– Посмотри!

Луиза попыталась хотя бы в этом оказать сопротивление и зажмурилась еще крепче. Прикосновение повелителя стало более требовательным, он уже добрался до того места, где начиналась щель между ягодицами.

Луиза чуть-чуть приоткрыла глаза и сквозь ресницы глянула на новую страницу книги. И тут же ее глаза широко распахнулись. Девушка, так похожая на нее, стояла на коленях перед своим кавалером. Юбки она задрала, ее обнаженный зад был круглым и сливочно-белым. И девушка, и мужчина смотрели на копье между его ногами. В глазах девушки сияла нежность, словно она любовалась на какого-то милого домашнего зверька, вроде котенка. И она держала это обеими маленькими ручками, но ее тонкие пальцы не могли полностью обхватить его.

– Разве не прекрасный рисунок? – спросил ван Риттерс.

И, несмотря на безнравственность изображения, Луизу охватило странное сопереживание молодой паре. Они улыбались и, похоже, любили друг друга и наслаждались тем, что делали. Луиза забыла снова закрыть глаза.

– Ты же видишь, Луиза, Господь создал мужчин и женщин разными. И каждый из них на свой лад несовершенен, но вместе они составляют целое.

Луиза не поняла до конца, что он имел в виду, но иногда она не понимала и того, что говорил ей отец, и того, о чем рассказывал пастор на проповеди.

– Как раз поэтому пара на картинке так счастлива, и поэтому ты можешь видеть, что они испытывают друг к другу страстную любовь.

И снова его пальцы властно двинулись дальше, забираясь между ногами. А потом ван Риттерс сделал там кое-что еще. Луиза не слишком поняла, что же именно, но невольно немного расставила ноги, чтобы ему было легче двигаться. Ощущения, охватившие ее, не походили ни на что, испытанное ею прежде.

Ей показалось, что любовь и счастье, о которых говорил ван Риттерс, растеклись по всему ее телу, пронизывая его. Она снова посмотрела на его распахнутый халат, и потрясение и страх ослабели. Луиза увидела теперь, что это действительно прекрасно, как на картинке в книге. И не стоило удивляться тому, что девушка так радостно на него смотрела.

Ван Риттерс тихонько потянул ее к себе, и Луиза поддалась ему без сопротивления. Все так же сидя в кресле, он повернулся к ней лицом, одновременно положив руку ей на плечо. Луиза инстинктивно поняла: господин хочет, чтобы она сделала то же самое, что девушка на картинке. И под давлением лежавшей на ее плече руки опустилась на колени; странная, одновременно уродливая и прекрасная штуковина оказалась всего в нескольких дюймах от ее лица.

Как и нарисованная девушка, Луиза протянула к ней руки. И чуть слышно вскрикнула, почувствовав, как горяч и тверд этот предмет. Он зачаровывал ее. Она легонько сжала копье и ощутила в нем движение жизни, как будто оно существовало само по себе. И оно принадлежало ей; Луизу охватило странное чувство силы и власти, как будто она держала сейчас в руках самую суть существования ван Риттерса.

А он наклонился вперед и положил ладони поверх ее рук. И начал двигать их вверх-вниз. Сначала Луиза не поняла смысла этих движений, потом догадалась: он показывал ей, чего ему хочется. Луизе отчаянно захотелось доставить удовольствие хозяину, и она быстро освоила науку…

Ее пальцы двигались, а он вдруг откинул голову на спинку кресла и застонал. Луиза подумала, что причинила ему боль, и попыталась встать, но он удержал ее, нажимая ладонями на плечи, и несвязно пробормотал:

– Нет-нет, Луиза, продолжай… ты такая хорошая, умная девочка…

А потом он глубоко, судорожно вздохнул и выхватил из кармана халата большой алый шелковый платок. Он накрыл им свои колени и руки Луизы. Она не знала, должна ли остановиться, когда почувствовала горячую влагу, хлынувшую ей на руки и намочившую шелк шейного платка.

Ван Риттерс схватил ее за запястья и остановил сам:

– Довольно, милая. Ты сделала меня по-настоящему счастливым.

Он довольно долго сидел в кресле без движения, потом встал. Сам вытер маленькие руки Луизы платком. Она не чувствовала никакого отвращения. Ван Риттерс весело улыбался ей и говорил:

– Я очень тобой доволен, но ты не должна никому рассказывать о том, чем мы сегодня занимались. Понимаешь, Луиза?

