Местечко под солнцем

На какие только ухищрения не приходилось нам идти, чтобы организовать эти встречи. Порою даже вмешивались в отношения, которые давно себя изжили и теперь отравляли обоих. Тогда мы разлучали людей и направляли к новым горизонтам.

Пару раз мы сталкивались с самыми настоящими криминальными историями, но на что только не пойдешь, чтобы клиент встретился именно со своим человеком. Решали и это.

За полгода брачное агентство «Фараон» соединило почти сотню пар, и незадолго до Нового года я впервые устроила всем нам небольшой отпуск. Мой бедный кот привык за это время к жизни в офисе в качестве талисмана и даже успел поправить нервную систему, общаясь с людьми, купаясь в любви клиентов. В отпуск домой он вернулся в прекрасном расположении духа и даже к Данте с девочками стал относиться снисходительно, временами благосклонно.

Отключив телефон, пару дней я просто наслаждалась тишиной, но однажды вечером мне отчего-то стало так печально. С бокалом вина стояла я у окна и смотрела, как в синем воздухе кружат снежные хлопья. С урчанием о ноги терся Фараон, а я даже не могла склониться, чтобы его погладить. Казалось, если шелохнусь, сразу разрыдаюсь.

– Что с тобой? – прошелестел над ухом голос Данте.

– Думаю о наших клиентах. – Я глубоко вздохнула, прогоняя подступавшие слезы. – Какими грустными и потерянными они приходили, какими счастливыми становились потом. Я тоже хочу быть счастливой! Все никак не решалась стать клиентом нашего агентства: боялась разочароваться, увидав свою половину, не согласиться и уронить репутацию нашей фирмы в собственных глазах. А теперь понимаю, что дальше так нельзя. Не могу больше делать людей счастливыми, если несчастна сама. Мне нужна любовь, Данте, жизненно необходима…

Голос мой сорвался, я всхлипнула и поднесла бокал к губам.

– Боялся, что ты никогда не заговоришь об этом, – расплылся в улыбке Данте. – Есть у тебя какие-то особые пожелания? Каким ты представляешь своего кавалера?

Я обернулась и сквозь слезы посмотрела на него. За время работы агентства Данте стал мне практически родным.

– Если бы я могла встретить кого-то похожего на тебя…

Он даже дослушивать не стал.

– Нет ничего проще! – воскликнул фантом. – Включи компьютер.

Я принесла ноутбук и поставила его на подоконник. Я уже привыкла не задавать лишних вопросов и просто делать то, что говорит мой Данте.

Он велел найти в социальной сети некоего Давида Кавалли. Открыв его страницу и увидев фотографии, я не сдержала изумленного возгласа. С экрана на меня смотрел Данте, но только лет тридцати и современного вида.

– Это мой прямой потомок, – сказал фантом. – Живет в Риме, пока что не женат, но хотел бы поскорей найти себе невесту – мама торопит.

Я хлопала ресницами, не зная, что сказать. Вихрем проносились мысли: как мы встретимся, как поймем друг друга?..

– Как же… – растерянно произнесла я. – Так далеко… А вдруг я ему не понравлюсь? Вдруг у нас ничего не получится? Что мне ему сказать при первой встрече? Как вообще все это произойдет, что мне делать?

– Миа бэлла, – рассмеялся Данте, – успокойся, выпей вина. И предоставь мне решить этот вопрос.

2020г.

Местечко под солнцем

Светлой памяти Е. Е. Чернова посвящается

Даже не знаю, когда впервые возникло ощущение, что больше я не могу написать ни одной хоть чего-нибудь стоящей строчки. Наверняка возникало оно неоднократно, но страшно было осознавать. Разве мог я хоть на миг предположить, что моя Муза, за долгие годы нашего с нею совместного творчества ставшая мне ближе и дороже родных людей, может вот так взять и молча уйти? Возможно, она и шепнула, выдохнула что-то на прощание, а я не услышал.

Долго еще, почти пять лет, я не желал мириться со своим тихим писательским финалом. Храбрился, бодро строчил отвратные рассказы, воодушевленно садился за фундаментальные романы, «острые современные повести», но к четвертой-шестой вымученной главе вынужден был признавать, что эти несчастные строчки, корявые абзацы, плоские персонажи никуда не годятся.

