– Как стемнело скоренько, барин, – сказал кучер, вращая туда-сюда головой. – Там, под сиденькой под вами, обрез лежит. Если не трудно, дайте-ка его мне, Иван Ильич?

– Обрез? – удивился Сафронов. – А для чего ты с собой его возишь?

– Время нынче смутное, – вздохнул кучер. – Вон сколько бандюг из щелей повылазило. Как полицию и жандармов разогнали, так и покой из города ушёл. Они вон, налётчики, язви им в души, средь бела дня нападают и грабят, а уж как стемнеет, так и вовсе ухо востро держи.

Больше не споря и не задавая вопросов, Иван Ильич достал из-под сиденья винтовочный обрез и передал его кучеру. Тот передёрнул затвор, дослал патрон в патронник и положил его в сумку, которую повесил на козлы рядом с собой.

– Вот так-то спокойнее будет, – вздохнул он. – Ежели что, хоть отбрыкнуться чем будет. Накормлю гадов пулями от пуза. Они у меня мигом свинцом подавятся, ироды, прости господи.

«А ведь он прав, – подумал Иван Ильич, нащупывая рукоятку револьвера за поясом. – При новой власти Самара превратилась в разбойничий вертеп, и опасность на улицах может поджидать где угодно, не угадаешь…»

Уж кто-кто, а внимательно следивший за положением в стране Сафронов со страниц газет знал, что преступность как в Самаре, так и в других городах страны в революционном году побила все рекорды. Её разгул стал одним из самых масштабных за двадцатый век в русской истории. И этому способствовали не только явные ошибки Временного правительства, но и чувство огромной свободы, которую ощутил народ после Февральской революции. К сожалению, плодами этой свободы воспользовались не только бывшие угнетённые слои населения, но и огромное число выпущенных из тюрем уголовников, почувствовавших полную безнаказанность. Разгул бандитизма и остальной преступности достиг невероятных размеров, а возросшая наглость бандитов перешагнула все мыслимые и немыслимые пределы…

Дверь открылась, и из дома на крыльцо вышли Ася Шелестова и Анна Сафронова. Увидев коляску отца, девушка расцеловалась на прощание с подругой и пошла навстречу Ивану Ильичу.

– Аня, ну зачем ты нас с мамой так расстраиваешь? – упрекнул ее Иван Ильич, помогая сесть в коляску. – Ты же знаешь, какое сейчас наступило времечко. Даже днём прогуливаться по городу опасно.

Он коснулся рукой спины кучера и распорядился:

– Трогай.

Повернувшись вполоборота к сидевшей рядом дочери, Сафронов поинтересовался:

– Скажи, Аня, с тобой всё в порядке, или были какие-то ещё причины, заставившие тебя заночевать у подруги?

Анна вздохнула и посмотрела куда-то в сторону:

– Да, нашлась вдруг причина.

– Вот как? – удивился Иван Ильич. – И… в чём же она заключается?

Анна покраснела, поморщилась и, брезгливо передёрнув плечами, сказала:

– Влас Лопырёв снова возник в моей жизни, папа. На этот раз, когда мы случайно встретились на улице, этот мерзавец уже не выглядел спивающимся ничтожеством. Напротив, он был чисто выбрит, хорошо одет, и… Я увидела или мне показалось, кобуру с пистолетом у него на ремне.

– Вот чёрт! – выслушав дочь, тихо выругался Иван Ильич. – Давно уже о нём ничего не слышал. А вот отец… Дела этого упыря прямо в гору пошли. Всего лишь несколько месяцев назад Гаврила шёл ко дну тяжёлым камнем, а сейчас… Не только остался на плаву, но и значительно приумножил своё состояние.

Пару минут они ехали молча, думая каждый о своём. Первым заговорил Сафронов, желая немного встряхнуть загрустившую дочь.