Она энергично кивнула. Чувство вины испарилось, вместо этого Луиза испытывала благодарность и почтение.

– А теперь можешь вернуться к Гертруде. Завтра начнешь учить ее ездить верхом.

В течение нескольких следующих недель Луиза видела ван Риттерса лишь однажды, издали. Она как раз шла к лестнице, направляясь в комнату Гертруды, когда лакей открыл дверь банкетного зала и ван Риттерс вышел оттуда впереди целой процессии гостей. Все эти роскошного вида леди и джентльмены блистали прекрасными нарядами. Луиза знала, что по меньшей мере четверо из этих мужчин являлись членами совета директоров Голландской Ост-Индской компании. Они явно отлично поужинали и вели себя весело и шумно. Луиза спряталась за занавеску, когда они проходили мимо нее, но со странной тоской смотрела на минхеера ван Риттерса. Его голову украшал парик с длинными завитыми волосами, на перевязи сверкал орден Золотого руна. Он выглядел великолепно. Луизу даже охватила ненависть к улыбавшейся элегантной женщине, что шла об руку с ним. Когда они миновали ее укрытие, Луиза взбежала наверх, в комнату, которую делила с Гертрудой, рухнула на кровать и заплакала.

– Почему он не хочет снова меня видеть? Что я такого сделала?

Она каждый день вспоминала событие в библиотеке, в особенности когда гасли лампы и она лежала на своей кровати в дальнем конце комнаты Гертруды.

Потом как-то днем ван Риттерс вдруг явился на урок верховой езды. Луиза как раз учила девочку садиться в седло. При появлении хозяина Луиза присела в реверансе, и наученная ею Гертруда тоже, но оказалась слишком неловкой и неповоротливой и потеряла равновесие. Луиза подхватила ее и помогла удержаться на ногах. Ван Риттерс ответил на их приветствие игривым поклоном.

– Ваш преданный слуга, – сказал он.

Гертруда хихикнула.

Ван Риттерс не обращался напрямую к Луизе, а она прекрасно понимала, что не должна сама заговаривать с ним.

Потом ван Риттерс понаблюдал, как Гертруда проехала круг по тренировочному рингу. Луиза шла рядом с пони, держа поводья, а пухлое лицо Гертруды исказилось от страха.

А потом ван Риттерс ушел так же внезапно, как появился.

Прошла еще неделя. Луизу разрывали противоречивые чувства. Иногда к ней возвращалась мысль о безмерном грехе, совершенном ею. Она ведь позволила прикасаться к себе и играть с ней, к тому же сама получала удовольствие от тех чудовищных вещей, которые он творил… Ей даже начали сниться яркие сны обо всем этом, и она просыпалась в растерянности и смущении, и ее недавно набухшие груди и тайные места горели. Словно в наказание за грех, ее груди все увеличивались, пока не начали натягивать ткань блузки. Луиза пыталась их скрыть, скрещивая руки на груди, но видела, как конюхи и лакеи посматривают на них.

Ей хотелось поговорить о случившемся с Элизой, попросить совета, но ведь минхеер ван Риттерс особо предупреждал ее на этот счет… И Луиза помалкивала.

А потом вдруг Сталс сообщил ей:

– Ты перебираешься в собственную комнату. Минхеер приказал.

Луиза в изумлении уставилась на него:

– А как же Гертруда? Она не может спать одна!

– Хозяин думает, пора ей этому научиться. Ей тоже отвели новую спальню, а ты будешь в соседней. У нее будет колокольчик, чтобы позвать тебя, если ты ей понадобишься ночью.

Новые комнаты девочек находились на этаже под библиотекой и спальными апартаментами минхеера. Луиза устроила настоящую игру из их переезда, успокаивая опасения Гертруды. Они собрали всех кукол и устроили для них прием, чтобы познакомить с новым жилищем. Луиза научилась говорить разными голосами за каждую из игрушек, и этот фокус всегда заставлял Гертруду хохотать. Когда куклы по очереди рассказали Гертруде, как они рады своему новому дому, девочка оказалась окончательно убеждена.