Сидел, часами глядя на свое бессильное, бесполезное творчество, и пытался понять – что же произошло? Почему Она ушла? Столько горя и радости делили мы почти двадцать творческих лет. Не всё между нами бывало гладко, но как искренне, как страстно я Её любил, с каким восторгом благодарил за яркие идеи, живые образы. Может, обидел чем или встретила ветреница другого, моложе, талантливее, и решила не растрачивать на меня свои жемчужные силы? Ответов не нашел. Оставалось лишь слушать гудящую пустоту в душе да пытаться изыскать откуда-нибудь силы, чтобы смириться со своей бедой.

Находиться дома было невыносимо, казалось – квартира выгорела дотла, я почти чувствовал запах гари. Привычные любимые вещи, радовавшие глаз и сердце предметы приобрели уродливые гротескные очертания, будто внезапно оплавились.

На улице становилось ещё хуже. Я задыхался в черно-белом мире, разом утратившем свое разнообразие и краски.

На работе я лез на стенку в своем персональном кабинете. Даже приходила в голову отчаянная мысль уйти с поста главного редактора, бросить журнал, бросить всё, а потом… Вот именно в «потом» я и упирался. Я не знал, даже не представлял, что же «потом», кроме банального – спиться и броситься с балкона в приступе отчаяния. Сколько я таких концов навидался! Каждый раз мысленно крестился и повторял: «Со мной такого не случится, с кем угодно, только не со мной!» И вот теперь я оказался близок к такому же унизительному финалу, и некому было меня поддержать, отговорить, соврать, что всё наладится.

Раньше чудилось, что друзей у меня предостаточно, а тут как пелена с глаз спала. Огляделся по сторонам и… лучше б сердце остановилось. Спросил свою душу, прислушался к ней – к кому она потянется? Кто поможет, поддержит? Кто необходим сейчас? Но душа обиженно молчала, ей больше не о чем было со мной разговаривать.

Жена, видя, что со мной творится неладное, сказала, что всем великим свойственны творческие кризисы, и засобиралась на дачу. В выгоревшей дотла квартире я остался один. Первое время было почти хорошо. Никто не мешал сидеть на балконе, пить разливное мускатное вино из пластиковой бутыли и смотреть, как вдалеке лихорадочно поблескивает истерзанное курортниками море.

Но через пару дней мучения возобновились: от вина разыгралась чудовищная изжога, и я не мог на него смотреть, от еды воротило, да и готовить что-либо не было ни сил, ни желания.

Задернув повсюду шторы, чтобы не видеть этот шумный яркий июль, свежее безоблачное небо, жизнерадостных отдыхающих, я бродил из комнаты в комнату, избегая натыкаться взглядом на собственные отражения в многочисленных зеркалах, развешенных женой по всему дому. Надо же, а прежде и не обращал внимания, сколько зеркал она навесила, даже на кухне! Как я раньше спокойно это выносил? И не раздражало ведь! Снял все, какие мог, и сложил в углу. Не полегчало, теперь стали бесить пустые квадраты на стенах. Ощущая себя старой толстой истеричной развалиной, я стоял посреди комнаты, стиснув зубы, сжав кулаки, и до вздутия вен на лбу желал, чтобы что-нибудь произошло. Всё равно, что.

И оно произошло. В дверь позвонили. Я даже в глазок не посмотрел, мне было безразлично, кто там, и черту бы обрадовался, возможно, даже выплакался бы у него на плече. Но это оказался Лёва Дондерфер – довольно слабая альтернатива черту.

– Старик, отвратно выглядишь! – прозвучало вместо «здрасти». К слову сказать, это было обычным его приветствием ко всем, за исключением женщин. С женщинами дела обстояли еще хуже.

Лёва протиснулся в коридор – огромный, в яркой пестрой рубахе и шортах, невесть как напяленных на слоноподобные телеса, с початой бутылкой пива в одной руке и объемным пакетом в другой. Не обращая на меня внимания, он потопал на кухню. Я пару секунд раздумывал – не уйти ли мне куда-нибудь? Потом все-таки последовал за ним.

На кухне Лёва выгружал из пакета картонную упаковку пива, какую-то рыбу…

– Гарик, – он заглянул в холодильник, – чего пожрать есть?

– Ничего. – Я присел на табурет и закурил.

– Ладно, рыбцом перетопчемся. – Лёва открыл бутылку о бутылку, остальные затолкал в морозилку. – Где твоя «мадам Гончарова»?

