Вместо лиц противогазы

Денис Килесов

Вместо лиц противогазы

Туман

Стрелка настольных часов тяжело перевалила за семь вечера. Я с тяжелым вздохом поставил их подальше, чтобы перестать тоскливо смотреть на утекающее, как песок сквозь пальцы, потенциальное время сна. Я не мог просто уйти из лаборатории, оставив эксперимент.

Уже несколько месяцев я смешивал мономеры, добавки, сополимеры и присадки в разных пропорциях, чтобы получить новый материал. На бумаге все выходило очень гладко, но реактивы, давным-давно вышедшие из своего срока годности, имели непредсказуемые свойства. Поначалу я менял лишь процентное соотношение элементов, но особого результата так и не достиг. То, что выходило из реактора, не могло противостоять агрессивным слизям. Черные, бурые и белые капли по очереди превращали в пар получившийся композит. Ни о какой защите от Последствий Самосбора речи идти не могло. После того, как я вдвое увеличил температуру реакции, дело пошло бодрее. Но чем выше температура, тем сложнее проконтролировать процесс. В итоге, я уже второй день подряд доставал из реактора спекшихся в полупрозрачное месиво «козлов».

Я наклонился над маленьким окошком в корпусе реактора. Еще немного, и нужно будет остановить реакцию. Если на этот раз все получится… От этой мысли у меня захватывало дух. Можно будет передробить полимер, отлить из него пластину и протестировать на слизях из карантинных зон Гигахруща. А уж если они не смогут прожечь новый материал, то представить разработку Партии. И будут ликвидаторы в новых безопасных костюмах. Ну или с самыми устойчивыми к агрессивным средам граблями. Собирать слизь в кучи для последующего сжигания после Самосборов станет гораздо удобнее. Дальнейшее применение разработки зависит лишь от того, на что Партия пустит мои труды.

– Как успехи? – неожиданно раздался глухой и совершенно незнакомый голос за моей спиной.

Подскочив от испуга, я едва не перевернул химическую установку. Обернувшись к нежданному гостю, я остолбенел. Слова застряли у меня в глотке. Пытаясь вымолвить хоть слово, я услышал лишь собственное слабое сипение. На незнакомце был выцветший черный плащ, доходивший ему до голеней. Руки, шея, щиколотки – все было плотно закрыто одеждой. На лице же у него был старый и порванный в нескольких местах противогаз. А в таких масках по жилым блокам ходили только…

– Нет, – прервал мои мысли незнакомец, очевидно прочитав их в ошарашенном взгляде, – я не ликвидатор. Хоть когда-то и был им, хех.

– Вы… – мой голос был на несколько тонов выше, чем обычно. – Вы же не станете здесь?.. Я имею в виду…

– Сжигать все? Не собирался. А стоит?

Я поспешно замотал головой. Со лба сорвались крупные градины пота.

– Шутка, – издал короткий смешок незнакомец. Взгляд его при этом был все так же холоден. – Я не успел представиться. Туман. В бытность ликвидатором имел звание капитана.

Он протянул мне свою ладонь, затянутую в перчатку. Пожав ее, я отметил про себя еще одну странность во внешности собеседника. Никаких креплений у его противогаза не было. Он плотно прилегал к лицу, словно был с ним единым целым. Всю остальную голову покрывали бурые бинты.

– Эдуард, – ответил я уже с большей уверенностью в голосе. – Младший научный сотрудник НИИ этажа ЭЖ-404а строения НБ-121. Чем обязан?

Капитан Туман подошел к химическому реактору и склонился к окошку. Бурлящие реагенты отбрасывали блики на окуляры его маски. «И почему он ее не снимает?»

– На твоем месте я бы уже выключил нагрев и достал колбу, пока не поздно. Не против, если мы будем на «ты»?

Опомнившись, я быстро отключил питание реактора. Проверил сначала показания термометра, затем полимер в колбе. Результат оказался идеальным. Я поместил композит на вакуумную воронку, включил насос на минимальную мощность и поставил установку в вытяжной шкаф. Кажется, синтез можно было считать удачным. Материал не сварился огромным комом, как это происходило раньше.

– Как ты узнал? – мне было немного неловко так к нему обращаться. Было стойкое чувство, что Туман гораздо старше меня. Хотя по одним лишь глазам в окулярах сказать было трудно.

– Читал некоторые твои научные статьи. Не стану ходить вокруг да около, ради них я сюда и пришел. Если быть точнее, мне нужны их полные копии.

– Моих трудов? Но зачем? – мгновенно вспыхнула догадка о том, что сейчас у меня выудят разработки и оставят ни с чем.

– Не бойся, внимание Партии мне ни к чему. Успеешь еще свой прорыв совершить! Если, – он кивнул на полимер в вытяжном шкафу, – уже не совершил.

– Тогда для чего тебе статьи?

– Ты слышал о Перестройке? – ответил вопросом на вопрос Туман.

– Случалось. Блоки Гигахруща, находящиеся во многих километрах друг от друга иногда меняются местами. Но на моей памяти такого не было.

– И хорошо. Лишь когда твой жилой блок выбрасывает за тысячи этажей, понимаешь, что вокруг все те же знакомые коридоры. Те же белковые концентраты из автоматов раздачи по талонам. И тот же запах сырого мяса перед смертельным дыханием Самосбора. Так недолго вогнать себя в уныние и снаркоманиться говняком. Так что Перестройку и врагу не пожелаешь. Ибо пока ее не случилось в твоей жизни, есть в башке еще хоть какая-то надежда на лучшее.

– К чему этот ликбез?

– Я считаю, что скоро будет Большая Перестройка. И жителей забросит в совсем далекие места. А то, что здесь еще сохранились остатки разума, не гарантирует, что отдаленные блоки Гигахруща не слетели с катушек. И не скатились в каменный век.

– Хочешь сказать, где-то люди могли вообще потерять связь с цивилизацией? Это ведь бред, тогда бы об этом кто-нибудь знал.

– Гигахрущ бесконечен. А в бесконечности однотипных панельных блоков всегда найдется место тому, что ты считаешь бессмыслицей.

Я замолчал, переваривая услышанное. Наверняка он был очередным поехавшим. На этажах они водятся десятками. Если не сотнями… Придумал себе безумную идею и пытается обратить в свою веру остальных. С такими нужно вести себя осторожнее. Не дай Бог что-то не то скажешь. Мигом нарвешься на ржавое шило.

– Ну, допустим, ты прав. На мой вопрос ты все равно не ответил.

– Скажем так, я тебя плавно подготовил к ответу. Как только свершится Большая Перестройка, вы… – он запнулся. – То есть мы, люди, можем оказаться отрезанными от цивилизации. Тогда нам пригодится банк данных со всеми нашими достижениями науки и искусства, собранными в одном месте. Это поможет не скатиться в средневековье.

– И ты этот банк данных планируешь создать?

– В точку. Только уже создал. И посчитал, что твоим работам обязательно найдется место в нашем Хранилище.

– В нашем?

– У меня есть… Скажем так, единомышленники. Так что, поделишься статьями?

Я пожал плечами и достал из шкафа папку с копиями своих работ. Она всегда была заготовлена на случай, если НИИ потребуется срочно отчитаться перед Партией. Подавшись вперед, Туман принял из моих рук пухлую папку. При этом у него совсем немного задрался рукав плаща. Буквально на какие-то пол сантиметра. Но то, что я увидел, заставило меня отшатнуться. Его бледная кожа сочилась черной слизью.

– Ну, что же, мне пора. Знаешь, на твоем месте я бы тоже поспешил домой.

С этими словами Туман вышел из лаборатории. Несколько минут я все еще стоял, не в силах пошевелиться. Потом вдруг понял, что я так и не услышал щелчка гермозатвора внешней двери НИИ. Ни перед появлением Тумана, ни сейчас. Аккуратно ступая по кафелю, я выглянул из лаборатории. Соседний кабинет тоже был пустым. В НИИ больше никого не было.

«Надо проверить гермозатвор», – подумал я и начал переодеваться. Рабочий день на сегодня закончился. Однако, едва я снял халат, схватил куртку и пошел к выходу, взревела сирена.

«Внимание! Товарищи, разойдитесь по жилым отсекам. Обнаружена повышенная вероятность возникновения Самосбора. Повторяю, разойдитесь…»

Без раздумий я бросился бежать под защиту гермозатвора своего жилого отсека. Ведь Самосбор может продлиться как час, так и неделю. Если остаться в НИИ, можно подохнуть от голода. Я бежал, перепрыгивая через ступеньки, уклоняясь от таких же спешащих людей. Было ровно три минуты, чтобы укрыться. Три минуты, после которых в коридорах правила лишь Смерть. Самосбор, истинное дыхание Гигахруща, неописанное, необъясненное и неисследованное явление. Никто не знал, что происходит за гермодверьми после того, как сирены замолкали. А те, кто знали, давным-давно перестали быть людьми. Все, что мы могли видеть – остатки слизи, сочившейся из бетона, которую пропустили ликвидаторы при зачистке Последствий Самосбора.

