Когда король губит Францию

После убийства коннетабля, когда король Иоанн чуточку успокоился, все три меленские дамы двинулись в Париж предстательствовать за Карла Наваррского по его просьбе.

Малолетняя Жанна Валуа бросилась к ногам короля и одним духом выпалила как наизусть заученный урок: «Сир, отец мой, не может того быть, чтобы мой супруг вел себя как изменник в отношении вас. И если он поступил плохо, то лишь потому, что предатели злоупотребили его доверием. Заклинаю вас, ради вашей любви ко мне, простите его!»

Мадам д’Эвре, сама печаль и само величие, на что, впрочем, давали ей право годы, сказала: «Сир, кузен мой, как самая старшая в роде из всех, кто был коронован в Реймсе, осмелюсь дать вам совет и молить вас примириться с моим племянником. Ежели он причинил вам зло, то лишь потому, что те, кто служит вам, наговаривали вам на него, и он вполне мог прийти к мысли, что вы оставили его на милость заклятых его врагов. Но он лично, в чем я уверяю вас, питает к вам лишь самые добрые и почтительные чувства. Продолжать эти раздоры – значит чинить вред вам обоим».

Мадам Бланка не промолвила ни слова. Она просто глядела на Иоанна. И знала, что он не может забыть, что именно ее прочили ему в супруги. В ее присутствии этот долговязый и тяжеловесный человек, обычно столь резкий в обращении со всеми, терялся. Косил глазом в сторону, лишь бы не смотреть на нее, что-то мямлил. И всякий раз, когда она бывала при дворе, он выносил решение, противоположное тому, которое собирался вынести.

Сразу же после этого визита король решил начать переговоры со своим зятем, заключить с ним добрый мир, с каковой целью отрядил в Наварру кардинала Булонского, епископа Ланского, Робера Ле Кока и Робера де Лорриса, своего камергера. И наказал им закончить это дело побыстрее. Дело и впрямь закончили быстро; и в последнюю неделю месяца января обе договаривавшиеся стороны подписали соглашение в городе Манте. Пожалуй, впервые на моей памяти согласия достигали столь легко и в такой спешке составляли трактат.

Король Иоанн и в этом случае блестяще доказал, сколь неровен его нрав и сколь нелогичны его поступки. Еще месяц назад он только и мечтал о том, как бы схватить и убить его высочество Карла Наваррского, а теперь соглашался на все его требования. Докладывали ли ему, что его зять требует полуостров Котантен вместе с Валонью, Кутансом и Карантаном, – он на все отвечал: «Отдайте ему, отдайте!» Желает получить виконтство Понт-Одемер и Орбек? «Отдайте, раз все хотят, чтобы я с ним помирился!» Таким путем Карл Злой получил также огромное графство Бомон с кастелянствами Бретей и Конш, входившими ранее в пэрские владения Робера Артуа. Что и говорить, великолепное отмщение, правда посмертное, post mortem, за Маргариту Наваррскую: внуку ее достались земли того самого человека, что загубил его бабку. Графство Бомон! Ну как было не ликовать юному отпрыску Наваррского дома! Сам-то он по этому соглашению почти ничего не уступил: отдал Понтуаз, а потом торжественно подтвердил, что отказывается от Шампани, что, впрочем, решено было четверть века назад.

Теперь уже и разговоров не было об убийстве Карла Испанского. Ни кары, даже в отношении подручных, ни возмещения убытков. Все участники убийства в «Свинье Тонкопряхе», которые теперь открыто хвастались своим деянием, получили грамоты о помиловании и прощении грехов.

Ох, боюсь, что это Мантское соглашение не слишком возвеличило образ короля Иоанна. «Убили его коннетабля, а он отдал за это половину Нормандии. А ежели укокошат его брата или сына, так он тогда всю Францию отдаст» – вот как говорили люди.

А юркий король Наваррский, тот, напротив, показал всю свою оборотистость. Присоединив Бомон к своим владениям Манту и Эвре, он мог легко отрезать Бретань от Парижа, а через Котантен лежал прямой путь в Англию.

Поэтому-то, когда он явился в Париж получить прощение короля, со стороны могло показаться, что прощать короля будет он.

Да-да, что ты говоришь, Брюне? Ох, этот дождь! Занавески совсем промокли… Подъезжаем к Беллаку? Чудесно, чудесно. В Беллаке, по крайней мере, нас ждет уютный кров, и будет в высшей степени непростительно, если нам не устроят пышного приема. Английские рыцари пощадили Беллак по приказу принца Уэльского, потому что это наследное имущество графини Пемброк, из рода Шатийон-Лузиньян. Иной раз самые отъявленные вояки умеют быть любезными в отношении дам…

Заканчиваю, дорогой племянник, рассказ о Мантском соглашении. Итак, король Наваррский прискакал в Париж с таким видом, будто выиграл баталию, а король Иоанн и впрямь принял его, как победителя, в парламенте, где по обе его стороны восседали две вдовствующие королевы. Королевский нотариус опустился на колени перед троном… О, не беспокойтесь, все проходило весьма и весьма торжественно…

– Мой могущественный государь, королевы Жанна и Бланка прослышали, что король Наваррский попал к вам в немилость, и молят вас его простить…

При этих словах вновь назначенный коннетабль Готье де Бриенн, герцог Афинский… да-да, кузен Рауля, только из другой ветви Бриеннов, – на сей раз юнца на эту должность уже не назначили – приблизился к Карлу Наваррскому и взял его за руку.

– Государь милует вас по просьбе королев, милует от всего сердца и с радостью душевной.

На что кардинал Булонский должен был ответствовать громовым голосом: «Пусть все родичи и близкие короля запомнят, что, ежели кто отныне совершит против него преступление, будь даже родной сын государев, ответит за то пред правосудием».

Нечего сказать, хорошо королевское правосудие, над которым каждый посмеивался втихомолку. И перед всем двором тесть и зять упали друг другу в объятия.

А что было дальше, я доскажу вам завтра.

Глава IX

Карл Злой в Авиньоне

Коли уж говорить начистоту, Аршамбо, я лично куда больше люблю древние храмы, такие, скажем, как в Дора, мимо которого мы только что проехали, чем церкви, что возводили полтораста-двести лет назад. Не спорю, они чудо каменной кладки, но зато в них вечно царит полумрак. Излишне изукрашены орнаментом, порой просто пугаешься, даже сердце сжимается от страха, будто заблудился ночью в лесу. Знаю, знаю, на меня за это косятся, считают, что у меня плохой вкус. Но ничего не поделаешь, таков уж он, и я от этого не отступлюсь. Быть может, я пристрастен к старине потому, что вырос в Перигоре, в нашем старинном замке, воздвигнутом на развалинах римского амфитеатра, совсем рядом с нашей церковью Сен-Фрон, совсем рядом с нашей церковью Сент-Этьен, и поэтому мне мило повсюду обнаруживать формы и пропорции, напоминающие мне эти великолепные ровные пилястры и высокие, прелестно округлые своды, вдоль которых легко струится дневной свет. В старину монахи умели возводить такие храмы, что солнечные лучи, проникавшие внутрь целыми снопами, нежно золотили камень стен, а церковные песнопения, отражаемые высокими, как небо, сводами, звучали громче и мощнее, и казалось, что это поют ангелы в райских кущах.

По великой милости Предвечного, англичане хоть и разорили Дора, не до конца разрушили это чудо из чудес нашего зодчества, и его можно легко восстановить. Я готов биться об заклад, что наши северные зодчие с радостью возвели бы на месте руин какую-нибудь громоздкую махину по своему теперешнему вкусу, водрузили бы ее на каменные лапища на манер некоего сказочного зверя, так что, когда входишь туда, чудится, будто ты вместо храма Божьего попал в преддверие адово. И наверняка те же зодчие сбросили бы фигуру ангела из позолоченной меди, водруженную на вершине колокольни, откуда и пошло название монастыря – lou dorat, – и водрузили бы вместо него фигуру дьявола с вилами в руках и злобно перекошенной физиономией…

Ад!.. Мой благодетель Иоанн XXII, первый папа, которому я служил, не верил в ад, вернее, учил, что в аду никого нет. Это уж, согласитесь, чересчур. Если люди перестанут страшиться ада, как же сможем мы взимать с них милостыню для неимущих и требовать от них покаяния во искупление грехов своих? Не будь преисподней, церковь должна была бы спокойно закрыть врата свои. Ничего не поделаешь, причуды высокомудрого старца! Пришлось добиться все-таки, чтобы на смертном одре он отрекся от своей доктрины. Я сам присутствовал при этом… Вы правы, и впрямь становится свежо. Теперь уже чувствуется, что через два дня наступит декабрь. Хуже всего этот промозглый холод.

Брюне! Эймар Брюне, посмотри-ка, дружок, нет ли в моей повозке со съестными припасами жаровни, и поставь ее мне в носилки. Меха что-то плохо греют, и если дело и дальше пойдет так, то в Сен-Бенуа-дю-Соль вы доставите кардинала, громко стучащего в ознобе зубами. Мне говорили, что англичане все там разорили. А если в повозке у повара мало угля, пусть остановятся у первой же хижины, мимо которой мы проедем, и возьмут там угля, ведь для меня потребуется угля побольше, чем на то, чтобы разогреть рагу… Нет-нет, мне вовсе не нужен мэтр Вижье. Пусть с Богом едет своей дорогой. А то если ко мне в носилки заглянет лекарь, вся моя свита вообразит, что я с минуты на минуту испущу дух. Чувствую я себя превосходно. Мне нужна только жаровня, вот и все.

Итак, Аршамбо, вам хотелось бы узнать, что же последовало за Мантским соглашением, о котором я вам вчера говорил… Вы прекрасно умеете слушать, дорогой мой племянник, и одно удовольствие – пересказывать вам то, что знаешь. Я даже подозреваю, что, когда мы останавливаемся на ночлег, вы кое-что записываете. Разве не так? Стало быть, я не ошибся. Это только наши северные сеньоры считают, что чем человек невежественнее, тем он, верно, знатнее, словно бы читать и писать – дело одних писцов или бедного люда. Для того чтобы прочесть самую пустяковую записку, они кличут грамотея-служителя. А мы, живущие на юге королевства, мы с давних пор набрались латинского духа и не брезгуем ученостью. Что и дает нам немалое преимущество в делах.

Стало быть, вы записываете. Весьма похвальное занятие. Ибо после меня не останется никаких письменных свидетельств того, что я делал и чего навидался. Вся моя переписка и записи уже попали или попадут в папские архивы и пребудут там на веки вечные, так как на сей счет существуют строгие правила. Но зато вы, Аршамбо, сможете хотя бы в части, касающейся Франции, сказать во всеуслышание то, что стало вам ведомо, и оцените мою память куда более справедливо, чем то, безусловно, сделает Копоччи… только бы сподобил меня Господь пережить его хоть на один-единственный день… чтобы он не успел на это покуситься.

Итак, вскоре после Мантского соглашения, где король Иоанн проявил в отношении своего зятя столь непонятную щедрость, он тут же стал обвинять тех, кто вел переговоры. Робер Ле Кок, Робер де Лоррис и даже родной дядя жены короля кардинал Булонский – все они, по его словам, были подкуплены Карлом Наваррским.

Между нами будь сказано, я лично считаю, что доля правды здесь есть. Робер Ле Кок – еще молодой епископ, сжигаемый честолюбием, не только великий мастер интриг, но и страстный их любитель – сразу учуял, какую выгоду может он извлечь из сближения с Карлом Наваррским, к партии коего он, впрочем, после ссоры того с королем примкнул вполне открыто. Робер де Лоррис, камергер, был, безусловно, предан своему господину, но происходил он из семьи банкиров, а значит, не мог удержаться, чтобы походя не прикарманить несколько пригоршней золота. Я-то знал его, этого Лорриса, когда он лет десять назад приезжал в Авиньон просить взаймы у тогдашнего папы триста тысяч флоринов для Филиппа V. Я честно удовольствовался тысячью флоринов за то, что свел Лорриса с банкирами Климента VI, с Раймонди из Авиньона и с Маттеи из Флоренции; но боюсь, что сам он сумел сорвать значительно больше. А что касается кардинала Булонского, хоть он и родственник королю Иоанну, но…

Признаюсь откровенно, что нас, кардиналов, так уж оно повелось, всегда вознаграждают за наши хлопоты в пользу государей. Иначе нам не хватало бы средств на то, что полагается нам иметь по нашему сану. Никогда я из этого тайны не делал и даже горжусь, что получил двадцать две тысячи флоринов от моей сестры Дюраццо за то, что немало потрудился двадцать лет назад – ох, уже целых двадцать лет! – улаживая ее дела с герцогством, которые были сильно запутаны. А в минувшем году, когда нужно было добиться особого разрешения на брак Людовика Сицилийского с Констанцией Авиньонской, я получил в благодарность пять тысяч флоринов. Но принять деньги я могу лишь от того, кто просит помочь ему моим умением либо влиянием. Бесчестье начинается тогда, когда ты берешь деньги у противной стороны. И боюсь, что кардинал Булонский не устоял перед сим искушением. Именно с тех пор их дружеские отношения с Иоанном II охладели.

Лоррис после кратковременной опалы опять вошел в милость; впрочем, так бывало со всеми Лоррисами. Наш Лоррис припал к королевским стопам – было это в Страстную пятницу нынешнего года, – поклялся в полнейшей своей честности и обвинил в попустительстве и двуличии Ле Кока, который успел перессориться со всем двором и был оттуда изгнан.

А опорочить людей, ведущих переговоры, – вещь весьма выгодная. Можно таким путем, по этой причине, не выполнить взятых на себя обязательств, что король и не преминул сделать. Когда ему попытались растолковать, что нужно бы зорче следить за своими посланцами и не так слепо им доверять, он сердито огрызнулся: «Не рыцарское это занятие – вести переговоры, спорить, приводить аргументы!» Он всегда делал вид, что презирает всякие переговоры и дипломатию, и это позволяло ему отрекаться от собственных обещаний.

А на самом-то деле он потому столько и наобещал, что заранее решил не сдержать ни одного обещания.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Во имя Отца… святого… (лат.)

2

Фактически, тем самым (лат.).

3

Достопочтенный брат (лат.).

4

Возлюбленный сын (лат.).