– На даче. – Ни с того ни с сего вдруг разболелась голова.

– Мы шашлычат сообразить сегодня собираемся, ты как?

– Без меня, Лёв, – промямлил я, – что-то приболел…

– Хандришь, старик, хандришь… – Он сунул мне в руки бутылку. – Мужской климакс, кризис среднего возраста, это надо пережить. Пей давай.

Я машинально глотнул. Лёва Дондерфер – успешный, по-настоящему, безо всяких реверансов классный художник, – что я мог ему объяснить? Его пухленькая черноглазая Муза, заласканная, прикормленная, наверняка страстно обожающая Лёву со всеми его бесконечными сальностями и двусмысленностями, уверенная, благополучная Муза-мурлыка уж точно не променяет Дондерфера ни на какого другого холстомарателя.

– Игоряша, – он смачно, с хрустом, с вывертом оторвал рыбине голову и швырнул на телепрограмму, лежавшую на кухонном столе, – тебе надо куда-нибудь выбраться, а то совсем сдуреешь со своим климаксом.

– Да с чего ты… – начал закипать я.

– Шторки задернул, телефончик отрубил и вот ещё, – Лёва кивнул на четкие квадраты на обоях вместо зеркал. – Я по случаю домишко приобрел, километров пятьдесят всего от города. Места – сказка, воздух – песня. Тишина, красота, озерцо – идеально, чтобы денек-другой понянчить свою депрессушку. А потом рвануть в ближайший городок, прикупить шашлычат, винца, прихватить загорелую селянку да показать ей, какой у тебя, да-да, у тебя чудесный домик в горах. Придумай себе легенду, другую жизнь, поверь в неё – и не заметишь, как очухаешься. Да вот еще, – из пакета Дондерфер добыл небольшой черный футляр, – приобрел, сам не знаю зачем. Возьмешь с собой, пригодится.

– Что это?

– Карманный компьютер. – Он извлек из чехла плоскую черную коробочку величиной со средний набор женской косметики. – Работает от аккумулятора и от обычных пальчиковых батареек, подсоединен к Интернету, так что будешь кропать шедеврики, валяясь на травке у озерца с селяночкой в обнимку. Годится?

Он смотрел на меня и улыбался. Никогда раньше не видел, чтобы толстые люди так по-мефистофельски улыбались…

Дондерфер умудрился меня уговорить. Остался даже ночевать, что, впрочем, мне, размякшему от теплого пива, а потом от неизвестно откуда взявшейся холодной водки, было практически безразлично.

Проснулись далеко за полдень. Лёва долго вычерчивал маршрут по возникшей из неизвестного пространства карте, что-то втолковывал мне, похмельному и разбитому, заставлял собирать вещи, выталкивал из квартиры… Мне же было самоубийственно тошно.

– Смотри сюда, – Лёва развернул карту на капоте моей дряхлой «Нивы», – здесь сворачиваешь налево и – вверх, дорога паршивая, но где в горах найдешь хорошую? Всё время вверх, там увидишь указатель: «Участки художественного общества “Пастораль”». Мой участок шестой, у озерца. Ключ у охраны возьмешь, я предупрежу. Всё, давай, катись с ветерком.

С этими словами он запихнул меня в машину, швырнул на сидение рядом карту, грохнул дверью и снова улыбнулся своей невыносимой улыбкой.

– Спасибо, – выдавил я и поехал, даже не предложив подвезти его.

И не сожалел. Общество Дондерфера всегда давалось мне с трудом. Не знаю, как это объяснить: вроде бы душа-человек, талант, каких поискать, а выносил я его с тяжестью. Наверное, потому что Лёва всегда был вроде как на ладони, нет, ускользал, подлец, газообразным веществом, и замучаешься ловить его да рассматривать.

