Алтайский Декамерон

Босс. Виктор Иванович (срываясь на крик)

Сергеич, ты же знаешь, что делать. Звони срочно в ФСБ. Пусть поставят телефоны моей фирмы на прослушку. Надо найти этого Робин Гуда и узнать, у кого из наших заклятых друзей разыгрались аппетиты!.. Погоди, не могу сейчас говорить.

(Параллельно идет другой звонок. Делает озадаченное лицо.)

Хм, номер незнакомый. Кто бы это мог быть?

Голос за кадром

Виктор Иванович?

Босс. Виктор Иванович (с беспокойством)

Да, это я. С кем имею честь разговаривать?

Голос за кадром

Это компания «Веселый луддильщик». У вашей внучки сегодня юбилей. Команду аниматоров вы заказывали?

Босс. Виктор Иванович (тихо, с озабоченностью)

Как я мог забыть, старый пень! Любимой Настеньке сегодня пять лет! Но кто их вызвал? Наверное, Христофоровна постаралась…

(Громче.) Да, конечно, заказывали. Но она спит еще. Что делать?

Голос за кадром

Ничего страшного, мы не спешим. Пока переоденемся в костюмы любимых героев вашей внучки. Откройте ворота, пожалуйста.

Босс. Виктор Иванович (повеселевшим голосом, нажимая на брелок для автоматического открывания ворот.)

Уже открываю! Вы побудьте в беседке, а я внучку разбужу.

(Вновь переключается на диалог с начальником службы экономической безопасности.)

Сергеич, представляешь, я-то, старая колымага, про самый главный юбилей своей жизни забыл. Моей Настеньке сегодня пять лет стукнуло. Ну и дела!

Начальник службы экономической безопасности (кричит в трубку)

Что? Какой юбилей? Плохи наши дела, Иваныч! На центральном пункте охраны переполох! На ЦПО поступили сигналы: в разных частях города загорелись три стоянки с беспилотниками. Вдобавок операторы засекли на мониторах какую-то возню у центрального офиса в центре «Москва-Сити». Погоди… Ох, выстрелы гремят, босс! Луддиты пошли на прорыв. Погоди… Охрана отступила внутрь здания. Появились первые убитые и раненые…

Босс. Виктор Иванович (срываясь на крик)

Да как это так? Сергеич, ты почему неделю сложа руки сидел? Не беспокоил он меня! А сам-то ты кто? Не начальник? Сцапал бы злодеев да прищучил! Ладно, после разберемся. Давай-ка вот что: раздай мужикам помповые и звони в Кремль, пускай нацгвардейцев к защите подключают. С машинами этими новыми, со щитами, автоматами, слезоточивым газом и дубинами – по полной программе. Докладывай каждые пятнадцать минут.

Начальник службы экономической безопасности (кричит в трубку)

Иваныч! Поступает сигнал об опасности. Да не с офисов!.. От тебя сигнал! С камер видеонаблюдения вокруг твоей усадьбы. Сколько там у тебя охранников?

Босс. Виктор Иванович (кричит в трубку)

Сергеич, нет у меня охранников! Два добродушных пса, кавказцы, которые кошку, и ту не обидят. Еще одноглазый Петрович с помповиком. Сара Христофоровна любит с ним до торгового центра на машине прокатиться. Вот и вся охрана.

Начальник службы экономической безопасности (кричит в трубку)

Иваныч, срочно заблокируй дом изнутри и никого не впускай, а я попробую тебе на помощь бойцов прислать. Из тех, кто сейчас дома.

Босс. Виктор Иванович(с досадой)

Кажется, моя доверчивость дорого мне обойдется. Незваный гость хуже татарина! А незваных гостей кто впустил? Я.

(Со злостью бросает мобильник и бежит в прихожую закрыть входную дверь на засов. Поздно! Дверь распахивается, и в комнату врывается группа вооруженных людей со старинными ружьями, кривыми мечами, одетых подобно пиратам из знаменитого фильма «Пираты Карибского моря».)

Бандит в костюме Джека Воробья (приставив саблю к горлу Виктора Ивановича)

Тебя, что ли, в «Фортуне» боссом кличут?

Босс. Виктор Иванович (бесстрашно)

А тебя, наглец, наверное, генералом Луддом зовут? С двумя «д», если не ошибаюсь?

