«Искал не злата, не честей»

Думы, гонявшие извилины мыслей в авторской голове, подобно Ириде крылатой, подбрасывают поленницы то в полыхающий, то мерклый пожар истории, словесности, религии, мифов, где, по выражению Достоевского, «дьявол с Богом борются». И поле этой битвы, историческое ристалище есть душа человека. Слова Фауста: «…постиг глубину человеческого горя и отчаяния, я продолжаю идти по стезе познания… побеждая душевные скорби и муки, побеждая раздираемые меня сомнения…":

Тогда бы мог воскликнуть я: «Мгновенье!

О как прекрасно ты, повремени!»

Гете. «Фауст».

При всей диалектической осведомленности разума, автор отдает отчет в том, что скорее «личная дерзость», чем «обыденный» энтузиазм (подобие фигуры женщины с собачьим наклоном на скальных рисунках) должен быть присущ нам в поисках и попытках узнавать собственную природу. Нужно понимать, что и мы сами и мир вокруг нас намного сложнее и галактичнее, чем мы можем себе представить. С подобным человечество уже столкнулось в преддверии неолитической революции, когда произошел радикальный переворот в истории человека – переход экономики в политику и идеологию, что отчетливо и прозорливо высказано более 300 лет назад Пушкиным:

Поэт! не дорожи любовию народной.

Восторженных похвал пройдет минутный шум;

Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,

Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

Ты царь: живи один. Дорогою свободной

Иди, куда влечет тебя свободный ум,

Усовершенствуя плоды любимых дум,

Не требуя наград за подвиг благородный.

Кто пробуждает в нас понимание, тот возбуждает в нас и любовь, вслед за Пушкиным мы спустимся в тусклый мир человеческого существования, и вместе с ним превратим его в яркий и по – весеннему цветущий и благоухающий. Поэзия А. Пушкина – – это мерцающий и бурлящий океан, небесный Солярис и Южный Крест, где нет никаких пунктирных границ, красных буйков и территориальных споров: «золотоносная жила подчас имеет самые причудливые изгибы»– Шарль Огюстен де Сент-Бёв.

В этом поэтическом мире не прижилось ни изощрённое шарлатанство, ни интеллектуальное мошенничество, ни искусственное гетто в виде религиозной и мистической экзальтированности – ибо постмодернистская культурная мельница крутится без остановки, создавая ноктюрны страданий и протуберанец мутных эмульсий, примесей, вносящих недомогание и беспорядок во внутренний мир человека. Ведь было некогда описано о преобразовании души чистой в «мыльный пузырь / Homo bulla est/ : «притворную в суждениях, изворотливую в посылках, недалекую в доказательствах, деятельную в пререканиях, тягостную даже для самой себя, трактующую все, но так ничего и не выясняющую… увлекающая пустым обольщением» – Тертуллиан.

Как говорил Свидригайлов, «беда быть широким без особенной гениальности». Мышление деятелей культуры загрязнённое, засорённое постмодернистским шлаком уже не способно к подлинной рефлексии. Российский мистик Георгий Гурджиев называл таких «спящими машинами».

Дело в том, что мышление загрязнённое, засорённое постмодернистским шлаком уже не способно к подлинной рефлексии и самокритике. Ещё в античные времена было известно, что из двух взаимоисключающих тезисов можно вывести всё что угодно. Например, из посылок «Сократ существует» и «Сократ не существует», логически следует высказывание «Сократ – осёл» (докажите самостоятельно) …а пушкинское: «Мой дядя самых честных правил…» (школьники, да порой и взрослые, какой только тын не нагородят, пытаясь осилит умственно эту поэтическую уловку поэта!?)

Пушкин повернул зрение эпохи: «Никому не дано изменить свое вчера, но мы можем изменить свое завтра» (Колин Пауэль). Научил видеть сквозь пленку обыденной жизни – существо бытия. Как Дарданим Приам из гомеровской «Илиады», (« …Пусть и дары он несет, чтобы смягчить Ахиллесово сердце» – Гомер), он нес дары добродетелей империи и нации, дабы дух доброты и милосердия был авангардом помыслов и деяний, а не тянулся как бледный шлейф утренних туманов за устремлениями низкими и мелкими.

Перед лицом разных миросозерцаний Пушкин говорил о «всемирной значимости России и русского человека». Это был труд миропонимания, подвиг самосознанья, взыскание «высшей идеи существования» и усилие воплотить ее в живом образе:

Жизни мышья беготня…

От меня чего ты хочешь?

Ты зовешь или пророчишь?