Погода хмурилась, небо куксилось. Через час я заметил, что выехал не на то шоссе, пришлось вернуться в город. К этому времени погода испортилась окончательно. Расплакался сентиментальный южный дождик, влажная духота лениво заползла в салон. На автоматизме я выбрался на нужную дорогу, не совсем отдавая себе отчет, зачем я вообще туда еду. Все время хотелось вымыть руки и уснуть в чужом доме под сочувствующими взглядами незнакомых людей…

Дождь усиливался. Я ехал, время от времени бросая взгляд на карту, но мой отъявленный топографический кретинизм вкупе с нежеланием каких-то действий вообще привели к логическому результату – я заблудился. Скорее машинально, нежели действительно пытаясь отыскать участки художников, объездил с десяток горных дорог и воистину козлиных троп, пока не начало смеркаться. Небо разразилось сплошным белым ливнем, таким сильным, что «дворники» работали только для собственного успокоения. Надо было выбираться на трассу и возвращаться домой, да купить по пути вина… белого муската…

Ехал практически вслепую, не боясь, впрочем, врезаться в кого-нибудь – забрался я в такую глухомань, что любую встречную машину посчитал бы за благо, хоть подсказали бы, как выехать на шоссе. И на одной из козлиных троп я застрял. Колеса истерично буксовали, российский джип перестроечного периода потерпел полнейшее фиаско на подраскисшей черноморской земле. Подергавшись в напрасных попытках освободиться, я выключил зажигание и предался меланхолии под издевательский грохот дождя, который отчетливо барабанил по крыше авто: «до-н-де-р-фе-р… до-н-дер…» Под этот перезвук-перестук я незаметно и заснул.

Солнце легонько стукнуло в лобовое стекло и размеренно постучало в ветровое. Я разлепил веки и сквозь беспомощный прищур разглядел свежевымытое утро и чьё-то лицо, замутненное разводами на стеклах. Некто стучал и что-то говорил, совершенно непонятно, что именно. Наконец я догадался открыть дверь и выбраться наружу. После влажной, почти банной духоты салона последождевая свежесть слегка оглушила, захотелось тряхнуть ближайшую древесную ветку – принять душ, а после уже…

– Извините, что разбудил. Можно поинтересоваться?

Я обернулся. Оказалось, лицо за стеклом не было остатками снов. Рядом с моей «Нивой» стоял высокий широкоплечий мужчина, как показалось, в темно-зеленом джинсовом плаще… или пальто.

– Да? – Я хлопал ресницами и дышал, дышал, будто похмелялся.

– Как вы здесь оказались?

– Сам не знаю, заблудился. А где я?

– И давно тут стоите? – отчего-то не ответил на вопрос мужчина. Обойдя машину, он оперся на капот. Рыжеволосый, темноглазый… Какой яркий типаж!

– С вечера. – Я практически воткнулся ногами в землю, в небо головой и начал соображать. – Машина заглохла, я и заснул. Не подскажете, как на шоссе выбраться?

И мы одновременно посмотрели на колеса, утопшие в подсыхающей грязи.

– Я ехал к это… к этим… Ну, где у художников домики, там у друга участок, – зачем-то зачастил я, словно оправдываясь. – Отдохнуть недельку-другую. Я писатель…

«Хорошо хоть про климакс не начал исповедоваться!» – с отчаянной злостью на самого себя подумал я и почувствовал, как сильно проголодался.

Четкие, напряженные черты лица мужчины вдруг смягчились, даже складка меж бровей разгладилась.

– Знаете что, – с дружелюбной улыбкой произнес он, – здесь рядом есть поселок, я там живу и могу проводить вас. Сами видите, машину пока не вытащить. Отдохнете, перекусите, потом придем с подмогой. Как идея?

– Великолепная!

А что я мог сказать? Мне было решительно всё равно куда идти, тем более что к рыжеволосому незнакомцу я отчего-то сразу проникся безоговорочным доверием и симпатией, что тоже списал на разболтанные нервы.

Я забрал вещи, закрыл машину и направился следом за ним. Руки по-прежнему хотелось вымыть… Неужели это и есть нервное расстройство? В последствии мне станет казаться, что в комнате есть кошка и она вот-вот прыгнет мне на спину? Во рту стояла противная сухая горечь, видать, возлияния в одиночестве и с Дондерфером не прошли бесследно для моей многострадальной печени. Казалось, мог бы напиться из любой лужи…

По высыхающей дорожке, сужавшейся в извилистую тропку, я шел следом за рыжеволосым типажом, рассеянно рассматривая его широкую спину. И заметил, что грубая зеленая ткань странно топорщится, из чего сделал вывод, что у незнакомца, должно быть, какая-то серьезная травма спины или врожденное увечье, хотя на обычный горб вроде не походило. Потом моё внимание переключилось на его ноги, вернее, обувь – оригинальные башмаки-мокасины, сплетенные из множества тончайших мягких ремешков светло-бежевого цвета. