Игра с тенью

Когда больному что – то понадобилось, он стучал по трубе отопления, проходившей рядом с постелью, и один из нас тут же шёл в его комнату. За полгода реакция на звуки обострилась до предела. Малейший шорох выводил из равновесия. Казалось, у этого наваждения нет конца. Давали о себе знать бессонные ночи. Не хотелось есть. Не хотелось ничего, кроме тишины и покоя. Шорох, стук, снова стук. В доме постоянно горел свет, спали по очереди, урывками. Как такое выдержать? И где набраться сил, которые убывают с каждым днём.

Иногда напряжение спадало. Я парила в невесомости где – то очень далеко, и мне не до чего не было дела. Сон давно перестал быть сном. Стоило закрыть глаза, я тут же погружалась в темноту. Она постепенно окутывала и растворяла в себе, забирая тревоги, страхи, переживания. Она дарила покой. Но принять её дар я не могла. Становилось страшно, что если в один прекрасный миг она растворит меня полностью, и я не смогу вернуться назад. Вернуться откуда? Сон? Нет, это какая – то другая, незнакомая реальность. И от одной мысли о чем – то потустороннем, сковывал страх. Я старалась отстраниться.

Следующие две недели походили на ад. Мы медленно погружались в атмосферу отчаяния и безысходности. Сутки тянулись не по – земному долго… В середине января отец походил на живой труп. Кости, обтянутые кожей, впавшие глаза. Еле – еле шевелил губами. Временами впадал в забытьё – крепко засыпал. Вечером он очнулся и привычно постучал по трубе. Тихо, едва слышно. Я побежала в комнату, подошла поближе и, как обычно, спросила: – Хочешь пить? – кивнул. Напоила, он прокашлялся и спросил:

– Мы получили деньги? Пенсию и доплату? – Мыслил ясно и чётко, словно просчитывал в уме какие – то варианты. Я успокоила: переживать не о чем, всё выплатили. Он закрыл глаза и ушёл в себя. Попросил выключить телевизор и не включать радио. Хочет тишины. Голос стал сиплым и слабым. В течение дня говорил так тихо, что приходилось близко наклоняться, чтобы расслышать. Ночью в комнате постоянно горела настольная лампа. Он стал бояться темноты.

Утром следующего дня перестал говорить. Совсем. Пытался как – то выдавить из себя слова, но не мог. И он просто смотрел на меня. В глазах детская беспомощность. От ужаса по телу пробежал ледяной озноб. Что делать? Ведь он ещё жив.

– Па, ты слышишь меня? Если слышишь и понимаешь, то просто закрывай и открывай глаза, когда я спрашиваю тебя. Не спеши. Потихоньку.

– Ты хочешь пить? – он закрыл и открыл глаза.

– Хорошо, не волнуйся, я понимаю тебя.

Он пил с такой жадностью, будто несколько дней провёл в безводной пустыне. Но напиться толком не мог. В глазах всё та же детская беспомощность. Ни злости, ни отчаяния, ничего, кроме боли.

– У тебя болит живот? Сильно? – Он снова закрыл и открыл глаза.

– Я сделаю тебе массаж и дам лекарства, станет легче.

Когда прикасалась к умирающему человеку, руки чувствовали его боль и забирали её. Она переходила ко мне, а ему становилось немного легче. Так мы делили боль на двоих. На двоих делили смертельный страх. Он боялся неизвестности. Боялся смерти. А мне не давало покоя чувство собственной беспомощности. Я ощущала себя жалкой, бессильной изменить ситуацию. Пытаясь сохранить хоть какую – то видимость спокойствия, принялась готовить вещи, в которых будем хоронить отца. Бельё, носки, обувь. Где эти чёртовы туфли? Куда они делись?

Отец уснул. А я искала подходящую рубашку и костюм. Мы проверяли его через каждые полчаса, но он не приходил в себя. Лицо покрылось испариной, сердце продолжало биться, но сознание отключилось. Обтирали влажным полотенцем и постоянно смачивали губы. Тело реагировало, он автоматически пытался пить. Прошли сутки. Никаких изменений. Он так и не пришёл в себя. Впал в кому. Казалось, спит. Сердце продолжало качать кровь. К вечеру заметили: на еле тёплых руках появился синеватый оттенок. Наступила ночь. Каждый час длился словно в другом измерении…

За последние три дня я постарела будто лет на двести. В два часа вместе с матерью обтёрли его. Кожа на теле стала синеть. Через двадцать пять минут сердце остановилось. Он пытался открыть глаза, но смог приоткрыть только один. Взгляд ничего не выражал. Мама закрыла глаз рукой, и мы аккуратно положили тело на кровати. После приезда полиции и «скорой» решили не терять времени, привести тело в порядок. Вымыть. Одеть. Родственников у нас нет, помочь некому, пришлось всё делать самим.

Я залезла на кровать, взяла отца под руки со спины, чтобы удержать в сидящем положении. Мать аккуратно снимала с него тёплую кофту. Парализованная рука никак не поддавалась. Стали разрезать вещи ножницами. Пошло быстрее. Всё делали молча, говорили друг другу только самое необходимое. Мы берегли силы, их почти не осталось, а впереди – похороны. Хотелось, чтобы всё закончилось как можно быстрее. Когда разрезали и аккуратно сняли майку, увиденное шокировало: вся спина, бока и руки покрыты синими пятнами. Тело начало разлагаться, когда он ещё дышал. Сердце билось, но человек фактически был мёртв.

– Ма, потихоньку оботрём его, оденем… придётся перенести и положить на пол. Нельзя оставлять на кровати, где тепло. Постелем на пол плед, положим и откроем настежь окно.

Мы аккуратно приводили тело в порядок. Точно так же купали отца, когда он был живой. Мне казалось, он спит. Голова не держалась и безжизненно опускалась то в одну, то в другую сторону. Сначала надели бельё, затем рубашку и брюки. Тело приходилось опускать и класть ровно, затем поднимать и держать, чтобы не упало. Мы спешили, пока руки и ноги не окостенели. Я смотрела и осознавала, что это тело, просто тело. А человека в нём уже нет.

Когда начали надевать пиджак, мать не выдержала:

– В этом костюме он был в загсе, на нашем бракосочетании. Кто бы знал, что именно в нём положат в гроб… – такие непредсказуемые повороты потрясают. Насмешка судьбы.

– Не надо хранить костюм сто лет, – ответ резонный, но ничего не меняет. – Единственный костюм, который выглядит прилично. Ему всё равно, поверь. Думать нужно о живых. Или у тебя есть возможность купить новый?

Мать зажала в душе свой протест, и начала просовывать мёртвые руки в рукава пиджака. Правая рука зашла без проблем, а вот левая никак не поддавалась. При очередной попытке послышался лёгкий хруст. Кровь застыла в жилах. Бросило сначала в жар, затем в холод. Мать взорвалась:

– Господи, да что это такое! Не хватало только переломать кости! Будет что вспомнить на старости лет! – на этот раз прорвалось отчаяние. Стало жаль её, но жалость делу не поможет.

– Держись! Начали, значит, доведём до конца. Всё получиться.

Смогли. Я немного успокоилась, но силы стали покидать. Останавливаться нельзя. Теперь – перенести тело. Постелила на пол плед и перевела дыхание.

– Я возьму его под руки, а ты – за ноги, – мать слушала и делала всё на «автомате».

Мы аккуратно взяли отца, попытались приподнять с кровати. Истощённый и худой он оказался неподъёмным. Перевели дух. Нужно сделать последний рывок.

– Давай ещё разок на раз, два, три, – скомандовала я.