Собственная комната Луизы была светлой и просторной. Помещение прекрасно обставили, повесили бархатные гардины, установили кровать и позолоченные стулья. На кровати лежали пуховый матрас и толстые одеяла. В комнате имелся даже мраморный камин, хотя Сталс предупредил Луизу, что она может расходовать только одну корзину угля в неделю. Но – чудо из чудес – к ее спальне примыкала маленькая туалетная комната, в которой стоял большой ящик с крышкой: под крышкой скрывалось резное сиденье и фаянсовый ночной горшок. Луиза пришла в полный восторг, когда в первую ночь забралась в постель. Казалось, ей никогда в жизни не было так тепло, как в этот вечер.

Она очнулась от глубокого сна и лежала, пытаясь понять, что ее разбудило. Похоже, время перевалило далеко за полночь, судя по темноте и тому, как затих дом. Потом она снова услышала некий звук, и ее сердце заколотилось. Это раздавались шаги, вот только доносились они из-за панели стены в дальнем конце ее комнаты. Луизу стиснул суеверный страх, она не могла ни шевельнуться, ни закричать. Потом до нее донесся тихий скрип открывавшейся двери, неведомо откуда появился призрачный свет. Одна из панелей дальней стены медленно повернулась, открываясь, и в комнату вошла смутная фигура. Некто высокий, бородатый, в бриджах и белой рубашке двигался к ее кровати…

– Луиза!

Гулкий голос странным эхом разнесся по комнате. Как раз таким голосом и должен был говорить призрак. Луиза натянула одеяло на голову и замерла, не дыша. Она слышала, как шаги приближаются к ее кровати, в щелке по краю одеяла видела неверный свет…

Шаги остановились рядом с ней, одеяло внезапно слетело с Луизы.

На этот раз она завизжала, но понимала, что проку в этом нет: за соседней дверью Гертруда уже наверняка спала глубоким сном, ее бы не разбудило даже землетрясение, а на всем этом этаже Хьюс-Брабанта никто, кроме них, не жил.

Луиза уставилась в нависшее над ней лицо, и ее охватил такой ужас, что она не узнала его даже в свете фонаря.

– Не бойся, дитя. Я не причиню тебе зла.

– Ох, минхеер…

Она бросилась ему на грудь и обняла изо всех сил в облегчении:

– Я вас приняла за привидение…

– Ну-ну, детка. – Он погладил ее волосы. – Все в порядке. Тебе нечего бояться.

Он долго обнимал ее, ожидая, пока Луиза успокоится. Потом сказал:

– Не хочу оставлять тебя здесь одну. Идем со мной.

Он взял ее за руку, и Луиза доверчиво последовала за ним, в ночной рубашке, босиком. Ван Риттерс провел ее через дверь в стене. За ней скрывалась винтовая лестница. Они поднялись по ней, прошли еще через одну потайную дверь. И вдруг очутились в великолепной комнате, такой большой, что даже полсотни свечей, горевших в золотых канделябрах, оставляли в тени ее дальние уголки и потолок. Ван Риттерс подвел Луизу к камину, в котором весело плясали длинные желтые языки пламени.

Он обнял девочку, погладил по голове:

– Ты думала, я о тебе забыл?

Она кивнула:

– Я думала, вы на меня рассердились и я вам больше не нравлюсь.

Ван Риттерс усмехнулся и повернул ее лицо к свету:

– До чего же ты прекрасная малышка! Вот как я на тебя сержусь, вот как ты мне не нравишься…

Он поцеловал ее в губы, и она ощутила запах дорогих сигар, сильный и острый, и почему-то от этого аромата в ней возникло чувство покоя и защищенности.

Ван Риттерс наконец отпустил ее и усадил на кушетку перед огнем. Потом отошел к столу, на котором стояли бокалы и графин с рубиново-красной жидкостью. Наполнив один бокал, он принес его Луизе:

– Выпей. Это прогонит все дурные мысли.

Луиза задохнулась и закашлялась, проглотив жгучий напиток, но потом по ее телу разлилось восхитительное тепло, добравшись до самых кончиков пальцев на руках и ногах. А ван Риттерс сел рядом с ней, гладил ее волосы и тихо говорил о том, как она хороша, и что она милая девочка, и как он по ней скучал. Убаюканная теплом в животе и гипнотическим голосом, Луиза опустила голову ему на грудь. А он поднял подол ее ночной сорочки и потянул вверх, и Луиза выскользнула из нее, оставшись нагой. В свете свечей ее полудетское тело было светлым и нежным, как сливки. И Луиза ничуть не ощущала стыда, когда хозяин ласкал ее и целовал. Она поворачивалась так и эдак, подчиняясь его рукам.

