Метро 2035: Клетка

– «Папка, привет! Как ты? Я очень по тебе соскучилась. Просто не представляешь, насколько. Мама тоже, только на работе загоняется. Никого себе не нашла, так что на этот счет можешь быть спокоен»… Тут смайлик нарисован улыбающийся. – Болотов всхлипнул, сглотнул ком в горле и только спустя некоторое время продолжил: – «Дела у нас вроде ничего. Я учусь на педиатра, не отличница, но стараюсь. Может, и получится из меня нормальный детский врач, постучи по дереву! Скоро мой день рождения, а тебя снова не будет. Жалко, очень жалко! Двадцать шесть – это ж с ума сойти. Вот время летит, да? Мама все уши прожужжала, что рожать пора. Я давно уже встречаюсь с одним парнем, он тоже на врача учится, только на хирурга. Его зовут Егор, он такой хороший! И всегда обо мне заботится. Может, действительно пора, как думаешь? Небось, внука-то хочется? Или внучку. Хотя нет, пусть будет мальчик, а то ты с одними женщинами в семье с ума сойдешь, ха-ха, шучу. Ладно, посмотрим. Сначала с учебой и работой разберусь. Ты прости, что все так сумбурно, просто почтальон скоро уходит, а у нас от вестей, что за этим вашим туманом есть кто-то живой, голова кругом. Не сомневаюсь, что ты жив, вот нисколечко не сомневаюсь! И дядя Юра тоже. Передай, что я его помню! От мамы привет ему большой. Напиши, как только сможешь, хорошо? И вообще интересно, как у вас там житье-бытье, хотя как подумаю – мурашки по коже. Ну, пора закругляться. Надеюсь, мы скоро увидимся! Целую, люблю и очень скучаю! Твоя Мышка-Норушка».

Закончив читать, Болотов поднял на Калинина повлажневшие глаза. Тот смотрел на друга абсолютно стеклянным взглядом.

* * *

Война.

Третья мировая. Последняя. Шестого июля две тысячи тринадцатого.

Жирная точка в истории человечества, которым смерть наконец-то наелась досыта.

Болт первое время выспрашивал у тех, кто оказался в тот день на прогулке, как оно… Как оно вообще. И все рассказывали практически одно и то же.

Первыми были птицы.

Следом, подхватывая одна за другой, завыли по всем периметрам сторожевые собаки. Выведенные на прогулку во внутренний дворик заключенные, замерев и запрокинув головы, провожали взглядом чудовищную черную тучу, которая, оглушая окрестности испуганным граем, стремительно неслась прочь. А потом со стороны города заунывно потек сигнал воздушной тревоги.

– «Атом»! – донеслось из громкоговорителей по периметру.

– Война! – заорал страшное слово кто-то ярусом выше, гулко гремя подошвами по решетке-потолку…

– Чего орешь? – сипло окликнул кто-то.

– Мировая!

– Досиделись, – веско пробормотал тучный Сом с пышными, висящими подковой усами. Он кинул окурок на землю и, сунув руки в карманы брюк, основательно и неторопливо раздавил его носком ботинка, словно стоял в очереди к пивному ларьку.

– За неделю выпили всю водку, ожидал голодный рацион! – перекрикивая поднявшийся ор, заголосил Труха, оскалившись и воздев руки к забранному решеткой небу. – Заливать тогда мы стали в глотку керосин, бензин, одеколон!

Метались люди. Рвясь с поводков, выли сторожевые собаки. Кто-то не выдержал, врезал одной прикладом по морде – завизжала, брызгая красным…

Вдруг послышался гулкий грохот, и небо стало ослепительно белым. Задрожала земля – волнами, по нарастающей, от мелкой вибрации до утробно рокочущих ударов, сшибающих с ног. Охрана, надрывая глотки, гнала лебедей и сама бежала внутрь. Чудовищная волна с оглушительным воем смела с неба облака, превращая их в тонкие спицы и распыляя гущу ошалело мечущихся птиц. По решетке-потолку внутреннего дворика градом забарабанили голубиные головы, а со стороны Соликамска поднялись клочковатые дымные горбы.

Впоследствии Болт много думал о страшном Последнем дне и все никак не мог понять, почему его называли войной. Воевали всякие Кутузовы, Чапаевы, Гитлеры, Наполеоны со Сталиными. А тут всему пришел конец за каких-то насколько часов. Шарахнули друг по другу и разошлись. Выдернули шнур из розетки. Пумц. Game over.

Война – это люди, кровь, подорванные танки, огрызающиеся доты и кружащиеся в пляске смерти гулкие вертолеты. Это пустая рюмка, накрытая подсохшей краюшкой. Это бабушки и дедушки, от которых пахло еще «теми» духами. Застолья и обязательно истории с песнями. Бархатные шкатулки, в которых бережно хранились медали. Слезы, морщинистые улыбки, гвоздики. Навсегда изувеченные души, пытавшиеся приспособиться к миру, который спасли. Который с каждым годом забывал их все сильнее. Лепил из страны что-то уродливое и непонятное – сначала с толкучками в пустых магазинах, килограммом сахара в одни руки, размокшими в грязной луже картонками на стихийных рынках, а затем – с помпезно открывающимися на каждом углу храмами. Мир постепенно, но так неумолимо задвигал выживших куда-то в сторону как нечто неудобное и неуместное, что лучше прикрыть салфеточкой или спрятать за фикусом, а на заброшенных, прокопченных дотах, когда-то переделанных под склады или бани, теперь строил роскошные коттеджи.

А настоящих героев становилось все меньше, и память о страшнейшем времени в истории двадцатого века в глазах молодежи изжила себя до бренда. Просто в этот день уже практически не было кого навещать, разве только могилы, где оставалось лишь хлопнуть по поводу «Спасибо деду за победу»! Эту фразу Болт ненавидел больше всего. Сосед по гаражу такую наклейку на свою машину налепил, а через день ему неизвестно кто заднее стекло кирпичом вышиб.

Болт прекрасно понимал, что им, выжившим в Катастрофе, никогда не понять того подвига. Им просто не дали воевать и, возможно, совершить свой: раз – и мир стал пустым. С доски смахнули фигуры. Да и за что ему, Гене Болотову, было бы воевать? Однако для чего-то мироздание решило сохранить Болта и остальных… В чем же их предназначение? Может, и ни в чем вовсе. Может, они теперь просто батарейки, поддерживающие существование некоей Матрицы.

Жалел ли Болт о содеянном? Нет. Ни на секунду. И мало этого – если бы судьба позволила повторить, он, не задумываясь, совершил это снова. Даже зная, что его ожидает в последующем. Изначально он еще надеялся, что их не найдут. Кому интересна троица наркоманов? Потом надеялся, что не найдут его. Потом – что оправдают. Теперь же… А что теперь изменилось в его отношении к тем подонкам, которые убили его семью ради горсточки золотых побрякушек? Его маленькую девочку… Обеих его девочек – жену Светлану и дочь Полинку. Да ничего не изменилось! Он снова запер бы тех тварей в гараже и вновь отрезал от каждого по кусочку. Медленно. Отрешенно. Но старательно. Со вкусом. Как мишленовский Шеф от дорогого ломтя элитной говяжьей вырезки.

Да, месть не затушила гнев и боль утраты. В это верят только дураки или наивные идиоты. Ни хрена время не лечит, ему плевать. А то, что он теперь здесь, в этой камере, – так какая разница, в каком месте испытывать боль?

Он внутренне благодарил начальство, что в свое время стрелки со всех часов – кроме электронных, но таковых в их блоке не водилось, слава богу, – сняли. В безвременье было намного проще.

Угнетало только, что он может еще много-много лет прожить в своей бетонной конуре, пока однажды не превратится в горстку пепла, часть которого захоронят на кладбище возле церкви, а часть засыплют в гильзу, заткнут комком грязи и прикопают около переправы, на границе Острова и Хмари. В месте, которое называли форпостом. Откуда пошло это поверье, что особый отряд на форпосте охраняет единственную переправу на Остров, никто уж и не помнил.

Еще время от времени тревожно поднимало голову осознание, что боль не утихла после того, как он расправился с теми подонками. Не было успокоения. И не будет. Он это прекрасно знал. И жалел только о том, что не может убить тварей снова. И снова. Да, иногда все-таки получалось. Но только во сне.

Для чего?

Для кого?

А может, он и зря их порезал? Ведь пришло письмо, самое настоящее письмо в хрустящем новеньком конверте. Из того мира, где Полинка и Света выжили…

ПА-З-З!

Болт дернулся от резкого писка. С потолка, щелкнув и мигом пожрав темень, брызнул ослепительный свет.

Побудка.

Откинув одеяло, Болт рывком сел, поставив ноги на пол, холод которого проникал даже сквозь штопанные Асей шерстяные носки.

Ладно. Мыться, завтракать. Потом в гараж.

Снова пора копошиться на крошечном пятачке Острова, до которого однажды в мгновение ока сжался весь огромный, необъятный мир. И в этом маленьком тлеющем муравейнике все было просто и ясно.

Глава 3. Пепел

Февраль 2035

Исправительная колония особого режима для пожизненно осужденных, известная как «Белый лебедь», была одной из самых строгих тюрем России. Откуда появилось такое название, никто не знал: то ли по аналогии с цветом стен зданий, то ли от способа перемещения заключенных по территории – наклонившись вперед и закинув за спину руки, – то ли потому, что во дворе тюрьмы находился памятник белым лебедям. Еще пользовалась популярностью версия про своего рода «лебединую песню» заключенных. Так или иначе, попасть сюда было хуже некуда.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Эпиграф к книге Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Видоизмененная строка из поэмы В. Тредиаковского «Телемахида».