Публичное одиночество

Что изменилось за это время? Разве у нас появились союзники, которые будут за нас жизнь отдавать?

Так что разговоры о вступлении в НАТО, может, и заманчивы. Но я не верю, что можно безоглядно идти на этот шаг, хотя бы имея опыт наших договоренностей о ПРО. Похоже, в НАТО на них, как говорил наш мичман Криворучко, «положили с прибором»…

Современный мир погружен в целую кучу проблем: с погодой, с продовольствием, с религиозными распрями и терроризмом. Не дай бог, но вполне может случиться какой-то военный катаклизм типа мировой войны с участием России. Вы как человек, который был в Общественном совете при Министерстве обороны России, посещал войска, с офицерами и солдатами говорил, можете ответить: у нас есть шанс выйти из этой войны без потерь?

Только на личном фантастическом героизме, интуитивном, природном. На генетической памяти мужества и жертвенности отцов и дедов. Таким блеснули в Афганистане бойцы 9-й роты и вошли в историю. (I, 155)

АРТЕМЬЕВ ЭДУАРД

(2012)

Вопрос: Всегда ли Вы знаете, что будете работать с Эдуардом Артемьевым над новой картиной? Бывали ли моменты сомнений?

Нет. У меня никогда сомнений не было.

У меня был только один случай в моей жизни, когда я работал не с Эдуардом Артемьевым. Это был, правда, тоже неплохой композитор – Франсис Лей; это было на картине «Очи черные». Леша написал замечательную музыку. (Кстати, для справки, Эдуард Николаевич Артемьев – в крещении Алексей, поэтому очень многие путаются и не могут понять, тот ли это Артемьев? Так что Леша Артемьев и Эдуард Артемьев – это один и тот же человек.) Мне не дали с Лешей работать, как я уже сказал, он написал замечательную тему, но итальянские и французские продюсеры решили, что для бренда, для саундтрека, для зрителя все-таки более известно имя Франсиса Лея. У него уже было тогда несколько платиновых пластинок. Поэтому он и писал музыку для этого моего фильма.

У меня никогда не было сомнений – работать мне с Эдуардом Артемьевым или нет. Он может все. Я считаю, что он гениальный композитор, потрясающий абсолютно человек. Невероятной доброты, трогательности, отзывчивости, совестливости. Вот если может быть святой в искусстве, то это – Леша Артемьев. Он бывает капризен, он бывает неудобен, он бывает жестко на чем-то настаивающий, но я никогда не видел, если он молчит, чтобы в нем не звучала музыка. Это удивительная вещь: где бы ни были, вдруг он что-то: м-м-м-м… «Леша, ты чего?» Он молчит. Выпиваем, разговариваем, он опять: м-м-м-м-м… «Леша?» – «А, ничего». И все! Музыка в нем звучит все время. Он – человек-музыка. Поэтому я думаю, что мне лично никто другой не нужен. Хотя я уважаю многих замечательных кино-композиторов, которые у нас есть и музыка которых мне очень нравится.

С Артемьевым можно говорить на птичьем языке, так же как с моими монтажерами, когда ты можешь сказать им: знаешь, здесь надо сделать чуть потеплее. Точно так же и в музыке. Артемьеву можно сказать: слушай, надо чуть похолоднее, понимаешь, если мы здесь такой накал дадим, то к концу мы уже не поднимем зрителя до финала в этой эмоции. И скажем, я редко видел композитора, который так жесток к своей музыке…

Для Артемьева музыка – все, что звучит. Это гениальное его свойство. У нас были ситуации, когда мы замечательный музыкальный кусок заменяли просто тем, как о блюдечко бьется чашечка в руках у Лены Соловей. Это было сильнее, чем любая музыка. Но понимать это, ощущать это – для этого нужно быть Артемьевым.

И Артемьев абсолютно прав: все, что звучит – музыка. Все – шаги, писк птицы, телефонный звонок и так далее, и так далее…(XV, 70)

АСТАФЬЕВ ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (2005)

Он вправе был многое сказать, на что не имели права другие…

Астафьев был человек очень эмоциональный, взрывной, очень категоричный. Я не думаю, что он сидел и выдумывал – как бы ему поправильней выразиться, как бы сформулировать…

Говорил, что думал.

Он быстро остывал, он был человек раскаивающийся… Вообще замечательный был человек. Настоящий русский большой писатель. (II, 49)

АСТРОЛОГИЯ (2009)

Вопрос: Вы свою жизнь по звездам сверяете?

По звездам? А как это?

Ну то есть с астрологией.

Да нет, ну что вы. Я верю в Бога. Мне хватает.

И еще я верю в имена. Когда человека называют при рождении близко к именинам какого-то святого – это очень мощное определение жизни.

Меня зовут Никита. Никита – победитель, изгоняющий беса и населяющий веру. Вы посмотрите, какое количество людей меня не переносят и не могут объяснить почему.

Что я тебе сделал плохого? Украл у тебя что-то? Обидел тебя, оскорбил? Это на уровне, совершенно не связанном с материальными ценностями. Ты приговорен к энергетике этого имени.

Мой духовник сказал: «Это, Никита Сергеевич, демонов немощные дерзости». Не мерзости, а дерзости.

Гениально!

Чем больше клевещут, тем чище душа.

Я когда это понял – никаких вопросов! Все нормально. (I, 136)

АТМОСФЕРА (2007)

Скрупулезность создания атмосферы и есть основа режиссуры. Говорю от своего имени и опираюсь на обожаемого мною человека

Михаила Чехова, гениально сформулировавшего: мудрость, содержательность, стилистика спектакля, фильма зависят от духа – от идеи. Красота, или уродство, или грубость зависят от тела, от всего того, что мы видим и слышим. Но жизнь, огонь, обаяние, привлекательность зависят исключительно от души – от атмосферы.

Ни дух – идея, ни тело – форма не могут дать жизнь спектаклю или фильму, а только атмосфера.

Что это такое?

Вот сколько раз у вас случалось в жизни, что вы собрались, предположим, вчетвером, сели за стол, начали разговаривать, выпивать, закусывать. И все у вас так хорошо, трогательно. И приходит пятый – милый хороший человек, который ничего плохого не сделал, и вы к нему очень доброжелательно относитесь, но все разрушилось, все пропало. Один сказал тогда: ну ладно, я пошел, второй, третий… Почему? Потому что в ту созданную вами атмосферу влетел совершенно инородный элемент. Он внес ту энергетику, которая убила ваше состояние, нажитое, когда вы общались друг с другом.

Так и атмосфера в кадре имеет принципиальное значение. (XIII, 3)

Атмосфера в кадре

(2002)

Атмосфера, на мой взгляд, единственное, чему нельзя подражать, именно поэтому кинематограф является великим искусством. А создание атмосферы, когда появляется возможность подключить биологическую память зрителя, мне кажется, для художника самая большая проблема.

Вот, к примеру, гениальный рассказ Чехова «Именины» (жаркий день в деревенской усадьбе, пикник, женщина на сносях) весь построен на тончайших атмосферных деталях. Или, помните, в его повести «Жена», когда доктор Соболь лежит на диване, сгущаются зимние сумерки, и в темной комнате сереют только его толстые пятки.

То есть это визуальный ряд такой силы, что сразу же включается биологическая память. Но мы не можем представить себе, чтобы зимой на диване лежал человек без носков. Это нереально. По биологической памяти: зимним вечером человек, если он не пьяный, не может снять носки и лечь лицом к стене без одеяла с голыми ногами. Точно так же, когда говорят слово «мороз», вы можете сразу представить – пар изо рта, заледенелые окна, снег на улице. Но это не образность, а биологическая память. А когда мы говорим: замёрзший, ледяной, покрытый инеем замок и розовые влажные губы ребенка – это образ! Помните в детстве эти жестокие шутки, когда ребенку кто-то говорит: «Поцелуй замок!» И он послушно целует, а к железу прилипают клочки кожи. В таком случае биологическая память становится частью образа.

Кто-то считает прямое влияние на зрителя самым сильным. Скажем, снимают чистую порнографию…

А кто-то знает, что отражение сильнее луча. Помните, например, в картине Годара «На последнем дыхании» есть любовная сцена под простыней, почти полностью перекочевавшая в картину Бертолуччи «Последний император»? Она заставляет наше мышление включать биологическую память и буквально существовать под этой шелковой простыней. А дальше включается сама атмосфера, закатное солнце и так далее, и тому подобное…

Как-то довольно жарким летним днем, когда я отвозил моего сына Тёму в Филатовскую поликлинику, я остался сидеть в машине, которая стояла задом к входной двери. Передо мной была дорога, по которой ходили люди и проезжали редкие на территории поликлиники машины. Представьте себе такую монтажную фразу. Жена с сыном выходят из машины, я смотрю на них в зеркало, они входят в дверь, и я начинаю читать книгу. Хлопает дверь. Я смотрю перед собой. Никого. Я смотрю в зеркало, из поликлиники вышла женщина с четырехлетним ребенком. Пока они идут мимо моей машины, по дороге проезжает задом «скорая помощь» и скрывается за углом. Женщина с ребенком поворачивают туда же.

Проходит несколько секунд, и они возвращаются обратно, она волочит за собой ребенка, закрывая ему глаза и в ужасе оглядываясь. Я не видел, что там случилось, но отражение произошедшей за углом трагедии я видел в реакции матери и ребенка, и это было в моем воображении. В моем воображении – машина наехала на коляску, мозги на асфальте – было намного сильнее, чем, надеюсь, то, что произошло в реальности.

То есть все то, что оказывается как бы за кадром твоего восприятия, может превратиться в художественный образ, и тогда все зависит от уровня интеллекта и фантазии художника, потому что это и есть та самая часть невидимого мастерства, которая в результате и определяет ценностный уровень картины. Помните гениальную находку Трюффо: зареванная женщина вскакивает в машину, закрывает дверь, включает двигатель и «дворники», потому что из-за слез не видит дороги.

Но так как героиня находится в состоянии аффекта (а биологическая память очень сильна), она автоматически включает «дворники», которые по сухому стеклу начинают работать.

Такое возможно только в том случае, когда режиссерское мышление идет не за прямым ходом как таковым, не за сюжетом, не за осязаемым объектом, а за отражением этого образа, которое включает биологическую память зрителя.

Потому что иначе невозможно объяснить человеку, почему героиня, если нет дождя, включила «дворники», но каждый, кто бывал в подобной ситуации сильнейшего нервного стресса и при этом садился за руль, может соединить свое внутреннее состояние, объект съемки и энергию героини, которая не понимает, что происходит, но в то же время автомат ее существа подсказывает ей, что для того, чтобы ехать, нужно включить щетки, иначе ничего не видно.

На мой взгляд, это один из ярчайших примеров настоящего ремесла. (XIII, 1)

Атмосфера за кадром (2002)

С точки зрения режиссерского ремесла знание распределения энергетики как внутри кадра, так и на протяжении всего фильма имеет грандиозное значение. При этом атмосфера в кадре не может существовать отдельно от атмосферы за кадром. Она является ее продолжением.

От артиста, который утром поругался с директором картины потому, что за ним не прислали машину или у него холодный номер в гостинице, на съемочной площадке нельзя требовать ничего.

Даже если он обманет зрителя, он не сможет обмануть вас, а вы, в свою очередь, не сможете обмануть зрителя, потому что это перетекающий процесс, из кадра в кадр.

Все вы знаете, что такое съемочная группа, и особенно в экспедиции. Насколько люди устают друг от друга… Ведь когда актер играет перед кинокамерой, его зрителями становится только съемочная группа. Театральный актер может выдать свой энергетический импульс прямо в зал и тут же получить его обратно, если он точно попал. Реакция зала для него – новый стимул, адреналин. Он полетел. И без этого полета, без этого отрыва от земли практически невозможно сделать ничего серьезного. Конечно, всегда можно что-то сыграть, но сыграть то, что артист и сам не понимает, как он это сыграл, получается только тогда, когда его импульс услышан зрителем.

Поэтому атмосфера на съемочной площадке имеет огромное значение. Один раз я выгнал из группы человека, который во время съемки посмотрел на часы – мол, когда будет обед. Все. Он не мог работать в нашей команде, потому что не делился своим вниманием, своей энергией с артистом перед кинокамерой.

Артист обязан получать ответ извне. Это не значит, что все вокруг него должны смеяться или плакать, но концентрация группы должна быть только на том, что происходит перед камерой. Это умножает энергию в кадре, которая потом воздействует на зрителя. Меня, например, больше интересуют не слезы в глазах актера, а их рождение. Когда актер в драматической сцене не знает, что ему играть, он сразу плачет, и все охают: ох, как он играет! А у него просто легко текут слезы, и все балдеют. Настасья Кински, к примеру, чуть что – сразу плачет. Однако сами по себе слезы еще ни о чем не говорят.

Но это отдельный разговор… (XIII, 1)

Атмосфера в обществе (2008)

Мы живем в эпоху голых королей, которым никто не говорит, что они голые. То ли некому сказать, то ли все остальные тоже не одеты. Появилось целое сообщество людей, живущих по своим, отдельным законам. В этом сообществе считается, что Сергей Зверев может влиять на умы (или на что он там влияет) с экрана телевизора, а образ Ксюши Собчак – идеальный образец для десятилетних девочек.

Можно доносить в Интернете, можно оскорблять в Интернете, можно подслушивать и распечатывать чужие разговоры…

Интервьюер: Ваш пафос по поводу Собчак понятен, вот только почему на открытии Московского Международного кинофестиваля она сидит в первом ряду?

А я откуда знаю?

Вы – президент ММКФ.

Ну и что? Я билеты не распределяю, фейс-контроль на входе не устраиваю. Кто-то ее пригласил, она публичная фигура. Я вообще не о ней конкретно сейчас говорю, а об атмосфере в обществе. Бог с ней, пусть приходит, пусть хоть на сцене сидит. Ксения Собчак не виновата – она востребована и пользуется своей востребованностью. Вам нравится? Получите. Не нравится? Переключите на другой канал.

Плюрализм – это когда плохое перестают отличать от хорошего. И то и другое имеет право на существование. Писатель, создавший роман «The Тёлки», может считаться явлением. Моя дочь Надя его предыдущую книгу не только не дочитала до конца, чего с ней отродясь не бывало, но даже выкинула в помойку – чтобы дома не было.

Я понимаю: провокация – очень полезная вещь с точки зрения бизнеса. Не понимаю другого: взрослые люди, имеющие детей и работающие в подобном жанре либо в пиаре этого жанра, они хотят, чтобы их дети жили так, как это показывают в соответствующих телепрограммах или описывается в подобных книгах? Конечно, нет. Более того, каждый уверен, что именно его ребенку уготована другая участь. Что на родительские деньги, пусть не лучшим образом заработанные, этот ребенок поедет учиться, вырастет культурным, образованным человеком. Но так, знаете ли, и наркобароны думают. Однако их дети тоже подсаживаются на наркотики…

Вот это я считаю высшей формой цинизма – рассказывать о других, о ком-то, кто тебя совершенно не волнует, отстраненно, с холодным сердцем, с холодным носом, как будто ведешь репортаж из кунсткамеры.

А я рассказываю про себя. И фильм «12» снимал о себе. Это мы. И я такой же. Во мне живут все эти герои. Смог бы я так поступить, как мой «дядя Николай»? Может быть, и нет. Скорее всего, что нет. Но очень хотел бы. (I, 129)

Атмосфера в политике

(2002)

Я абсолютно уверен, что политика – это очень во многом режиссура.

Только в случае политики актерами является народ, а съемочной площадкой является страна. Потому-то руководство страны, в частности президент, и должны создавать атмосферу в стране.

Атмосфера, как таковая – одно из самых главных, что должно быть. Потому что, создав правильную атмосферу, можно довести до людей именно тот смысл, который ты хочешь до них донести. Ударить ли их шоком информации, мягко ли рассказать, чтобы не теряли надежды…

Вспомните, как вынуждены действовать, скажем, ребята из МЧС, разговаривая с человеком, который собирается выпрыгнуть из окна. Ему хочется «в лоб дать», чтобы он дурака не валял, а они его расспрашивают о детях, о том, что он сегодня делал. Они работают с ним как психологи, для того чтобы подобраться к нему, усыпить его внимание и бдительность и тем самым не дать ему совершить смертный грех самоубийства.

Атмосфера – это принципиально!

Она заключается в том, что если, скажем, проводить диспансеризацию детей, то ее результатом должны быть не только реальные факты, которые мы получим, но еще и мощнейшая психологическая работа с населением, когда каждая мать, каждый отец (для которых самым главным и важным в жизни является их ребенок) почувствуют к себе внимание страны, внимание президента.

Это имеет принципиальное значение для создания хотя бы временно той самой атмосферы, о которой я говорю и которая нам необходима как воздух.

Поэтому я считаю, что, собственно, вся задача культуры, ее главная задача – это создание атмосферы.

При этом я абсолютно не исключаю критики и противодействия властям… Но дело в том, что для того, чтобы быть «за» или быть «против», в любом случае необходима атмосфера.

Ибо атмосфера оппозиции только тогда является созидательной, когда эта атмосфера органична, а не является плодом популистских желаний тех или иных лидеров или «маленько порулить», или побыть на вахте «у главного руля».

Я думаю, что понятие «атмосферы», задача «создания атмосферы» имеет для всех нас огромнейшее значение… (IX, 1)

АФОРИЗМ

(2009)

Вопрос: Есть знаменитый афоризм Марка Твена: «Милостью Божьей в нашей стране есть такие неоценимые блага, как свобода слова, свобода совести и благоразумие никогда этими благами не пользоваться». Вам не кажется, что это очень точно описывает нынешнюю ситуацию в нашей стране?

Очень люблю Марка Твена, но то, что им сказано, сказано им о его стране, об Америке, которая, по мнению некоторых людей (и я с ними согласен) является, в отличие от нас, не страной, а проектом.

Поэтому и афоризм Твена больше подходит проекту, а не стране. (XV, 41)

Б

БАЛАБАНОВ АЛЕКСЕЙ (1998)

Балабановский «Брат» захватывает.

И от этого еще страшнее! Я посмотрел фильм и стал думать, что где-то по улицам ходит человек, на совести которого несколько жизней – праведных или нет, в данном случае не имеет значения. Человек совершил противобожеский поступок, преступление…

У Балабанова нет катарсиса, его идея не совпадает с нравственно-эстетическими законами, по которым жил и творил, допустим, Достоевский, посвятивший пятьсот страниц истории о том, как молодой человек кокнул старушку и что потом с ним произошло. Созидательная идея осталась для меня (подчеркиваю – для меня!) основой русского искусства. Наверное, поэтому я люблю передвижников и прохладно отношусь к декадансу.

Нельзя обожать распад. (II, 30)

(2001)

Интервьюер: Данилу Багрова, героя балабановских «Братьев», Вы не принимаете. Тогда каков он, ваш современный герой?

Почему же не принимаю? Я принимаю его, он у меня вызывает те же эмоции, что у любого нормального зрителя.

Но поймите, Багров – человек без корней. Он человек вне времени, спонтанно совершающий поступки в тех условиях, которые сложились. А мне интересно проследить, откуда и куда идет человек, а не просто взять его, прошедшего Афган, без веры, без глубинной культуры, без защищенной корневой системы… Багров действует, потому что его заставляет действовать несправедливость.

Понять истоки этой несправедливости – вот что важно. (II, 35)

(2004)

Я люблю Балабанова, считаю его человеком одаренным и глубоким. Он очень образован и очень хорошо технически вооружен. (XV, 7)

(2004)

Я очень уважаю этого человека, я очень люблю его картины, и я считаю его человеком с тайной. Он человек самостоятельный, он человек независимый, и он человек просто талантливый. И поэтому я у него соглашаюсь сниматься…

Есть Балабанов, который снимает серьезные картины, где есть кровь, где есть экшн, а есть развлекательные вещи, как «Брат», «Брат – 2», но это не пустое кино.

Я не пересмотрел свою точку зрения. Потому что моя точка зрения зиждется не на том, чтобы было, как было, а на том, чтобы в любом движении, которое у художника существует, оставалась корневая система национальных традиций. (V, 19)

(2005)

Интервьюер: Балабанова Вы когда-то сильно критиковали?

За фильм «Про уродов и людей».

Разве не за «Брата»?

Не-ет! «Брат» мне очень нравится – и первый, и второй!

Хотя сам факт, что мне может нравиться этот метод общения с миром, меня обижал. Но это очень здорово, качественно было сделано.

«Война» – по-моему, декларативная картина.

Но Балабанов – мастер, этого не отнять. (I, 117)

(2009)

Интервьюер: Вам картина Балабанова «Груз-200» понравилась?

К сожалению, я ее не видел.

На диске Алексей просил не смотреть, а в кинотеатр я не попал – не успевал, поскольку снимал сам… Так она и прошла мимо. Посмотрю, но пока не знаю когда. (I, 137)

(2013)

Я считаю, что Леша был выдающимся режиссером. Это был странный, неудобный, но с потрясающей внутренней, стержневой структурой человек, потрясающий кинематографист, он чувствовал и знал кино. Совершенно непоказной, в нем не было ничего такого «режиссерского», он был абсолютно погружен в то, что делал.

Я считаю, что Балабанов – это целая планета, которая будет существовать столько, сколько просуществует кинематограф.

Думаю, что много-много людей, которые не знали его фамилию, но знали картину «Брат», тяжело вздохнут, узнав, что его больше нет. Я выражаю соболезнование всем нам, нашему кинематографическому цеху, потому что ушел замечательный, мощный, талантливый художник. (XV, 78)

БАЛАЯН ЗОРИЙ

(2005)

С одной стороны, довольно легко говорить о Зории Гайковиче, с другой – очень трудно, потому что по разносторонности своей, по полярности поступков и жизненных коллизий, в которые он попадал в течение своей жизни, я думаю, мало кто может с ним конкурировать.

Однако от того, что нас связывало в течение какого-то периода жизни (это было тридцать с лишним лет назад), у меня лично остались воспоминания о самой, может, привлекательной и прекрасной поре в моей жизни – о моей службе на флоте, на Дальнем Востоке, на Камчатке, и о нашем легендарном походе на собаках и оленях в течение ста семнадцати суток.

Я должен сказать, что Зорий, как я понимаю, был, наверное, с детства абсолютно самостоятельным человеком со своим оригинальнейшим мышлением, со своей очень острой хваткой ума, с очень порой парадоксальными решениями. В то же время ему совершенно доступно было как бы и наивное, трогательное внимание и интерес к самым простым вещам, которые волнуют любого человека.

И в этом смысле Зорий уникальная личность. И я лично благодарен ему за то, что в довольно тяжелый период моей жизни, когда в отрыве от дома оказался в новых, непростых для московского человека условиях, Зорий был настоящим другом. Кто знает, тот поймет, что такое, когда, скажем, после долгого пребывания в казарме вдруг оказываешься в квартире, в тепле, с ванной, с едой, в уюте – словом, на свободе. Это вот тепло камчатское для меня во многом связано исключительно с личностью Зория как старшего товарища, как доктора, а в какой-то ситуации еще как заступника. Он был на свободе, по одну сторону ограды, а я – по другую сторону контрольно-пропускного пункта. В таких условиях начинаешь ценить самые простые вещи, на которые не обращаешь внимания в обычной жизни… Поэтому в этом смысле школа, которая была мной пройдена там, на Камчатке, равно как и конкретные уроки этой школы, а также многие страницы нашей общей тетради, которые мы написали вместе с Зорием Балаяном, – это как бы часть моей жизни. И я за это Зорию благодарен.

А еще, мне кажется, поразительное и очень важное качество, человеческое и мужское, оно заключается в том, что Зорий относится к такому типу людей, которые ставят цель и непременно ее добиваются. Вряд ли кто может представить себе, как это было сложно – организовать экспедицию на собаках и оленях с юга Камчатки до севера Чукотки. Это ведь не просто сложно, это все муторно, да еще в рутинной обстановке. Это только он мог убедить нас, чтобы экспедицию назвали «Карабахом». Почему «Карабах»?! На собаках. Зимой. Через Камчатку. И вдруг – Карабах. Казалось – непонятно. Но это – Зорий. Для него Карабах – это не просто место на земле, географическая точка. Это его жизнь. Тогда я и впрямь не очень понимал. Лишь потом я понял, когда все началось там. Понял, что к чему. И понял, почему Карабах. В то время я понимать не мог. Ну предложил назвать Карабахом, давай и назовем. Но Зорий уже тогда во все вкладывал несколько более глубинный, более объемный смысл, нежели просто географическое понятие, географическое название.