Моя любовь и другие животные Индии

Вдоль улицы, под навесами, бесстрастно восседали важные или чрезмерно подобострастные негоцианты у своих товаров, наваленных грудами. И каждый день я училась играть в любимую здесь игру: правильно владеть искусством торговли. Важнейшими словами на хинди, заученными в первый же день, стали: «Китне рупая?»

Надо как можно дольше вести обстоятельную беседу, сбрасывая рупию за рупией. И еще немножко. Нельзя кричать и оскорблять. Чтобы обозначить себя как серьезную женщину, надо потребовать стул. Торопливая покупка чего-либо – оскорбление для торговца, а в жару находиться на ногах в каждой лавке тяжело. Постепенно я привыкла, что на местном языке жестов элегантно-непринужденное покачивание головы из стороны в сторону, когда макушка выписывает восьмерку, хотя и слегка похоже на наше категоричное «нет», означает согласие и одобрение происходящему между собеседниками.

Я соглашалась попить чаю, выбирая десятки сумок или шляпок, расшитых вручную маленькими зеркальцами племенами из Раджастана или Карнатаки. Договорившись об окончательной цене, велела принести в отель и получить деньги по курсу у Рамы. Ни разу меня никто не подвел, не подменил дорогие вещи на дешевые. Сходилось и качество, и количество, а если, засидевшись в лавке, я забывала ручку, записную книжку или калькулятор, за мной по улице стрелой летел мальчишка и, догнав, сияя широкой улыбкой, приговаривал: «Возьмите, это ваше, мадам». В стране на высшем законодательном уровне уже лет тридцать, как запрещен детский труд, но дети бедняков работают везде. У них прекрасные глаза и улыбки. Бездомные, оборванные попрошайки на центральных улицах по вечерам предлагают пронзительно пахучие гирлянды из белого жасмина по десять рупий. Неправдоподобно прекрасные шести-восьмилетние девочки, умело плетущие гирлянды из цветов, полны энергии, горящей в огромных глазах. Бездомные дети не ведают, как мало им будет доступно в жизни. Малыши очень красивы. Куда исчезают правильные черты лица и очарование, когда они подрастают? Среди взрослых людей прекрасные лица я вижу намного реже. Позже знакомые торговцы – и индуисты, и мусульмане – объяснили мне, что я вела себя правильно и вызывала уважение. Здесь считают: «Мужчина, легко расстающийся с деньгами, – вор, он не зарабатывает, а берет, поэтому и швыряет, не считая. Женщина, если тратит без счета, – не хозяйка, а проститутка: легко достались». Нуворишей аборигены и облапошивают, и презирают.

Около подземного рынка Палика-Нагар, отдыхая на зеленом газоне от трудов праведных, я наблюдала за представителем новой для меня профессии – чистильщиком ушей. Мужчина с загадочными инструментами и жуткими длинными палочками в руках подходил к прохожим. После недолгих переговоров клиент усаживался на траве, а чистильщик копался в его ушах минут пятнадцать. Смысла в проведении гигиенической или антигигиенической процедуры я не видела. Но клиент щурился от удовольствия!

Газоны будто созданы для того, чтобы по ним гонялись друг за другом мальчишки и запускали в вечернее небо бумажного змея. Змей поднимался боком, выравнивался, ложился на ветер и летел, треща длинным хвостом. Малыши бегали, пока не устали, а потом уселись на траву. Вокруг сидели и лежали, отдыхая, люди. В лучах заката сари женщин вспыхивали золотом.

Рама, как и обещала, присматривала за поставщиками. Меня не касалось, брала ли она с лавочников процент, ведь я ничего не теряла. Она нашла мне упаковщика, умеющего разговаривать на восьми европейских языках (и на русском!), хотя он не учился в школе. В перенаселенной стране безработица, и у человека, на лету схватывающего чужую речь, больше шансов. Он умело паковал майки с изображениями божеств, сумки, шапки, сотни декоративных наволочек, расшитых бисером, зеркальцами и золотой нитью, с вышитыми птицами и волшебными зверушками, собранными из шелка и парчи…

Рама не взяла деньги за карго, а отправила груз нелегально. Никто не верил в удачу на родине. Смеялись в глаза, но через месяц я все получила у подъезда моего дома и благополучно расплатилась с контрабандистами, работниками русской таможни.

