13 лет назад мне будет 13

Врачи постоянно названивали нам с угрозами, приезжали, долбились в дверь, разумеется, мы никогда им не открывали. К телефону я никогда не подходила, а от всяких прочих незнакомых номеров вздрагивала, которые определял наш замечательный стационарный телефон «Русь». Я жила в своей квартире, как на минном поле, как какая-то преступница. Одним из таких звонков тогда стал тот самый, в котором знакомая Бориса Николаевича звонила, чтобы поговорить со мной, когда я отправила ему электронное письмо, а он обвинил меня в воровстве. Это было самым болезненным предательством и ударом, особенно в тот момент. Я боялась, что и он может написать на меня заявление в полицию о краже. Этого мне только не хватало для полного «счастья», рассуждала я. И мне в тот момент казалось, что весь мир встал против меня, что все сошли с ума в этом городе…

Тогда я позвонила нашему общему знакомому Владимиру Наумовичу, рыдала и спрашивала, правда ли, что Борис Николаевич и в самом деле обвинил меня в воровстве. Он ответил, что знал об этом случае, но не предал значения, так как посчитал, что кольцо Бориса Николаевича могло просто куда-то упасть и закатиться, и именно я тут не причём.

Когда мама уехала, звонки начались всё чаще и чаще, как в телефон, так и в дверь. Даже кошка понимала, что за дверью враг, Лапуся подходила к дверям и начинала не естественно мяукать, как будто пыталась прогнать врага. От сильного страха меня начинало всю трясти, выходила из дому с опаской, боялась, что если я выйду из подъезда, а они будут караулить меня возле него, то тут же сгребут и увезут в психушку. Возвращалась с учёбы, осматриваясь, нет ли кого возле подъезда, нет поблизости подозрительной машины. Страх был такой силы, что я не выдержала и побежала на вокзал в экстренном порядке покупать билет в Москву, забыв об учёбе, ведь, если бы меня уволокли, мне всё равно не дали бы учиться и сдать экзамены. И поскольку встал вопрос между жизнью и смертью, я выбрала жизнь! Купила самое плохое боковое верхнее место плацкарта почти у туалета, единственное какое осталось, и с опаской ждала дня отъезда.

Шёл великий пост, билет я купила в Страстную Пятницу и знала, что в Пасху буду в поезде, поэтому за день до отъезда посетила Петропавловский собор, в котором была крещена, чтобы получить хоть какое-то спокойствие и помолиться. В храме мне было легко, там я не боялась, в нём и пряталась, вспоминая, как в древние времена люди пряталась в церквях, чтобы их не убили. Только в двадцать первом веке, я была такой единственной, и кто бы мог себе представить, что в тот момент среди молящихся людей, есть такой человек, как я, которого некому защитить, кроме Господа. Ведь не один закон не действовал на тех людей, они переступили всё, что можно было переступить, и не удивилась бы, ели они продали свои души дьяволу. Но я всё равно стояла и молилась, чтобы Бог их простил, молилась за их счастье, чтобы у них было всё хорошо, потому что считала их несчастными, что в них нет Бога. Я просила Господа направить их на путь истинный, простить и не наказывать, что я их простила, и своим прощением хотела получить свободу. А ещё я всё время представляла, как Иисуса распяли, как ему тогда было больно, чтобы нас всех спасти, и эти мысли мне помогали, ведь ему было гораздо больнее, чем мне, и я должна была научиться терпеть, представляя, что такими мучениями я тоже могу спасти человечество. Что лучше мучиться одному человеку, чем всем. Мысли о том, что все люди могут быть счастливы, и даже, мои враги, предавали мне уверенности. Я знала, что вечного ничего не бывает, и мои мучения рано или поздно закончатся, придёт счастье и любовь. Хоть я и не имела любви от людей, которые меня окружали, я знала, что меня любит Господь, и этой любви мне хватало сполна! С такой любовью я считала себя счастливой!