Бандит в костюме Джека Воробья (не опуская сабли от горла Виктора Ивановича)

Не ошибаешься! Я здесь командую парадом. Я действительно генерал Лудд. И скажу тебе, босс, не таясь: плохи дела твои. К финишу ты приехал. Слово генерала даю.

(Щелкает пальцами.)

Усадите-ка дедушку в его любимое кресло и включите его любимый телевизор. Настройтесь на дециметровый канал «Ледяной дождь». Там сейчас наш журналист ведет репортаж со стоянки квадрокоптеров-беспилотников, самой близкой к центральному офису «Фортуны».

2. Экстерьер стоянка квадрокоптеров-беспилотников на крыше близ делового центра «Москва-Сити»

Журналист канала «Ледяной дождь» (взволнованно)

Мы ведем репортаж со стоянки квадрокоптеров-беспилотников, принадлежавшей ранее холдингу «Фортуна». На наших глазах в несколько коптеров закладывают канистры с бензином и тротиловые шашки. А дальше мы станем свидетелями беспрецедентных переговоров с руководством холдинга. Если переговоры не приведут к успеху, весь смертоносный груз отправится к центральному офису «Фортуны» в «Москва-Сити».

(Несколько человек в черных балахонах с капюшонами демонстративно укладывают канистры с бензином одновременно в три квадрокоптера. Поблизости от работающих стоит молодой человек с пультом управления. Он просит снимать его только со спины.)

3. Ближнее подмосковье. 2030 год. Интерьер загородного дома. кабинет. день

Виктор Иванович, босс, сидит за столом в своем кабинете. Его окружают бандиты, одетые в пиратские костюмы. На него направлена видеокамера. На экране телевизора картинка со стоянки сменяется изображением интерьера его кабинета. Он видит себя в окружении ряженых.

Босс. Виктор Иванович (озвучивается внутренний монолог)

Главное – не киснуть, потянуть время, прикинуть, что к чему, а там, глядишь, Сергеич подоспеет. Бандитов всего семеро. В девяностые-то годы покруче ситуации бывали. Казалось, уж всё, выхода нет. А ведь выходил! До сих пор жив, курилка!

Да и память от прошлого, и навыки остались. И рефлексы. И привычки. И инструментик… Пистолетик именной в нижнем ящике стола лежит, дожидается. Сценки разыгрывать я тоже не разучился. Внучка-то вся в меня – любит лицедейство!

Бандит в костюме Джека Воробья

(Приближается к столу, за которым сидит Виктор Иванович.)

Слышь, дед, ты что, оглох? Тебя замочим сейчас. Убьем, если нужные бумаги не подпишешь.

Босс. Виктор Иванович

(хватаясь за сердце, обмякая в кресле и сползая потихоньку на пол)

Плохо мне, сердце ни к черту… Воды принесите… П-п-пожалуйста, Х-хри-стом м-м-молю.

Бандит в костюме Джека Воробья (обращаясь к другим бандитам)

Воды сюда, быстро! И нотариуса, пока дед кони не двинул…

Босс. Виктор Иванович

(Держась за сердце и откинув голову, сквозь ресницы наблюдает за происходящим в кабинете. Один ряженый бежит за водой, двое уходят в машину – за нотариусом.)

Босс. Виктор Иванович (озвучивается внутренний монолог)

Так, осталось четверо, уже лучше… Можно начинать…

(Роняет голову на грудь. Хрипит, сползает с кресла.)

Бандит в костюме Джека Воробья (в раздражении)

Эй, дед, не подыхай! Ты нам живым нужен.

(Обращаясь к застывшим бандитам.)

Что смотрите? Поднимайте старика. Окатите его водичкой!

(Последнее слово комкает. Оно как бы застревает у него во рту. Бандит с ужасом глядит на вооружённого старика и переменившуюся диспозицию.)

Босс. Виктор Иванович

(Сползая с кресла, падает на пол, затем быстрым движением здорового человека выдвигает нижний ящик стола и хватает родной пистолет Макарова. На пистолете дарственная надпись от командира дивизии ВДВ. Переворачиваясь на спину, он двумя меткими выстрелами заваливает не успевших выпрямиться бандитов, собравшихся поливать его водой. Перекатившись под стол, выстрелами в ноги поражает остальных. Джек Воробей успевает рубануть по столу Виктора Ивановича кривой саблей, но и всё на том. Потом он валится рядом с прочими бандитами, завывая от боли).

Босс. Виктор Иванович (внутренний монолог)

Так, осталось еще трое… А может, бандюганов было не семеро, а больше: кто-то караулил снаружи?

(Медленно высовывается из-за стола. Длинная очередь из автомата Калашникова рассылает пули над его головой. Любимый стол Виктора Ивановича превращается в щепки.)

Босс. Виктор Иванович (внутренний монолог)

Так-так… Пули прилетели от входной двери. В магазине ПМ еще четыре патрона. Это хорошо. Не промахнусь – хватит на всех!

А это что за запах? Дым! Кажется, горе-вояки решили меня поджарить. Горит моя любимая библиотека… Что делать? Выбить окна и выскочить на улицу? Да как же я их разобью? Это ж спецзаказ, стёкла с антивандальной плёнкой. Их и открыть-то нельзя.

Выходит, я в западне? И на дне рождения внучки я задохнусь и помру? В собственном кабинете?!

(Рушатся одна за другой полки горящих библиотечных шкафов. Книги валятся на Виктора Ивановича. Он пытается увернуться, но толстые тома Брокгауза и Ефрона накрывают его. Одна из книг вдруг оживает и… дергает его за рукав! Дым. Дышать нечем. Но вот Виктор Иванович принимает сидячее положение и открывает глаза. Обнаруживает, что, начитавшись историй о восстании луддитов, громивших швейные фабрики и текстильные мануфактуры в Англии, он задремал, а во сне повидал другое время и другой мир. У дивана стоит книжка, пардон, внучка, и дергает его за рукав.)

Внучка Настенька (протягивая детскую сбрую)

Деда, деда, вставай! Давай в лошадку играть. Ты же помнишь, какой сегодня день? Бабушка Сара пирог печет с абрикосовым вареньем, скоро гости соберутся. Дядя Сережа со внуком Антошкой обещал приехать.

Босс. Виктор Иванович

(Вытирает носовым платком пот на лбу.)

Приснится же такое! Надо Сергеичу сказать, чтобы на стоянках беспилотников охрану усилил. Чем черт не шутит, пока Господь спит!

Настя, Настя, умничка моя, внучечка моя! Пока гостей нет, давай в лошадку поиграем!

Бегство из детского сада

Матери носят ключи от наших душ

с собой всю жизнь.

Ги де Мопассан

Сегодня пятница. Полдник давно закончился, и я с грустью наблюдаю за тем, как уставшие после трудовой недели родители одного за другим забирают своих чад из нашей группы детского сада.

Я тоже хочу, чтобы меня забрали, чтобы за мной пришла мама. Высокая, красивая, с черной копной волос. От нее пахнет домом, уютом, корабликами из черного хлеба, бороздящими манную кашу по утрам, и толстым ломтем белого хлеба с хрустящей корочкой и слоем душистого сливочного масла, посыпанного сахарным песком.

Где же мама? Меня охватывает тревога. Уже темнеет. Неужели она забыла обо мне? Надо что-то делать!

Воспитатели обходят комнаты, собирая бедолаг, за которыми точно никто не придет. Выходные им придется провезти не дома. Дворник дядя Вася, звеня ключами, одну за другой закрывает двери групп, ведущие на улицу.

Обида на то, что меня бросили, забыли, наполняет все мое существо. Сознание судорожно ищет выход из создавшейся ситуации.

В голове начинает пульсировать красная лампочка, как на пожарных машинах. Откуда-то всплывает слово бежать. Бежать домой! Не оглядываясь, не думая о последствиях.

Крадусь вдоль стенки по коридору, ведущему к выходу. Сторож зачем-то заходит в подсобку, и я выскальзываю за дверь, сбегаю по ступенькам к калитке, дергаю ручку – не заперта! Теряюсь в толпе среди прохожих.

Весенняя Москва обдает теплым ветерком и пряным запахом сирени. Хорошая зрительная память подсказывает маршрут, отматывая, как пленку диафильма, еженедельный поход в детский сад с мамой, держащей меня за руку…

Комсомольский проспект, заполненный машинами и троллейбусами, бурным потоком проносится перед глазами. Где-то тут должен быть светофор и пешеходный переход.

– Тебе куда, мальчик?

Я поворачиваю голову в сторону говорящего. Молодцеватый военный протягивает мне руку и я, стараясь не отставать от него, вприпрыжку пересекаю проспект.

Серая махина сталинского дома утопает в кустах сирени и вековых липах. Запах дорожной пыли, прибитой поливальными машинами, смешивается с коктейлем из ароматов сирени и старых лип. Закатное солнце пожаром заполняет окна и бьет по глазам, заставляя щуриться от яркого света и практически ощупью продвигаться к помпезному парадному. Тяжелая дубовая дверь не поддается – приходится ждать, когда кто-нибудь выйдет или наоборот войдет в этот архитектурный символ величия сталинской эпохи.

Мраморные ступени и кованые решетки с дубовыми перилами органично дополняют этот апофеоз.

Первый этаж, второй, третий, заветная дверь. Не заперта! Несусь по длинному, заставленному всяким хламом, коридору нашей с мамой коммуналки.

Открываю дверь и с замиранием сердца вижу царственный силуэт. Мама сидит за швейной машинкой Зингер на фоне пылающего вечерним закатом окна… Вижу ее удивленный взгляд и застывший на губах вопрос: «Как ты нашел дорогу домой?» Еле сдерживая обиду, с гордостью рассказываю, как я переходил проспект по пешеходному переходу, держась за руку военного. Потом не выдерживаю, шмыгаю носом, слезы обиды нескончаемым потоком льются из моих глаз. Чтобы окончательно не разрыдаться, ныряю под мамино платье и жадно прижимаюсь к ее ногам, вдыхая запах ее тела, пахнущего весной и дегтярным мылом.

Ощущение счастья и накопившаяся усталость дают о себе знать – я сладко засыпаю, куда-то лечу и в полете понимаю, что прощаю маму за то, что она про меня забыла. «Наверное, много работы», – думаю я и продолжаю свой полет по закоулкам сознания и детских фантазий.

Шоковая терапия

Бросить курить очень просто. Я сам бросал тысячу раз.

Марк Твен

Хотя – жить можно. Что херово —

курить подталкивает бес.

Не знаю, кто там Гончарова,

но сигарета – мой Дантес.

Иосиф Бродский

Предлагаю вашему вниманию оригинальный способ избавления от курения, спонтанно изобретенный моей мамой пятьдесят три года назад и навсегда освободивший вашего покорного слугу от этой пагубной привычки.

Мне десять лет. Я учусь в третьем классе, делаю уроки в школе на продленке, то есть в группе продленного дня. Спонтанно занимаюсь живописью и рисунком. Прихожу домой под вечер и бегу на улицу.

Улица затягивала бесконечной чередой искушений. Играли в Чижа, в Расшибалочку по копеечке, а то и по пятачку, в Ножички, в Кораблики. Взрывали воздушные шары, наполненные ацетиленом от гашения карбида, и болтовые гранаты, предварительно наскребя серу со спичек. Покуривали, насобирав бычки на остановке автобуса №10, соединявшего нас с внешним миром. Парни постарше курили официально, не прячась от взрослых. Они распивали портвейн в подъездах, иногда разрешая нам допить остатки, травили пошлые анекдоты и приставали к проходившим мимо девчонкам.

Переполненный уличными впечатлениями, выдыхая сигаретный дым, смешанный с парами портвейна, влетаю в квартиру и бегу на кухню. «Ма! Жрать хочу!» – кричу я и добавляю к своей речи еще пару фраз, чередуя без разбору обычные и матерные слова-связки.

На кухне мама варит холодец. Папина зарплата оставлена в ломбарде – надо было вовремя выкупить дорогие ткани, предназначенные для пошива светских туалетов женам известных московских писателей и актеров. Иначе нарвешься на скандал и потеряешь работу в писательском ателье.

Холодец из свиной головы варился в десятилитровой кастрюле. Как правило, его хватало всей семье на сытное существование в течение семи или десяти дней, а главной приправой к этой пище богов, естественно, была горчица – настоящая, русская, злая-презлая, готовившаяся вручную в домашних условиях из горчичного порошка. Огромная двухлитровая банка с этим зельем табачно-землистого цвета украшала центр стола. Рядом лежала суповая ложка и буханка черного на разделочной доске, грубо выпиленной отцом из многослойной фанеры.

Мать резко поворачивается: «Что ты сказал? Повтори!» Ее лицо становится пунцового цвета. Не чувствуя подвоха, я повторяю весь джентельменский матерный набор, при этом дыша на нее ядреной смесью сигарет и портвейна. «А ну, открой рот!» Я послушно открываю и словно в замедленном кино вижу, как в руке у мамы оказывается суповая ложка, полная коричневой сметанообразной субстанции. Через мгновение у меня во рту взрывается граната. Сознание меркнет от нечеловеческой боли. Слезы льются водопадом из моих глаз. Почему-то вспоминаются кадры из мультика «Приключения Чиполлино» – тот момент, когда синьор Помидор хватает озорного Чиполлино за волосы-стебли лука и начинает изливать потоки слез.

