Три родины

СССР, Ленинград. Начало 1984 года

«Серега-а-а! Серега-а-а! Быстрей сюда! Мы его нашли! Он здесь!» – взволнованные вопли Володьки Тульского громким эхом раскатывались под сводами Исакия. Все посетители просторного и тихого зала музея истории религии и атеизма, в основном -солидные иностранные туристы, с недоумением и нескрываемым интересом повернулись в сторону истошно орущего молодого человека в милицейской форме. Он, не обращая на них ни малейшего внимания, одной рукой показывал на застекленную витрину стеллажа, а дугой, нетерпеливыми размашистыми жестами, звал меня. Смущаясь от неожиданного внимания публики, ничего не понимая, я быстро направился к нему. Следом за мной, из всех закоулков зала, к нарушителю спокойствия спешили люди в милицейской форме, сотрудники и посетители музея. На указанный им стеллаж уставились десятки пар любопытных глаз. Я тоже пристально рассматривал полки, но кроме рядов небольших статуэток, похожих на шахматные фигурки, ничего интересного не находил. Вова подошел ближе и в упор ткнул пальцем в направлении одной из них. Толпа милиционеров взорвалась дружным, громогласным хохотом. Иностранки, наконец-то обозрев объект нашего внимания, стыдливо краснели и смущенно пятились назад. На полке, в окружении других античных богов, стоял Приап. Этот старичок с кривыми ногами, вряд ли привлек бы чье-нибудь внимание, если бы не одна существенная деталь. Более трети общего размера небольшой статуэтки занимал гротесковый, непропорционально огромный, эрегированный фаллос.

Уже больше двух месяцев, в числе нескольких сотен слушателей, прибывших со всех концов Советского Союза, я прохожу первоначальную подготовку на Высших курсах МВД СССР, в пригороде Ленинграда – Стрельне. Для этого старого и уважаемого ведомственного учебного заведения наш разношерстный набор был необычным экспериментальным эксклюзивом. Сменивший на посту Генсека ЦК КПСС дорогого Леонида Ильича, чекист и реформатор Юрий Владимирович Андропов, в числе первоочередных мер по спасению социализма в стране, взялся за милицию. Кроме кадровой чистки высших эшелонов руководства МВД, было решено укрепить оперативные службы внизу, путем массового призыва выпускников гражданских ВУЗов, с «чистыми руками, горячим сердцем и холодной головой». Этот неплановый Андроповский призыв, быстро и легко разорвав порочный круг недоразумений между Минздравом и МВД, пришелся, как нельзя, кстати. Я легко смог, не только переиграть предварительное распределение и отбиться от трехлетней отработки в Луганской области, но и быстро уволиться в нужное мне время с должности врача инфарктного отделения больницы Скорой помощи. Увольнение уложилось всего в два часа времени, благодаря телефонному звонку «сверху». Никого больше не интересовала судьба незаконченной отработки молодого специалиста, причина перевода и новая должность в МВД. Для оформления последнего документа, понадобилась очередная виза главврача. Балашова, как всегда, не оказалось на месте. Секретарша, выполняя ранее полученное указание, ни минуты не колеблясь, собственноручно скопировала необходимый вензель с другого документа.

Приказ об отправке на курсы пришел 30 декабря, а 3 января я уже должен был приступить к занятиям. Несмотря на то, что я уже два года был лейтенантом медслужбы, а три месяца назад в Москву были направлены документы на присвоение мне первого специального звания лейтенанта милиции, я ни разу в жизни не надевал офицерской формы. Выполняя предписание министерства, начальник УВД своим приказом, в экстренном порядке, присвоил мне звание старшины милиции. В ХОЗО выдали разобщенный и мятый комплект формы. Примерив его, я чуть не умер от досады и горького смеха. Брюки были широки в поясе, ширинка располагалась чуть выше колен, а щиколотки при этом оставались открытыми. Талия на грубой и бесформенной шинели начиналась от груди, свалявшаяся шапка никак не хотела принимать и сохранять положенную ей форму. Толстый и сонный сержант вещевой службы в ответ на мои возмущения и просьбы безразлично бормотал: «Замены нет! Бери что дают и радуйся! Не устраивает – подгонишь дома!»

Оставшееся до отъезда время пришлось тратить на завершение уймы неоконченных дел – доставать дефицитные билеты на поезд, выяснять адреса проживающих в Ленинграде земляков, инструктировать сотрудников и друзей на период отсутствия. Особо меня беспокоили вопросы, связанные с передачей им в столь длительное и бесконтрольное пользование арендованной мною квартиры. Приехав туда за час до отхода поезда я обнаружил в ней двух девушек, которых предусмотрительно, заранее пригласил помочь в приведении в надлежащий вид злополучной формы. Наташа Логвинюк гладила рубашку, Люба Никитенко заканчивала пришивать погоны на шинель. Обе упорно молчали. Мне некогда было выяснять, что они думают друг о друге. Тем более, вместе – обо мне. Я знал, что обе они считают себя кандидатками в мои невесты, поэтому, обращаясь сразу к двоим, поинтересовался, кто поедет провожать меня на вокзал? На правах старшей, Люба уступила эту почетную миссию Наташе.

С трудом поймав на безлюдных улицах попутку, я долго не мог понять, почему так нервничает за рулем испуганный пенсионер. Только после того, как он, не справившись с управлением на скользкой дороге, едва не врезался в столб, я сообразил, в чем дело. После праздничной ночи он был с хорошего похмелья. По моему жесту остановился машинально, среагировав на милицейскую форму, о которой я забыл сразу же после того, как напялил ее на себя. Боясь наказания, старался угодить и гнал старую машину на предельной скорости. Я сам был, примерно, в таком же состоянии. Совмещение двух поводов – Нового года и отъезда, давали о себе знать. Наша большая компания праздновала 2 дня подряд, одновременно на двух соседних адресах. Основная гулянка шла на квартире Шишлакова Сергея. На мою приходили проспаться и пополнить заканчивающиеся запасы спиртного. Наверное поэтому, прибыв на перрон за считанные минуты до отправления поезда, быстро и сдержанно попрощавшись с Наташей, я сразу же отправился в купе. Не стал отвлекаться и выяснять, кого провожает, и откуда мне знакомо лицо представительного мужчины, с которым столкнулся возле вагона. Уже перезнакомившись в купе с попутчиками, выяснил, что это был профессор кафедры органической химии мединститута Прийменко Борис Николаевич. Его сын Олег, молодой опер Шевченковского розыска, так же спешил на курсы в Ленинград.

Перековка вчерашних учителей, инженеров, спортсменов и строителей в оперативников шла быстро и эффективно. Не только потому, что мы ценили и гордились высокой миссией укрепления органов внутренних дел, возложенной на нас партией и правительством. Проработав в новых должностях по три-четыре месяца, каждый из нас ощущал нехватку теоретических знаний и практических навыков в оперативно-розыскной и общей правоохранительной деятельности. С жадностью пересохшей губки мы впитывали новые знания по криминалистике, ОРД, уголовному праву и процессу, которыми щедро одаривали нас маститые и опытные преподаватели. Особенно интересно было слушать многочисленные примеры их личного участия в раскрытии сложных резонансных преступлений, по которым они умудрялись работать одновременно в разных концах страны. Мои смутные подозрения усилились, когда поступила команда письменно изложить фабулы интересных преступлений, необычные и инновационные приемы раскрытия, с которыми мы столкнулись за время работы на местах. Добросовестно исполнив указание, я исписал несколько десятков листов рекомендациями по эффективной борьбе с карманными ворами, основанной на пятилетнем опыте собственной практики и более, чем четвертьвековой практики специализированного оперативного отряда «Меч и Пламя». Когда один из таких маститых преподавателей, через несколько дней, привел парочку описанных мной уникальных методов в качестве примеров из своего собственного богатого оперативного опыта, я несколько удивился. Одновременно обрадовался тому, что истинный профессионализм не имеет границ во времени и пространстве. Горькое разочарование и неожиданное прозрение наступило, когда в очередное дежурство по корпусу, я случайно забрел в какую-то пыльную подсобку. Там, в числе прочих старых учебных пособий, нашел интересный фотостенд. На нем большинство наших маститых преподавателей, амбициозных полковников, «зубров и корифеев всесоюзного криминального сыска», были сфотографированы в погонах лейтенантов и старших лейтенантов. Пояснительные надписи под фотографиями безапелляционно свидетельствовали, что они преподают здесь не первый десяток лет. Мне стало понятно, откуда у них такие богатые и красочные воспоминания о собственном оперативном героическом прошлом, для чего, на самом деле, все слушатели писали рефераты о практике на местах.

Постепенно наши приоритеты менялись. Вместо профессионального обучения, на первое место вышло желание как можно полнее и глубже изучить и понять многоликий и бесконечно интересный, во всех отношениях, Ленинград. Около месяца нас держали на строгом казарменном режиме. Потом разрешили увольнительные за пределы расположения при соблюдении нескольких жестких условий. Мы могли покидать территорию Курсов только в короткое свободное время, небольшими группами, обязательно, в форменной милицейской одежде. При этом, инструктировавшие нас перед увольнением в город кураторы групп, постоянно напоминали, что милицейская форма может оказать нам плохую услугу. Местное коренное население крайне отрицательно относилось к сотрудникам милиции рядового и сержантского состава. Причина – банальный квартирный вопрос. Называя их «понаехавшей лимитой», коренные ленинградцы считали молодых милиционеров главным фактором тяжелой жилищной ситуации и основными конкурентами в получении строящихся заветных квадратных метров. Кроме этого, форма создавала и провоцировала массу других неудобных и ненужных ситуаций. Не было отбоя от заблудившихся отечественных и зарубежных туристов, уверенных, что человек в форме должен знать расположение любого, интересующего их, городского объекта, и обязан подробно ответить на самые невероятные вопросы. Я долго не мог привыкнуть к тому, что многочисленные армейские и флотские офицерские патрули, приближаясь, отдают честь молодому милицейскому старшине. Забывая вскинуть в приветствии собственную руку, некоторое время я, просто, смущенно и глупо кивал в ответ головой.

У меня с собой было несколько адресов и телефонных номеров земляков, часть из которых я знал лишь заочно, со слов Валеры Зотова. Одним их них был ветеран оперотряда 60-х годов Геша Василец, работавший в настоящее время ревизором Октябрьской железной дороги. Его я и решил навестить в первую очередь. Меня приятно поразила теплота и радость, с которой Геша и его жена, встречали молодого и мало знакомого гостя. Стол ломился от ленинградских деликатесов, забытых мной не только за непродолжительный период казарменной жизни, но и все последние годы полуголодного застоя в стране. Небрежно отодвинув в сторону принесенный мною коньяк, внушительной комплекции бородач, хитро щурясь, предложил пить традиционный «русский ерш». Этот сногсшибательный напиток готовился быстро и просто. Высокий фужер, наполовину заполненный водкой, до краев доливался светлым шипящим пивом и залпом осушался до дна. За бесконечными воспоминаниями прошедшей отрядной юности, мы не заметили, как изрядно «наершились». За окном была глубокая ночь, поэтому мне пришлось ночевать в гостях. Наутро, к моему удивлению, после обильного приема гремучей смеси, абсолютно не болела голова, и я вернулся в казарму в довольно приличном виде.

Другой наш земляк, Сергей Сергеев, несколько лет назад перевелся в ГУВД Ленгороблисполкома и служил в отделе по раскрытию тяжких преступлений, совершенных на сексуальной почве. В оперативных кругах отдел называли проще и короче – «кровь, пот, сперма». Субботним вечером, предварительно созвонившись, я приехал к известному зданию на Литейном проспекте. Приятно удивил более строгий и тщательный, по сравнению с нашим, пропускной режим. Внутрь можно было попасть только в сопровождении сотрудника, пригласившего посетителя. Моего собственного милицейского удостоверения, без именного пропуска, оформляемого в другом корпусе, было не достаточно.

После короткой экскурсии по ГУВД узнал, что огромное здание, как и все административные постройки города на Неве, на чью территорию за всю историю существования ни разу не ступала нога иностранного завоевателя, было рассчитано на длительную автономную оборону. Достаточно было открыть любую массивную дубовую дверь-обманку, вмонтированную в глухую наружную стену, как вместо следующей комнаты, перед тобой представала оборудованная пулеметная, или снайперская позиция. Бойницы снаружи маскировались неприметными воздуховодными решетками, на стене и внутренней поверхности двери – удобные упоры и подставки для оружия, отсеки для хранения боеприпасов.

Немыслимое количество и жестокость тяжких, изощренных преступлений, в рассказах местных оперов, отодвигали наш областной центр, по сравнению с Ленинградом, на позиции тихой и спокойной провинциальной глубинки. В этот день Сергей Сергеев дежурил в составе опергруппы. Извинившись, что не может посвятить мне вечер и ночь, быстро перекинул меня под опеку одному из освобождающихся коллег, взяв с него обязательство профессионально, по полной программе, продемонстрировать мне прелести ночной Ленинградской жизни. Какова эта жизнь, я в полной мере оценил только утром, проснувшись в комнате огромной коммунальной квартиры старого доходного дома. В голове назойливо вертелись слова известной песни Владимира Семеновича – «на тридцать восемь комнаток, всего одна уборная». Комнат, правда, было меньше, но все другие неудобства коммуналки присутствовали в полном наборе. Зато, после этой незабываемой ночи, у меня появился персональный гид и организатор внеучебного досуга. Коренная ленинградка, студентка ЛГУ, пребывающая в «краткосрочном академотпуске», симпатичная и энергичная Елена, быстро перехватила эстафету шефства надо мной у своего друга – опера. Она была почти коллегой. После ухода в академку, работала в Бюро судмедэкспертиз, где и познакомилась с моими новыми друзьями из местного угро. У нас было много общих тем для обсуждения, но главной стало мое стремление насытиться прекрасным и таинственным Ленинградом. Поняв это, она соответствующим образом спланировала и организовала весь остаток моего пребывания в северной столице. Каждый раз, встречая меня в назначенном заранее месте очередного свидания, она доставала пачку билетов, театральных программ и экскурсионных проспектов, на выбор предлагая мне несколько вариантов интересного досуга. Мы посетили множество театров, концертных залов, выставочных и торговых комплексов, выезжали на экскурсии в Петродворец. Особенно запомнилась творческая встреча с главным режиссером драмтеатра Георгием Товстоноговым. Я никогда ранее не был на подобных мероприятиях и сначала даже упирался, не понимая настойчивости Елены, советовавшей выбрать, именно его. Меня поражало все – сверкающее имперской роскошью убранство известнейшего в стране театра, такие же по качеству и богатству наряды и украшения местного бомонда, истинной российской интеллигенции, не меняющей своих аристократических привычек и предпочтений с петровских времен. Обескуражила только сцена. На ней сиротливо стоял маленький столик с пепельницей и обычный стул. Я уже засомневался, что мероприятие будет соответствовать обещанному Еленой уровню. На сцене появился интеллигентный, приятный на вид мужчина средних лет, спокойно и молча устроился на стуле. Закурив, положил сигарету на край пепельницы. Зал взорвался бурей длительных оваций. Около трех часов поклонники, затаив дыхание, слушали своего кумира. Он неторопливо рассказывал о театре, новом репертуаре, любимых ролях и артистах. Поделился своими впечатлениями о недавних гастролях в Японию. Не скрывал своего удивления и восхищения народом этой далекой и загадочной страны восходящего солнца. Особенно его поразила система воспитания детей раннего возраста, которым родители и воспитатели, в отличие от наших, до пятилетнего возраста разрешают все, что им захочется и заблагорассудится. Я сделал для себя новое открытие. Оказывается, негромкая и спокойная речь талантливого человека может завораживать и овладевать вниманием огромного зала не хуже, чем шумные и эмоциональные выступления больших творческих коллективов.

С первых же дней обучения, общий поток слушателей непроизвольно разбился на небольшие группы по интересам. Кроме Олега Прийменко, с которым мы подружились еще в поезде, в нашу компанию вошли Сергей Коршунков из Харькова, Володька из Тульской области, Сергей Корнич из Киева, несколько бывших спортсменов из Подмосковья, Закан Нанба из абхазской Гудауты. В разном составе мы периодически выезжали в Ленинград. Сначала в разрешенные увольнительные, потом – в договорные или тайные самоволки. Гуляя по городу, мы не только делились информацией о своем скромном оперативном опыте, особенностях работы уголовного розыска в регионах, но и постоянно состыковывали личные впечатления о Ленинграде. Всех нас поражало обилие продуктов и товаров в магазинах, своеобразный и неповторимый уклад жизни Ленинградцев. Мы соглашались с преподавателями, объяснившими нам причину разительных отличий от всех других регионов страны, включая Москву. После длительной и тяжелой блокады, Ленинград находился в Советском Союзе на особом, индивидуальном обеспечении. Малейшее его ухудшение воспринималось как покушение на героический подвиг его жителей. Рассказывали, что недавно правительство насчитало в городе около миллиона домашних собак. Когда оно привело данный аргумент в качестве доказательства избыточного продовольственного снабжения и повода для его скромного уменьшения, население пригрозило забастовками и бунтом. Специфика обеспечения накладывала свой отпечаток на взаимоотношения коренного населения с приезжими, доходя порой до их негласной дискриминации. Особенно болезненно на это реагировали надменные и заносчивые москвичи. Во многие востребованные и популярные увеселительные заведения в центральной части города, из приезжих могли свободно попасть лишь иностранцы. Нам приходилось ограничиваться третьеразрядными кафешками и барами на периферии. Последний из таких походов едва не закончился для нас печальным финалом. В одном из баров, уже хорошо подгулявшая компания слушателей наших курсов спровоцировала сначала конфликт, а потом и массовую драку с другими посетителями. Мы, из-за солидарности со своими, естественно подключились. Когда драка перекочевала на улицу, в ней уже принимали участие несколько десятков человек. Вовремя среагировав на приближающиеся патрульные УАЗы, собрав слетевшие с драчунов шапки, я силком оттащил наших в темный двор. Мы вовремя смогли ретироваться и вернуться в казарму. Другим нашим слушателям повезло меньше. Трое из них были задержаны на месте драки, двоих не досчитались после устроенной в казарме экстренной ночной проверке. Приказом начальника Курсов, на следующий день они были отчислены и отправлены домой. Их дальнейшую судьбу решали начальники на местах. Думаю, что она больше не была связана с милицией.

Наше учебное заведение находилось в прекрасном живописном месте. Сразу за старинной кованной оградой начинался сосновый лес. Говорили, что раньше здесь располагался мужской монастырь. О нем напоминал едва заметный лик Христа, упрямо проступавший через штукатурку и побелку над входом в КПП. Рядом проходила полузаброшенная дорога в сторону финской границы. На многие километры вперед, она шла по лесу, не пересекая ни одного населенного пункта, и идеально подходила для моих длительных пробежек. Пару раз в неделю, после занятий, облачившись в болоньевый комбинезон, я пробегал по ней 20-30 километров. К этому приятному и полезному занятию, еще во время военных сборов в Крыму, меня пристрастил сокурсник по мединституту Анатолий Голев. Мне больше нравилось бежать в одну сторону, каждый раз добавляя пару новых километров к уже освоенной и изученной дистанции. Основную часть обратного пути, экономя время и оставшиеся силы, старался подъезжать на попутках. Водители охотно останавливались по просьбе уставшего бегуна. В прошлый раз такая пробежка чуть не стоила мне жизни. Еще в казарме, оценил температуру за окном. Минус 2 градуса соответствовали комфортному оптимуму. Но я недооценил коварство переменчивой ленинградской погоды. Забежав дальше обычного, почувствовал стремительное похолодание. На обратном пути, как назло, долго не было попутных машин. Уставшее и обезвоженное тело не сохраняло тепло, влажная шерстяная поддевка начала остывать. За десять-двенадцать километров до казармы, начали болеть переполненные молочной кислотой мышцы. Темнело. Перейдя на быстрый шаг, постоянно оглядываясь в надежде на спасительную попутку, я стал понимать, что запросто могу замерзнуть раньше, чем доберусь до теплого жилья. Спас единственный за всю дистанцию грузовик, свернувший с дороги, не доезжая около трех километров до цели. Оставшееся расстояние я преодолевал больше часа, выбиваясь из последних сил, борясь с ознобом, болью и страхом. Побив собственный рекорд, преодолел в этот день более 40 километров. Сняв комбинезон, покрывшийся толстым слоем инея изнутри, успокаивая на ходу разволновавшихся в связи с моим долгим отсутствием курсантов, отправился отогреваться в душ. Там меня ждал еще один неприятный сюрприз и новые страхи, связанные с отдаленными последствиями переохлаждения. Стоя под горячей струей, я с ужасом обнаружил, что исчезло мое мужское достоинство. Напрочь. Придя в себя, я догадался, что оно от холода и опасной нагрузки полностью втянулось куда-то внутрь. Я стал мало похожим на легендарного Приапа, о котором недавно рассказывал друзьям.

Вечерами, после отбоя, особенно перед окончанием Курсов и расставанием, мы подолгу разговаривали уже не на профессиональные, а на личные темы. О родных и близких, прошлом и будущем. Среди всех курсантов я был один с высшим медицинским образованием и, пусть с небольшим, но практическим опытом врачевания. Новые друзья засыпали меня соответствующими вопросами. В ходе ответа на один из них, связанный с особенностями мужской потенции, я в качестве иллюстрации привел им пример из собственного медицинского прошлого. Однажды, заступив на ночное дежурство в оперблоке, я обратил внимание на загадочное и необычно эмоциональное шушуканье молодых медсестер. На мои вопросы, краснея и смущаясь, они сообщили, что в расположенное на нашем же этаже урологическое отделение, поступил пациент с очень редкой болезнью – приапизмом. Даже опытные урологи редко сталкивались с ней в своей практике. Она проявлялась длительной и болезненной эрекцией, приносящей бедняге вместо радости, тяжелые и мучительные страдания. Причина заболевания была мало изучена. Ее связывали с возникновением стойкого очага патологического возбуждения в определенных участках головного мозга. Если мощная седативная терапия не помогала, для удаления болезненных сгустков крови из пещеристых тел, проводили сложную и травматическую операцию. А назвали ее по имени античного бога, прославившегося неиссякаемой мужской силой и бесконечными любовными похождениями. О том, что мой рассказ надолго запомнился курсантам, я убедился уже через несколько дней, во время экскурсии нашей группы в Исакиевский собор.

СССР, Харьков. Вторая половина 80-х

Учеба в Харьковском юридическом институте сопровождалась стойким ощущением дежавю – мне постоянно казалось, что я повторяю уже пройденное, уже когда-то происходившее в моей жизни. Я поступил в него со второго раза. Первая попытка, еще во время обучения в медицинском, несмотря на тщательно разработанную и проведенную авантюрную операцию, не принесла желаемого результата. По излюбленному выражению неудачников, не хватило одного балла. На следующий год, сдав экзамены на точно такие же оценки, без всяких напрягов и проблем я был зачислен на первый курс заочного факультета, так как уже служил инспектором уголовного розыска. Это была не единственная причина ощущения повторяемости событий. Уже несколько лет волей судьбы я следовал в фарватере своего старшего друга и наставника Валерия Зотова. С разницей в 4 года, я повторял многие значимые события его биографии – поселялся в освобождаемой им съемной квартире, занимал подряд несколько пройденных им должностей, принял эстафету курирования оперотряда. Даже наши дети родились с разницей в четыре года, а наши родители носили одинаковые имена, матерей звали Евдокиями, а отцов – Михаилами. Он избирался делегатом одного съезда ЛКСМУ, я, через четыре года – следующего. И в Харьковском юридическом он учился на четыре курса впереди меня. Почти на каждую сессию, выбрав пару выходных дней, я приезжал навестить друга и его одногруппников. В этих поездках меня меньше всего интересовал учебный процесс. Я насыщался общением с интересными и оригинальными людьми. Компания удивляла необычным разнообразием участников. Они сильно отличались возрастом, социальным статусом, материальным положением, привычками. Этих различий было намного больше, чем сходств и объединяющих факторов. Кроме опера Валерки, в нее гармонично вписывались «Старый Тапир» – сорокапятилетний директор Областной рембыттехники, двадцатилетний Юра Шутак – искусно «косящий» от призыва в армию сын теневого цеховика и «каталы», Сербин Николай – освобожденный секретарь комитета комсомола Главпочтамта, Сашка Коломоец – сын прокурорши, лицо без определенного места жительства и рода занятий, несколько других, не менее колоритных личностей. Дополняя и уравновешивая друг друга своими качествами и талантами, они создали уникальную команду, разительно выделявшуюся не только на фоне студентов, но и большинства постояльцев гостиницы. Селились, как правило, в облюбованном старом корпусе «Харькова», расположенном на крупнейшей в Европе площади имени Ф.Э.Дзержинского, в самом центре города. Тотальный блат и дефицит превращали каждое поселение в гостиницу в труднопреодолимое и дорогостоящее препятствие. Его легко и спокойно проходил только директор рембыттехники, приезжавший на сессию на служебной «Волге», с полным багажником дорогих коньяков и деликатесов, традиционно занимая один и тот же дорогой двухкомнатный «люкс». Остальные проникали внутрь, используя собственные связи, взятки и чудеса изобретательности, селясь в скромных одноместных номерах – пеналах. Часто у поселившегося счастливчика, по несколько дней ожидая освобождения доступного номера, на полу ночевали 2-3 нелегальных квартиранта.