– Ладно, Аннушка, ты правильно поступила, что не пошла одна домой, – сказал он, улыбнувшись. – Я вот приехал за тобой, и сейчас ты в полной безопасности. – Он перевёл взгляд в сторону дочери и пожал плечами: – Кстати, а как Андрей Михайлович на фронте поживает? Тебе, как мне известно, он не шлёт никаких весточек, а домой что-нибудь пишет?

– Нет, ничего, – вздохнула Анна, и две слезинки выкатились из её печальных глаз. – Своим родителям, как и мне, он прислал по два письма, и всё… Больше нам о нём ничего не известно.

Переехав перекрёсток и свернув вправо, кучер вдруг натянул вожжи, остановил лошадь и стал присматриваться. На первый взгляд улица казалась совершенно безопасной. Но его внимание привлекла небольшая группа людей, стоявшая в стороне на тротуаре.

– Эй, ты чего? – напрягся Сафронов.

– Да вон, людишки те, что-то не внушают мне доверия, – указал кнутом в сторону группы незнакомцев кучер. – Может быть, свернём, барин, и по другой улице поедем?

– Эй, ты чего? – насторожился Иван Ильич. – Да отсюда нам рукой подать до дома.

Ничего не говоря, кучер достал из сумки обрез и положил его на колени. Сафронов из предосторожности прикоснулся к рукоятке револьвера. На левой, противоположной, стороне улицы он увидел припаркованный к тротуару экипаж. Сидевший на козлах кучер не был похож на извозчика, лениво поджидавшего седоков. На всём протяжении улицы не было видно больше ни одного экипажа.

– Папа, я боюсь, – занервничала Анна. – На улице пусто, и те люди… Они, кажется, к нам подойти собираются?

– Но где же ты видишь, что пусто на улице, доченька? – попытался её успокоить Иван Ильич. – Вон старуха в переднике тележку катит. Вон… – Он толкнул кулаком в спину кучера. – А ты чего сидишь и мух ртом ловишь, а ну, поезжай!

Кучер взмахнул кнутом, и… двое парней, подбежав к коляске, стали действовать нагло и решительно. Один из них успел схватить за узду лошадь, а второй схватил кучера за полу одежды. Мужчина повернулся и так ударил его обрезом по голове, что тот, потеряв сознание, рухнул рядом с коляской. И тогда кучер взмахнул кнутом и так стеганул по крупу лошадь, что она, задрав хвост и взбрыкивая, помчалась вперёд по улице. Прозвучали выстрелы, и несколько пуль вдогонку прожужжали мимо. Сзади послышались крики разочарования, но… Не поздоровилось бы тому, кто вздумал остановить коляску в ту минуту.

Испуганная лошадь мчалась по улице с невероятной скоростью. Кучер с большим трудом придержал ее и обернулся.

– Всё, кажись, приехали, барин, – сказал он, глядя на сидевших в обнимку Сафроновых. – Мы уже дома, Иван Ильич.

– Нет-нет, во дворе выйдем, папа! – содрогнувшись от страха, схватила отца за руку Анна.

– Давай загоняй экипаж во двор, братец, – распорядился Сафронов. – Сейчас даже у ворот собственного дома не так уж безопасно.

Глава 3

В молельном доме хлыстов в Зубчаниновке чаепитие было в самом разгаре. Уже третий час Андрон, Агафья и заглянувший к ним в гости консисторский дьяк Василий сидели за столом в горнице.

Выпив чашек по десять, они сделали перерыв, давая прислужнице время долить в самовар воды. И когда он снова вскипел, чаепитие продолжилось.

– Ну, так что, долго ещё молчать будем? – ставя на стол чашку, обратился к кормчему и богородице дьяк. – Заглянул вот к вам в гости, а вы… Может быть, радения вас так вымотали, что говорить не хотите?

– Все мы в порядке были, есть и остаёмся, – хмуро глянув на него, сказал Андрон. – А вот ты… Даже не знаю, как величать-то тебя, паскудника. Каином- перевёртышем или вероотступником, дьяк Василий? Ты или совсем не веришь в Господа Бога, или, как Иуда, за тридцать серебряников его продаёшь.