Я понять тебя хочу,

Смысла я в тебе ищу…

Пушкин упивался гармонией жизни. Это то, ради чего и стоит жить! Это и есть мировоззрение солнца, когда постоянно и каждый день всходит мера страстей вольных и дозволений, что с подоплекой мудрости библейской озвучил апостол Павел: «Все мне позволительно, но не все мне полезно».

Переход от весеннего ликования к осенней мудрости, от упоения любовью и гастрономией к почти келейному уединению пророка и святца, от дивности вечернего Санкт – Петербурга к одинокому скитанию среди холмов и и полей и околоозерных дубов – вот прелесть, густота жизни, ее мадригал и ее проповедь.: «Жизнь полюбить больше, чем ее смысл».

Ведь к этой золотой мере жизни стремился герой романтической поэмы Пушкина Алеко – как и Пушкин, русский скиталец, который никогда не смог уйти от своей бунтующей души. И здесь Пушкин чувствовал себя в заговоре с героем против сплоченной посредственности, которая под видом полного благополучия в сущности стремится к созданию «усмирительной» клетки для человека – как узника чужой души и данника чуждой воли.

Когда Пушкину дали камер – юнкера, он скрежетал зубами, а в семье жены ему говорили: «Наконец – то вы как все. У вас есть официальное положение».

Мундир придворного до крови натер ему шею. Необходимость быть как все, подчиняться или подчинять, измучила его. Он хотел представлять себя без чинов и санов. Как и Суворов, «победы брать своей саблей»

Спустя столетие другой русский поэт, Блок назовет Пушкина «сыном гармонии». Ибо везде Пушкин хотел видеть Жизнь, Тайну, Чудо.

Самый пластичный русский поэт. Легко, грациозно и непринужденно он поднимается из глубины платоновской философии к иронии и насмешке Лафонтена, от слегка фривольного (куртуазного) стиля Грасиана к библейскому (православному) пафосу, от торжественной риторики Державина к сарказму «фернейского циника», от синтаксиса Карамзина к школе «гармоничной точности» Батюшкова – Жуковского, от скабрезности Булгарина к высокому коленному патриотическому благоговению Ломоносова

«И забываю мир – и в сладкой тишине

Я сладко усыплен моим воображеньем».

Пушкин – поэт исторической гармонии, поэт Мысли и Разума. Сын своего рационалистического века, завещающий своим умом грядущим поколениям (то есть моему поколению в том числе) то имущество, которое будет служить всегда предостережением:

«Напрасно я бегу к сионским высотам,

Грех алчный гонится за мною по пятам»

Вряд ли я допускаю опечатку, если обозначу авторскую позицию – стихи Пушкина одинаково нужны для сильных и слабых мира сего, для богатых и нищих, дервишей и каликов, для школьника и президента, студента и премьер – министра. Они – стражник первичного психического и мыслительного генетического материала, генетического кода нации, однажды вскрытого в истории библейским анатомическим ножом: «Любое процветание силою берется и применяющие усилие восхищения достойны» (Матфей).

Его поэзия заставляет задуматься с первых нот произношения, ибо она прорывает планктонную блокаду двуногих особей, болезнь рода человеческого – нищету дух и грошовый уют, когда «…копейка есть солнце в жизненной орбите»– бледная пыль на лице Вечности: проявляется золотым ключом апостола Петра, открывающим врата рая, магическую Державу, пробуждающую в человеке Жажду к победе, Волю к победе, Саму Победу: «Я дам ключ тому, кто увидит дверь» (Библ.). И тогда, будет именно так: «…И прежний Илион восстанет вновь из праха. Быстрее, чем он был разрушен и сожжен. А отпрыск Гектора займет Приамов трон» – Жан Расин.

Его поэзия дерзкая и самовольная, предлагающая сломать «иглу Кащея», образное народное воплощение силы духа и силы цели, совершить подвиг Геракла, достав из сада Гесперид золотые яблоки, сродни живой воде, дающей вечную молодость, дерзость, страсть. Она согрета лучами разума и говорит она голосом правды. И не допускает, чтобы Родина была «погублена деревянным конем» – сдать империю врагу (по примеру гибели Трои):

Кому порок наш не беда?

Кто не наскучит никогда?

Можно безоговорочно сравнить стихи Пушкина с лоцией, подробной картой позитивного мышления и и настроения, духовным талисманом для тех, кто носит в своем маленьком сердце собственное величие. Поэт отдает частицу души и себя, отделяя тень, страхи и сомнения от мыслей и духа. Говоря словами У. Шекспира, он «Смуту преодолевает противоборством» и авторским дополнением – энергичными и с искренней историей сюжетами, заквашенных на древней эволюционной семантической аллегории: «Кому не ведомы дороги тому судьба и крыльев не дает».