Настала Пасха, бабушка стояла возле окна вагона и ждала, когда поезд отъедет. Мы долго друг на друга смотрели, и в какой-то момент, у меня почти остановилось дыхание, я слышала только стук сердца и сильнейшую боль в нём, когда в вагон зашёл полицейский. Он шёл в мою сторону, и я считала, что он идёт за мной, чтобы снять с поезда. Подумала, что врачи психиатры, которые постоянно названивали и угрожали, что придут с полицией, всё же прибегли к действиям и выследили меня. Он приближался и приближался, а моё сердце сжималось и сжималось, но я не должна была подавать вида. Я сделалась каменной, на мне не было лица. Я стала молиться и спрашивать у Бога: «Неужели сегодня, в самое светлое воскресенье, когда Ты спустился к нам на Землю, позволишь мне погибнуть?» И в какой-то самый страшный для меня момент, когда была уже готова к тому, что меня сейчас опять скрутят, полицейский свернул в плацкартную ячейку передо мной и подсел к одному гражданину, спросил у него документ и долго выписывал ему какой-то штраф за нарушение порядка на вокзале. Я всё думала и думала, ну уходи ты уже быстрее, мне так больно сердце, оно у меня чуть не остановилось, а я смотрела то в окно на бабушку, то на них. Полицейский ушёл, я смотрела на часы поезда и ждала, когда же уже он тронется, мысленно сталкивая его с места. Поезд поехал, бабушка шла за ним и в слезах махала мне рукой, я расплакалась тоже, чуть ли, не бившись головой об стекло, которое нас разделяло. Я понимала, что обратной дороги нет, и сможем ли мы с ней когда-нибудь ещё увидеться… Нормальные люди в этот день стукались яйцами, ели куличи, проводили время в кругу семьи, а я в спешке покидала город…

Спокойствие я получила только тогда, когда оказалась на платформе Ярославского вокзала.

В Москве я пыталась перевестись в педагогический колледж, но меня не приняли, потому что начиналась сессия, а программа отличалась.

17

Летом мы все вместе поехали в Баку на родину Валеры, там у него осталась пожилая мать, мама моя настояла на том, чтобы Валера забрал её к себе. Вообще Валера по происхождению был на половину русским по отцу, на половину татарином по матери. По правилам веру принимали отцовскую, а так как отец Валеры не занимался его воспитанием, был мусульманином, хотя к нашей православной вере относился положительно, отмечал с нами Пасху, мог зайти в храм. Поездке этой я была рада, должна была впервые в жизни лететь на самолёте, хотела увидеть Каспийское море, искупаться в нём, знала, что мои враги точно не поедут за мной в Азербайджан, могла почувствовать хоть какое-то облегчение, забыться и уехать как можно дальше…

Мы приехали достаточно в бедный район Двадцатый участок на улицу Кашина, где не было до сих пор проведённой воды, некоторые сами себе её проводили, но у Валериной мамы Шариф-Ямал, а по-простому тётя Шура, её не было. Вообще, когда мы переступили порог дома, в котором она жила я ужаснулась ещё больше, чем от Валериной квартиры. Вещей и накоплений там было столько, что на кровать свою тётя Шура забиралась как гимнастка через всё, что ей преграждало, готовить пищу было негде, спать тоже, не было туалета, даже баркески7, раковины и умывальника тоже не было, зато стояла старая керосиновая лампа. Первую ночь мама и Валера перекантовали с горем пополам в доме, а мне места из-за громадного количества вещей под самый потолок в нём не нашлось, я спала на улице под абрикосовым деревом на старой советской раскладушке, которую Валера для меня с трудом отрыл. Я планировала отдохнуть в южной стране, а вместо этого занималась уже привычным и знакомым делом, разбором хлама. Среди него нашли ещё одну раскладушку, чтобы моя мама смогла спать вместе со мной на улице, в доме её поставить было просто некуда, ещё в нём жили крысы, и я на каждом шагу натыкалась на их какашки. Ночью маме стало плохо и ей пришлось вызывать скорую из-за сильно высокого давления. Конечно, с её состоянием здоровья в таких условиях находиться было просто тяжело, некуда было даже присесть, воздух был спёртый, потому что в доме много лет не проветривалось. Наутро Валера купил ей билет и отправил обратно в Москву. Бедная моя мама, так хотела ножки в море помочить, которое, как и я, никогда не видела. А я осталась с Валерой ему помогать с матерью, продолжая спать под абрикосовым деревом. Ночи у меня были «прекрасные», в это время вся живность просыпалась, кошки охотились на крыс, которые шастали вокруг меня, комарьё ужинало мной. От их обжорства на моём лице не было живого места. Как-то к нам наведался местный азер и сказал, что этот дом принадлежит ему. Я вообще не понимала о чём они с Валерой гутарят по-азербайджански, тётя Шура сидела мне и переводила, так как тот русского языка не знал. И давай мы с Валерой ходить по юристам с купчей8 и выяснять. Ходя по городу, как всегда пешком, мы однажды пришли в Старый город, где снимался фильм «Бриллиантовая рука», увидела Девичью башню, которая была на реставрации, побывала внутри её, было очень интересно и познавательно, особенно стоять в том проходе из кинофильма, в котором когда-то бегали знаменитые актёры.

Лишь однажды я его упросила хоть разочек свозить меня на море, чтобы хоть глазочком увидеть его, Валере было не до этого, он тратил много нервов с решением вопроса о доме, постоянно орал и срывался на мне. Приехали мы в какую-то глухую местность, на дикий пляж с табличкой «купаться запрещено», я об этом сказала Валере, а тот как всегда наехал на меня, что он уже не помнит дорогу до моря за столько лет, и не будет тратить деньги на автобус. Сказал, чтобы я по-быстрому искупалась там. Меня смутили, стоявшие неподалёку нефтяные вышки, но я всё равно зашла в воду и стала плавать. Потому что никогда ранее живыми глазами не видела настоящего моря и очень сильно хотела искупаться в нём. Когда я вышла из воды и обсохла, заметила на себе липкие жёлтые пятна, которые не оттирались, я ему ещё об этом сказала: «Нефтяные разводы – это что ли на мне? И как мне теперь от них отмываться? Дома нет ванной, нет воды вовсе!» Валера смотрел на меня чумазую и смеялся, ему было весело от моего внешнего вида, а я была недовольная и стала кричать на Валеру, что в какой гадюшник он меня привёз, мне теперь в нефти придётся ходить до самого приезда в Москву!

Походив несколько дней такой грязной с отёкшим лицом от укусов комаров, я вернулась в Россию, а Валера остался заниматься делами, правда потом всё равно вернулся без матери, которая уперлась и ни в какую не захотела ехать, зато со старьём, которое прихватил с собой, добавив его к своему имеющемуся.

В июле месяце узнала, что в Москву приезжает Марианна к сестре на свадьбу, мы периодами с ней созванивались. Но, однажды я позвонила девушке, мне ответила не она, а её сестра Наташа, сказала, что Марианна в психиатрической больнице. Я узнала у неё адрес и поехала к подруге. Марианна меня встретила такими глазами, как будто попала в паутину к пауку и не может из неё выбраться. Она рассказала, что мама прям перед свадьбой упекла её туда, они с сестрой вели её в больницу, а та остановилась посреди проезжей части и сказала в истерике, что не пойдёт туда. Я Марианну понимала… Она была готова умереть на дороге под машиной, лишь бы вновь не оказаться в психушке! Я немного наехала на подругу, сочувствуя ей, сказала, что, когда она уже наконец-то начнёт жрать, иначе мать её перетаскает по всем психушкам. Я была единственным человеком в чужом для Марианны городе, который мог её поддержать, привезти что-то вкусненькое, пообщаться, потому что её мать уехала обратно в Прокопьевск, там у неё бизнес, а сестра отправилась в свадебное путешествие.

Заново к сентябрю поступить я не смогла, документы остались в колледже в Томске, а бабушке их не отдавали.

Мы не знали с мамой, что делать, возвращаться было нельзя, бабушка говорила, что они всё продолжают названивать приезжать и угрожать. Она скрывала моё место нахождения, чтобы эти люди не нашли меня и не расправились. Я была как на иголках, боялась, что они приедут в Москву и убьют меня. Защитить меня было некому, денег на суд и независимую психиатрическую экспертизу тоже, поэтому мы решили остаться в Москве, навсегда отказавшись от пенсии. Я приняла решение идти работать, чтобы лечить маму. Валеру тоже отправила на работу, искала её для него, потому что одна бы не потянула нас всех со своей маленькой зарплатой на почте. Он любил машины, работу связывал только с ними и дорогой, до сокращения и незадолго до нашего первого приезда в Москву, он работал экспедитором в кондитерской компании, поэтому работу мы искали ему такую же. Он устроился экспедитором возить лекарства по больницам и аптекам.

Я до конца своих дней буду благодарна Валере за то, что он помогал мне и маме, покупал лекарства и сопереживал мне, сам не спал ночами, когда знал, что со мной происходило. А в советское время, работая в милиции, говорил, что условия, которые я ему описывала, даже с обычной тюрьмой нельзя сравнить.

18

Вот в связи с усиленной работой и заработком у меня появился интернет. Я нашла группу, посвящённую передаче «Пусть говорят», где была тема, в которой приглашали на съёмки зрителей, я не стала упускать возможность, была так рада, и немедля, записалась.

В телецентре мне уже приходилось бывать, когда приходила на кастинг другого развлекательного ток шоу «Минута Славы», в котором искали талантов со всей страны, но я тогда не прошла. Стихи и поэзия никого не интересовали в современном мире, но я особо и не расстроилась тогда, потому что знала, как относятся к литературе, и шла подготовленная услышать – нет. Поход туда для меня больше был развлечением вместо театра, кино, и прочий ерунду, куда ходи люди, чего не посещала я. Живя у Валеры, мне приходилось только работать, а в свободные от работы дни наводить порядок, разбирая квартиру от хлама и ненужных вещей, ходить в магазин и очень много стирать. Одежды у Валеры было «выше крыши», менял её часто, не смотря на то, какая у него была квартира, в обществе он был интеллигентен, всегда выглядел хорошо. Стиральной машинки у него не было, поэтому обстирывала я его исключительно вручную. Ещё у него были заскоки в плане стерильности, если случайны образом, его куртка упала на пол, то он её уже не надевал, бросал в стирку. Падали вещи очень часто, потому что вешалки в доме не было, как и мебели, они хранились сверху коробок, в которые мы складывали всё, чтобы освободить пространство в квартире и газет, которые связали и составили в стопку. Этими газетами мы с мамой занимались целый год, Валера не хотел от них избавляться, даже сдать в макулатуру за деньги. Они были для него ценностью, было много журналов об автоспорте, и мы всё сортировали. По формуле 1 он просто тащился, но маленький телевизор со сломанной антенной очень плохо показывал передачу, и во время просмотра мы с мамой по очереди держали эту антенну, чтобы Валера мог смотреть. В магазин мы ходили всегда пешком, а так как жили в культурном центре столицы, их практически не было в нашем районе. Ходили очень далеко по несколько часов, так как экономили на проезде, иногда добирались на нескольких электричках с пересадкой зайцем, бегая с ним от контролёров. Мы ездили в «Ашан», где цены были пониже остальных магазинов. На это уходил целый день, утром мы вставали, скудно завтракали, возвращались вечером, поэтому красивую сторону Москвы и культурную зону, в которой жила, практически не видела. Любимую передачу Валера смотреть не давал, потому что в это же время смотрел новости на втором канале. Я в особенности была рада, что попаду на самые настоящие съемки в студию, увижу вживую ведущего своими глазами, и с особенным приятным волнением ждала этого дня.

Собираясь на съёмки, я оделась в стандартную для меня одежду, серый сарафан, в котором уже была на кастинге. Одежды у меня почти не было, большая часть обносок осталась в Томске, а сарафан мы с мамой купили в Москве, чтобы было в чём ходить. Заплела одну косу, и, разумеется, как обычно, не стала краситься. Я этого никогда не делала, хотя один человек в старом городе подарил мне коричневую тушь, не чёрную, сказав мне ещё тогда, что я светлая, и тушь, поэтому нетёмная. Этим человеком была Наталья Николаевна, та самая преподавательница в педагогическом колледже, у которой я брала уроки вокала. Как-то Наталья Николаевна пригласила меня к себе домой позаниматься. Как сейчас помню, у них дома стоял настоящий рояль, и я его увидела впервые, хорошая профессиональная музыкальная техника, сто пятьдесят летнее кресло-качалка, в котором мне удалось посидеть и покачаться. Вскоре Наталья Николаевна стала моим другом, и на одной из дружеских встреч в кафе сделала такой подарок. Преподавательница носила похожее старинное широкое обручальное кольцо, которое потерял Борис Николаевич. Когда я его на ней увидела, вспомнила тот болезненный удар с обвинением и предательством.

Последняя встреча в городе, как раз у меня была с ней, накануне я просила спрятать меня у них, когда понимала, что мне грозит опасность, но мама Натальи Николаевны не понимала ничего, думала, что я убежала из дома, и они отвезли меня обратно. Но не могла же я сказать им правду, да и какую, в такое даже мне с трудом хотелось верить, что меня столько лет терроризировали, удерживали в заточении, издевались, морили голодом, и прочие фашистские методы какие на себе испытала. Ходить пять лет со сломанным пальцем вместе с кистой только чего стоило!

Был конец мая, ещё мне прислали sms, что съёмку перенесли, но она была сформулирована не совсем верно, и я поняла, что её перенесли на другое время, а не на другой день. Но мама моя, как всегда оказалась права, и пыталась меня убедить, что это запись будет в другое время, а не съёмка, но одна запитая решила, что я всё ж отправлюсь. Я приехала, как говорится, к разбитому корыту, но к счастью, или, к сожалению, я оказалась такой не одна. Выйдя из проходной на улицу, на меня обратила внимание одна пожилая женщина, которая попросила меня уточнить о съёмке, у кого я записывалась, так как она пришла без записи. Я была не опытна, то просто позвонила этому человеку и спросила, он как раз меня перезаписал. Женщина кинулась прочь удаляться от телецентра, а я стала догонять её, чтобы расспросить хоть что-то, раз она на съёмки приходила часто. Недолго поговорив, она заметила, что у меня руки в краске, ещё спросила, не художница ли я. Мне так приятно было это услышать, но ответив отрицательно, я не стала ей пояснять, откуда у меня на руках краска. В доме я начала делала ремонт в комнате, как раз накануне красила окно, вот и заляпалась, потому что окна красить труднее всего! Не хочешь замарать стекло, значит, запачкаешь руки. Она подумала, что я просто стесняюсь признать, что я художница и вернулась обратно к теме массовки, спросив меня, что иду туда, чтобы подзаработать, я подтверждающе кивнула головой. Вот тут мне пришлось солгать, не хотела говорить правду, тем более что она имела, целую историю, или я должна была ей сказать, что мне надо засветиться, но засветиться не для стандартных целей, а для одного, всего одного близкого и дорогого мне человека. Тут она мне целую лекцию прочла о том, как лучше заработать в массовке, кто больше платит, на какие передачи стоит ходить, но меня интересовала всего одна.

Возвращаясь, домой, думала, что хоть проветрюсь и не буду целый день дышать краской, а так всего какой-то час меня не было дома.

Настал долгожданный следующий день, неужели сегодня ничего не отменили, и вот, чуть ли не перед самым выходом из дома, приходит очередная sms, что съёмку перенесли с полудня на пятнадцать часов. Это ладно, мне совсем недолго добираться, всего десять минут в трамвае, а если хочешь сэкономить деньги и в хорошую погоду прогуляться, то можно и за сорок минут добраться туда пешком. А другим, если сообщили, ладно тогда, когда и мне, они могли быть в дороге, и потом целых три часа болтаться впустую, не занимаясь делами, да и я могла поспать подольше, а не вскакивать с волнением за два часа до выхода.

День был солнечным и ясным, мы специально ждали такого времени для покраски окон, чтобы они потом спокойно сохли без всяких погодных катаклизм: дождей, пыльных ветров. Из-за этих сбоев и переносов я стала волноваться всё больше и больше. По пути на трамвайную остановку, я зашла в магазин купить минеральную воду и жвачку, чтобы в перерыве между съёмок было что попить и пожевать. Я села в трамвай № 179, ехала к семнадцатому подъезду телецентра, вспомнив, что семнадцатого декабря девять лет назад попала в тюрьму. В семнадцать лет впервые приехала в Москву и считала это число каким-то судьбоносным. Пока ехала, вспомнила всё то, что мне пришлось пережить, и с трудом сдерживала слёзы. Думала о том, что когда-то смотрела на ведущего по телевизору в заточении, доживая свои последние дни, а сейчас совсем скоро увижу своими живыми глазами. Пыталась представить себе, как бы он отнёсся ко мне, узнав всю мою тяжёлую историю. Ведь на передаче частенько нападали на жертв, обвиняли их самих во всём, и я представила себе, что на меня тоже бы накинулись и обвинили в том, что я сама виновата в своих бедах, и никто бы мне не стал помогать, а может, наоборот, поддержали бы моих врагов. От этих мыслей у меня шли мурашки по коже, я со страхом перестала думать об этом, а потом в ускоренном темпе заторопилась к проходной.

В коридоре я встретила одну девушку Арину, с которой познакомилась у ворот психиатрической лечебницы, когда приходила навещать Марианну. Арина тоже пришла кого-то навестить и мы стояли за воротами и ждали, когда начнут всех пускать на территорию больницы.

Мы сидели в зале с Ариной и болтали, и вдруг, в зал вошёл ведущий, такой статный, в шикарном костюме, живой и настоящий. Я так разволновалась, он бросил взгляд на нас, потому что мы активно общались, потом оглядел зал, и чуть было не встретился со мной взглядом, а я опустила глаза и повернула резко голову к Арине, потому что внутри испытывала сильное волнение и переживание. Я боялась, если он посмотрит мне в глаза, заглянет в душу, в этих глазах узнает того самого человека, которому через экран когда-то внушал надежду. Правду о себе считала самым большим позором на свете, который только мог быть. Доказательств того, что я не псих больная у меня не было, а особо опасной в городе Томске числилась до сих пор.

Снимали дописки какой-то программы без героев и гостей, Андрей вступил по ступенькам в зал и стоял так близко от меня, повернувшись к камере лицом в мою сторону. Я долго и упорно смотрела на него, не сводя глаз, находилась в таком восторге, что живой он гораздо лучше, чем по телевизору. Его пронзающий взгляд, эмоции и мимика, которые никогда не показывали по телевизору, производили на меня глубокое впечатление. Я смотрела на него и забывала обо всём на свете, чувствовала какую-то расслабленность и защиту от мощной энергетики, которая исходила от него.

Следующую передачу снимали про парня, которого сбил мотоциклист, а в больнице от ненадлежащей помощи ему ампутировали ногу. Перед съёмкой нас проинформировали, что можно пускать эмоции, слезинку, что это подхватывает камера крупным планом и показывают по телевизору. Я сидела в третьем ряду, достаточно далеко от камер, которые снимали ведущего крупным планом, не мелькала за его спиной, чего мне очень сильно хотелось, чтобы бабушка меня увидела. Тогда я приняла решение пустить слезу, чтобы меня засняли. История парня меня особо не трогала, не видела трагедии в потере ноги, потому что сама иногда представляла себя безногой, но живой, да и моя бабушка была с одной рукой достаточно самостоятельная и независимая от чужой помощи. Жизнь парня на этом не остановилась по сравнению с тем, что случилось со мной, и чтобы вызвать у себя слёзы, стала вспоминать свою прошлую жизнь.

После эфира героев и гостей разогнали, стали снимать подводки и в этот момент ведущий сматерился. Я была поражена и немного расстроена, ведь в студию пришла развлечься и отдохнуть в первую очередь от Валериных матов. Не растерялась, быстро пришла в себя и стала молиться, что обычно делала, когда люди сквернословили вокруг меня. Я просила Господа простить ведущего за грех, который он совершил на глазах у людей, просила направить его на путь истинный, чтобы Бог и меня простил за то, что я услышала мат и прокрутила его в своей голове, а значит, согрешила перед Ним. Я думала, что после всех съёмок ведущий общается с залом, ему интересно кто посетил его студию, представила, что он сейчас повернётся и спросит: «Кто проделал такой длинный и сложный путь, чтобы оказаться в этой студии?» И тут встала бы я, сказала, что это я и Андрей позвал бы меня, чтобы я подробно рассказала свою невероятную историю, но он вышел из зала, даже не обернувшись, а я смотрела ему в затылок, свет в студии выключился.

Домой я вернулась радостной и окрылённой, обо всём рассказала маме и захотела ещё и ещё посещать съёмки, и уже не только ради бабушки, я хотела видеть ведущего и насмотреться на него вдоволь.

Однажды я подошла к девушке Наташе, которая там работала с «крикунами». Их специально готовили для того, чтобы толкали речь из зала во время программы, я это сразу заметила, когда попала на съёмку, именно они сидели за спиной Малахова и красовались перед камерой. Мне захотелось там сидеть, чтобы бабушка увидела меня, было интересно и сказать своё мнение в микрофон во время передачи. Наташа записала мой номер телефона, а вскоре и пригласила. Нас привели в гримёрную заблаговременно, чтобы объяснить суть, тему эфира, рассказать историю, чтобы мы имели представление, что говорить. Час с лишним нас готовили, а потом отправили в студию, основная массовка уже сидела, нас стали распределять по местам. Четыре человека с одной стороны, столько же с другой. Я была четвёртой, и мне это не понравилось, хотелось сидеть с краю поближе к ведущему.