Лишь потом, привычно запершись в жилом отсеке и стараясь не слушать вопли знакомых голосов за гермодверью, я понял. Понял, что сегодня гермозатвор НИИ был заперт изнутри, и никто не смог бы в него попасть без моего ведома. Но в воздухе уже разливался запах сырого мяса. А я молился, чтобы фиолетовый газ не просочился сквозь гермодверь моего отсека. По коридорам Гигахруща шел Самосбор.

Путник

Звуки за гермодверью стихли уже полчаса назад. Меня разбило мелкой дрожью. Нужно было выходить и идти на работу, но я не мог заставить себя взяться за вентиль. Вчера был самый долгий Самосбор на моей памяти. Он непрерывно бушевал пять часов, из-за чего я так и не смог уснуть, все время просидев перед дверью, подоткнув под нее асбестовые веревки. Не знаю, помогут ли они при возникновении щелей в гермозатворе, но мой руководитель в НИИ посоветовал мне делать так при каждом затяжном Самосборе. А человеку не нужно большего довода, чем призрачная надежда протащить свою жалкую жизнь через еще один день. Только вот навстречу чему? Когда-то люди думали, что идут по жизни навстречу счастливому будущему. Но какие бы легенды не рассказывали в Гигахруще, каких бы мистических и противоестественных тварей тварей Самосбора не представляли себе жители этажей, в одно здесь точно никто не верил. В то, что в темных коридорах все еще осталось будущее. И уж тем более, что оно даже гипотетически может быть счастливым.

Собрав остаток воли в кулак, я провернул вентиль и распахнул дверь. Она пошла гораздо туже, чем обычно. Я наклонился, чтобы осмотреть механизмы и лишь подтвердил свои опасения. Глубокие царапины на двери вели к искореженной дверной петле. Испещренная выбоинами поверхность была покрыта толстым слоем копоти. Ликвидаторы явно постарались над кем-то или чем-то, оставшемся на моей двери после вчерашней ночи. Я вышел в коридор и запер отсек за собой. Из своих комнатушек осторожно вылезали люди. Настороженные, пугливые и скрытные, они озирались вокруг, готовые тотчас сорваться обратно в свои убежища. Словно выжившие после потопа муравьи, несчастные насекомые, оторванные от привычного уклада и смысла существования. Честно говоря, я и сам чувствовал себя не лучше.

Я направился к НИИ. За спиной слышались то облегченные вздохи, то тоскливый вой. Снова фиолетовый туман просочился в чей-то дом. И вновь на стремительно пустеющем этаже стало меньше жителей. Скоро в обезлюдевшие комнаты вернутся ликвидаторы, протянут туда длинные шланги из ЭЖ-395 БЗ и методично начнут затапливать пенобетоном бывшие жилища. Так делали со всеми жилыми отсеками, куда проник Самосбор. Считалось, что там могли остаться Последствия, которые начнут размножаться. Этот широкий термин включал в себя все, что оставалось после бедствий Гигахруща. Споры неизвестных грибов, разные виды слизей, едкая плесень, зародыши тварей и еще многое, что видели в своей жизни лишь ликвидаторы. Поэтому уничтоженные отсеки закрывались пенобетонным саркофагом. А если Последствия все же каким-то образом просачивались наружу, этаж ждала незавидная участь. О залитых бетоном целых этажах и сотнях людей, оказавшихся в ловушке, ходили страшные легенды. Впрочем, как и обо всем, происходящем в стенах бесконечного Гигахруща.

– Внучок! – незнакомый голос из-за спины вырвал меня из потока мыслей. – Будь добр, подскажи, на каком этаже какого строения я нахожусь?

Ко мне подошел запыхавшийся мужчина. Он был стар, его седые волосы торчали в разные стороны, что делало его внешность несколько безумной. За плечами он тащил объемный вещмешок, а в руке сжимал деревянную трость. Совершенно странным было то, что я видел его впервые. Люди в Гигахруще редко навещают чужие этажи.

– Этаж ЭЖ-402г строения НБ-121, – ответил я.

– Ох-х, спасибо. Не нашел у вас табличку, чтобы сориентироваться. Что же, значит я еще не дошел.

– А куда путь держите? – вежливо поинтересовался я, чтобы не сойти за отъявленного социофоба.

– Преимущественно, прямо, – усмехнулся старик. – Иногда, правда, приходится подниматься выше. А вообще я иду до конца Гигахруща. Иногда подсказываю дорогу до места, в которое человеку хочется попасть больше всего на свете!

– И мне подскажете?

– Подскажу, – внезапно посерьезнел Путник. – Но только когда сам будешь знать, куда ты по-настоящему хочешь.

На этих словах мне все стало понятно. Очередной несчастный, надышавшийся за жизнь Последствиями. Такие к старости частенько съезжают с катушек. Я глянул на наручные часы, у меня было несколько лишних минут. Так что можно было и подыграть новому знакомому.

– А как дойти до конца Хруща, если он бесконечен?

– Откуда такая уверенность, внучок? – старик хитро посмотрел на меня из-под своих кустистых бровей.

– Все это знают, – пожал я плечами.

– Все так думают , а не знают наверняка. Договорились так думать. Приняли на веру, как когда-то условились, что Земля плоская.

– Что за «земля»? – непонимающе спросил я. Старик явно был не в себе и нес какую-то околесицу.

– Ай, не бери в голову. В общем, если уж никто не горит идеей исследовать наш противоречивый антиутопичный дом, то пусть уж хотя бы я этим займусь.

Я ничего не понял из того, что пытался донести до меня старик. Хотя он, кажется, считал свою несвязную речь вполне последовательной. Пора было заканчивать бессмысленный разговор с сумасшедшим.

– Ну, что же, ладно. Успехов вам и все такое.

– Спасибо, нечасто на этажах услышишь доброе слово. Даже сказанное с такой иронией. Тебя, кстати, зовут-то как?

– Эдуард. А вас?

– А меня уже давненько не иначе, как Путником кличут. Раньше многие меня под фамилией Конюхов знали, но это было давно и, честно говоря очень далеко отсюда.

– В другом строении, – понимающе кивнул я.

– Дальше, – глаза Путника стали очень грустными. – Гораздо дальше… Но ладно, чего ж грустить о былом. Мой поход продолжается. Если вдруг буду нужен, зови, не стесняйся. Я много, чего знаю о Хруще. До встречи, Эдуард!

С этими словами Путник развернулся и бодрым шагом, никак не вяжущимся с его старческой внешностью, двинулся по коридору. Вскоре он скрылся за поворотом, а гулкий стук его трости окончательно затих. Я пожал плечами и направился к НИИ. Оставалась минута до начала рабочего дня.

Инцидент

В НИИ было неожиданно пусто. Кресло Валерия Сергеевича, моего научного руководителя, сиротливо стояло у стены в том же положении, что и вчера. За всю свою карьеру я ни разу не приходил в лабораторию первым, мой наставник был известен на этаже своей абсолютной пунктуальностью. Такая вот стереотипичная черта советского ученого.

Я осмотрел его рабочее место. Записи о проведенных экспериментах педантично были сложены в аккуратную стопку, халат, идеально выглаженный в начале недели, висел на вешалке, а кружка, в которой он разводил водой дефицитный кофейный концентрат, сверкала чистотой. В помещение НИИ никто не заходил со вчерашнего дня. Это было очень странно. Повинуясь смутному беспокойству, я поспешил к жилому отсеку, в котором жил мой наставник.

Валерий Сергеевич был мне больше, чем научрук. Именно ему я обязан тем, что не пошел работать на ЭЖ-395 БЗ, едва мне исполнилось 16. Все мои сверстники ушли производить бетон, столь необходимый ликвидаторам, но меня всегда больше тянуло к учебникам. Валерий Сергеевич был другом моего отца, еще с молодости. Так что меня без лишних разговоров взяли под крыло, выдали стопку советских учебников по общей и неорганической химии и посадили на обучение. Поначалу я завидовал своим друзьям по этажу, которым за работу на БЗ (бетонзаводе – прим.), назначили отдельные пайки, пока я сидел с книжками на шее у родителей. Потом все стало значительно проще – они перестали считать меня своим другом. Да я и не сильно расстроился. Все больше времени я проводил со своим наставником в НИИ за мытьем химической посуды и приготовлением реагентов. На жизнь остальных жителей Гигахруща мне становилось решительно плевать.

Вскоре я начал официально ассистировать, а затем и самостоятельно работать в лаборатории. Партия выделила мне маленькую темную комнатушку с гермодверью и талоны на ежедневное двухразовое получение пищевого концентрата. Я был вне себя от счастья. Однако эйфория продлилась недолго. Когда мать заболела, Валерий Сергеевич безо всяких вопросов снял с меня часть работы. Раньше, говорят, болезни лечились на раз-два, но в медицинских отсеках давно не осталось нормального оборудования. Она всю жизнь проработала в отсеке спец.обработки снаряжения. А мойка костюмов ликвидаторов подразумевает постоянный контакт с остатками Последствий. Так что стремительная хворь высушила ее буквально за месяц. Отец сказал, что это, вероятнее всего, был рак в терминальной стадии. Я понятия не имел, что такое рак, да и тоску это знание мне бы не развеяло. Жизнь отца унес несчастный случай на работе. Казалось бы, профессия лифтера не самая опасная, но когда в жизни не остаётся смысла, перестаешь думать об осторожности.

Тогда я остался совсем один. По крайней мере, так мне казалось. Был лишь я и боль, которую не могла заглушить даже водка. Но Валерий Сергеевич разъяснил, что у меня оставалась еще работа в НИИ. Эксперименты. Синтез. Научные статьи. А впереди – признание Партии и прекрасное будущее. Мой наставник загрузил меня работой настолько, что для ужасной боли в груди не осталось места. А спустя несколько сотен циклов, когда впервые появилось время подумать, она покрылась коростой и перестала раздирать меня на части. Я был всем обязан человеку, который ни разу в жизни не пришел в лабораторию позже меня. И теперь из глубины души поднималось гадостное предчувствие, которое я старательно загонял обратно. Подавлял неприятную мысль и перепрыгивал через три ступени, чтобы быстрее добежать до жилого отсека.

Выплевывая легкие, я добежал до нужного этажа. Стоило мне завернуть в коридор, как сердце ухнуло в пятки. Я знал, что увижу это и был уверен, что меня не ждет ничего хорошего. Но все равно был к этому совершенно не готов. У вырванной с петель гермодвери столпились люди. Темный проход был завешен прозрачной пленкой. Через высокий порог, прямо в комнату было переброшено несколько широких шлангов. С минуты на минуту должны были появиться ликвидаторы и пустить в отсек свежеприготовленный раствор. Прямиком из БЗ.

Я растолкал народ, не обращая внимания на недовольные оклики, отдернул пленку и вошел в жилой отсек. Внутри было темно и смердило гарью. Остатки мебели были сметены в одну тлеющую кучу. Пол, потолок и стены покрывала сажа и копоть. Я тихо взвыл.

Шатаясь и хватаясь за стены, я прошелся через все комнаты. Ни останков, ни личных вещей. Все, что могло уцелеть после ворвавшегося сюда вчера Самосбора, вычистил напалм ликвидаторов. Картинка в глазах плыла. Я смахнул слезы. Грудь сдавило стальными клещами. Я не мог вздохнуть.

– Сука… – просипел я, почти не слышно. – Сука-сука-сука. Валер-Сергеич… Почему?..

Уцелел лишь металлический каркас кровати. И асбестовые веревки, скорчившиеся на полу перед входом, словно дохлые змеи. Не помогли. Я осторожно выдохнул, стараясь не зареветь, как младенец. Попытался взять себя в руки. Короткий вдох и вы-ыдох. Вдох… Выдох… Стало немного легче. Я направился к выходу. Лишь когда я приблизился к проему, а мои глаза окончательно адаптировались к темноте, стали заметны десятки надписей. Я остановился и провел ладонью по стене. Бетон был испещрен знакомым аккуратным почерком. Я скользнул взглядом по стенам вокруг. Слова покрывали все стены большой комнаты от пола до потолка. Достав дрожащими руками коробок, я кое-как вынул спичку и чиркнул ей у стены. Слабый огонек едва выхватил из тьмы часть пространства, но и его хватило, чтобы прочесть слова и отшатнуться. Грязные от сажи стены были покрыты одними и теми же повторяющимися фразами:

«…НЕ ПЫТАЙСЯ ПОНЯТЬ САМОСБОР

РОБСОМАС ЬТЯНОП ЯСЙАТЫП ЕН

НЕ ПЫТАЙСЯ ПОНЯТЬ САМОСБОР…»

Тварь

В моей комнатушке было темно. Я лежал на скрипучей кровати и смотрел в потолок. Заснуть не получалось. Раз за разом я прокручивал в голове события двух последних дней. Еще вчера утром моя жизнь полностью меня устраивала. А потом этот Туман, Самосбор и… Валерий Сергеевич. Я ушел из его комнаты сразу же, когда в нее начал заливаться бетон. Спускаясь на свой этаж, я услышал, как жители, толпившиеся у комнаты моего научрука, начали препираться с прибывшими ликвидаторами. Когда раздались вопли избиваемых тяжелыми сапогами людей, я уже закрывал за собой гермодверь. И с того момента не открывал ее.

Для себя я решил, что на работу выйду только тогда, когда придет партийная проверка. Все равно весь план работ НИИ сгорел в пламени напалма. Вместе с редкими реактивами, которые Валерий Сергеевич предпочитал хранить дома.

Поначалу, меня взбудоражили надписи на стенах, которые я увидел в закопченной комнате. Мной овладело совершенно нерациональное чувство страха. Я пытался понять, что имел в виду мой наставник, прокручивал в голове наши последние разговоры, но тщетно. Мы никогда не изучали Самосбор, так что те слова не могли быть посланием. Они являлись лишь тем, чем казались на первый взгляд – бредом сходящего с ума человека. Такое бывает, когда герметичность жилого отсека нарушается. Ты можешь даже не заметить струйки фиолетового дыма, просочившегося в комнату через микрощели в двери. Самосбор начнет проникать в сознание незаметно для тебя. Своими щупальцами он заползет в мозг через органы дыхания и начнет менять тебя, медленно и неотвратимо. Ходят слухи, что сначала он отключает воспоминания, оставляя лишь те, которые посчитает нужным. Потом пускает корни в осознание собственного "Я", и, понемногу, расщепляет личность. Происходит это за сущие часы. И чем сильнее ты пытаешься сопротивляться, тем бесцеремоннее Самосбор начинает хозяйничать у тебя в голове. А потом…

Потом, когда ты уже упустил свой разум, и он выскользнул в омут беспамятства, тебя начнут звать. Во все еще закрытую гермодверь начнут барабанить сбитые кулачки дочери, которая однажды убежала гулять и не вернулась. Жена будет умолять впустить ее внутрь, пока смертельное дыхание Гигахруща ее не настигло. Самосбор воскресит всех близких, которых ты похоронил в этом панельном аду, лишь бы ты крутанул вентиль. Но что бы тебе не слышалось из-за стальной переборки, ничего, кроме ужасной смерти, там нет. Остается лишь корчиться на полу, оглашая комнату криком в попытке заглушить родные голоса за дверью. К этому невозможно привыкнуть. Но и противостоять Самосбору бесполезно. Он всесилен и неотвратим, как говорят сектанты на некоторых этажах. И если он хотя бы раз оставил на тебе свою метку, ты перестаешь быть человеком. Именно поэтому ликвидаторы жестоко сжигают все, что остается после Самосбора. Ибо это единственный способ продлить жизнь обитателей Хруща. А точнее, немного отсрочить их неизбежный конец.

Вдруг за гермодверью послышалась какая-то возня. Следом за ней раздался негромкий, но настойчивый стук. Я вздрогнул. Гостей на сегодня запланировано не было.

– Кто? – я уже вскочил с постели и прижался ухом к гермодвери.

– Гоша, сосед твой из 43-го отсека. Открой, ради Бога.

Я глянул на часы. Было далеко за полночь. Галлюцинацией это быть не могло. Фокусом Самосбора тоже – о его приближении оповещают сирены, соединенные со специальными датчиками. Так что если бы начался Самосбор, я бы услышал. Если только… Если только датчики на этаже не вышли из строя.

– Чем докажешь, что это ты? – честно говоря я и сам не знал, чем это можно было доказать, ведь я особо не общался с соседями.

– Что? – Гошу едва было слышно, он говорил очень тихо. – Иди нахрен, ботан ниишный. Открывай, говорю, дело срочное.

Не то, чтобы я полностью избавился от опасений, но ответ прозвучал вполне убедительно. Не уверен, что Самосбор умеет посылать нахрен. Так что я взялся за вентиль.

Едва я открыл дверь, он влетел в комнату, как ужаленный. Свет я включить не успел. Как оказалось, не зря. Гоша сразу же прикрыл дверь за собой. Прошипев что-то напоминающее "Молчи", он рухнул на пол и припал глазом к узкой щели. Жестом подозвал меня. Я тоже выглянул в коридор. У 42-го отсека стояли ликвидаторы, явно собираясь зайти внутрь. Они были в полной защите, держа наготове огнеметы.