Он не устилал свой дом эвбейским мрамором и «золото копий Соломона» ему было неведомо. Он расцвечивал сердца и ум граждан плодами поэтического просвещения, потому что знал, что «не камни или дерево служат основанием государству, а ум его граждан».

И как Архимед некогда, (согласно преданию, когда Архимеда натирали маслом, он продолжал чертить формулы математики на своем смазанном теле), Пушкин позволил засверкать культуре нации ярче, выразительнее и убедительнее:

Имеет сельская свобода

Свои счастливые права,

Как и надменная Москва.

Будем вместе с Пушкиным пробираться через торосы и дебри действительности исторического водоворота и находит себе дорогу на зарастающих дремучеством тропках познаний. Всходит на горные скалы истории, чтобы распознать давний путь и тем самым рассеять темноту будущего, дабы избежать в нем добровольное сожительство как добродетели и порока, так и свободы, и рабства или не «желать другим того, чего не желаешь себе». И понимать, что окружающий мир безразличен к вам, его не интересует кто вы такой и что вы такое. Он спокойно дает вам деградировать и падать, как было подмечено еще в древности: «кто не приобретает новых знаний, тот теряет и старые».

Будем возвышаться образом Просителя милости на мосту мимо проходящих вечных странников – Аристотеля и Платона:

«Нас тянет к тем, кто душу обнимает,

Нас не сгибает, не ломает.

Он просто станет рядом,

Согреет добрым теплым взглядом».

Приличные такому случаю мысль:

«Многому я учусь у Пушкина, он мой отец, и у него надо учиться». – Л. Толстой.

«Он упрям, как осёл, как все эти русские мужики!» – восклицали с негодованием его оппоненты (Ломоносова).

Изречение Достоевского про русского мальчика: «Дайте ему карту звёздного неба, и наутро он вернёт вам её исправленной». Национальный характер, воспетый Суворовым: «Нам мало одного! Давай нам трёх, шестерых, десятерых! Всех побьём, повалим, в полон возьмём!»

Язык былин и летописей русских: «…В эту минуту Олег мог спросить: «Кто более и славнее меня в свете?» – эпизод прибития воинского щита к воротам Константинополя.

Иван Алексеевич Бунин писал: «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то жили, которую мы не ценили, не понимали – всю эту мощь, богатство и счастье». А Ключевский заметил: «История – не учительница, а надзирательница: она ничему не учит, но сурово наказывает за незнание уроков».

Знакомясь с историей своей страны, мы в какой-то степени знакомимся сами с собой. А это, поверьте, очень важное знакомство. Ведь писал однажды Лев Толстой:

« Я хочу образования для народа только для того, чтобы спасти тех тонущих там Пушкиных, Остроградских, Филаретов, Ломоносовых. А они кишат в каждой школе».

Отметим, что текст книги построен на явлении «каскадности», разносмысленности авторских размышлений, когда одни строки читаются легко, без напряжения, а иные требует работы мозжечка, напряжения ума. Также автор намеренно сохранил повторы, возврат к уже высказанным ранее суждениям, по причине многомерности тематики, материала и пушкинских текстов.

Сделано с тем разумением, чтобы в финише книга предстала перед читателем как единое художественное полотно, логичный комплекс взаимосвязанных идей, концепций, перспектив, в которых присутствуют не только черты «двуногой животной особи», но и « видение иной жизненной правды и иного смысла мира»:

И взор я бросил на людей,

Увидел их надменных, низких,

Жестоких ветреных судей,

Глупцов, всегда злодейству близких.

В суждениях автора речь идет о той поэзии, которая говорить о каждом из нас и каждому из нас – о самом главном законе жизни: не делай другим то, что противно тебе. И учит понимать: если не я за себя, то кто за меня; если я только за себя, то что я значу:

«В наших жизнях человечьих есть один простой секрет:

В нас горят и гаснут свечи, излучая тонкий свет.

Три свечи —Свеча Надежды, Веры и свеча Любви.

Три огня святых и грешных согревают изнутри».

Мы не можем отделиться от людей, не можем избежать отношений, и пусть порой стараемся сохранить беспристрастность и нарочитую отрешенность – искусственное гетто – от людских тем и забот, без влияния их взглядов на наши мысли и слова не обойтись. И прежде всего потому, что человеческая мысль и человеческое слово подобные солнцу: мы должны быть светом для мира, не позволяя ему погасить наш свет. «Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме» – Матфей.