Мама хладнокровно смотрит, как я катаюсь по полу и бьюсь в истерике, пытаясь избавиться от горчицы, пальцами выковыривая ее изо рта. Потом так же хладнокровно тащит меня в ванную, как нашкодившего щенка (что, собственно, не лишено оснований) и заставляет полоскать рот.

Этот простой и действенный метод на всю жизнь избавил меня от курения и матерщины. Даже служба в Советской Армии, где курили все поголовно, не смогла исправить этого досадного обстоятельства.

Водокачка

Все взрослые когда-то были детьми,

Только мало кто об этом помнит.

Антуан де Сент- Экзюпери

Москва. Середина марта. Легкий морозец, ярко светит солнце. Огромные сугробы, заполонившие за зиму дворы, потихоньку начинают проседать. После новых заморозков они покрываются ледяной коркой, под которой прячется рыхлый влажный снег.

На шестом этаже огромного сталинского дома на Комсомольском проспекте, в коммунальной квартире семейства Мироновых – вселенский потоп.

Повсюду расставлены тазы. Комнату наполняют перезвон и перестук падающих с потолка капель.

Раскатистая барабанная дробь отскакивает от края большого таза, голубого в крапинку. Он водружён на сервант.

Тонкой свирелью заливается водяная нить, протянувшаяся от потолка до медного таза для варки варенья. Этот таз занимает письменный стол. За столом старший брат Никита, ученик 6-го класса, обычно делает уроки.

В середине комнаты принимает воду оцинкованный таз для стирки белья. Воды в нём до половины. А вокруг таза суетятся два пятилетних башибузука: это я, Леха, и мой брат-близнец Серега.

Мы оба болеем, а поэтому вместо законного пребывания в детском саду целую неделю торчим дома, подтачивая нервишки мамы и папы своими капризами и выходками. Мы страдаем не только от ангины. У нас ещё и уши болят: у меня правое, а у Сереги – левое. Со стороны мы, пожалуй, выглядим забавно. Два одинаковых круглолицых малыша в одинаковых штанишках и рубашечках. Нас можно различить лишь по повязкам на головах. У одного ватный комок закреплен на правом ухе, у другого – на левом.

Мы пускаем в тазу кораблики, сделанные из тетрадных листочков, позаимствованных у старшего брата.

Именно он показал волшебный фокус: на наших глазах плоский тетрадный листок в клетку или в линейку вдруг превращается в объемный корабль!

Видя немой восторг и восхищение в наших глазах, старший брат повторил этот фокус на бис, а затем отбыл на кухню. Оттуда вкусно запахло жареными гренками из черного обдирного хлеба, залитыми яичницей: над нею уже минут пятнадцать колдовал отец.

Отец щедро сгреб половину яичницы в тарелку Никиты, а вторую половину поделил по тарелкам для нас.

– Леш, Сереж, идите кушать! Только не чавкать!

– Пап, мне в школу во вторую смену, сегодня у нас пять уроков!

Никита надевает габардиновое пальто серого цвета в мелкий рубчик, перешитое из дедушкиного довоенного с цигейковым воротником, и такую же шапку. И непостижимым образом превращается одновременно в уменьшенную копию плакатного передовика производства, замершего у входа в сберкассу, и вороватого завхоза-очковтирателя из последнего номера «Крокодила».

– Ну, я пошел! – Оглядев себя в старое напольное зеркало, все в чешуйках и разводах отслоившейся амальгамы, Никита убеждается в своей неотразимости и смело открывает дверь.

А у нас с братом – трагедия! Пока мы кушали, наши бумажные сокровища размокли и потеряли формы. На водной поверхности таза плавают две смятые бумажки, совсем не похожие на наши корабли…

Пытливый детский ум начинает лихорадочно искать продолжение праздника – и таки его находит! Порывшись в нижнем ящике комода, Сергей вытаскивает красивую железную коробку с надписью по диагонали: «Абрикосов. пастила».

Содержимое коробки нас завораживает. Наверное, вот так выглядят сокровища пещеры Сим-Сим. Эту пещеру мы видели в диафильме «Али-Баба и сорок разбойников»: его недавно крутили в детском саду. Мы с восхищением перебираем невозможной красоты пуговицы – от пальто и плащей. Пуговиц от кофточек и сорочек поменьше, и они нанизаны на толстую черную нить.

– Давай играть в «баржи», Леха!

– А это как?

– Будем укладывать пуговицы на останки наших кораблей. По очереди! Ты на мой, я на твой. Чей корабль быстрее пойдет ко дну, тот и проиграл!

– Давай, только чур, не торопиться! Положил пуговицу и смотри – утонет или нет?

Уже на пятой пуговице «баржа» брата пошла ко дну, что его очень разозлило.

Он схватил старинный ножик из слоновой кости для разрезания бумаги и лупанул им плашмя по моей барже.

«Баржа» потеряла часть ценного груза, но устояла. Брызги полетели в разные стороны, что привело двух маленьких атеистов прямо-таки в религиозный экстаз.

Мы закружились вокруг таза, лупя по поверхности воды. Брат хлопал ножем, а я ладонью.

Визг стоял неимоверный.

Отец, 35-летний фронтовик, инвалид войны, потерявший левую ногу до колена и носивший протез, художник-оформитель, не выдержал нашей с братом возни и визга.

– Леш, Сереж, а ну-ка, перестали беситься! Вы мне работать мешаете!

Из-за протеза отец работал стоя, неудобно нависая над большим плакатом по технике безопасности на железнодорожном транспорте. Плакат был разложен на столе. В левой руке отец держал муштабель – узкую медную трубку длиной около метра с плотным тряпичным шаром на противоположном конце. Правая его рука оперировала тонкой колонковой кистью номер три. Ладонью он опирался на муштабель, что позволяло, не касаясь изображения, свободно прописывать мелкие детали на всей поверхности плаката. Всего плакатов было пять. Четыре были готовы. И на завершение последнего плаката у отца оставался всего один день.

Мы затихли, но, конечно, ненадолго. Спустя несколько минут бесовские игрища вокруг таза с водой продолжились. Приближался час расплаты!..

В коридоре раздаются шаги. Мама возвращается с работы! Работает она в библиотеке при Союзе писателей, а вечерами шьет распоротые и перелицованные на чистую сторону довоенные наряды, превращая их в шедевры послевоенной моды.

Побросав все на свете, бежим ей навстречу.

– Мама, мамочка, ура-а-а-а!!!

У мамы в руках авоська с продуктами и большая плоская картонная коробка. Что там такое?

Мы виснем у матери на руках, продолжая вопить:

– Ура, мама, мама пришла!

Мама проходит в пальто на кухню и выгружает содержимое авоськи. На столе появляются восхитительные яства. Круглый батон белого хлеба под названием «Ситный», кирпичик черного «Обдирного» с хрустящей поджаристой корочкой и непередаваемым запахом домашнего очага. Зная нашу слабость, мама отрезает каждому по горбушке «Обдирного». Хорошо, Никита в школе, а то бы по четвертушке досталось, размышляет каждый из нас, успевая работать челюстями. Мама, как фокусник на сцене, продолжает опустошать авоську. Пакет сахара, бутылка подсолнечного масла, бутылка молока с серебряной крышечкой, за обладание которой постоянно идет война между мной и братом, кулек с огромными, с детский палец толщиной макаронами серовато-желтого цвета, которые нужно долго, долго варить, чтобы это пищевое изделие, по всей видимости, произведенное на танковом заводе, обратилось в еду, двухкилограммовый пакет с пшеничной мукой и пакет поменьше с мукой ржаной, бывшей в большом дефиците и пользующейся в нашей семье особым уважением.

Причиной небескорыстной любви к ржаной муке был гусиный жир, в большом количестве остававшийся после каждой процедуры приготовления отцом деревенского гуся в чугунной гусятнице на какой-нибудь праздник или просто по настроению. Так вот, на этом самом гусином жиру замешивалась ржаная мука и выпекались умопомрачительные ржаные лепешки, чуть клеклые внутри, но от этого становившиеся особенно вкусными.

– Мам, мам, а что в коробке?

– Ну, замамкали, замамкали, малышня! – Мама наклоняется и сгребает нас в кучу. – Это вам игрушка. – Мама пододвигает к нам картонную коробку. – Называется «Водокачка».

– Ух ты! А как она открывается?

– Ладно, пошли в комнату, я хоть разденусь…

Мы с братом, ухватившись за веревки по обе стороны коробки, тащим непосильный груз в комнату.