Глядя на него, дьяк округлил глаза и пожал плечами.

– Да, я консисторский дьяк, так сказать, чиновник учреждения по управлению епархией и что? – заговорил он, сужая глаза. – А верю ли я в Господа Бога, так сказать ничего определённого на сей счёт не могу. Если бы я увидел своими глазами Бога. – Он усмехнулся. – Не тебя, конечно, старец Андрон, то преданней меня верующего Господь нигде бы не нашёл на всём свете белом.

– И как понимать твоё словоблудство прикажешь? – сжал кулаки Андрон. – А ты не задумывался над тем, что с теми помыслами, каковые в твоей башке безмозглой, ты в святотатстве и кощунстве живёшь? Ты же совсем не уважаешь правила жизни и обряды христианства.

– Слушай, давай не будем здесь турусы разводить, кормчий? – покраснел от досады дьяк. – Я такой, каков есть, понял? Я не знаю, есть ли царство небесное или нет его, а жизнь у меня одна. И я не хочу вечно надеяться, что меня ждёт когда-то и где-то. То, чем я занимаюсь, это моя работа и не больше, и, как я думаю, моих убеждений придерживаются множество священнослужителей, но, естественно, не распространяются об этом.

– Вот потому и уходят люди из церкви и к нам прибиваются, – подняв вверх указательный палец, изрёк Андрон. – Если ещё в Бога люди продолжают верить, то в вас, священнослужителях, они начали сомневаться. Простые люди за версту ложь чуют, хотя мысленно не всегда осознают этого.

– Хорошо, убедил, чёрт старый, – осклабился дьяк. – В ад вместе уйдём и на одной сковороде жариться будем. Ты же не считаешь себя безгрешным, кормчий? Ты же не думаешь, что всё, чем ты занимаешься на грешной земле, пристойно и богоугодно?

От его слов и от тона у Андрона запершило в горле, и он закашлялся. И тут заговорила Агафья. Она внимательно, не встревая, слушала разговор старца и дьяка.

– Все люди на этой земле живут так, как небесами велено, – тихо проговорила она. – У каждого свой путь, и никуда не свернуть с него. Кому как судьбой уготовано, тот так и проживёт свою жизнь.

– Так-то оно так, – проговорил нерешительно дьяк. – Но и мы, люди, не должны ждать, куда приведёт нас дорога судьбы, мама. Вот я, к примеру, не хочу больше жить в Самаре, в этом хаосе, который вокруг царит. У нас столько много золота, что я…

– А ну цыц, не разевай рот на золото, не ваше оно, а моё! – грохнул кулаком по столу Андрон. – Не вами оно, а мной добыто, и мне решать – делиться с вами или нет, чёртовы отродья!

Агафья и дьяк, глядя на него, округлили глаза. Они не ожидали такой бурной реакции от старца.

– Не твоё, а наше! – делая нажим на каждое слово, уточнила, презрительно щурясь, Агафья. – Включи мозги и помни об этом, Андроша! Золото принадлежит нам троим, и не называй себя единоличным его хозяином!

– А чего это вы ко мне пристёгиваетесь? – грозно свёл к переносице свои густые седые брови старец и из-под них глянул на Агафью. – С тобой ещё поделиться я готов, а при чём здесь сыночек твой, попик? Он же меня чуть на каторгу не упёк, семя бесовское.

Дьяк ухмыльнулся.

– Хотел бы упечь, то упёк бы, – сказал он. – Это мы эдак с мамой тебя уму-разуму учили, змей ядовитый. У тебя же мозги набекрень перекосило от осознания собственной значимости. Ты же…

У Андрона вытянулось лицо.

– О чём ты мелешь, мерзопакостник? – процедил он сквозь зубы. – Ты сказал только что, будто мой арест понарошечный был?