Я хочу рассказывать о том, как я понял, что Пушкин – Величие и Подвиг России. Раньше я принимал на веру слова о том, что Пушкин – выдающийся поэт. Фразы «Русский Аполлон» и «Родоначальник русского слова», «Первая гордость русской культуры» были почти пустым звуком. А выражение «Солнце русской поэзии» и вовсе звучало сленгом потусторонних сил.

Все понятия воспринимались как отвлеченный комплиментарий, как некое приятное, хотя и миражное, туманное, своего рода необязательное прорицание «Дельфийской пифии».

Разбавлялось и едко заупокойной, могильной философичностью, выделяющей яд и смрад рептилии, пронизывающей наше общество: «духовная мощь России погибла», «интерес к Пушкину массово упал…»; «Жалкий образец уродливой мечты»; «Смысл стихов закрыт для непосвященных, как будто эзотерическое чтиво»; «Пушкин – кобзарь, то есть народный певец, основа поэзии которого – национальный фольклор».

Но однажды я прочитал: «но клянусь честью, ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков такой, какой Бог ее дал». – Пушкин. Письмо П. Я. Чаадаеву 19 октября 1836 г. Узрелась принципиально другая картина мира, отличная от узкооднобоких и поверхностных ( «обыденное зло» в просторечье ) воззрений маркетингового шоу – хайп ( для «заманивания на ложную блесну» зрителей), у которого знание поверхностное, а душа – вне его: «Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется). А Петр Великий, который один есть всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? Как неужели все это не история, а лишь бледный полузабытый сон? – Пушкин, все в том же письме к Чаадаеву.

Гордость Пушкина своим родом и государством. Россией как великой легендарной державой. Ее победами. Ее славой. Ее силой: «Но от кого бы я ни происходил, – от разночинцев, вышедших в дворяне, или от одного из самых старинных родов, от предков, коих имя встречается почти на каждой странице истории нашей, – образ мыслей моих от этого никак бы не зависел. Отказываться от него я ничуть не намерен, хоть нигде доныне я его не обнаруживал, и никому до него дела нет».

И протестное. Резкое. Откровенное: «Мы в отношениях с иностранцами не имеем ни гордости, ни стыда. При англичанах дурачим Василья Львовича; пред m-me de Stael заставляем Милорадовича отличаться в мазурке. Русский барин кричит: Мальчик! Забавляй Гекторку (датского кобеля). Мы хохочем и переводим эти барские слова любопытному путешественнику. Все это попадает в его журнал и печатается в Европе. Это мерзко….Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног; но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство»

Увиделась незримая связь, уловился неслышимый шелест истории Отчизны, пришедший к Пушкину (и к нам, современникам двадцать первого века) с портика державного царя «всея Руси»: «Что касается до Восточной империи, то знай, что я доволен своим и не желаю никаких новых государств в сем земном свете; желаю только милости Божией в будущем»– И. Грозный

И осмыслилось свежо и пронзительно слова Гоголя: «Пушкин… это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет». То есть нравственный маяк моего времени и моего молодого поколения (на фоне вредоносного отупления и опошления его) первого века третьего тысячелетия от Рождества Христова:

Смирись! опомнись! время, время

Раскаянья … покров

Я разрешу тебя. Грехов

Сложи мучительное бремя.

Это серьезно. Это – присутствие глубинной детерминистской и , конечно, эмпирической, взаимосвязи Пушкина и России показывает нам метафизическое движение Отчизны в направлении реализации себя как содержательной и слитной духовности: «/В/ сякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Мф.).

Истинная трагедия – это не смерть, а когда что-то умирает внутри нас, тогда как мы еще живы. Когда волк голоден, он ищет добычу. Когда беркута мучает жажда, он летит к реке. Улитки любят сырость, потому они и выползают из своей скорлупы при первой же росе, а кузнечики нуждаются в тепле, потому они и пробуждаются от горячих лучей солнца и начинают свои песни.

Звери действуют – они просто хотят выжить. Физически. А человеку еще надо еще выживать духовно, а это и как вызов, и как испытание, будто чекань, положенный на лик человечества Достоевским: «Полное существование достигается только в великих произведениях духа»:

Щедрота полная угодна небесам.

 В день грозного суда, подобно ниве тучной,

О сеятель благополучный!

Сторицею воздаст она твоим трудам.

