Полная версия
О чём грустишь, май?
Елена Хейфец
О чём грустишь, май?
1. Кража
Вы держали в руках ветер?
А в капле октябрьского дождя ловили солнце?
Если нет, то что вы знаете о жизни?
– Мелочиться и собачиться не будем! Тебе квартира, мне обе машины. Алименты на Стёпку плюс тысяча долларов ежемесячно на тебя, мебель, естественно, твоя – живи и радуйся. Думаю, я справедлив и тебя не обижаю. Чего ты молчишь? Ну, чего ты молчишь? Не обижаю?
– Не обижаешь.
Лиза смотрела на Никиту и ничего не понимала. Ещё вчера была жизнь и завтрашний день и любовь… Сегодня ни жизни, ни любви. Что теперь?
Ещё вчера…
Луг удивительно сильно пах мёдом. Или это мёд потом пахнет лугом?
Небо сливается с горизонтом, поэтому день состоит из двух красок: голубой и жёлтой. Голубой верх, жёлтый низ. Летняя истома, июльская лень и любовь. Вот он лежит на рыжем одеяле – весь загорелый, с красивым мускулистым телом, и глаза голубые, как небосвод. И не хочется думать, что любовь краденая, чужая, ей не принадлежащая. Сбежал на время от семьи, маленькой дочки и лежит тут среди левкоев и ромашек без какого-либо чувства вины. У Лизы его тоже не было. Ей-то что? Она молода, свободна и любима. Нет сил отказаться от всего этого. Нет сил.
– Кит, смотри, птица большая парит. Кто это? Сокол?
– Не знаю. Может, сокол, а может, воробей. Какая разница? Мне всё равно! Зато я знаю, кто здесь рядом лежит.
Никита тянет её за руку на рыжий плед…
Встречи не часты. Бывает, среди дня звонит:
– Я ото всех оторвался! В пять на углу.
И вёз её в поля, в пахучее разнотравье, в солнце, к пчёлам, жукам и соколу-воробью, что парит в синей выси.
Вот оно счастье, сладость греха, безумие чувств, когда сердечная мышца отказывается работать…
А сегодня…
Сегодня всё наоборот. Теперь всё наоборот, теперь он другую ждёт на углу…
Крала чужое счастье, теперь у неё, Лизы, крадут. Всё по справедливости.
– Лиза, я думаю, что мы найдём общий язык, и Стёпку я буду видеть столько, сколько захочу. Ну что ты всё молчишь? – Никита раздражённо посмотрел на часы. – Только давай без упрёков! Жизнь есть жизнь. Человек меняется, меняются чувства. Это естественно. Не бывает любви на всю жизнь.
Вот они голубые глаза, вот они идеальные пропорции!
Что это было?
Мир съёжился…
Как жить?
Не просто жить, а без НЕГО?
Как?
Полиняло небо…
Облезли луга…
Сокол не летает…
– Никита, как жить?
– Ну, жила же раньше… Я нормальный. Я женщин не обижаю. Всё будет хорошо.
Повернулся, зашагал к машине.
Пахнуло медовым лугом…
Вы держали в руках ветер?
А в капле октябрьского дождя ловили солнце?
Если нет – что вы знаете о жизни…
Эх, судьба-судьбина,ты почто не ласкова?Не жалеешь сына Божьего,Сына, да без матушки…русская народная песня2. Судьбина
«Лёка, 27 лет, рост 157, Скорпион, весёлая и симпатичная, познакомится с порядочным, добрым, и нежным мужчиной для серьёзных отношений. Карелия, Беломорский район, посёлок Сосновец».
Стас кашлянул, бросил газету на грязный, в семечной шелухе и крошках хлеба, стол. А что, если взять и рвануть к этой Лёке? Если в его порядочности кто-то и может усомниться, то уж с нежностью к слабому полу у него всё в порядке. Было бы, где лето пересидеть подальше от города.
Стас месяц как вышел из заключения, а вчера с дружками не удержался и грабанул продуктовый магазин. И брать-то нечего было – продавцы вечером кассу сдали. Набрали хлама всякого, вина, колбасы, и что-то сердце чуяло недоброе. Как бы вновь не сесть! Хотел Стас совсем завязать: за плечами тридцать лет и три года отсидки. Год по малолетке за хулиганство, пять за грабёж и три за угон машины. Обидно! Другие не попадаются, а у него всё как-то неладно складывается – лучшие годы на зоне парился.
Стас был детдомовский, мать давно лишили родительских прав, а отца сроду никто никогда не видел. Да и был ли он, отец-то? Так, нагуляла неведомо от кого, сама не помнила. В детдоме запомнились злые тётки, хуже надсмотрщиков, крики и побои. Один Петрович, физрук, ребят жалел и старая нянечка Степановна. В детдоме процветало воровство, все тащили продукты, а из того жалкого, что оставалось, готовили отвратную пищу для и без того обездоленных детей. Стасу всегда хотелось есть.
Светлых моментов в жизни вообще как бы и не было. Успел Стас между отсидками окончить ПТУ, неплохо разбирался в автомобилях, но на работу никто не брал, он уже имел клеймо ворюги. Жилья не было, денег тоже. Откуда всё это брать? Он и машину последнюю брал, чтобы жизнь с чего-то начать. Думал, если у человека есть машина, не последний харч доедает, заработает ещё на одну, но ничего хорошего из этой затеи не получилось.
Сейчас жил у дружка, тоже бывшего детдомовца. Стас давно понял, что, скорее всего, другого пути у него не будет. По зонам ему мотаться весь свой воровской век его судьбина ему предписывала. Хотел бы работать честно, так ведь не дают. Ну и ладно! Пусть те горбатятся, кому мамка пирожки в детстве пекла… А он ни тогда никому не нужен был, ни сейчас…
В данный момент надо ему где-то отсидеться, не хотелось вот так быстро на зону, не нагулялся ещё. План на ближайшую жизнь созрел у Стаса внезапно, случайно, благодаря подвернувшейся газете с объявлениями. Подумал и послал телеграммму неизвестной Лёке: «Лёка, верю – я тот, кто тебе нужен. Еду. Жди. Стас». Набрал одежды поновей у дружков-подельников – вот, жаль, визитные карточки на руках синеют, не скрыть, не замазать. Ничего, сочиню жалостливую историю. Он не сомневался, что сразит Лёку своей мужской наружностью. Стас на самом деле был парень видный.
Купив билет, сел в плацкартный вагон, залез на верхнюю полку. Зашёлся в кашле. Подумал: «На нарах почти также уютно – подушка, как кисель, бельё серое, сырое, и народу битком!»
Стас лежал, смотрел на пробегающие станции и вспоминал свою жизнь.
Был один счастливый момент в серости его одинаковых дней. Он равнялся трём месяцам. В приюте, в котором он проживал до детдома, его взяла для усыновления красивая сорокалетняя женщина. Он её даже мамой стал называть. Было ему тогда всего пять лет, но память отпечатала мельчайшие подробности – какие игрушки у него были, как вкусно кормила его новая мама, какие костюмчики покупала и как демонстрировала своим подругам. Здорово было! Но, видно, холёная дама сил своих не соизмерила и, поняв, что ребёнок не игрушка и отнимает много времени, раздумала усыновлять мальчика. Свобода оказалась дороже, да и вдруг появившийся сожитель был против ребёнка. Они ссорились, кричали друг на друга, а Стас сидел в углу и плакал. Он понимал, что это из-за него, и очень не хотел сердить этих людей. Он интуитивно боялся, что сказка с обретением мамы может закончиться. И она закончилась… Дальше был какой-то провал в памяти. Помнит только, как эта женщина, вернув его в приют, наклонилась к нему поцеловать, обдала волной сладких душных духов и сказала: «Прости меня когда-нибудь». И застучала каблучками: тук-тук-тук, тук-тук-тук. И звук этот становился всё тише, а женщина всё дальше – тук-тук-тук, тук-тук-тук.
И не было ничего страшнее звука этих шагов… Может, тогда его судьба-судьбина могла дать другой поворот – могла, но не сделала этого?
От той жизни осталась большая пожарная машина, матросский костюмчик и зарубка в душе.
В детдоме окончил семь классов, тогда же было первое правонарушение, когда он с парой друзей зимой залезал в чужие дачи. Ребят абсолютно не интересовали материальные ценности – только еда. Они набирали банки с компотами и вареньем, прятали в тайник, объедались сладким до больных животов, и угощали по очереди ребят.
Однажды сунулись в очередной дачный домик, а там на столе стояла бутылка водки, промёрзшие огурцы и записка: «Угощайтесь, но очень прошу – не громите дачу». Впервые Стас с ребятами попробовали водку. От неё стало жарко и весело. Распив на голодный желудок бутылку, разморились и заснули там же в замороженной даче. Утром их поднял милиционер. Таким был первый привод в милицию и первый срок. Восьмой класс окончил на зоне, а клеймо «вор» пристало тогда же. Зэковская закалка была получена, и наука эта засела в голове покрепче школьных истин.
Стас любил читать, но в книгах было ясно, где чёрное, где белое, а в жизни вступали в силу полутона и оттенки.
«Поди разберись, где положительный герой, а где отрицательный», – размышлял Стас. На зоне и подавно всё сложнее. К примеру, сидит человек за злостное преступление, а по сути своей душа человек: добрый, открытый, интересный, последнюю рубашку отдаст, друга не предаст и пса не обидит. Или другой пример – за чёрное дело мужик наказан, но попал в это дело случайно, по дурости, по слабости. Наказывать его, может, и не стоило, он сам себя казнит, а это хуже срока. Правда, много на зоне и нелюдей, живут без закона в душе. Нигде для них правды нет. Это страшные люди. Таких Стас старался избегать. Сложно отмыться от тюрьмы, всю жизнь так и будут везде тыкать – «зэк».
А хочется Стасу нормальной жизни – дома, жены, детей, ведь пора уже, но никогда у него этого, наверное, не будет. Судьбина такая. Это у других людей судьба, а у таких, как он, – судьбина, она посуровей.
На взрослой зоне научили его, как в больничку попадать. Больничка для зэка – радость и отдых, за это её и называют так ласково. Вариантов туда попасть много, а этот – один из них. Нечасто решались зэки на то, на что рискнул пойти Стас. Фокус этот был опасен для жизни. Человек возле стены вставал вниз головой и сам себе в лёгкое загонял тонкий стальной штырь (заточенный электрод для сварки), как раз под сердце. Потом зэк возвращался в исходное положение. Когда он вставал на ноги, сердце опускалось на этот штырь, и рентген показывал, будто сердце пробито. Начиналась суматоха, потому что налицо попытка самоубийства, хотя зэк и не собирался расставаться со своей драгоценной жизнью, а проделывал этот экстремальный фокус исключительно, ради отдыха в больничке. За доведение до самоубийства начальство били по шапкам. Пока разбирались, зэк поправлял здоровье в условиях лучше, чем тюремная камера, да ещё и в окружении женского медперсонала.
Первый раз делать это было страшно, но Стаса так допекли допросами и битьём по поводу сокрытия им награбленного, что другого выхода не было – забьют!
Он действительно со своим дружком Петром Кузиным кое-что не вернул. Кое-что было антикварным набором посуды. Кузина менты в тюрьме забили насмерть, написав в заключении «смерть от сердечной недостаточности». Принялись за Стаса, но он шёл в отказную: мол, всё припрятал умерший дружок, но менты не верили, вот и пришлось в лёгкие штырь засадить. Два месяца в больничке балдел, и трогать с этой посудой перестали. Второй раз делать этот фокус было уже не так страшно. Пошёл он на него, желая уйти из камеры, в которой не сошёлся характером с рецидивистом Моней. Лютый зверь был Моня, злобный и ничтожный человечишка, жил не по понятиям, всех в камере унижал. Стас не хотел подчиняться этой твари и пошёл второй раз на фокус со штырём.
Во второй раз острый стержень чуть было не пропорол сердце, пройдя в миллиметре от него в момент его сокращения. Чудом остался жив, но в рану занёс заразу и чуть было не загнулся от сепсиса – температура сорок держалась долго. Стас бредил, ничего не понимал. Лекарства в тюрьме экономили, так что он выздоравливал только благодаря своим силам. С тех пор лёгкие у Стаса слабые, чуть что – кашель терзал затяжной и мучительный.
Стас не спал до самого утра, пытался представить себе Лёку.
– Что это за Скорпион такой? Наверное, деревенская простушка, засидевшаяся в девках и рискнувшая поискать жениха на просторах страны? А может, Лёка – это красавица недотрога, которой все парни не по душе, и она ждёт-пождёт принца заморского? А вот он, тут как тут, принц-то собственной персоной! Даже посуда царская имеется!
Странно, почему он из множества объявлений выбрал эту Лёку? Наверное, понравилось, что живёт далеко. В городе, конечно, девчат полно, только из города надо было сматываться… И зачем только он в этот магазин полез, поддался на уговоры? Как-то неловко было отказывать, живёт в чужом доме, за чужой счёт. А теперь, если его вычислят, дадут за вино с колбасой срок как рецидивисту, по полной программе: Не исправился, сволочь, – получай!
Как-то на зоне переписывался Стас с девчонкой с воли, тоже адрес в газете нашёл. Она ему страстные письма слала, он ей. Она ему фотографию свою, он ей свою. А потом ребята раскусили, что девица перефотографировала американскую киноактрису Джейн Фонду. Не понравилась Стасу такая неискренность. А когда он на этот Голливуд на свидании глянул, раздумал любовь крутить. Больно страшна была эта Джейн Фонда. Может, и Лёка такая же? А что, если к Лёке этой он не один явится? Хотя вряд ли… Если кто и собрался, так переписываться будет вначале. Без предварительного договора кто ж деньги поедет просаживать? Некому его опережать, он первым будет! – думал Стас, глядя в окно.
А вдруг Лёка эта – хорошая баба, полюбит его с первого взгляда, и он тоже влюбится? Поженятся они, дом построят, детишек будут растить! Красота! Позабудет прошлое на новом месте. Будет только будущее и настоящее. Может, это шанс поспорить с судьбиной? Деньги у них будут, у него ещё золотая посуда есть: съездит, откопает, о том тайнике теперь только ему известно. Пётр, царство ему небесное, ею уже не воспользуется. А посуда эта больших денег стоит, надо только подождать, чтобы менты след не взяли. Пусть лежит себе царское добро, его дожидается.
Вполне возможно, в городке его скоро будут искать, предчувствие нехорошее. После отсидки полгода за бывшим зэком ведётся наблюдение, чтобы тот вновь не встал на преступный путь. Через день надо ходить в ментовку, отмечаться, мол, ничего плохого не сотворил – живу себе без работы и без квартиры, жирую, так что не стоит беспокоиться. Не появишься в ментовке один раз, происходит повод для волнения в органах правопорядка. Участковый будет очень недоволен, ибо будут его шерстить, дескать, не справляешься с участком, плохо работаешь, если не знаешь, где твои зэки прогуливаются.
А теперь ещё этот прокол с магазином… Ну, пусть ищут, не найдут. У него начинается новая жизнь! –
Однажды, когда Стасу было десять лет, он решил разыскать мать. Кое-какие сведения он в детдоме получил, то есть фамилию, имя, отчество. В адресном бюро такую гражданку, где-либо прописанную, не нашли, и он стал убегать с уроков, бродить по вокзалам и базарам, разыскивая мать. Он о ней всё время думал.
Вдруг мать изменилась, страдает и ищет его много лет.
Однажды Стас увидел женщину, которая, как ему показалось, была похожа на его мать. Когда его отдали в приют, ему было три года, может, что-то и запомнил, во всяком случае, женщина показалась знакомой. Он смотрел на неё и не решался подойти, понимая, что затея эта зряшная, ибо женщина с красным отёкшим лицом была сильно пьяна, бессмысленно что-то бормотала, злобно ругалась и, приставая к прохожим, беспрерывно падала.
«Если это моя мать, я ничего не хочу знать о ней! – решил Стас. – Пусть будет, как было. Никто меня не искал и не ищет!»
После этой встречи, его фантазии поутихли, и он успокоился. «Буду сиротой, – думал Стас, – без родителей, сколько детей живёт!»
Стас смотрел в окно на мелькающие станции, крохотные, похожие друг на друга поселковые вокзалы, далёкие, уплывающие вдаль огни деревень. Это мелькание успокаивало, обманывало его всеобщим равновесием и покоем. Вспомнилась ему почему-то его первая любовь.
Таня тоже была детдомовской, ей было, как и ему, тринадцать, хрупкая девчушка была стрижена под мальчика. Тогда всех девчат стригли одинаково, чтобы вшей не разводили. Многие девчонки плакали, просили не стричь, но закон детдомовский был одинаков для всех. Таня кокетливо улыбалась ему из-под своей мальчишеской чёлки. А на уроках они писали друг другу любовные записки. Сердце от этого ухало и замирало. У Стаса никогда не было карманных денег, а как они нужны любому человеку. Стас твёрдо усвоил тогда ещё, что человек без денег – ничто! Ему очень хотелось сводить Таню в кино, но где взять пятьдесят копеек на два билета? А если б ещё угостить мороженым? Он не знал, что делать, и просто попросил денег у физрука Петровича. Петрович всё понял и молча дал ему свой золотой запас – рубль! Стас повёл Таню в кино, как взрослый: это было незабываемым эпизодом в его беспутной жизни. Так хорошо он себя не будет чувствовать после этого кино очень долго. А физруку, через год, после того как окончил школу в колонии, Стас сделал подарок, – на честно заработанные деньги купил новый футбольный мяч, о котором когда-то мечтали все пацаны в школе. Не знал Стас, что посылка его без адреса едет – Петрович уж полгода как преставился.
Как всё-таки хорошо, что он уехал из своего городка! Что его связывает с ним? Только дурные воспоминания, от которых холодно становится внутри. Надо надеяться, что всё у него теперь сложится по-другому в далёкой Карелии, до которой ещё сутки пути.
«Лёка-Лёка-Лёка», – стучали колёса, как стучали каблучки у его второй мамы тук-тук-тук-тук.
– Гражданин! Проснитесь!
Кто-то тряс его за плечо. Стас открыл глаза. Перед ним стоял милиционер. Нахмурившись, он посмотрел документы и сказал строго: «Вам придётся пройти со мной во второй вагон для выяснения некоторых обстоятельств».
Стас слез с полки, долго и неловко обувался. В голове стучали молотки: «Неужели не уйти мне от судьбины? Опять она, гадина, на свой лад всё переиначивает! Надоела, стерва!»
Пока милиционер шагал чуть впереди, прорываясь сквозь заслоны дверей, Стас рванул в сторону к незапертой двери вагона, замешкался на секунду и прыгнул на полном ходу на железнодорожную насыпь. Люди, смотревшие в окна, даже не поняли ничего: что-то вроде выпало – то ли человек, то ли вещь какая, да так и осталась лежать на песчаной насыпи, заросшей жидкой, жёлтой травой.
Только колёса стучат и стучат:
«Тук-тук-тук-тук, Лёка-Лёка-Лёка-Лёка…»
3. Жемчужина
«Только бы Костя не звал на свидание! Со мной можно только переписываться. Он не должен видеть моего больного тела, моих некрасивых ног. Что я должна буду придумывать? Я никогда не признаюсь, что я инвалид, дэцэпэшница. Есть письма и слава богу!» – думала Римма.
Косте – мужчине, с которым у неё образовалась переписка, – она не решилась даже дать номер телефона. У неё не было опыта общения с противоположным полом. Боялась, что в разговоре волнение собьёт её с толку. Эпистолярный жанр – это всё, что она может себе позволить.
Она села возле окна. От выпавшего снега двор посветлел, ветер шевелил качели, коты, обернув себя хвостами, ёжились возле мусорных контейнеров. Римма чувствовала себя на дне глубокого колодца, из которого виден кусочек неба с клочковатым облаком. Неважно жить в колодце, но она привыкла. Её книга жизни – это одно название, а содержания и тем более картинок никаких нет.
Зимой, в гололедицу, с костылями выходить на улицу было опасно. Каждый вечер она спускалась в пропахший кошачьей мочой подъезд с ржавыми, кое-где наполовину оторванными почтовыми ящиками, чтобы получить вечернюю газету и обязательное письмо.
Смеркается теперь рано. Она полила цветок на подоконнике, вскипятила чайник. На часах половина первого. До четырёх часов, когда приходит почтальон, далеко.
Скорее бы прошла унылая зима, а там она будет выходить в парк, сидеть на скамейке и смотреть, как возятся в песочницах карапузы, целуются парочки и прогуливаются старушки.
Она вспомнила, как однажды летом к ней подсел парень: хотел познакомиться. Она сидела красивая и молодая. А потом он увидел рядом с ней костыли и быстро ушёл.
Телефонный звонок напугал её. Кто это может быть? Кроме девушки из соцобеспечения, ей совершенно некому звонить.
Мужчина спросил Марину. Ошиблись номером…
Чувство одиночества стало нестерпимым после ухода матери – единственного в её жизни человека, который помогал жить уже тем, что жила сама. Душила обида. Как мать могла оставить её в этих бесконечных, одинаковых днях, вязких, как пластилин? Мать для неё была земной осью.
С утра Римма торопила время, ожидая вечернего письма. Потом допоздна писала ответ на «до востребования», а утром относила на почту и бросала его в синий металлический ящик. Делать это было нетрудно. Почта находилась рядом с домом и магазином, в котором она покупала продукты.
Римма была нездорова с рождения. Она не знала, что такое бегать по траве, кататься на велосипеде, танцевать, иметь здоровые молодые ноги, красивую лёгкую походку, нравиться парням и терять голову от любви. Жизнь лишила её всего, чему должен радоваться молодой и сильный организм. Молочные реки с кисельными берегами, с любовями и счастливыми встречами протекали где-то в других краях и к ней не могли иметь никакого отношения. Она привыкла думать так. Но счастья на самом донышке души ей хотелось, как хочется его каждому.
Переписка с Константином началась после прочтения ею объявления в газете в разделе «Знакомства». Газету принесла соседка по площадке тётя Дуся. В допенсионные времена она учила детей русскому языку и литературе, постоянно блистала литературными цитатами и стихами классиков. Она была маминой подружкой, и Римма с матерью ходили к ней в гости пить чай. Тётя Дуся обычно пекла тортик с вишнями, включала телевизор, и они смотрели сериал. Когда мамы не стало, две одинокие женщины продолжали общаться и смотреть слезливые фильмы. Дуся была шустрой и доброй старушкой. В плохую погоду она приносила Римме хлеб и молоко. Почти сразу после смерти матери Дуся притащила газету с объявлением. В ней молодой мужчина предлагал переписку обычной женщине до сорока лет. Больше никаких пожеланий не было. Для него ничего не значили рост, внешность и другие параметры, которые обычно в таких объявлениях присутствуют.
– Хорошо, если бы ты начала с кем-то общаться. Вот мужчина предлагает переписку. Что в этом плохого? Не обязательно сообщать ему, что ты нездорова. Может быть, он тоже нездоровый, и ему хочется общения. Ничего плохого в этом не вижу. Будет тебе чем заняться, – сказала Дуся.
Предложение обрадовало. Не надо было описывать свою внешность, под «обычную» она не попадала, но ведь об этом можно было не говорить. Набравшись храбрости, написала, а Константин ответил. Так на неё вдруг свалилось счастье. Костины письма были лёгкими и радовали. Они чуть-чуть смягчали мамино отсутствие. Сердце начинало биться чаще и хотелось жить дальше.
Всю вторую половину дня она с нетерпеньем ждала вечера, чтобы спуститься на первый этаж и вместе с вечерней газетой забрать белеющий там конверт.
Она очень старалась, ей хотелось не разочаровать Константина. Вначале боялась, чтобы ему не было с ней скучно, а потом стала переживать, что рано или поздно он попросит её о встрече. И тогда, без объяснения причин, она вынуждена будет прервать переписку, растворившись в пространстве. Но Костя никуда не звал, а просто и с радостью отвечал.
Девушка решила, что никогда не признается ему в своей беде. Получался обман, но хоть что-то у неё должно быть в жизни! Хоть что-то…
Римма сходила в фотоателье и послала Косте свою фотографию. Она была симпатичной девушкой. Никто бы никогда не догадался о её болезни. Костя тоже прислал фотографию. Она купила для неё рамочку и повесила над кухонным столом.
У неё образовалась личная жизнь.
Однажды ей пришёл листочек с такими чудесными словами, что она села за кухонным столом и проплакала весь вечер.
«У меня такое чувство, что я знаю тебя очень давно и очень хорошо. Я радуюсь каждой строчке, написанной тобой. Ты стала мне близким и родным человеком. Мне всё в тебе нравится – как ты думаешь, как разговариваешь со мной, твой почерк, твои тёплые и интересные письма. У меня есть тайна, о которой я пока не решаюсь тебе сказать. Скажу чуть позже, но надеюсь, что она не помешает нам переписываться. У тебя удивительное имя – Римма. В книге об именах написано, что оно означает «жемчужина». Ты моя жемчужина».
Молодые люди жили в одном городе, переписка тянулась год, они сблизились, а встретиться нет никаких поползновений. Несовременные отношения.
Римма стала ломать голову.
– О какой тайне может идти речь? Может быть, он заключённый и от нечего делать пишет ещё десяти девушкам? Или у него есть жена и дети. Жену он не любит: ведь если бы любил, зачем ему кому-то писать? Он не знает, что Римма нездорова, и может быть начал строить какие-то планы на её счёт.
Римма стала реже заходить к тёте Дусе.
Ей было некогда, она все время сочиняла письма, а в остальное время ждала их. Это состояние требовало душевных сил, которые она не хотела никуда растрачивать.