Ежедневно в течение двух недель я выходила из отеля на азартную торговую охоту, и мой, пока еще европейский, организм уставал от шума, гама и бесцеремонности окружающих. Никого не интересовало, готова ли я общаться. Хотелось укрыться от волнений людского моря. Душа просила тишины.

Когда я увидела арку, украшенную католическим изображением Христа, тем, где он распахнул пылающее сердце людям, то потянулась к нему как к родному. За аркой было тихое кладбище, и там, где нашли покой под могильными плитами индийские христиане, я и полюбила гулять. Высоко на деревьях сидели и ворковали серебристо-розовые горлицы. Между белыми крестами и кустами марихуаны играли и, цокая, скандалили, гоняясь друг за другом, полосатые белки. Может, в Сибири это бурундуки, но в Индии их называют пальмовыми белками. Отдохнув на погосте, угостив полосатых проныр арахисом из газетного кулька, я, собравшись с силами, возвращалась на рынок.

По утрам я выходила на украшенную горшками террасу и с чашкой кофе разглядывала незатихающую трудовую жизнь Мейн-роуд. За завтраком Дженни сказала мне, что одежду лучше стирать самой, а не отдавать в прачечную. Машин нет; стирая, скручивают ткань жгутом и, намылив, с силой бьют о каменный пол. При таком способе стирки легко «замочить» дорогую вещь насмерть. Дхоби – так называется каста потомственных мужчин-прачек, которая испокон веков существует в городах, – ломают пуговицы и портят нежные кружева. Я стирала сама и поднималась на крышу отеля развесить на веревке постирушки. Но, снимая через час уже высохшие на полуденном солнце вещи, я пару раз недосчиталась носочков. Что такое? И, встретив Дженни, я попросила объяснить сей загадочный феномен.

– Это орлы воруют твои носки, – улыбнувшись, ответила Дженни.

– Какие орлы? – удивилась я.

– Городские орлы. Смотри на небо. Их в Дели много.

– А зачем орлам носки? Они же несъедобны, – пыталась я логически мыслить, не зная, что бинарная логика здесь не работает. Ни с людьми, ни с животными.

– Что носки… Они у меня трусы один раз украли! Сейчас они делают… Как это по-русски? Птичий домик. И орлы давно научились таскать мелкие вещи для уюта и комфорта в своем…

– Гнезде, – ошарашенно подсказала я.

– Да, гнезде, – как будто пробуя на вкус забытое слово, повторила Женя, встряхивая белокурой головой. – Именно гнездо для детей.

Я спряталась за рядами высоких растений, выставленных в горшках по периметру крыши. Пыталась накрыть с поличным крылатых расхитителей белья. К сведению зоологов сообщаю: я видела, как тихо, без взмахов, только изменив положение рулевых перьев, один орел стал широкими кругами плавно снижаться над улицей и сужать круги над отелем. Он притормозил в воздухе, растопырив крылья и вытянув вперед когтистые лапы, сел на перила балюстрады. Потрепанный царь птиц надменно поворачивал голову и то одним глазом, то другим рассматривал скромные разноцветные тряпочки. Но, видимо, заметив меня и что-то заподозрив (а может быть, у нас разные вкусы в колористике нижнего белья), орел не решился на грабеж и, раскрыв желтый изогнутый клюв, издал пронзительный тоскливый клекот и неожиданно резко взлетел.

И люди, и животные, и птицы, и пресмыкающиеся, и даже насекомые живут в Индии в тесном симбиозе. Поневоле поверишь в переселение душ – так разумно ведут себя звери. Ты это замечал? А про делийских орлов ты наверняка не знал. Ведь у тебя не было в индийской столице личной крыши, на которой белье так быстро сохло, что становилось несгибаемо картонным.

Мой дружок, Васечка, я помню твою нелюбовь к звероподобным людям, человекогрибам, людям-растениям и нежность к животным.

Может быть, дальнозоркий орел, парящий высоко в бледном небе, сквозь пелену городского смога когда-нибудь сможет снова увидеть нас вместе…

Ах, какая я романтическая особа… Я все еще надеюсь… На что?

До свидания, исчезнувший друг.

P. S. Иногда спрашивают, почему меня приняли в семью Рамы. Но это же очевидно! Ведь, кроме совпадения имен, до ритуала, миссис Кумар познакомилась со мной как с человеком, равным себе по статусу, хозяйкой магазина. Бескорыстной дружбы и любви здесь нет. Отношения строятся по клановому (кастовому) признаку. А крайне редкие исключения лишь подтверждают общие правила.