В этот рывок вложили все оставшиеся силы. Через «не могу», усилием перенесли тело на пол. Следующее – обуть туфли. Прикоснувшись к ногам, почувствовала смертельный холод. Стопы уже не сгибались. Ноги расходились в разные стороны. Пришлось ниже колен аккуратно стянуть их верёвкой. Больная нога выворачивалась, не хотела выпрямляться. Я запаниковала. Снова осторожно подтянула ногу и попыталась выровнять. Раздался знакомый хруст. Лёгкий и очень противный.

– Если не остановлюсь, сломаю ногу, а если не свяжу – не уложим в гроб, – ну и дилемма. Со сверхтерпением и всяческими предосторожностями закрепили ноги и надели туфли. До утра оставалось несколько часов. От усталости просто валилась с ног. Казалось, могу упасть и уснуть на полу рядом с трупом. Как – то всё равно. Единственное, чего я не испытывала, так это страха.

– Бояться нужно живых, они опаснее. А мёртвые? Что с них взять? Просто тело, – мысли пронеслись и исчезли, глаза медленно закрывались. Я умылась, выпила непонятно какую по счёту кружку кофе, завела будильник и попыталась заснуть.

В голове, словно пуля, застряло одно – единственное слово – Смерть. Впервые я видела её не шокирующей, не властной и жестокой, а ласковой и доброй, кроткой. Смерть забрала боль отца, забрала страдания. Смотреть, как мучается близкий человек, смотреть и понимать, что ты не можешь ничего изменить, пожалуй, самое страшное испытание на свете. И если отец умер, ушёл, его больше нет, то я осталась здесь, осталась жить.

Но как только выключила в его комнате свет и посмотрела на застывший силуэт, почувствовала – меня окутывает тьма. С каждой секундой она становилась плотнее, а я задыхалась от безысходности и страха. Я умерла. Меня больше нет. И если мне удалось принять смерть, то принять жизнь – нет. Я больше не видела в ней никакого смысла. Человек оказался всего лишь телом. Вещи, которые его окружали, потеряли всякую ценность. Все усилия показались бессмысленными. Ради чего стоит жить? Чтобы в один прекрасный день вот так всё закончилось?

Удалось уснуть или нет, не помню. Мысли о смерти никак не шли из головы, но стоило им затихнуть, как их место тут же занимала тьма. Она повсюду.

– Оксана, помоги мне, – голос отца выдернул из непонятного состояния и тут же погрузил в другую, незнакомую реальность. Я открыла глаза и оказалась в его комнате. Он сидел, свесив ноги, руками упирался в постель. Подошла к нему.

– Посмотри, что – то у меня со спиной: болит, не могу встать. Что случилось? Наверное, я скоро умру. Помоги мне.

Я тихонько подошла, села рядом.

– Па, давай аккуратно посмотрю. Ничего ты не умираешь. Уже сидишь, значит, всё хорошо, – успокоила его. Не спеша подняла рубашку, затем майку… Отец слегка съёжился от боли – на спине красовались всё те же трупные пятна. Но этого не может быть. Он сидит и разговаривает со мной: ему стало лучше. Он жив, он не умер. Я смогу помочь, смогу что – то изменить.

Звук будильника постепенно возвращал в действительность. Я открыла глаза, медленно пошла на кухню, поставила чайник. Что случилось с отцом? Тут же спохватилась: кинулась в его комнату, открыла дверь и увидела на полу накрытое белой простыней тело. Сознание туманилось, отказывалось верить. Всё не так. Он просил о помощи, я только что говорила с ним. Это не было сном, нет. Более чем реально. Я помню, как прикасалась к нему. Помню его голос. Мысли начали путаться. Но почему именно в этот момент скорее готова поверить в то, чего нет, чем в то, что вижу своими глазами.