Да еще натолкнулся на прозорливое высказывание русского мыслителя, в котором за обликом умной и сильной России видна фигура поэта – державника: «Всмотритесь же в пути и судьбы России…, и вы увидите, что русскому народу есть только один исход и одно спасение – возвращение к качеству и его культуре. Качество необходимо России: верные, волевые, знающие и даровитые люди; напряженный и добросовестный труд»

И. А. Ильин, русский мыслитель

Спасение в качестве, 1928 г.

И Пушкин стал для меня Величием и Подвигом России, ее самым золотым и плодоносным шедевром, воплощением правды, красоты, величия и надежды, ее поэтическим пророком, вечно присутствующий в нашей жизни! Ведь Пушкин вернул в общественное сознание утратившие свое значение нравственные базовые ценности: Честь. Достоинство. Самоуважение. Которые органически неотделимы от страны, в которой мы живем. От нас самих, отдаленных от него потомков, которые, по определению Карамзина, наследуют нравы своих предков. Противопоставив их трусости филистеров, лизоблюдству благочестивых рутинеров, нигилизму мещан своего (да и последующего непременно) времени. Сделав их секирой, знаком, вознесенным упруго вверх, в славные традиции нации, «расширяющим сердце мое» (лат.):

Да ведают потомки православных

Земли родной минувшую судьбу…

Пушкин представляет собой нечто совершенно особенное: историческую национальную веху, в которой проявились высшие сферы индивидуальности и самобытности: «Не хочу русской глупости бить челом»» (А. Пушкин). Острого и глубокого ума, явления действительности, хлестко подмечающего:

В его «Истории» изящность, простота

Доказывают нам, без всякого пристрастья,

Необходимость самовластья

И прелести кнута.

(эпиграмма на Карамзина, автора «Истории государства Российского»)

Благодаря открытому им собственному стилю поэтического сказа поэту удалось понять, как через сюжет, через смысл и построение лирических оборотов его персонажей передавать опыт и сознания целого народа: из преданий, легенд, сказаний, фантазий, вымыслов, разговоров, домыслов, которые накладываются на повседневную действительность, составляя ее содержание и украшение:

Нет, весь я не умру –

душа в бессмертной лире

Меня переживет и тленья убежит.

Его воля подчинялась православной природе, если снять с храма христианского языка. Его светская поэзия способствовала нравственному совершенствованию людей и самой жизни, не лицемерила, не попирала ногами божественные и человеческие права. Несла евангельское зерно милосердия и любви, освобождая ум и чувства от «обыденного зла», от примесей и шелухи: «Все глупости и подлости род человеческий уже совершил и теперь только их повторяет»– Феофан Грек.

Он не возводил здания и не строил города (как некогда, в библейской истории, возвел Нимрод город Вавилон). Он просто делал выше граждан империи, чтобы в домах жили счастливые и добрые сердца, а не низкие и мелкие, и благодарной нацией был «любим как солнце». И отвечал он за историю России, как Пантократор, уловитель и держатель сущего в Державе: «… нужно сознаться, что наша общественная жизнь – грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству – поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко… но у нас было особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства…У греков мы взяли Евангелие и предания, но не дух ребяческий мелочности и словопрений»:

Я слышал – в келии простой

Старик молитвою чудесной

Молился тихо предо мной:

"Отец людей, Отец Небесный!

Да имя вечное Твое

Святится нашими сердцами;

Говорил Н. Бердяев об эсхалотичности истории. О том, что, поняв ее начало, мы поймем и ее конец… Поняв свои истоки, ручейки, мы поймем свое развитие и свое завершение. Не то завершение, что связано у нас со словом «смерть», а завершение, как перерождение, переосмысление истории и опыта Мы понимаем, что мы, люди, всего лишь временные существа. Мы пришли из тьмы мириадовой и уйдем в нее, когда будет срок, уйдем на погост или пламя костра. Да, мы для Вселенной такие же мелкие и незначительные, какими являются для нас трава и камень. Но соглашаясь с собственной ограниченностью, дух наш, тем не менее, вправе искать объяснение всему, что он видит или домысливает, хотя и было некогда указано: «Не стремись слышать все, ибо ты услышишь, как твой раб злословит тебя». (парафраз Екк.) И мы не можем понять себя и свой крест иначе, чем рассматривая триединство колосса Прошлого, импровизатора Настоящего и выдумщика Грядущего. У них – общее начало, сюзеренство принципов диалектики, именно ими руководствуется природа, порождая такое творение, как люди, которые, говоря словами философа – раба, бывшего сначала любимцем Нерона, Эпафродита, затем изгнанного из Рима по распоряжению Домициана: «Удивительные создания эти люди – не хотят ни жить, ни умирать»: