Камбала. Роман в двух книгах. Книга вторая

– Договорились!

Мы вошли в «красный уголок», который даже через дверь напоминал улей, но, при появлении меня с девушкой, настала гробовая тишина.

– Добрый вечер! – нерешительно, из-за моего плеча произнесла Наташа.

Публика отозвалась разноголосыми, накладывающимися друг на друга приветствиями.

– Моя девушка, Наташа, если кто не знаком. Прошу любить по-братски и жаловать.

В «предбаннике» засуетились, начали убирать те вещи, которыми было неудобно встречать гостей, развешенными после стирки носками и прочим, что портило впечатления и убранство сугубо мужского общежития. Мы прошли в «горницу», отодвинув штору. Двое из троих моих соседей просто дремали на раскладушках, третий чем-то занимался, сидя также на своей раскладушке. С мебелью у нас было скудно, если не сказать больше.

– Мы не помешаем? – тихо спросил я у, сделавшего круглые глаза, старшины 1-й статьи Сергея Тарасевича.

– Я пойду, покурю.

– Серёга, мы надолго, так что брат, не стесняйся, а мы постараемся не стеснить вас. Мы тут тихонько в уголочке посидим, поговорим. Тему тут вот недавно интересную подняли, «про любовь», дискутируем до хрипоты и потери чувств.

Серёга, заулыбался, вышел и задернул за собой штору. В «предбанники» слышались шушуканья.

– Приляг, отдохни. За день сколько улиц оббежала с тяжелой сумкой на плече. Кто это? «Это он, это он, с города Цесис почтальон» – это о тебе.

– Да не так же. Я помню стихи Маршака. Там так говорится:

Кто стучится в дверь ко мне

С толстой сумкой на ремне,

С цифрой 5 на медной бляшке,

В синей форменной фуражке?

Это он, это он,

Ленинградский почтальон.

…

– Потому ты и в почтальоны пошла?

– Да, нет. В институт не поступила, хотела врачом стать. Вот тут уже привыкла, мне нравится. До лета подумаю, если желание появится снова, буду готовиться и пробовать поступить. Хотя, сомневаюсь, если сразу не получилось…

– Поступишь, если сильно захочешь.

Наташа лежала, я оберегал её сон. Когда подходило время провожать девушку на автобус, я предложил:

– Останешься со мной? Позвони маме, что у подруги заночуешь.

– Неудобно, ладно там, в вагончике, а тут…

– Всё нормально, мы тихонько, как мышки будем себя вести.

Выйдя покурить, я позвал «годков», с которым обустроился по соседству в «горнице» на сцене и спросил:

– Мужики, вам будет не совсем комфортно, но я хотел Наташу оставить здесь. Мы простынкой уголок завесим. Вы, как? Не в обиде?

– Бессонная ночь нам предстоит, но чем не пожертвуешь, ради морского братства, – за всех ответил Серёга, – ладно, Сань. Только вы же там не буйствуйте, без охов-вздохов, иначе я за всех ручаться не смогу.

– Хорошо, Серый! Спасибо вам, мужики!

Кто пользовался хоть раз в жизни раскладушками ил алюминиевых трубок с пружинами и натянутого изначально, а со временем свисающего до пола брезентом, тот согласится, что эта такая галиматья. Короче, «не долго музыка играла, недолго фраер танцевал» и среди ночи на одной стороне трубка лопнула, и мы с грохотом оказались на полу. Ну не рассчитана эта вещь на двоих, да ещё буйных обладателей спального места.

Там и одному-то неудобно. Но нам было удобно спать в «два яруса». Натаха, довольно миниатюрная девушка не создавала особого давление на мою грудь и все члены, расположенные под ней, а лишь получал удовольствие, коим я, конечно же пользовался. А после «аварии» пришлось найти кирпич, книги и всё, что под руки попадется, чтобы восстановить наше ложе. К утру счастливые угомонились.

– Саня, на завтрак пойдёте, – шепотом спросил мой сосед за ширмой из простыни.

– Ой, не хочется идти. Если можно, что-нибудь вкусненького, булочек и ещё чего принесите. Я спать.

Когда ночь в очередной раз оказалась бессонной, утром так хочется поспать, спасу нет. Но я проснулся от громкого шороха штор на сцене. Через завешенную простынь увидел приближающийся силуэт. «Кто это? – подумал я, – все только в столовую ушли».

От резкого рывка, наспех пристроенная завеса упала и перед нами стоял мичман Зарубин, старший нашего сборного трудового отряда командировочных моряков. От увиденного у него челюсть отвисла. Он с трудом собрался, чтобы спросить:

– А это что так-к-кое? Одевайся. Выйдешь, мне нужно с тобой поговорить.

– Всё нормально, Наташа. Одевайся. Я сейчас. Всё будет хорошо, поверь.

Состоялся разговор, который, в принципе решил дальнейшее мое пребывание здесь после Нового года. Планировалось, что мы на новогодние праздники должны были уехать в часть, а после Нового года, числа третьего возвращались снова сюда. Кроме того, пока ещё об этом никто не сказал мичману, для него это был средней степени шок. Но кто-то успел проболтаться, что я тут и в комендатуре отметился. Видимо, мичман оставлял всё-таки стукача. И появление сегодня именно мичмана могло быть не случайным. Он мог «стукачу» оставить домашний номер телефона и тот, не упустил возможность «прогнуться». Да, Бог, с ним, со «стукачом». Главное, что моя, почти курортная жизнь скоро заканчивалась.

Вот после всего этого, когда вечером, Наташа, всё-таки приехала ко мне после работы и мы провели хорошо вечер. Я умышленно обманул её, когда она интересовалась временем, убавив один час. Делал я это умышленно, чтобы и сегодня она провела эту незабываемую ночь со мной. Она не знала, что моя командировка подходит к концу, а значит и нашим отношениям тоже приходит закономерный конец, за исключением возможности переписываться, конечно.

Когда Наташа узнала всё-таки правильное время, было уже поздно и от этого она сильно на меня обиделась и отговорки, что я со временем ошибся не возымели должной реакции. Мы стояли на первом этаже конторы МИС у окна, смотрели на заснеженные ели у входа в здание. Наташа рвалась уходить пешком, а я принимал все меры и способы уговора, чтобы осталась. Но она на этот раз была не поддающейся на уговоры. И вырвавшись из моих объятий, не поворачиваясь выбежала на улицу и растворилась в темноте.

Мне пока пришло в голову, какая опасность может подстерегать девушку в лесу, да ещё и в таком возбужденном состоянии, было уже поздно. Если бы хоть знал туда дорогу, смог бы минут за двадцать- тридцать догнать. Хоть бы раз я провожал её по заснеженной лесной тропе. Никогда и в голову не пришло. Сейчас казнил себя, но было поздно.

Утром я позвонил ей на работу, но мне ответили, что Наташи нет на работе, она заболела, дома, её подменяют. Слава Богу, что она хотя бы дома и самые тяжкие мысли отлегли.

***

Мы подъезжали к окраинным районам Риги. Улица Бривибас начиналась с северо-восточной окраины Риги сразу за Видземским шоссе. Мы проехали по мосту на границе двух озёр, между Юглас и Кишезерс. Сейчас было темно, но я вспомнил, как мы ехали днем из Риги в Цесис. Вот, если бы летом побывать здесь, тут красиво должно быть, озёра, лесопарк.

– Югла – крайний район Риги, – увидев, как я внимательно всматриваюсь в ветровое стекло автобуса, сказал водитель, – а тебе в центр?

– Как вы сказали, Югла?! Вот куда мне нужно, вот куда я хотел попасть, но не знал, где она эта Югла.

– Что-то или кого-то вспомнил?

– Да, вспомнил. Тут девушка моя живет. – Сказав это, я заулыбался. Вот соберутся все мои девушки, да как намнут мне бока. Ох, доиграюсь я в Дон-Жуана когда-то.

Я назвал улицу и даже дом, вспомнив адрес Алёнки, моей знакомой, с которой свела судьба в том же «матросском клубу» на танцах во время увольнений. Я ей тоже писал письма и встречался, а теперь совсем забыл.

– Не знаете где это? Если можно высадите где-нибудь поближе.

– Где-то здесь. Но, если что, спросишь. Тут и автобус, и трамвай ходит, да и посёлок не такой большой, найдёшь.

– Спасибо вам! Вы меня простите, если чё. Счастливого пути! – выходя я пожелал водителю.

Меня сразу обдало свежим морозным воздухом балтийского декабря. Здесь из сырости с моря, холод казался в разы сильнее, чем в другой местности с меньшей влажностью. Полез в карман за сигаретами, достал начатую пачку сигарет «Vecrīga». «Так у меня же спичек нет!» – вспомнил я. Но пошарив лучше в карманах, нашёл зажигалку водителя: «Ещё подумает, что спёр», – подумал я и пошёл в направлении перекрестка. Водитель не ошибся, «ювелирно» меня доставил на место. Спасибо ему за это.

Оставалось разобраться с номерами домов, я свернул налево и стал вглядываться в номера, прикреплённые на домах. Вот и тот, куда я отправлял письма. В доме горит уже свет. Сколько время, интересно. Думаю, что близко к пяти утра. Может быть свет на ночь просто не тушили. Покрутился, прошёлся взад и вперёд, в соседних домах было темно. Напротив, располагался каркас многоэтажного здания. Видимо, работы «заморозили» до весны. Интересно, что тут будет? А оно мне нужно?

Буду звонить, пошлют – значит пойду. А вдруг и не пошлют. Выждав после первого звонка около минуты, позвонил продолжительным нажатием на звонок повторно. Минуты через две вышла женщина и грубовато спросила, да и кому понравятся ранние гости, да ещё и не званные:

– Что нужно. Время какое, знаешь?

– Извините, знаю. Я приехал к Алёне. Хочу увидеть, она тут должна проживать.

– Фамилии её как? У меня две Алёны проживают, одна из Псковской области, а другая из Белоруссии.

– Я к той, что из Белоруссии.

– Как назвать? Может она и не захочет выйти. Они только повставали, на смену на фабрику собираются.

– Скажите, Саша подводник, она знает.

– Это же чем тебя в такую рань занесло. Эх, молодёжь.

Хозяйка ушла, а я стал нервно ждать девушку, которую, к моему стыду начал забывать. Конечно, не забудешь тут, если вчера вечером жениться уже собрался, засватал ту, которую день назад и знать не знал, а Наташка ещё дома сидит болеет. Нужно проведать, наверное, дня через три. «Ох и Камбала же ты, братец!» – сам себя обозвал я, так как рядом не было больше никого, кто бы знал о всех моих похождениях.

Вышла Алёнка, недоумевая, как я мог оказаться тут, да ещё в такое время.

– Саша, ты? Как ты? Что случилось? Почему не написал, не передал, почему в такую рань? Ты убежал, в самоволке?

– Здравствуй, Алёнка! Успокойся. Я просто соскучился и решил тебя увидеть. Вот взял и приехал.

– Ага, рассказывай, взял и приехал, вольный казак мне нашёлся. Говори правду.

– Алёна, что мы перед окнами высвечиваемся. Пойдём отойдём вот туда на стройку, там и не дует и…, в общем, никто не будет подслушивать и подглядывать.

– Ладно, только мне же в первую смену на работу. Полчаса, не больше. Хорошо? А, если опоздаю, мне влетит.

– Хорошо, хорошо!

Мы зашли в дверной проём и остановились у стены. От уличного фонаря падал слабый свет, но и от него было видно, как горят глаза у этого юного создания, которая, в отличие от меня трудится, зарабатывает денежки, обеспечивает себя и приносит обществу пользу. И я, какая с меня польза сейчас, паразитирующий элемент, можно сказать. Таким элементам место на страницах журналов сатиры или стенгазет.

«Цигель, цигель, ай-лю-лю!» – только и пришло мне в голову, как вывод на то, что я думал до этого. Крепко обняв и прижав к себе, Алёнку, я начал поиск всех возможных изменений на её разрумянившемся личике. Её пухленькие щёчки миловидного личика блестели от моих бесконечных лобзаний. Не выдержав длительной молчаливой атаки, Алёна, всё же отстранилась от меня и уже сердито спросила:

– Саша, что случилось? Ты куда-то влип?! Почему ты не говоришь правду, скажи, я буду переживать.

– Алёнка, некогда. Тебе скоро уходить. Я потом в письме напишу. Да не переживай ты, прошу. Всё хорошо.

Мы еще постояли минут десять.

– Мне пора. Если хочешь, обожди меня. Потом проводишь на работу, если время позволяет?

– Позволяет, ещё как позволяет, – заулыбался я в ответ.

Алёна ушла, я закурил и стал ожидать её возвращения. Она вышла с подружкой, что-то той сказала, и та пошла в ту сторону, откуда я пришел около часа назад. Потом она повернулась ко мне, заглянула в затуманенные глаза и произнесла:

– Пойдём? Мне пора на работу.

Мы вышли на ул. Бривибас. Я увидел название улицы и сказал:

– Не помню, где читал, но эта улица в 1812 году, была сожжена жителями, чтобы остановить продвижение Наполеона на восток, на Россию. Наполеон, в случае победы обещал передать Ригу Пруссии.

Алёнка смотрела на меня и улыбалась. Мы шли под руки друг с другом. Остановились на трамвайной остановке. Подъехал трамвайчик, и мы запрыгнули в него. Проехали немного и на конечной сошли.

– Вот моя работа, – Алёнка показала на рядом расположенные корпуса, – пока! Напишешь?!

– Пока, пока! Напишу.

После того, как я поцеловал Алёну, она отошла и сказала:

– Если тебе на автобус, то садись на трамвай и езжай на нём обратно до конца.

Я помахал ей рукой и воспользовался её советом. Сел в трамвай и задремал. Когда трамвай подъезжал к Старой Риге, все чаще в трамвай стали заходить военные и мне стало неуютно. Всё, что я мог сделать для того, чтобы обезопасить себя, это отдавать честь, чтобы не привлекать на себя вопросительные взгляды.

Часам к одиннадцати я благополучно прибыл в расположение нашего сборного строительного отряда. Конечно, кто-то уже сильно начал переживать, ждали звонка из комендатуры или, упаси, Господи, что и говорить вслух не хочется. А кто-то в злорадстве потирал руки, были и такие, кому мои «залёты» были, что бальзам для души, завистников всегда и везде хватает и с такими о морском братстве разговоры бессмысленны.

Глава VI. «Губа»

Я отсыпался после приключений последних суток и не только. Сломанная раскладушка мне напоминала о Наташе, а опасное балансирование на грани очередного срыва, напомнили о пребывание моем на гауптвахте незадолго до командировки в Цесис, буквально, накануне ноябрьских праздников.

И эти воспоминания поочерёдно всплывали вперемешку с более приятными, видимо всё зависело от того на каком боку я лежал и какое полушария головного мозга более обильней снабжалось кровью с кислородом. Я на секунду даже представил человеческий мозг с корой головного мозга и той многочисленной информацией, что в ней хранится с гиросферой морского гирокомпаса. И этот шар гиросферы расположен в черепной коробке и погружен в житейские проблемы, как в морском гидрокомпасе в специальную жидкость из нескольких компонентов.

И вот я снова, но только в воспоминаниях, сижу и готовлюсь к «губе». Неопытные скажут, а чего в ней готовиться? Нет, не скажите, это целое искусство. Мне, уже как опытному «губарю» на подготовку ушло не меньше, чем полдня. Приходилось даже распарывать швы и делать модернизацию с расширением потайных мест. В эту распоротые предварительно места шинели было вшито больше пачки сигарет, спички и небольшие кусочки от спичечных коробков с серой, для поджигания спичек.

Главное, что доставало на «губе» – это недостаток или отсутствие сигарет и холод в камерах, который тоже сильно выматывал необходимостью ночами меньше спать. А больше двигаться, выполняя для согрева упражнения. Эбе эти проблемы в значительной степени решала шинель, она и согревала, а потому старались брать уставную длинную шинель, а также она была своеобразным хранилищем для сигарет.

Кому-то было не понять то, что для меня даже время, проводимое на «губе», было разнообразием в жизни, встряской и скачком амплитуды синусоиды, хоть и в минус, но не в жизненном штиле, как до этого.

Начальник гауптвахты встречал меня уже, как родного. Комната, где проводился осмотр и шмон военнослужащих, доставленных для отбывания назначенного срока, находилась на втором этаже над караульными помещениями.

Капитан имел привычку шутить и юмор был часто «чёрный». Так, к примеру, когда нужно было сдавать брючные ремни, он говорил:

– Ну, если кто не хочет сдавать и не надо. Вешайтесь. Спишем, как утиль и заодно пирожочков горячих поедим, с ливером.

Действовало убедительно. Кто не знал, особенно «деды», которым оставалось служить несколько месяцев, недель или даже дней, старались отрастить побольше волос. Ведь тогда, в отличие современной молодежи, в моде были длинные волосы. Хоть в армии или на флоте такие отпустить никто не позволил бы, как на гражданке, но на 3—4 сантиметра, а порой и длиннее волосы можно было отпустить. Но это в части, а тут всё строже.

Я знал это и заранее, готовясь, подстригся покороче. Кто же решил, что он уже «дед», ждало разочарование. Происходило это так. Капитан, осмотрев, по очереди предлагал заросшему солдату, а их было всегда тут 95% из ста, а остальное моряки, присесть на табурет. Иначе говоря, мне везло, если совместно со мной ещё кто-то «тянул лямку» из братишек. Было веселей. Когда тот садился, другому, рядом стоящему предлагалось брать машинку для стрижки и стричь.

– Я не умею. Никогда не стриг.

– Хорошо, – говорил спокойно капитан, – ты вставай, а ты садись на его место. Стриги.

Первый «дед» тоже шёл «в отказ».

– Ну и что вы мне предлагаете до полночи процесс приема арестованных растянуть.

Проведя глазами по строю в одну шеренгу, увидев меня, обрадовавшись, произнёс:

– Как я рад! Вот кто умеет. Матрос Иващенко, сможешь, надеюсь?

– Так точно! – без раздумья отвечал я.

После этого я брал машинку и заезжал со лба и до затылка. Сержант, «дед» схватил меня за руку, на глазах появились слёзы, умолял словами:

– Не нужно! У меня дембель на носу. Только не налысо!

– Мы твой нос и не трогаем, там, где дембель пристроился. Отставить, сержант! Или ты хочешь прям здесь трое суток «ДП» получить? – пригрозил капитан.

После этого все стригли друг друга без оговорок. Никому не хотелось совсем лишиться волос, если был изначально коротко подстрижен.

Помощник начальника гауптвахты, звали его Андрей, был младший сержант, в принципе адекватный человек, на должности писаря. Он мог в отсутствие начальника решать многие вопросы, те, которые были в наших интересах. У него было особое отношение к морячкам, видимо он был хорошо осведомлён, какие тут учения проводили мы и, не дай Бог ему самому испытать это на своей «шкуре».

Начальник гауптвахты категорически запретил, чтобы в одну группу «губарей», были включены одновременно два матроса. Он говорил всегда: «Два матроса способны организовать бунт на корабле». И пока капитан был на месте, писарь выполнял указания. Но стоило ему отлучиться, тут уже мы, служивые в чёрных бушлатах или шинелях начинали диктовать наши условия. И на этот раз, нас было двое из ВМФ, и всегда он нас записывал в одну бригаду на работы.

До того, как приезжали «покупатели», заказавшие рабочую силу, нас выводили на небольшой плац во дворе и заставляли маршировать, но так, чтобы носочек вытянут был, и нога поднималась не ниже уровня пояса. Хорошо, когда «покупатели» приезжали с утра, без задержки иначе, ноги горели от муштры. Потому-то я в первую отсидку и получил «ДП», послав конвоира, когда тот заставлял «ногу выше, ногу выше», а тот возьми и пожалуйся.

Когда выезжали на работы – это было самое замечательное, что есть на «губе». Во-первых, мы знакомились с новыми местами Риги. Работа чаще всего была на воздухе и никакой «штурмовщины» не было. Работодатели, как правило, кормили нас на месте, хоть и не полноценным обедом, но голодными не были.

Однажды нам подфартило наводить шмон в доме офицеров. Там состоялся накануне какой-то значимый сабантуй и бардак был ощутимый и не только в зале, где стояли столики. И нам заодно нам нужно было освободить буфет от горы ящиков с пустыми бутылками. Но то, что они все будут пусты до донышка мы сразу не поверили. Так оно и было. В этой бутылке рюмка водки осталась недопитой, а в другой грамм 50 коньяка. Из нас четверых, направленных на работу, «дегустацию» проводили только двое, я и рядовой стройбата Вася.

Приехали мы с работы навеселе, но предприняли все меры, чтобы нас не «рассекретили». К тому же, там нам удалось пополнить запасы сигарет.

Что касается Васи из строительных войск, то из трёх раз, дважды мне пришлось «лямку тянуть» одновременно с ним. Он был намного старше меня, года на четыре, а из-за худобы и небритости быстро растущей щетины, ещё старше казался. Вася был из Полтавской области с интересным разговором на русско-украинском суржике. Очень смешно воспринимались даже его рассказы о серьезных вещах.

Василий всё время молчал и это было необычно. Все «губари» знакомились, рассказывали друг другу свои истории, как «загудели» на «губу». Меня больше всего интересовало, почему, на вид дед, а не по статусу старослужащего в таком возрасте служит срочную службу. Ему можно было дать от 35 до 40 лет из-за изрезанного морщинами лица, смуглую кожу, ощущение постоянной небритости. Оказывается, как я потом уже узнал, есть молодые люди, которые бреются один раз в два-три дня, а есть такие, как Вася, которым нужно дважды в день бриться, утром и вечером.

Он долго не шёл на контакт, но поняв, что я не издёвки ради интересуюсь, а из самых добрых намерений и не потому, что попросил писаря записать на хорошую, не пыльную работу, а чтобы ещё в эту бригаду включил Василия Остапенко. И когда мы сели на перекур, я достал из своей «нычки» две половинки сигарет, одну дал Васе, другую закурил сам, он заговорил. Сигареты же мы, при подготовке к губе старались сами сломать, так, при обыске они были менее ощутимы на ощупь, чем целые.

– Ты кажишь, чё я такый старый и служу. Тиби скильки рокив?

– Двадцать два с половиной, почти.

– Вот, а я на четыре года всюго-то старше. Мини 26 було высною. Я родом с Полтавщины, жив в деревне. Посли школы, я восим классив закончив, работал на стройке, шабаював в бригаде. Строилы дома, сараи, чинылы кровлю, перекрывали крыши, у нас ище много камышевых стоит.

Вечерамы ходив до клуба гулять. Вси гулялы и я гуляв. За девок дралысь, жестко дралысь, до крови дрались. Я всегда с собой тесак носыв. Када надо якой бабки борова «завалыть», я его брав и «валыв», сам «валыв». А шо ёго «валыть», за ухом почухав и вин твий.

Один раз прибигают пацаны и кажут: «Прыихалы чужаки, наших бьют!» Я туда. А там драка вже идэ. Я одного, другого повалыв, а третий иде на менэ, смиется и в руках над головой, выдернув из бардюра плиту и нысэ. Я довго ны думав, тесак достав, ширь ему и провернув. Вин пырыстав улыбаться и став сидать, сидае и плиту на голову сиби опускае.

Ну мынэ повязалы. А мыни уже 17 рокив було. Скоро в армию. Ны взялы в армию, а мыни хотилось. У нас дивчата на тих, хто ны служив, даже ны дывлються. Шоп хорошу сиби жинку взять, надо, шоб годный до службы був и отслужив.

– А шо ж тот, шо ты поризав? – я не заметил, как перешёл на суржик в разговоре.

– Та, шо. Операцию зробылы, пол желудка выризалы. Раньше пыв по страшному, курыв, а щас не. Одну манку исть. А жинка рада. На суде каже мыни: «Вася, спасибо здорове тиби за то, шо ты Ваньки зробыв. Залатый чиловик став. Я ны нарадуюсь им». А мини всё равно «впаялы» пять рокив в «общак».

– Вася, так, ты сидел? А як же так, тебя же не должны были взять в армию.

– Взялы. Ны знаю, вызвалы на комиссию и забралы в 25 рокив. Та я ны чего, мне и лучше, а так дома зэком вси клычут. А в стойбати я теж делаю, шо и дома на стройки. Я ж мастер. Всэ могу робыть. Будышь строиться, зовы, помогу, построю. Тиби тоже высною додому?

– И не знаю, шо сказать. Ты шутишь?

– Я шо, похожый на клоуна? Кажу тиби, як е.

Я долго не мог понять, говорит Вася правду или откровенно сочиняет. Хотя в его рассказе была всегда логика и придумать такое было бы или сложно, или невозможно. Но, главное, Вася, за всё время ни разу не улыбнулся. Понятно, что рассказывал серьезные вещи, от которых даже меня начинало коробить, но он был спокоен и невозмутим.

В следующий перекур, он сам подсел ко мне, и мы продолжили беседу. Его характерный для коренных украинцев язык, где проскакивают и русские слова, но чаще всё-таки изменённый, как происходило в областях восточной Украины, Донецкой, Харьковской, Сумской и той же Полтавской области. Смешивание двух братских языков приводило к интересным наречиям, благодаря которым и русскоязычные украинцы и русские с приграничных областей, той же Ростовской, в которой я проживал, Воронежской, Курской, Брянской областях, общались между собой без проблем.

Сами слова и изречения воспринимались с улыбкой, а иногда и со смехом, до того слова были исковерканы, что «бросай гранату и хавайся». И когда слушаешь такой говор, то даже не знаю, какой из них интересней, одесский или тот, на котором гутарил Вася.

Если его одеть, придав сценический образ, поставить на сцену и просто сказать расскажи что-нибудь из своей жизни, поделись откровенно прожитым, уверен, что публика была бы в восторге от такого исполнения. Он представлялся, как грустный комик. Тот, который рассказывает всякие истории, а на лице у него неизменно скорбь и тоска.

– Вася, ты на зоне сидел, как там, расскажи.

– Сыдив везде, на лесоповали больше всёго був. Там ребята хороши, вси хороши булы. Спышь, ночь, чуишь «Ой!» – це, мабуть кугось заризалы. Пыдходють ночью и толкают, шоб глаза открыв, а потом – раз, заточку меду ребер и усё. А другому ищё за шось серну кислоту в глаза нальют. Той орэ, брыкается, а шо зробышь. Усё, билого свиту вже ныма. Одна ничь.