Врачи подписали документы. Вскрытия удалось избежать. Камень упал с плеч. Вопросы с ритуальными услугами решались поразительно быстро. Будто ситуация тщательно кем – то спланирована заранее, прямо по часам. Кто – то свыше помогает нам. В течение дня постоянно чувствовала поддержку знакомых и незнакомых людей. Оставлять тело ещё на одну ночь нельзя. Даже не смотря на то, что на улице холод. Я взяла последнюю бумажку, последний документ, вышла из загса и поспешила домой. Вокруг снег, много снега… Кроме него я ничего не видела, ноги продолжали идти сами.

Звук подъехавшего автобуса вернул в реальность. Пора ехать на кладбище. Похороны в фильмах выглядят не просто трагично, но и достойно. В жизни – до убогого буднично. Гроб поставили в автобус, мы сели рядом и поехали. Всё воспринималось ясно и чётко. До кладбища километров семь. Остановились, работники ритуальных услуг вынесли гроб и поставили на какую – то деревянную подставку. В это время назойливо тарахтящий трактор дорывал могилу, нарушая мёртвую тишину и покой, который впервые за долгое время прикоснулся к душе, давая возможность перевести дыхание. Комками застывшая от мороза бурая безжизненная земля. Стылое низкое небо, продавившее сознание безысходностью. Январский ветер слегка подталкивал в спину, с молчаливой просьбой не задерживаться здесь надолго. И прощальные слова, мелькнувшие в сознании.

– Ну что сказать тебе, провожая в последний путь? Покойся с миром? Ты не мог найти его при жизни. Уверен, что обретёшь после смерти? Пока ты не ответишь на мои вопросы, до тех пор, пока я не пойму, почему ты поступал именно так, покоя не жди. Его не будет. Я не верю в то, что происходит: всё слишком банально и примитивно, чтобы быть настоящим.

Гроб опустили в яму, бросили по горсти земли и трактор принялся загребать могилу. Стыла кровь. Пугала не смерть, нет, а та самая бездушная обыденность. Подгребли землю лопатами, закопали крест и – готово.

– Николай, – крикнул кто – то трактористу. – Давай не стопорись, через полчаса ещё одни похороны.

– Ладно, – откликнулся он, развернул трактор и направился к следующей могиле.

– Да у нас и после смерти покоя не дадут, – промелькнула мысль: хоть плачь, хоть смейся…

Тот же автобус довёз обратно. Дома так тихо. Он замер. Никакого движения. Я старалась не смотреть в зеркало, настолько измождённым и чужим выглядело лицо. Наступил вечер. За окном сгустились сумерки. Свет у отца больше не горел. Комната погрузилась в темноту.

– Я найду тебя. Чего бы мне это не стоило – найду. Верю – мы обязательно встретимся. Вопросы не должны оставаться без ответа.

Зеркало

На столе лежат новый альбом, фломастеры и ручка. Меня переполняет гордость: исполнилось уже четыре года, и я учусь писать буквы. Передо мной – алфавит, каждую линию вывожу очень старательно. Буквы получаются разноцветными. Так намного веселее и ярче.

– Когда научусь писать, стану настоящим волшебником, – думала я. Буквы, слова, из которых складывались строчки книг, всегда скрывали какую – то тайну. Я чувствовала – в них живёт мистическая сила. Она откроет незнакомый мир. Всегда было интересно, что чувствуют взрослые, когда часами сидят молча, сосредоточив внимание на страницах книги. Они уходили в чтение с головой, иногда смеялись, а иногда становились очень серьёзными.

И вот в альбоме красуются первые слова: АМАМ, АПАП. Я схватила альбом и помчалась на кухню: – Мама, посмотри! Я написала слова. Они такие красивые!

Она взяла в руки альбом и улыбнулась: – Оксана, твои слова написаны в зеркальном отражении.

– Они неправильные? – уточнила я.

– Чтобы прочитать эти слова, нужно поднести лист к зеркалу. Отражение сделает их правильными, – вот такой ответ.

Я не сдавалась: – Тогда нужно читать их наоборот. Ведь смысл не меняется. Мама остаётся мамой, а папа – папой.

– Ладно, пиши пока буквы, а со словами разберёмся позже, – решено, и я ушла.

– Нарисую лучше ветер, который гуляет по всей стране, – утешила я себя.

Немного старания и – молодой ветер берёт разбег с альбомного листа. Душу наполняет радость, ведь я лечу вместе с ним. Лечу над страной, где нет никаких преград и нет ничего невозможного. Я чувствую свободу. И мир принадлежит мне.

Январской ночью, когда за окном стужа и ветер, память заботливо укутывает в тёплый плед детских воспоминаний. Хотелось остаться в прошлом. Вернуть ощущение свободы, то самое, когда перед тобой огромный новый мир. Мир – который принадлежит тебе. Клён – великан с оранжевыми листьями, большими и такими яркими. Я набираю кленовый букет по дороге из детского сада и несу домой. Детская железная дорога и паровоз, как настоящий, с билетами и машинистом, везёт вокруг городского парка. Вместе с родителями не спеша проезжаем озеро. И те, кто катается на лодках, смотрят вслед. Кто – то машет рукой.

– Па, можно я похожу босиком в фонтане? Там не глубоко. Смотри, другие дети бегают.

– Можно, только недолго, чтобы не заболела, – разрешает отец.

Секунды – и я по колено в воде. Радуюсь вместе со всеми. Брызги фонтана искрятся на солнце.

Вода становится разноцветной, словно кто-то раскрасил её. Настоящее чудо!

Аттракцион « Ветерок» – мой любимый. Ветер заботливо берёт за руки, и мы медленно взлетаем. Поднимаемся выше и выше.

– Этот мир создан для тебя, – ласково шептал он. – Не забывай, я всегда рядом,– я улыбалась в ответ. Искренне, от души, от чистого сердца.

Снегокат « Чук и Гек» несёт с высокой горы. Сугробы искрятся, переливаются, заснеженные ели кажутся живыми великанами, а парк – волшебным. Вокруг просто сказка. Морозный воздух перехватывает дыхание, а на щеках пылает румянец.

– Оксан, наверно где – то рядом Снежная Королева: чувствуешь, какой холод? – улавливает мой друг Максим. – Это её дыхание.

– Наверно. Холодно ужасно, – соглашаюсь. Мы всегда понимаем друг друга.

По дороге домой зашла с родителями в магазин. Купили робота, заводную игрушку жёлтого цвета. Я торжественно несу коробку. Она так и норовила выскочить из синих шерстяных рукавичек. А робот в коробке продолжал шагать, пока не закончился завод. Максим спросил, не могу ли я дать ему робота, хотя бы ненадолго? Решили, он будет жить у нас по очереди. Один день у меня и один – у него. Главное, заботится о нём.

День рождения. Мне подарили мяч, зелёный, с разводами похожими на земной шар. Резина, из которой он сделан, необычная: упругая, плотная – казалась непробиваемой. Хотелось как – то украсить его, чтобы и он почувствовал праздник. Недолго думая, осторожно воткнула в него булавочку с маленьким красным флажком.

– Ну вот, другое дело, – порадовалась я. – Теперь ему тоже радостно. Как на празднике.

Вечером, когда все вернулись домой, мячик сдулся. Родители недоумевали, зачем было так «наряжать» его? И как такое вообще могло прийти в голову? Я расстроилась, но мяч оставался для меня таким же необычным и красовался среди игрушек.

Поездка в портовый город Корсаков, к маяку. Начиналось лето. Вокруг многоэтажных домов цвела ромашка. Удивительно, откуда в городе столько зелени? Её запах наполнял всё вокруг, и мир благоухал. Летали бабочки. В Корсаков меня и моего друга Максима повезла мама. Мы вышли на какой – то остановке и зашли в магазин. Он казался огромным и напомнил сокровищницу Али – Бабы. Чего здесь только не было: картины, статуэтки из дерева и металла и столько разных необычных вещиц. Глаза разбегались. Мы выбрали по сувениру. Мне достался маленький телевизор. Он умещался в руке, крышка сзади открывалась, и туда можно было что-нибудь спрятать. А Максиму – миниатюрная книжка – календарь. Совсем малюсенькая, она открывалась и раскладывалась. Можно рассмотреть числа и название месяцев. Мы чувствовали себя богатыми и ни на секунду не выпускали из рук наши «сокровища».

К маяку долго поднимались по дороге. Она показалась бесконечной и бесцветной. Но неожиданно открылась картина, от которой захватывало дух. Воздух наполнен ароматом цветущих тигровых лилий. Они повсюду. На фоне ярко – зелёных стеблей и листьев, наполненных живительной силой первой зелени, цветы казались нереально яркими. Я чувствовала себя Элли из любимой сказки « Волшебник Изумрудного города». Только вместо красных маков передо мной поле тигровых лилий. Мы не спеша пошли по тропинке, и я осторожно прикасалась к лепесткам. Они настолько потрясали красотой, что никому даже в голову не пришло нарвать букет и забрать домой.

– Они ведь живые, как и мы. Им нужно дышать, они должны жить. Здесь их дом, нельзя забирать их отсюда, – поделилась я с Максимом.

– Это точно, – согласился он. – Иначе они погибнут.

Старый маяк предстал перед нами во всём величии. Потемневший от времени фундамент кое-где в трещинах. Конечно, при свете дня мы не могли увидеть, как он освещает путь кораблям. Но мы прикоснулись к чему – то прочному, надёжному. Стояли и молча смотрели на разбивающиеся о берег волны. Запах цветов смешивался с морским воздухом, где-то высоко кричали чайки. Мир такой огромный. Он надёжно прятал тайну, которую нам предстояло разгадать. Её хранили море и волны, хранили птицы и цветы. И только ветер, коснувшись ладони, напомнил: « Этот мир создан для тебя». Я протянула навстречу ему руку, и мы снова стали неразлучны.

Меня переполняло чувство, осознать которое ребёнку ещё не под силу. Сердце начинало биться быстрее, рвалось наружу, вперёд, готовое в любой момент стать частью непостижимой тайны. Частью чего-то большего. Частью совершенного мира: уютного, радостного, доброго и заботливого.

Воспоминания растворились, реальность вернула привычные очертания. Мой взрослый мир выглядел совсем не так. Он не был жестоким, не был агрессивным и безразличным: он стал тёмным. Прокравшаяся в нёго тьма изменила до неузнаваемости, пробуждая дикий страх. Панический страх перед будущим, перед завтрашним днём, страх перед жизнью.

– Воспоминания детства яркие, тёплые, наполнены любовью и согревают душу потому, что я была ребёнком и видела мир другим. Видела по- своему. И чувствовала иначе… – размышляла я. – Но когда становишься взрослым, из жизни постепенно уходят яркие краски, уходит радость, погружаешься в обыденность. Ты знаешь, как устроен мир, и по-другому уже не будет. Ты не изменишь его. Откуда же взяться радости?

Отец умер всего шесть дней назад, но будто – целая вечность. С каждым днём тьма подкрадывалась ближе, границы сужались. Хватка с каждым часом становилась крепче. Становилась смертельной. Опасной.

Я не могла спать, боялась закрыть глаза, провалиться в Бездну и исчезнуть. В спальне всю ночь горел ночник. Стоило ненадолго отключиться, как тьма безжалостно тянула вниз, и сердце останавливалось от страха. Я вскакивала и начинала ходить по комнате. Или сидела на кровати и смотрела на свет ночника. Когда за окном начинало светать, ненадолго всё – таки засыпала. Страх отступал, становилось немного легче.

Сегодня тьма решила добить окончательно, будто прежнего страха и ужаса ей не хватало. Не могу проснуться, не могу вернуться назад. Кто-то пристально наблюдает за мной, надеясь, что я почувствую и запомню его присутствие.

– Зеркало… – прозвучал глубокий, наполненный силой голос. В нём улавливалась опасность. Но его глубина притягивала, словно магнит. Проснулось нечто далёкое и забытое… Тайна… В ту самую минуту я готова была умереть, лишь бы услышать этот голос снова. Самый прекрасный голос в мире, а может, и во всей Вселенной. На какое – то мгновение страх отступил.

Я резко открыла глаза, вскочила с постели, посмотрела в окно. За стеклом зимняя непроглядная тьма. Спальню освещает тёплый свет ночника. Двери закрыты и никого рядом нет.

– Зеркало, – негромко произнесла я и подошла к большому зеркалу, пристально всматриваясь в своё отражение. Всё как обычно – в полный рост… Ничего нового рассмотреть не удалось, ничего не изменилось.

– Только восемь часов вечера, впереди бесконечная ночь, – подосадовала я. Самочувствие отвратительное: бессилие, апатия и граничащая с отчаянием безысходность. Они напитывали смертельным ядом. Противоядия нет. Шатаясь, ходила по дому, как привидение. Физическое недомогание ничто по сравнению со смертью души. Ты умираешь вместе с ней, медленно, неотвратимо. Вдруг начинаешь чувствовать, что каждый вздох, каждый новый глоток воздуха опустошает. Лишает сил. Ты начинаешь думать о смерти. Если жизнь не имеет смысла, нужно ли отчаянно цепляться за неё? Мрачные мысли вытягивали последние силы, подчиняли и постепенно погружали сознание в состояние полнейшего безразличия. Пустота.

Время медленно перетекло за полночь. Его привычный ход нарушен: оно стало вязким, тягучим, час мог длиться невыносимо долго. Становилось не по себе. Будто проходишь через какую – то пытку, выдержать которую хватит ли сил. Тело наполнилось тяжестью, так хотелось спать. Отоспаться за весь прошлый год. Забыться крепко – крепко.

Ощущение опасности. Только закрывались глаза, как что – то толкнуло изнутри, заставляя очнуться. Сегодня тьма тяжёлая, гнетущая. Пустое пространство сдавило грудь с такой силой, что перехватило дыхание. Внимательно всматриваюсь в темноту. В считанные секунды комната куда-то исчезла, провалилась. От нереальности такого сдвига сердце готово выпрыгнуть из груди. Передо мной развернулась тёмная панорама другой реальности.

Неожиданно столкнувшись с Бесконечностью, едва ли в первое мгновение сумеешь подумать: нет, такое невозможно, нереально. Всё просто привиделось. Коснувшись сознания, Бесконечность растворила мысли без остатка. Леденящий ужас. Сознание в оковах. Тонкие крепкие нити безумия крепко связали и лишили малейшей возможности пошевелиться. Скованная по рукам и ногам, не в силах выдавить из себя хотя бы полслова, я смотрела на новую реальность. Реальность, где нет начала и нет конца. Увиденное потрясло. Но темнота здесь особенная. Кристально чистая. Глубина и ясность. Предельная чёткость. Даже умирая от страха, понимаешь – в ней нет места лишнему.

Я сжалась словно пружина. Где-то вдалеке почувствовала движение. Всё мелькало с невероятной скоростью. Если в обычной жизни время тянулось, то здесь оно неслось со скоростью мысли. Из темноты приближался всадник на огромном чёрном коне. Его лицо и фигуру скрывал чёрный развевающийся плащ. Смертельный ужас прошёл сквозь меня ледяной волной. Единственная мысль, за которую удалось зацепиться: как можно так чётко видеть в абсолютной темноте? Но я вижу… В ней столько оттенков и полутонов.