– Да, это я организовала, – укоризненно глянув на дьяка, будто осуждая его за несдержанность, заговорила Агафья. – Ты слишком высоко вознёсся, Андроша, и нос задрал не в меру. Будто весь из ума шитый стал. И пришла пора опускать тебя с небес на землю. Я долго думала, как это сделать, и надумала.

– Но-о-о… какого ляду тебе это понадобилось? – скрежеща зубами, прорычал Андрон. – Почему именно так ты решила приструнить меня, а не как-то по-другому?

– Способов много пришло мне в голову, но я этот выбрала, – усмехнулась Агафья. – Я хотела узнать, какими заступниками ты оброс за моей спиной и кто на выручку поспешит к тебе.

– И что, узнала? – хриплым от душившей его злобы голосом поинтересовался Андрон.

– Узнала, – вздохнула Агафья. – Узнала и успокоилась, поняв, что, кроме как на меня, тебе в Самаре рассчитывать не на кого. Я ведь мыслила, что, когда усадят тебя, как пса на цепь, ты сразу в себя придёшь и начнёшь для своего вызволения призывать тех, кто смог бы тебя за уши из застенков вытянуть, а на деле…

– А что на деле? – прищурился Андрон. – Разве Григорий Ефимович не подсобил мне из трудностей выпутаться?

– Он подсобил, а больше никто, – вздохнула Агафья. – В Самаре никто и пальцем не пошевелил, чтобы тебя вызволить. А Распутин… Он тебе помочь взялся, но небескорыстно. За мзду немалую и по нижайшей просьбе моей. Я письмо ему отписала, а Лопырёв его свёз вместе с деньжищами непомерными.

Выслушав её, старец насупился. Он понял, что Агафья права и ей ему возразить нечем.

– Я с тобой уже много годочков нянькаюсь, и потому ты жив-здоров и в петле не болтаешься, – продолжила Агафья. – Вспомни, каким я тебя в Сибири подобрала? Всё потерявшим горьким пьяницей. Сюда, в Самару, привезла, человеком сделала, а ты оперился и грудь выпячивать стал. Вот и пришлось на место тебя ставить. Так прими всё как должное, Андроша, и не серчай больше. Ты без нас никуда, даже с золотом.

– Хорошо, а если бы Распутин вызволять меня отказался? – угрюмо буркнул Андрон. – Чего бы тогда со мной сталось, вы не скажете? Отправил бы меня в острог попик твой Васенька, так, что ли?

– Нет, не отправил бы… Не стал бы маму огорчать, – улыбнулся дьяк. – Ты бы раскаялся, и дело закрыли… На то весь расчёт был. Но ты почему-то заартачился и меня в тупик завёл. Вспомни, я тебе несколько раз на суде покаяться предлагал, а ты… Но если бы не вмешался Распутин, то я бы тебе план наш открыл, ты бы раскаялся и из острога вышел.

Девушка-прислужница за время разговора уже пару раз грела самовар, но увлечённые разговором старец, старица и их гость прекращать чаепитие были не расположены.

– Гм-м-м…, но почему только сейчас вы мне заговор свой открываете? – спросил Андрон после раздумья. – Почему зимой там, в скиту, когда вы меня на схрон с золотом указать под оружием принудили, вы мне не рассказали всего, что сейчас поведали?

– Надобности в том не было, – буркнула Агафья. – Я и сейчас бы ничего не рассказала тебе, если бы Вася не раскрыл свой роток несвоевременно.

Дьяк весь ссутулился под её осуждающим взглядом и увёл глаза в сторону.

– А чего скрывать очевидное, мама, – сказал он, вздыхая. – Пусть знает, что нечего нос задирать. Мы теперь втроём золотом повязаны и друг без друга никуда. Сидите покуда здесь, в Зубчаниновке, и забавляйтесь ересью хлыстовской, пока время не подошло. А потом, когда в смуте нынешней просвет появится, тогда мы и уйдём.

– Не вижу смысла ждать чего-то и выжидать, – с пасмурным лицом посмотрел исподлобья на сообщников Андрон. – Сейчас самое время из страны драпать, покуда смута кругом.

– Это ты так считаешь, а я нет, – тут же возразил дьяк. – Ты в городе давно был? Сейчас там на улицу носа не высунешь. Кругом уголовные банды, отряды народной милиции и красной гвардии, которые трудно отличить от уголовных банд. Они и грабежи все устраивают одинаково, будто уговор промеж них.

– А для какого ляду нам в город соваться? – покосился на него Андрон. – Злато в скиту, в лесу… Заберём его и уйдём по-тихому.

– Ха, а ты мыслишь, что за городом безопаснее? – обнажил в улыбке крупные ровные зубы дьяк. – Везде по дорогам чёрте кто бродяжничает и разбойничает. На железной дороге, в поездах, тоже грабежи несусветные. Дезертиры, бродяги, бандиты… От одних ускользнёшь, так на других нарвёшься. А саквояжи с золотом, ух, какие тяжёлые и всегда обратят на себя внимание.

Выслушав его, Андрон обхватил голову руками.

– Всё, хорош лясы точить, – буркнул он, закрывая глаза. – Башка трещит от всего навалившегося. Давайте пьём чай и из-за стола выметаемся. Мне прилечь охота и вздремнуть. Мыслю, и вам порядком надоела болтовня непотребная…

Прислужница внесла в горницу самовар, поставила его на стол, и чаепитие продолжилось.

* * *

Возвращаясь поздно вечером с работы, Евдокия Крапивина вдруг увидела тень, которая промелькнула перед ней в темноте и исчезла в кустах сбоку. Девушка хотела бежать, но чьи-то сильные руки удержали её на месте. Она изо всех сил рванулась вперёд, и вдруг…

– Евдоха, душа моя, так это же я, Георгий! – воскликнул обнимавший её мужчина. – Поздно уже, и я решил встретить тебя на улице и домой проводить.

– Сначала испугать захотел, а потом проводить? – прошептала испуганно Евдокия и указала рукой на кусты. – Там… Там кто-то прячется.

– Ну, кто может прятаться в кустах в такое-то время? – улыбнулся Георгий, прижимая её к себе. – Разве что собака бездомная.

Евдокия стала приходить в себя. В объятиях любимого ей уже не было страшно. Напугавшая её собака, поняв, что ей ничего не угрожает, выбралась из кустов и, виляя хвостом, подошла к Георгию и стала тереться мордой об его ногу. Евдокия улыбнулась.

– Это всего лишь милая добрая собачка, – сказала она. – А я о ней как об оборотне подумала.

– Ну, вот видишь, и прояснилось всё, – сказал Георгий, целуя её. – Хотя… Сейчас очень неспокойно на городских улицах и тебе… Тебе надо сменить работу, чтобы возвращаться домой засветло.

– Как же я сменю работу? – вздохнула Евдокия, прижимаясь к нему. – Где же её взять сейчас? В стране революция, никто не работает. Только вот на спиртоперерабатывающем заводе. Там хотя бы нет ни стачек, ни забастовок.

– Но я же работаю, а ты дома сиди, – вздохнул Георгий, беря её под руку. – Я же помощник машиниста и хорошо зарабатываю. Когда я был иереем, меньше заработок был, чем сейчас, так что…

Они пошли в сторону дома, где снимали квартиру. На улице стало удивительно тихо. Деревья в темноте казались молчаливыми исполинами. Со стороны Волги несло прохладой и сыростью.

– Евдокия, когда же ты согласишься стать моей женой? – тихо задал ожидаемый ею вопрос Георгий. – Я от сана отказался, в мирскую жизнь ушёл, а ты…

– Ну чего ты спрашиваешь, Георгий? – вздохнула Евдокия. – Не видишь разве сам, что пошла бы хоть завтра, если бы только…

– Если бы что, Силантий позволил?

– Нет, не Силантий, ты же знаешь, – сказала Евдокия, опуская голову.

Георгий вздохнул.

– Знаешь, Евдоха, отчего я вчера не смог прийти домой? – спросил он.

– Как же мне не знать? – посмотрела на него Евдокия. – Ты же говорил, что в поездку уезжаешь?

– Забастовка у нас в мастерских и депо, – вздохнул Георгий. – Я не вникаю в суть всего, что там происходит, но вынужден, как и все, подчиняться принимаемым забастовщиками решениям.

– О господи, – прошептала Евдокия, – мир вокруг будто перевернулся весь.

– А сегодня, в обед, – продолжил Георгий, – приехали представители городской власти с вооружёнными людьми и арестовали всех членов забастовочного комитета. Все шептаться стали, будто не вернутся больше они. Всех в кандалы закуют и на каторгу отправят.

– Куда? На каторгу? За что же? – ужаснулась Евдокия.

– За то, что митинги организовывали и всех рабочих бросать работу призывали, – ответил уныло Георгий.

Он принялся рассказывать ей всё, что сам знал о забастовках, к чему они призывают и для чего затеваются. Под свежим впечатлением от увиденного он говорил горячо, с воодушевлением, словно проповедовал перед богомольцами в храме.

Но Евдокия слушала его вполуха, глядя вперёд. Она ничего не понимала в том, что происходит в городе и тем более в стране.

Георгий между тем, воодушевляясь всё больше и больше, остановился и развернул её лицом к себе:

– Евдоха, а может, хватит нам порознь жить? Вроде как в одной квартире, а в разных комнатах проживаем?

Евдокия попятилась, и Георгий, стушевавшись, замолчал.

– Ну не могу я Силантия разыскать, хоть тресни, – сказал он после короткой паузы. – Всё свободное между поездками время только его и ищу, но никак встретить не могу. Многие его видели, да только мельком и указать, где его искать, не могут.

– А я не могу под венец с тобой идти, не зная, жив или мёртв мой Евстигней, – вздохнула Евдокия. – Да и не повенчают нас в таком случае, ты же знаешь?

– Тогда так давай, без венчания поженимся? – предложил Георгий. – Я слышал, что сейчас и без венчаний власти новые людей женят.

Евдокия покачала головой.

– Нет, нельзя без венчания, – сказала она. – Мы же не хлысты, чтобы духовными мужем и женой считаться. А ты, Георгий, только сан с себя сложил и что? Сразу в безбожника превратился?

– Да ждать больше мочи нет, – сказал угрюмо Георгий. – Вспомни, Силантий не раз говорил, что погиб Евстигней твой, так чего же ещё надо?

– Я хочу ещё раз от него о погибели мужа моего услышать и чтобы на Библии Силантий в том поклялся, – упорствовала Евдокия. – Крещёная я, глубоко верующая и не хочу при живом муже снова замуж выходить! Сам знаешь, что грех это, а я не хочу во грехе жить!

– Да и я крещёный, и все на Руси люди крещёные! – с отчаянием вскричал Георгий.

– Тогда не настаивай на своём, – сказала тихо Евдокия. – Хватит, пожила я у хлыстов и вся в грехах погрязла. А теперь я буду только по Божьим законам жить. И ты тоже хоть и отказался от сана меня ради, но от веры не отступай, я с безбожником жить не буду.

Георгий понял, что настаивать бесполезно, вздохнул, и они продолжили путь.

– Нет, не любишь ты меня, Евдоха, – сказал он, когда они вошли в квартиру и заперли дверь.

Девушка обвила его шею руками, и крупные слёзы закапали у неё из глаз. Георгий в душевном порыве крепко обнял и стал горячо целовать её губы. Евдокия подняла на него своё заплаканное лицо и устремила на него полный горечи и печали взгляд. А он закрыл глаза, и из-под ресниц выкатились две крупные слезинки.

– О Господи, как долго ещё будет длиться это испытание, ниспосланное нам? – прошептал Георгий с болью и отчаянием.

Не услышав ответа, он отпустил Евдокию и вместе с ней прошёл в крохотную кухоньку. Подавленные и расстроенные, они сели за стол. Георгий стал расспрашивать Евдокию про её работу. Она отвечала ему сначала односложно, потом разговорилась. Время уже перевалило за полночь, а они всё сидели и разговаривали. И не хотелось им расставаться, хотя сон всё сильнее и сильнее одолевал обоих.

– Ну, всё, пора! – сказала Евдокия, когда поняла, что уже не в силах бороться со сном и засыпает сидя.

– Да, пора, – согласился с ней, вздыхая, Георгий. – И мне чуть свет вставать и в депо топать. А ты… Ты всё же смени работу, Евдокия. Здесь, неподалёку небольшая швейная мастерская есть. Она купцу Горынину принадлежит. Он, конечно, скупердяй и мало платит своим работницам, но… Там в две смены у него работают. Одна смена дневная, с восьми до восьми, а другая ночная, с восьми вечера до восьми утра.

– А что там шьют? – заинтересовалась Евдокия. – Одежду, наверное?

– Когда одежду шили, тогда у них дела неважно шли, – ответил, позёвывая, Георгий. – А сейчас война… Они теперь форму солдатам шьют и процветают.

– Да, я бы пошла, но шить не умею, – вздохнула Евдокия. – Они ведь там поди на машинках строчат, а я только иголкой могу вручную шить и штопать.

– А ты сходи и поинтересуйся, – посоветовал Георгий. – Хоть ночами возвращаться не будешь в полном одиночестве. А заработок… Сколько предложат, на то и соглашайся. Сколько я зарабатываю, нам двоим хватит. А когда в машинисты перейду, вдвое больше получать буду.

– Ладно, вот выходной выпадет, и я схожу, – улыбнулась Евдокия. – А сейчас я спать пошла, уж больше не в силах со сном бороться.

Георгий не стал её задерживать: нужно было и ему ложиться спать. Они встали из-за стола, обнялись, расцеловались, пожелали друг другу спокойной ночи и с сожалением, что против воли приходится расстаться, разошлись по своим комнатам.

Глава 4

Старец скопцов Прокопий Силыч Затирухин с приходом революции стал чувствовать внутри ничем не объяснимую тревогу. Он видел, как устоявшаяся веками жизнь в стране стремительно менялась. Менялись и отношения людей, и не где-нибудь, а прямо здесь, под носом, в Самаре. Местные, смышляевские, люди стали относиться к его кораблю свысока и пренебрежительно.

Пока ещё ничего не предвещало беды, но Прокопий Силыч нутром чуял, что она рядом, не за горами. И душевный покой покинул его, даже спать стал беспокойно. И днём, работая по хозяйству во дворе, и ночью, ворочаясь в постели, старец мучительно выискивал причину своего беспокойства. И вдруг однажды, проведя очередную бессонную ночь, он вдруг прозрел.

«Всему виной революция! – подумал он. – Митинги на улицах, стачки, забастовки… Всё это лихорадит страну. И голуби мои живут в страхе и на радения приходят с опаской. Они ждут чуда, чтобы снова укрепиться в вере. А где его взять, это чудо, чтобы укрепить веру в них, которая под влиянием хаоса вокруг может вовсе раствориться и улетучиться?»

Сам Прокопий Силыч человеком был непростым. Кто в Самаре не знал кормчего скопцов? И городское начальство, и люд простой. Его знали с тех пор, когда он был ещё удачливым городским купцом, а затем стал кормчим корабля хлыстов-христоверов.

Его неслыханный поступок вызвал шок в Самаре. Прокопий Силыч оскопил себя и, распрощавшись с хлыстами, ушёл в секту скопцов. С тех пор его стали считать старцем с придурью, а скопцы, которых он возглавил, а таких было немало, боготворили Прокопия Силыча.

<1 2 3 4...11 >

На страницу:

Перейти

2 из 11