Когда они придут

– Петро-ов, ты уснул что ли, – голос Нашевны и смешки ребят были на поверхности, куда я медленно всплывал, с удивлением понимая, что зовут меня.

– Петров, ты сегодня будешь читать? – остановившаяся около моей парты воспитательница вопросительно постучала ручкой по лежащей передо мной книжке.

– Ладно, Алексей, посиди пока, – эти ее слова я слышал уже четко, я вернулся. А вот где я был или что со мной было? Не знаю, но это было неописуемо. Причем на мое обычное зависание это было совсем не похоже. Оно-то накрыло меня уже после урока, когда все вышли из класса, и я выпал в мир своих грез без лишних свидетелей. А вот тот полет на самом уроке, это было что-то другое, незнакомое и жутко прекрасное. Так я впервые встретился со сказочной феей, которую, как я узнал позднее, врачи называют аурой – особым ощущением, иногда возникающим перед приступами. После этой встречи она изредка такими вот не доступными обычному человеку ощущениями будет предупреждать меня о скором приступе.

– Ты каждый день их пей, в одно и то же время старайся, а лучше всего утром, – бока туловища нашей медички смешно нависали над краями стула, которого под ней не было видно вовсе. Как он еще под ней не ломается? Хорошо, что она на нем не качается, а то бы точно упала.

– Ты все понял, Алексей? – не услышав от меня ответа, медсестра оторвалась от своей писанины и вперила в меня тяжелый вопросительный взгляд. В пузатых очках она точно была как колба, даже как две колбы.

– Да понял я, понял, Антонина Петеровна, буду их пить каждый день утром, – кивнул я своему отражению в ее линзах. – А долго это?

– Чего долго? – снова недовольно блеснули стекла ее очков. Вот в них лупы то какие толстые, тяжелые еще, наверное.

– Ну, пить эти таблетки? – я взял со стола красную упаковку с новыми таблетками, которые я раньше еще не пил. Колба мне их сегодня выдала вместо старого порошка со вкусом мела. Говорила, вроде бы эти получше будут.

– А почему бы тебе их не пить то? Тебе же их государство дает, а не из своего кармана. А пить таблетки ты, может быть, всегда будешь. Ты же большой уже, Алексей, вот сам посуди. Головой ты сильно не бился? Нет. Но приступы у тебя продолжаются? Вот, а это и есть болезнь, падучая, а по-научному – эпилепсия. А откуда она у тебя – врач и сам не знает. Но она у человека вообще навсегда может остаться. А ты вот подрастешь и будешь обследоваться. Может к тому времени и ученые что-нибудь придумают. Вона, видишь, в космос уже как к себе домой шастают. Компьютеры разные придумали, даже к нам, говорят, их привезли. А уж с твоими приступами тоже разберутся, вот увидишь. Так что ты пока пей эти таблетки и лишнего в голову не бери. Сколько вокруг всяких болезней и чем-то только люди не болеют, даже умирают, а с этим-то жить можно. Все иди, – Колба снова начала что-то писать в своей толстой тетрадке. Старшаки говорили, что в ней она про нас пишет, ну у кого какие там органы можно взять на пересадку или на опыты. Чушь это, она же Колба, а не Франкенштейн. Просто пишет там, у кого что болело, чтобы самой не забыть. Всех-то ей не упомнить.

Хотя вот я на память совсем не жаловался. Да и на учебу в последнее время тоже. Может таблетки новые помогли, или у меня способности к учебе проявились. Мария Нашевна, которая вела у нас почти все первые классы, не раз говорила, что у меня светлая, но ленивая голова. Ну и правда, залетало туда все легко, причем и вспоминалось потом тоже. Просто краем уха слыша то, о чем говорила учительница на прошлом уроке, на следующем я пересказывал это почти дословно. Даже ее интонации повторял. Хотя читал все же не так быстро, как наши заучки, тот же Гриня, например. Он еще шутил надо мной, мол, Резет книги не читает, потому что у него там знакомых букв нет и картинок мало. Вот ведь зараза какая. Но зато я читал так основательно, что прочитанное врезалось в мой мозг намертво. Счет тоже давался мне уже лучше, я быстро складывал числа, а потом и таблица умножения не стала для меня серьезным препятствием, легко влетев в мою задумчивую голову.

Кстати, к пятому классу приступов у меня стало заметно меньше. Антонина начала давать мне какие-то круглые синенькие пилюли, поэтому днем приступов не было вообще. Но вот по ночам я часто просыпался в каком-то мрачном оцепенении и долго так лежал с открытыми глазами, вроде сплю, а вроде и нет, непонятно. Той осенью за глухой стеной нашей столовки мы с пацанами начали рыть подземный ход в столовский подвал, где хранились разные вкусности. Дело было ответственное, поэтому копали мы посменно и в режиме строгой секретности. Землю вытаскивали в старом одеяле и рассыпали под деревьями. Закрывали яму около стены кусками битого шифера. К холодам нам, пятиклассникам, выдали новые пальто и бурки, поэтому мы решили продолжить копать после зимы, жалко нам было новые вещи в подкопе пачкать. Но ближе к новому году туда упал наш дворник, дед Борис, мат которого был слышен домов за двадцать от детдома. Кто и зачем там копал, понятно не нашли. Хотя пригрозили лишить нас всех чего-нибудь хорошего. Больше всех возмущались девочки, которые обещали нам бойкот, если угроза исполнится. Ну и вот, в то время я часто просыпался ночью от ощущения, что я лежу в этом подземном ходе. Сверху меня засыпало землей, дышать и двигаться я не могу, а по всему телу мурашки. Даже позвать кого-нибудь на помощь у меня не получается, рот не слушается, издавая вместо слов нечленораздельное мычание. Потом я с дрожью отходил и проваливался в сон, но утром все помнил. Вот и пойми, приступы это были тогда, или так, от усталости. Но на всякий случай медичке нашей я о них не говорил, а то еще каких-нибудь новых таблеток выпишет. А у меня от старых-то уже живот болел и часто тошнило.

В шестом классе Мария Нашевна решила нас развивать, как она выразилась, духовно и повела на выставку картин каких-то художников, которая открылась в городском доме культуры. Ничего так были картинки, некоторые красивые, а другие – мазня мазней, у нас есть ребята, которые намного лучше рисуют. Но одна картина нам понравилась больше других. Там в центре зала стояла большая такая рама, где какой-то мужик в круглой шапке играл в игру на доске, которая стояла на льве. Мария Нашевна сказала, что это – арабский султан, и он играет в нарды. А нарды – это как наши шашки, такая старинная игра. Нет, не знаем мы таких игр. Может, это домино? Нет, ну как же, вот у нас есть шашки в красном уголке. Вот мы и устроим соревнование, кто лучше в них играет. Ага, кто лучше, раньше-то никто никогда не играл в эти самые шашки. Мы и правил даже не знаем. Вот если бы в карты, у Беркуда затертая колода за тумбочкой лежит. Правда, она без двух тузов и на некоторых картах слова есть матерные, но зато игра знакомая. Видимо, такие мысли у многих из нас были, но вслух никто ничего не сказал. Шашки так шашки.

Соревнование устроили на следующий день после уроков. В красный уголок пришли всего человек семь, хотя Нашевна, когда делала объявление, даже что-то там о призах говорила. Ну, в общем, сели мы вокруг стола, разложили доску. Наша воспитательница расставила шашки, показала, как ходить и рубить, вот так фук, а так дамка, которая вообще всех рубит. Никто особо ничего не понял, но было прикольно, поржали, покидались шашками, закатив пару-тройку под шкаф и все. Мы с Гриней потом остались и еще играли, так и не поняв, кто выиграл. Решили потом еще поиграть. День, второй, неделя уже прошла, а мы все играли и играли. Вроде бы у нас даже начало получаться. Причем я, еще даже не начав играть, один раз всю партию как будто в мультике быстром увидел. А потом просто увиденное в нем на доску перенес и выиграл. К зиме мы неплохо наловчились дамки с фуками брать, выяснили, что я больше выигрываю, а Гринька жульничает, может, пока я не вижу и шашку мою с доски смахнуть. А проиграв, Гриня с досады кидался в меня шашками. Жулик, да еще и рыжий.

– Что, еще соревнование хотите провести? Не все шашки растеряли что ли? Ну ладно, только делайте сами, – Мария Нашевна торопилась к директору и, кажется, вообще не поняла, что нам от нее было нужно. Ну, сами так сами, Гринька красным карандашом крупными буквами написал на листке в клетку объявление – завтра в красном уголке после всех уроков будет соревнование по шашкам. Листок этот мы прилепили на стену рядом со стенгазетой напротив входа в столовую, там его точно все должны были увидеть. Но много желающих поиграть мы все равно не ждали. И точно, даже если наше объявление и видели, особого интереса соревнование не вызвало, вечером в красный уголок пришло всего шесть ребят. И мы все-таки упросили для порядка прийти и Марию Нашевну. Расставили на доске шашки, играть решили по системе каждый с каждым. Понятно, что мы с Гринькой выиграли всех, а в последней партии я и ему навалял.

– Мария Нашевна, а Резет, ну Леха, там в начале игры не рубил, хотя должен был, – хитрый Гриня пытался через огороды пробиться к пьедесталу.

– Все ребята молодцы, играли все хорошо, выиграл Петров, – воспитательница, которая все это время заполняла какие-то свои бумаги, вдруг куда-то заторопилась и сделала вид, что ябеду не услышала.

На другой день в классе Мария Нашевна после уроков сказала, что Алексей Петров, то есть я, теперь чемпион детдома по шашкам, и если будут проходить какие-нибудь соревнования по шашкам в городе, то меня туда направят. На задних партах зашептались про везучего резета, типа вот тебе и тормоз. Ага, везучий. Вам бы всем так везло, как мне. Хотя лучше не надо. Мария Нашевна говорила, что нельзя желать зла другим людям. А то оно обратно может прийти с еще большей силой. Так что не буду я бегать за Гринькой, который, похоже, на меня обиделся и теперь при каждом удобном случае исподтишка кидался смятыми листками бумаги. И интерес у него к шашкам пропал. А я время от времени играл один, иногда даже не притрагиваясь к шашкам, просто проигрывал всю партию в уме.

Весной проводились какие-то межшкольные соревнования по шашкам, в другую школу меня отправили в сопровождении Пушкина, который всю дорогу ворчал себе под нос про сопливых малолеток, которых он должен еще куда-то водить.

– Сам придешь, – буркнул он, едва из-за угла аптеки показался синий бок школы, где проводились соревнования по шашкам.

Играл я, если честно, совсем не вникая, чисто машинально передвигая шашки и даже не задумываясь над ходами, но неожиданно в конце дня услышал свою фамилию на завтрашние игры. То есть я прошел отборочный этап. Глупая улыбка была отражением моих мыслей, – это я так хорошо играю или другие не умеют играть вообще?

На следующий день мой триумф решила разделить со мной Мария Нашевна, которой, как оказалось, тоже надо было в город по своим делам. Поэтому сейчас она вышагивала справа от меня, ведя меня в ту самую синюю школу. На второй день играло человек восемь, поэтому управились за час. Я играл с тремя, всех выиграл. Потом еще некоторое время мы сидели в коридоре, глядя на снующих по коридору ребят. Они здесь все какие-то другие были, гладкие и причесанные. Казалось, если принюхаться, можно уловить идущий от них запах домашних щей и бабушкиного варения. Короче, отличались они от нас, от детдомовских ребят.

Грамоту из рук спортивного дядечки получать вместе со мной вышла Мария Нашевна, которая так зарделась, как будто это она заняла первое место. Мне дали в руки маленький кубок и сказали готовиться представлять город на областных соревнованиях.

– А Алексей пусть тренируется, – дядечка потрепал меня рукой по волосам. Вы за этим посмотрите, хорошо, – еще больше засмущавшаяся от этих слов Нашевна молча кивнула. Потом мы фотографировались и пили чай с печеньем, наверное, вкусным. Но это я уже со слов моей сопровождающей знаю, потому что меня самого после фотографирования накрыло и держало до самого прихода обратно в детдом. В один момент я даже чуть сознание не потерял, но вовремя вынырнул. Во рту был привкус крови от прикушенной губы и остатки непрожеванного печенья, от которого плевок на асфальте получился просто невообразимого цвета.

3. Откуда же ты взялся

– Поиграй пока здесь, сыночек, я быстро, только через дорогу в магазин сбегаю за молоком, – красивая светловолосая женщина усадила мальчика где-то полутора-двух лет в песочницу. Песочница была новая, с чистым мелким песочком и кем-то забытой пластмассовой чайной ложкой. Мальчик цепко выхватил ее из песка и, глядя вслед переходящей улицу маме, засунул в рот. Песок был вкусным, ложка то врезалась в груды песка, то выплевывала его фонтаном вверх. В руках ребенка она была ничуть не хуже ковша экскаватора. Утомившись, малыш свернулся на нагретом солнцем песочке и не слышал визга тормозов, глухого удара и чьего-то испуганного вскрика. Звон бидона по луже молока на асфальте также его не разбудил. Не мог слышать он и обрывки разговора двух полных теток на той стороне улицы, мол, совсем молодая, нет, не насмерть, но без сознания ее скорая увезла, вон молоко на асфальте все еще не высохло. И даже спустя целый час, когда от пролитого молока уже остались лишь белесые пятна, стоящая в тени кустов песочница также заботливо берегла сон уставшего ребенка.

– Эй, мама, смотри, смотри, там лялька спит, – чернявая девчушка потянула свою маму за юбку.

– Миро дэвэл, да и верно спит, чаворо, мальчик чей-то, – цыганского вида женщина устало поставила на траву тряпочный баул, подобрала свои юбки и присела на него.

– Красивый такой, – девчушка присела на край песочницы, – эй-эй, соня, где твоя мама?

Малыш заворочался и проснулся, а как проснулся так сразу и засопел, готовясь заплакать сразу за все. И за то, что кушать хотелось, опять же в туалет не сводили.

– Мама, мама, он ничей, ничей, смотри – его же никто не ищет и не зовет, давай возьмем его с нами, ну пожалуйста, – девчушка аж припрыгивала от нетерпения.

Цыганка потянулась, взяла еще сонного ребенка на руки и начала покачивать. Сопеть малыш сразу перестал и даже закрыл глаза, благо детский сон еще не успел далеко уйти от него, да и кушать почему-то уже не особо хотелось. А в туалет он уже того. Улыбнувшись и сразу став выглядеть моложе, женщина смахнула с лица мальчика налипшие песчинки. Поэтому можно еще и поспать, пока мама придет, тем более еще и на ручках баюкают.

Привычный скрип цыганской брички навевал дрёму лучше любой колыбельной. Скоро уже должен был показаться поселок, Янко встряхнул вожжи и потряс головой, отгоняя сон. Сзади из брички раздался детский плач и успокаивающий голос Лалы. Вот, дырлыны, своих детей ей мало, так она откуда-то еще и чужого принесла. Не дай бог, искать его будут, а если у них найдут, то беда им всем будет. Никто ведь им не поверит, что этот ребенок – найденыш. Скажут, вы нашли, а у кого-то он пропал. И пропажу сразу им в кражу и поставят. Ну а в тюрьме-то сидеть ему придется. А за воровство ребенка, да еще и цыгану дадут столько, что мало точно не покажется. Вот дура баба, а? Дура и есть. Это же надо было до такого додуматься, чужого ребенка в табор притащить. Ну и что, что он один был, и никто его не искал. Как потерялся, так найдется. Это людей заботы, а не цыган. Чужак, он, гаджо, что он нам. А сейчас как вот? Самим как прокормится, думать приходится. Но это ладно, многого ему и не требуется. Но что с ним дальше делать-то? Не оставишь же его в поле одного? Люди-то потом сказать могут, что Янко сироту на погибель кинул. Ладно, что-нибудь само придумается, вон уже дома показались.

За такими беспокойными мыслями цыган и не заметил, как они уже подъезжали к очередному поселку. Сколько их было, таких вот безымянных селений на их пути. Много раз по много, но все чем-то схожие. Встали за поросшей бурьяном околицей, поставив брички, как обычно, широким кругом. Внутри него сразу же затеялась привычная для стоянок их табора суета. Ребятишки разводили костры, от которых вскоре вкусно запахло варевом. Мужики неспешно переговаривались и тянули из карманов кисеты. Бабы вытряхивали из бричек влажное тряпье и собирали нехитрую снедь. Девки стайкой упорхнули на поселковый рынок. Загремели пустые ведра, кто-то затеял стирку. Неподалеку на полянке фыркали и переминались стреноженные лошади. В общем, нехитрый цыганский быт налаживался, тут решили остановиться до поры, пока уже не придет время отправляться в путь до их нового дома.

– Знаешь, а с этим мальчиком так хорошо дают, наши-то ребята уже постарше, а этот еще совсем маленький, да и нравится он людям, – Лала принесла мужу вечернюю похлебку. – Янко, пусть он еще с нами побудет, потом, когда уже к зиме поедем, будем думать о нем.

– Откуда же ты взялся, а? – задумчиво глядя на возящегося под бричкой с щенком мальчика, Янко дул на горячий котелок.

– Да не разговаривает он пока, разные звуки только. Двух годин, наверное, даже еще нет ему. Но ласковый он такой, всем людям улыбается, ручки к ним тянет. И сам на руки ко всем идет. Может, пусть он с нами останется, а?

– Ты, Лала, пойми, сейчас дают тебе с ним больше, погадать доверие от людей тоже есть, но он все равно нам чужой и не будет ему жизни с нами. Да и самой тебе хватит уже ходить по улицам, как люли какой-то. Как назвала-то ты его?

– Да вроде Эйша что-то говорила. Эйша, иди-ка сюда, – окликнула Лала дочь. Как ты нашего найденыша называла?

– Лёуша, ну имя такое у них есть, Алёша, – девочка заливисто засмеялась, глядя как маленький щенок, играясь, вцепился мальчику в нос.

– Ну, Лёуша так Лёуша, а фамилия у него как наша тогда пусть будет, Петров, – допив прямо из котелка остатки похлебки, Янко сыто икнул и полез в бричку. Делать уже ничего не хотелось, да и ночь скоро. Надо будет перед сном еще до лошадей сходить, пошептаться с ними, успокоить их на ночь. Чтобы не косились опасливо в сторону поселка, со сторону которого уже сейчас брешут во все голоса дворовые псы. Ладно, а пока и полежать немного можно. На улице кто-то елозил ложкой по дну котелка. Это, наверное, Лала, накладывала остатки похлебки для себя и детей, они, как и положено цыганской семье, всегда ели только после отца.

Осенью хоть и светало еще по-летнему рано, но по утрам уже тянуло вполне ощутимой прохладой. В звенящей предрассветной тишине из поселка доносилась приглушенная перекличка петухов и протяжное мычание коров. Потом вдалеке быстро смолкло тарахтение мотоцикла, и утреннюю тишину прорезал резкий щелчок пастушьего кнута. Цыганский табор тоже понемногу просыпался, скрипели борта бричек, детские сонные голоса перемежались с позвякиванием ведер, чуть глуше слышалось фырканье лошадей. С утра Янко подновил давно скрипевшее днище телеги, потом смазал колеса, а Лала подлатала парусину на крыше. Скоро надо бы им уже и в дорогу трогаться. В теплые места до стужи надо бы успеть, а путь предстоял не близкий.

Вытирая руки от масла об кусок старого холщового мешка, Янко с прищуром смотрел на детей, бросающих камни в вырытую в земле ямку. Найденыш старался не отставать от других ребят и тоже держал в руках плоский камешек. Он бросал последним. Смешно косолапя, мальчик вразвалочку отошел за палку, развернулся и, совсем не глядя, легко забросил камень точно в центр ямки. Дети завопили, а Эйша взяла чужака за руки и начала скакать с ним.

– Смотри, Янко, наш Лёуша совсем еще маленький и раньше в такие игры никогда не играл, а сразу попал, – сзади незаметно подошла Лала. – И кольца он на палку набрасывает быстрее других ребят. Даже камешками в перевернутое ведро чаще других попадает. Какой ловкий, да?

– Ловкость здесь совсем не причем. Видно, судьба ему за то, что он сирота, удачи больше чем другим отсыпала, – бросив мешковину под бричку, Янко достал из кармана кисет с табаком и пошел к мужикам, собравшимся вокруг хромого Кикары.

Уже издалека услышал он его визгливый голос. Вот гримаса природы, а ведь Кикара приходился ему сводным братом по отцу, самая что ни на есть близкая кровь. Но они были совершенно не похожими. Как упал Кикара еще в детстве с лошади, так и стал хромым. А как стал хромым, так и характер у него стал вздорным и крикливым. Вот и сейчас, собрав вокруг себя мужиков, он убеждал их остаться на зиму здесь, рядом с большим городом, где можно еще денег заработать. А в Молдавии заработать они много не смогут, там своих нахлебников хватает. Все равно потом придется ведь им сюда возвращаться.

Эх, глупый Кикара, знает ведь, что решения в таборе принимает Янко, а он уже все решил. Поедут они к родственнику Янко – дядьке Незиру, который имел свой дом в Чадыре, небольшом городке в Гагаузии. Там в теплых молдавских землях жили родичи из клана Кодаши, там хорошо, там много фруктов и море рядом. Хватит, поездили, – окинул взглядом свою кумпанию из 7 бричек Янко. И ведь все родня они, одним амалом живут, тут или свой брат или брат жены или свояк, чужих не было. Тем более за две зимы набрали они половину суммы для возврата долга дядьке Незиру, который и брали то для того, чтобы сделать первый взнос за свои дома. Надо ехать, пора уже и им на земле пожить. Не вечно же в бричках кочевать. Да и в таборе все так думают, кого не спроси. Хоть того же Кикару спроси, сам первый скажет, что ехать надо. Понимать-то он это понимает, но вот баламутить любит. Причем почти всегда не по делу, как и в этот раз. Потому-то он, только увидев идущего к его бричке Янко, сразу замолчал и юркнул под парусину. За ним следом и мужики разбрелись, как будто просто мимо проходили. Сплюнув табачную жижу себе под ноги, Янко бросил взгляд на проселочную дорогу, огибающую поселок слева, и пошел к лошадям. Любил он лошадей, иногда даже ловил себя на мысли, что с ними ему проще, чем с людьми. С ними хоть говорить ни о чем не надо, они все без слов понимают. Да и о чем разговаривать-то? Все равно советовать ему некому. Давно настала пора осесть их табору, свое нехитрое жилье завести, а если кто хочет, пусть сами кочуют за лучшей долей своей.

На следующий день Янко проснулся рано. Вчера бабы на базаре слышали, что один местный фермер разную скотину распродает. Вроде как уезжать куда собрался. Сегодня они с мужиками собирались к нему съездить и посмотреть на лошадей. Янко, если получиться сторговаться, хотел купить трехлетку в помощь своей старушке Балине, которая уже давно разменяла второй десяток. Хотя Кикара предлагал лошадь не покупать, а украсть. Ходил, ворчал себе в усы, что не пристало цыганам лошадей покупать, конокрадское ремесло предков позорить. Глупый Кикара, ну и на кого, он думает, кражу сразу повесят, если в поселке цыгане стоят?

– Нет, Янко, ну ты ж глянь, какие у Лёуши родинки интересные под левой рукой, – Лала надевала на сонного мальчишку ношеную рубаху, подшитую сверху обрезками старой кофты.

– Что там у него? – перебирая ремни и вожжи, Янко прикидывал, в каких местах им лучше будет остановиться по пути.

– Да сильно похожи они на сердечки, какие дети рисуют. Одно маленькое сердечко сверху, а другое большое чуть пониже. А между ними еще две маленькие родинки как две точки, черные как смоль.

– Да уж, необычные такие родинки, как будто меченые, – прищурившись, Янко потер себя по заметно отросшей на лице щетине.

– Дети говорят, вырастут когда, найдут они его, узнать две точки промеж двух сердец всегда смогут, – Лала погладила малыша по головке. – Полюбился он детям, Янко, как родной им стал.

– Дурланы, никогда они его больше не увидят, – смачно высморкавшись, Янко полез под бричку.

– И ты это, напиши-ка на бумаге имя его, потом ему в карман положишь. С нами пусть едет пока, а там перед границей мы его людям оставим.

– Дети привыкли к нему, Янко да я и сама, – снова начала было Лала, но была грубо прервана – отвыкнут, все я сказал.

Почти половину луны после этого разговора цыганские брички тряслись по проселочным дорогам до Ростова. Подолгу они нигде не останавливались. Только под Житковицей табор задержался на несколько дней, подрядились они там арбузы на бахче собирать. В оплату их им и дали. Янко еще немного деньгами взял. Хотя жуликоватого вида хозяин бахчи очень не хотел расставаться с деньгами и все уговаривал их поработать еще. Однако Янко сказал, что им надо уже быть в дороге. А сейчас сидел на перевернутом ведре и думал, что могли бы они еще на пару дней остаться. Все ж таки деньги то им и вправду нужны были. Да бабы его переубедили тогда, сказали, что этих денег они в городе за день возьмут столько, сколько на арбузах за неделю им дадут. И то если еще и дадут. Слишком уж хитрющий был этот хозяин бахчи Гамза. Ладно, надо бы лошадьми заняться, без него, они, наверное, до сих пор не поенные стоят.

К пригородным местам Ростова табор добрался уже ближе к концу октября, когда по ночам в бричке становилось ощутимо зябко. В сам город Янко решил не заезжать. Могли возникнуть разные вопросы от властей, ну и милиция цыган без внимания никогда не оставит. Да и баб ведь не удержишь, они обязательно в город побегут, по рынкам пройтись, купить чего или людям погадать. А потом ему ответ перед местными держать, почему на чужой земле и без их ведома он барыш имеет. Местные-то цыгане, небось, в эти места корнями уже вросли, забыли каково это в бричке месяцами трястись. А может и не знали такого никогда. Если вообще когда-то ездили в бричке. Сейчас в городах-то они больше на машинах да мотоциклах. А на живом коне да по ночной прохладе, да так, чтобы ветер в ушах свистел – это они уже не смогут. Тьфу, Янко сплюнул на землю мешанину из табака и листьев полыни. Во рту осталась привычная горечь. Нет, не будут они заезжать сюда. Янко резко потянул на себя левую вожжу, сворачивая на узкую полевую дорогу, ведущую в объезд железнодорожного переезда. Так-то лучше будет. Там впереди должен быть небольшой городок, где они остановятся пополнить запасы и передохнуть перед переходом границы. Лале надо бы кофту поновее прикупить, а то эта совсем на ней порвалась. А ее надо на обшивки детям пустить, тоже обносились все, в дырках да заплатах.