Внезапно он встал, и Луиза смотрела, как он снимает рубашку и бриджи. Когда он вернулся к кушетке и остановился перед ней, ему не пришлось направлять ее руки, они сами естественным образом потянулись куда нужно.

Потом он отодвинул ее руки и уложил Луизу на бархатную кушетку, а сам опустился на пол перед ней. Раздвинув ее ноги, он стал их целовать, постепенно поднимаясь все выше.

– Что вы делаете? – испуганно вскрикнула Луиза.

Прежде ничего подобного не происходило, и она попыталась сесть. Но он удержал ее, и тут Луиза закричала, впившись ногтями в его плечи. Его рот добрался до самого тайного ее местечка, и ощущение было таким острым, что Луизе на мгновение показалось, будто она теряет сознание.

Далеко не каждую ночь ван Риттерс спускался по потайной лесенке, чтобы забрать к себе Луизу. Частенько вечерами на мощеной улице под окном спальни Луизы грохотали колеса карет, и она задувала свечу и выглядывала из-за гардин, наблюдая, как подъезжают гости ван Риттерса на очередной банкет или суаре. А потом она долго лежала без сна, надеясь услышать его шаги на винтовой лестнице, но обычно оставалась разочарованной.

А еще он уплывал на долгие недели или даже месяцы на одном из своих кораблей в далекие места со странными и волнующими названиями. И когда он уезжал, Луиза скучала и тревожилась. Она заметила, что из-за собственной грусти становится нетерпеливой с Гертрудой.

Когда же он возвращался, он как будто наполнял собой весь дом, даже все слуги оживали и радовались. И тоска ожидания исчезала, как и не бывала вовсе, когда Луиза слышала его шаги на тайной лестнице и бросалась ему навстречу, когда он входил в ее спальню. Потом он придумал сигнал, чтобы звать ее к себе и больше не спускаться за ней вниз. Во время ужина он посылал лакея к Гертруде с красными розами. Никто из слуг, относивших цветы, не видел в этом ничего странного: все знали, что минхеер испытывает необъяснимую любовь к своей некрасивой и бестолковой дочери. Но в такие вечера дверь наверху винтовой лестницы оставалась незапертой, и, когда Луиза входила, хозяин уже ждал ее в спальне.

Эти встречи всегда проходили по-разному. Ван Риттерс постоянно придумывал для них новые игры. Он заставлял Луизу наряжаться в разные платья, изображая то молочницу, то мальчика-конюха, то принцессу. Иногда он надевал на нее маски – демонов или диких зверей.

В другие вечера они рассматривали иллюстрации в зеленой книге, а потом повторяли нарисованные сцены. Когда ван Риттерс в первый раз показал Луизе картинку, на которой девушка лежала под мужчиной, а он погрузил в нее свое копье до самого конца, она не поверила, что такое возможно. Но ван Риттерс был нежен, терпелив и деликатен, так что, когда это произошло в первый раз, Луиза почти не почувствовала боли, а на простыню широкой кровати упало всего несколько капель ее девственной крови.

После этого Луизу охватило чувство некоего завершения, и, оставаясь одна, она с благоговением рассматривала собственное тело. Ее изумляло то, что те его части, которые ее учили считать нечистыми и греховными, могли приносить такое наслаждение. Теперь она ощущала убежденность, что больше он ничему не сможет ее научить. Она верила, что способна доставлять удовольствие и ему, и себе всеми возможными способами.

Но она ошибалась.

Ван Риттерс вернулся, казалось бы, из бесконечного путешествия – на этот раз он побывал в месте, которое называлось Санкт-Петербург, в России, и встречался с придворными царя Петра Алексеевича, которого называли Петром Великим, с целью расширить свою торговлю дорогими мехами. Когда минхеер приехал, Луиза уже горела лихорадкой ожидания, и на этот раз ей не пришлось долго ждать приглашения. В первый же вечер лакей принес Гертруде единственную алую розу – как раз тогда, когда Луиза убирала со стола тарелки после ужина девочки.