ПИСЬМО № 2

УЛИЧНЫЙ АФЕРИСТ

Я всегда повторял, что обманщик обманывает самого себя.

Махатма Ганди

Привет!

Конечно, эта история – не новость для индусоведа. Ты сам мне рассказывал много подобных случаев. Но мне, тщеславной, хочется похвастаться, как я смогла с первых дней, без знания языка справиться со сложными для новичков ситуациями.

Все суета сует и томление духа. Ах, прости мне, милый, бабскую суетность…

Через пару дней после мы с Ритой прочесывали торговый квартал. На перекрестке с ней заговорил парень лет двадцати в клетчатой жилетке поверх рубашки. Он взялся водить нас по магазинам. Мы смотрели статуэтки божеств и животных, нефритовые ожерелья, четки и браслеты, открывали и нюхали резные шкатулки. Терпкий и сладкий запах – сандаловое дерево.

Передвижение худого юноши в броуновском движении уличной толпы отличалось от московской походки. Почти ввинчиваясь в людской поток, он тем не менее никого не толкал, а легко проскальзывал, лишь слегка соприкасаясь плечами с мужчинами и избегая малейшего контакта с женщинами в сари.

Нищие и калеки радостно бросались к нам, профессионально угадывая новичков, но парень, не глядя, щелкал пальцами правой руки в сторону – надо выучить жест, – приговаривая: «Чело-чело!», то есть «иди-иди» отсюда. Попрошаек как ветром сдувало!

Я заходила в лавки, а он ворковал с Ритой. Парень не клянчил бакшиш, не намекал на чаевые, но тратил много времени, сопровождая нас. Доставал из бумажника и показывал фотографию жены, юной девушки, завернутой в сари, с кукольным младенцем на руках. Ребенка он называл просто беби. Его индийский английский отличался от британского и американского – мягкое воркование, которое называют «пиджин-инглиш» – «голубиный английский».

Увидев на улице вывеску «Indian fast food», мы зашли перекусить, и я предложила юноше чай. На прилавках высились пирамиды, сложенные из разноцветных шариков, – индийские сладости. Чрезмерно приторные – аж зубы ноют, – они были приготовлены из кокосовой стружки и сухого молока с тростниковым или пальмовым сиропом. Из европейской кухни сэндвичи с овощами и пицца с острым перцем, не имеющая ничего общего с итальянской.

В зале кафе мягкий полудетский голос громко выводил мелодию. Спутник рассказал, что поет знаменитая певица Лата. Ей больше восьмидесяти лет, но любимая «бабушка Болливуда, золотой голос Индии» до сих пор успешно дублирует молодых красавиц.

Увидев у девушки значок с изображением Саи Бабы, хелпер заговорил о том, что с детства является преданным поклонником Бабы. Принялся называть Риту сестрой. Оказывается, он мечтает выучить русский язык: «Да вот беда, нет денег на учебники!» Мне неинтересно, а Рита счастлива. Она ловила восхищенные взгляды сексуально неудовлетворенных мужчин.

Открытость и дружелюбие, никогда не проявляемое к ней незнакомыми людьми раньше, приводили ее в восторг. С каждым днем она расцветала, хотя не понимала природы очевидного явления.

В Индии катастрофическая нехватка женщин, и принадлежность к женскому полу автоматически любую особь делает красавицей. Мужчины смотрят на тебя как на чудо! Женщина, девочка, девушка – красавица. Старая, молодая, толстая, худая – просто красавица, и все. Ну а дама светлокожая – тем более, вне всяких сравнений! А ей, наивной, мерещилось, что она оказалась в созданном для нее раю, где прохожие добры и заботливы.

– Ты представляешь – первый день в Индии! Меня никто не знает. Но все мне улыбаются! – Она была поражена.

Здесь будто не существует ничего дурного. Сплошная духовность, и все люди – братья.

В первую ночь, разобрав сумку, я, наконец-то вытянувшись на кровати отеля «Relax», заснула как убитая, без снов, под тихий шелест вращающегося под потолком вентилятора. А возбужденная событиями долгого дня Рита отправилась гулять, прихватив с собой недоеденный сухой паек: булочки из самолета, заплакавший на жаре сыр и брынзу (мне приготовил в дорогу сын) и тому подобное. В номере не было холодильника, и я просила осчастливить бездомных детей. Но облагодетельствован был худой, как скелет, бродяга-югослав с нечесаной гривой длинных волос и клочковатой бородой.

Он долго пробирался через Турцию и Пакистан от войны, случившейся на родине. Много лет нелегально жил в Дели, продавая туристам палочки благовоний поштучно (завуалированная форма нищенства) и наркотики. Увидев брынзу, чей вкус давно успел позабыть, бродяга прослезился и в порыве благодарности подарил Рите лучшее, что у него было, – толу чараса (двенадцать граммов гашиша). Девушка незамедлительно принялась дегустировать дар. Одурманенная и преисполненная любви ко всему вокруг, она стала обниматься с бездомными перед отелем…

Утром я не могла ее добудиться. Дева как сурок спала до полудня.

Большинство экспериментаторов полагает, что марихуана не вызывает привыкания. Будто мгновенный, даром полученный отпуск, но потребитель хочет «уехать» еще и еще. Я знаю людей, накуривающихся каждый день годами. Многие были добры, веселы и выглядели неплохо, но они уже никогда не смогут стать лучше. Личность не растет.

Безрассудное поведение моей спутницы видел привратник отеля «Relax». Ежедневно склоняясь передо мной в нижайшем, полном уважения поклоне, он легко подхватывал пакеты, открывал дверь и почтительно прижимал к груди руки. Риту швейцар в упор не видел – за человека не считал. Он первый продемонстрировал мне, как в Индии важна репутация и дистанция, которую должна держать белая леди с низшими кастами. Демократией никогда здесь и не пахло.

К счастью, на другой день Рита нашла на фруктовом рынке легальный и куда как более полезный источник наслаждения. Она принесла в отель огромную, как тыква, нежно-оранжевую папайю. Я разрезала сочный плод складным швейцарским ножом и поделила на дольки. Ярко-розовая сладкая мякоть внутри покрыта черным жемчугом семян. Всем интересно впервые что-то попробовать, а Рама смеялась над нами и показывала иностранцам, что папайю надо есть, посыпав перцем и солью.

Последователь Саи Бабы появлялся у дверей отеля каждый день, будто случайно. И когда Рита собралась ехать, он объяснил, что железнодорожных билетов до Путтапарти (ашрама Саи Бабы) в кассах на вокзале нет и их надо заказывать в турагентстве у его лучшего друга.

В теории ашрам – место уединенного проживания и обучения последователей какого-либо учения, а на практике многие гуру с удовольствием продают «духовность» толпам европейцев, лишь бы спрос был.

Мне надо ехать позже и в другую сторону. Ей же в турагентстве назвали сумму и сказали зайти за билетом завтра. У позитивно настроенной Риты денег мало, и на три месяца, даже при индийской дешевизне, ее финансов не хватило бы. Ну ладно, в Дели жилье для нее вторую неделю бесплатно, и покормить я могу, но дальше как? Разве можно жалкие сто долларов растянуть на два с половиной месяца? Я пробовала узнать о ее планах. Услышала лепет, что она будет поститься: купит керосинку и мешок риса. Будет варить кашу и как-нибудь протянет.

Узнав, что в ашраме ее ждут друзья, я успокоилась.

На другой день, получив на руки билет, Рита вдруг поняла, что денег с нее взяли в два раза больше, чем на нем написано. И так поступили с ее кошельком «простые» люди во главе с «братом по вере», которых она считала духовными и религиозными. Наговорили с три короба и обманули на целых двадцать долларов ее зарплаты няни. А на вокзале билеты были, иначе откуда бы барыги их взяли за один день.

Прозрение. Сначала она что-то лепетала обманщикам, пытаясь усовестить. Тыкала пальцем в цифру, обозначающую цену, но, услышав, что контора через десять минут закрывается, а поезд через час, беспомощно заплакала.

Взывать к справедливости, существующей лишь в ее голове, было бесполезно. Можно не успеть или за вещами, или на поезд.

– Бежим. Я придумала, надо пожаловаться Раме. Мы сами ничего добиться не сумеем, – решила я. И, схватив за руку Риту, вытащила ее из конторы. Я видела, что обманщики улыбались, глядя на красный распухший нос на заплаканном лице девушки. Для них ситуация рядовая: обычная работа. Парнишка привел клиентку и получил законные комиссионные. Туристы на разницу в цене внимания не обращают, а тут вдруг скандал! Я еще не знала, что индусы улыбаются, если случается неприятность и что-то выходит за рамки. У русских-то физиономия напрягается и звереет. Менталитет.

Как мы бежали, обгоняя меланхолично нажимающих на педали велорикш! Как ворвались в холл отеля, где миссис Рама Кумар беседовала с заместителем.

Мы сумели в двух словах объяснить проблему. Рама, гневно сверкая черными, подкрашенными глазами, тут же, как генерал офицеру, отдала распоряжение солидному помощнику. Мне не понадобился английский, интуитивно я понимала. Гостей, принятых под покровительство госпожой Рамой, кто-то посмел ощипать как кур. Да они не знают, с кем связались! Этих белых может потрошить только она, если хочет. И, спросив, далеко ли турфирма, толстяк бросился вместе с нами обратно.

Климат к бегу не располагает. Дели не Москва, горожане передвигаются плавно и неспешно. Упитанный спаситель понял, что неверно оценил русское «рядом». Через пару минут он запыхался и стал утирать покрытое потом лицо обширным носовым платком, добытым из глубин кармана. Оглядевшись, он крикнул двух рикшменов (на одной повозке втроем не поместились бы), и мы уже мчимся, подгоняя живую человеческую силу.

Какой же русский не любит быстрой езды! Но ездить на людях мне не нравится. Дело не в гуманизме – сидишь на перекошенном, узеньком сиденье неустойчивой конструкции. Того и гляди навернешься, подпрыгнув на колдобинах разбитого еще в прошлом веке асфальта. Худые, иногда даже скелетообразные рикши на ходу изображают усталость, жалобно косят глазами на седока, поднося палец к почти беззубому рту, окрашенному кашицей красно-коричневого бетеля. А в глазах вся грусть цыганского народа. Показывают театрально, мол, есть хочу, умираю, а умелая пантомима, лишь чтобы выжать из тебя десять рупий сверх договоренной платы. Харкают кровавым бетелем на асфальт, как чахоточные. Если не знаешь дороги, могут кружить тебя по улочкам. Названий они не знают, читать не умеют, и нужно иметь крепкие нервы, чтобы доехать куда тебе нужно. Но русские могут даже неграмотных, непробиваемо дремучих рикшменов воодушевить на беспримерные, спортивные достижения, показав зеленую купюру.

Едут, скажем, Петя с Ваней на велорикшах, на двух тележках. Мужики они крупные, на одной им вдвоем тесно. Медленно едут, переговариваются по пути. И спорят они о том, чей рикша сильнее. А как проверить? Петя показывает десять баксов и объясняет, что купюра достанется тому, кто доставит клиента первым до места. Ванин рикшмен, сообразив, прибавил ходу и пошел на обгон. Гонки на людях, а на улице XXI век, между прочим! Петя добавил баксов, и теперь рванул его рикшмен. Ваня в азарте привстал в тележке, держится за край и орет своему рикше: «Давай, давай, поднажми!»

Картина маслом передвижника Перова «Птица-тройка»!

Ты, воспитанный на идеалах человечности, не поверишь, что на финише, когда Петя с Ваней, так и не решив, чей человек-лошадь сильнее, поделили выигрыш поровну, рикшмены были очень довольны. Ведь нежданно-негаданно они заработали много денег, а унижения или ненависти к глумящимся белым господам не ощущали. Более того, гордились силой и профессиональной выносливостью, тем, что работают, а не попрошайничают, не живут среди бездомных. Чувство достоинства у низко кастовых людей (за редким исключением) в европейском смысле еще не появилось. И неизвестно, появится ли вообще. Впрочем, поведение Вани с Петей нравственным тоже не назовешь.

Однако цивилизация неудержимо рвется к прогрессу даже в склонной к феодализму Индии, и во многих ее штатах, а также в центральных кварталах крупных городов власти избавились от засилья сверхэкономичного транспорта в одну человеческую силу, перейдя на мотороллеры «тук-тук», автобусы и такси.

Возглавляемые мужественным защитником, мы ворвались в агентство. Уверенные в успехе аферы, владельцы не торопились закрыться. Какой поднялся шум! Все темпераментно орали друг на друга. В Индии принято громко разговаривать, а уж скандалить… Рита, испугавшись, выскользнула за дверь. Я тоже покричала, дабы подлить масла в огонь. Голос поставлен: преподавать рисование и историю искусства в школе было непросто.

Деньги возвратили. Через полчаса мы с Дженни провожали Риту на вокзале. Как представила болгарская мама на месте Риты родную дочь, одну, в беднейшей стране, зачем-то передвигающуюся на другой ее край, то денег дала с запасом на телефон.

– Обязательно позвони мне, когда доедешь или если что-нибудь с тобой случится, – говорила на прощание Дженни перепуганной девушке.

Пережив стресс, путешественница нервно косилась на попутчиков. Розовые очки разбились.

Мужчины разбойничьего вида, заросшие щетиной до бровей, сидели на лавке напротив и разглядывали ее так, как будто хотели пересчитать веснушки на побледневшем лице. Из их ноздрей торчали пучки волос, и даже ушные раковины поросли буйной шерстью. У окна возились и орали дети в подозрительных болячках. Сидевший рядом индус был похож на мустанга из‐за резко очерченных пятен белого цвета на коричневой коже рук и лица – болезнь витилиго распространена в Индии. Рита села внизу и постаралась устроиться – разулась и вытянула ноги, но молодая крестьянка с орущим голым младенцем на руках плюхнулась прямо на ее ноги. Мать – индийская мадонна – вытащила смуглую грудь-манго и сунула в жадный ротик ребенка коричневый сосок, прикрывшись от взглядов шалью. Лягать кормящую мать нога не поднялась, и Рита, поджав ступни под себя, съежилась. Страшно ехать двое суток одной, среди чудовищно чуждых, дико выглядящих людей.

Предусмотрительная Дженни снабдила Риту фруктами. В пути бананы и апельсины – гигиенично. Еще болгарка громко объявила на весь вагон по-английски: «Эта девушка совсем бедная, молодая и глупая, поэтому, люди добрые, не пытайтесь у нее что-нибудь украсть. У нее и так ничего нет, а присмотрите за ней и проследите, пожалуйста, чтобы она вышла на нужной остановке». Публика одобрительно отозвалась на разных языках. И ничего, что, слушая вежливую просьбу, один толстяк не переставая чесал в штанах, а другой неторопливо ковырял в носу длинным ногтем, отращенным на мизинце. Выслушали с пониманием, помогут и ладно.

С богом!

И где бы ты, Вася, ни находился, куда бы и с кем ни ехал, я желаю Ангела в дорогу!

Счастливого пути!

ПИСЬМО № 3

СВЯТОЙ

Моя судьба, как извилистый след змеи, не для всякого любопытствующего.

Персидская пословица

Привет! Не могу удержаться и пишу тебе.

Рассказывала ли я тебе, как впервые получила благословение и почувствовала, что есть люди, отличающиеся от тех, кого я знаю? Нет?

Внимай!

Я интересовалась эзотерикой в сугубо прикладном смысле: работала на «Фабрике» приятеля Миши, где наносили рисунки на футболки. Мы хотели занять торговую нишу среди сектантов исходя из того, что в каждой неформальной организации какого-либо душеспасительного течения от пятидесяти до трех тысяч поклонников. Можно создавать рисунки и продавать жаждущим узнавать собратьев в толпе. Боевым русским язычникам майки с Перуном, Велесом и Ярилой, буддистам – Будду, кришнаитам – Кришну, московским поклонникам Тантры – изображения Шивы и Шакти, желательно в позах Камасутры; для многочисленных йоговских клубов – изображения разнообразных асан, поклонникам Ци Гун и Конфуция – загадочные иероглифы, для всех любителей Востока – знаки ом и инь-янь.

Благо после исчезновения СССР миссионеров хлынуло на просторы немыслимое множество. Время было такое. Секты плодились, как тараканы на грязной кухне. Ошеломленные переменами и нищетой, мнительные обыватели как зачарованные шли под сладкую музыку, окутанные запахом благовоний, в очередное светлое будущее. Людям так хочется исключительности. Ну а «просветленные», ласково и елейно ратующие за братание ищущих истину людей, в царстве «истинной веры» всегда были назначены старшими братьями, строго присматривающими за большим количеством братьев меньших. Не продвинутых.

Сходила в мечеть, чтобы узнать у имама, можно ли каллиграфию сур Корана нанести на майки. Оказалось, и нарисовать можно, и продавать, но я обязана обеспечить уважение к словам пророка Мухаммеда. А как? А если труженица панели наденет футболку с эффектными арабскими закорючками, то что, секир башка? Мало ли что не устроит ваххабитов… А если кто в майке в туалет пойдет, то как понимать: осквернение или потребность организма? Нет, из‐за прибыли ни своей, ни чужой жизнью я рисковать не буду. Коран пришлось оставить Аллаху, но с мусульманскими ортодоксами в мире договориться трудно не только мне.