– Чему ты так радуешься, Луиза? – требовательно спросила Гертруда, пританцовывая вокруг стола.

– Просто я люблю тебя, Герти, я вообще люблю всех в этом мире, – напевно ответила Луиза.

Гертруда хлопнула в ладоши:

– И я тебя люблю, Луиза!

– А теперь тебе пора спать, и вот тебе чашка горячего молока, чтобы лучше спалось.

В ту ночь, когда Луиза вошла через потайную дверь в спальню ван Риттерса, она застыла на месте от изумления. Ее ждала новая игра, но впервые Луиза растерялась и испугалась. Все выглядело слишком реально, слишком страшно.

Голова ван Риттерса скрывалась под плотным черным капюшоном с круглыми дырами для глаз и прорезью для рта. Он облачился в черный кожаный фартук и блестящие черные сапоги, доходившие до бедер. Руки в черных перчатках он сложил на груди. Луиза с трудом оторвала от него взгляд, чтобы посмотреть на зловещее сооружение в центре комнаты. Оно очень походило на треногу, у которой публично наказывали злодеев на площади перед зданием суда. Однако вместо цепей с верхушки треноги свисали шелковые шнуры.

Луиза улыбнулась дрожащими губами, но ван Риттерс бесстрастно посмотрел на нее сквозь прорези в черном капюшоне. Ей хотелось убежать, но он явно предвидел такое намерение. И, быстро подойдя к двери, запер ее. А ключ положил в карман фартука.

Ноги Луизы подогнулись, она опустилась на пол.

– Прости… – прошептала она. – Пожалуйста, не бей меня…

– За распутство ты приговорена к двадцати ударам хлыстом.

Голос ван Риттерса звучал сурово и резко.

– Пожалуйста, отпусти меня… Я не хочу играть в такую игру…

– Это не игра.

Ван Риттерс подошел к Луизе и, хотя она молила о пощаде, поднял ее и подвел к треноге. Он связал ей руки над головой шелковыми веревками, а она оглядывалась на него, и ее длинные волосы упали ей на лицо.

– Что ты хочешь со мной сделать?

Он отошел к столу у дальней стены и, повернувшись спиной к Луизе, что-то взял с него. Потом с театральной неторопливостью повернулся, держа в руке хлыст. Луиза зарыдала и попыталась вырваться из шелковых уз, державших ее за запястья; она вертелась и извивалась, вися на треноге.

Ван Риттерс подошел к ней и, просунув палец в ворот ее ночной сорочки, разорвал ее сверху донизу. Луиза осталась обнаженной. А он встал перед ней, и Луиза увидела огромное вздутие под фартуком, говорившее о возбуждении.

– Двадцать ударов, – повторил он холодным, жестким, совершенно незнакомым голосом. – И ты сама будешь их считать. Поняла, маленькая шлюха?

Луиза поморщилась при этом слове. Никто прежде не называл ее так.

– Я не знаю, что я сделала не так. Я думала, я тебя радую…

Он полоснул хлыстом по воздуху, и тот просвистел прямо перед лицом Луизы. Потом он обошел девушку, и она крепко закрыла глаза и напряглась всем телом, но все равно боль от удара превзошла ее ожидания, и Луиза громко закричала.

– Считай! – приказал он.

Луиза повиновалась, едва шевеля белыми дрожащими губами.

– Один! – выкрикнула она.

Все продолжалось и продолжалось, без жалости или передышки, пока Луиза не потеряла сознание. Тогда ван Риттерс поднес к ее носу маленький зеленый флакон, и острые пары оживили ее.

И все продолжилось.

– Считай! – требовал ван Риттерс.

Наконец Луиза с трудом выдавила:

– Двадцать…

И он положил хлыст на стол.

Развязав тесемки кожаного фартука, он обошел Луизу. Она висела на шелковых веревках, не в силах поднять голову или упереться ногами в пол. Вся ее спина, ягодицы и верхняя часть ног словно горели в огне.

А ван Риттерс встал позади, и Луиза почувствовала его руки на нижней части своего тела – он раздвигал ее красные, пульсирующие болью ягодицы. А потом ее пронзила боль куда более страшная, чем испытанная ею до этого. Он насиловал ее противоестественным образом, разрывая ее плоть, и в ней нашлись силы, чтобы кричать снова и снова…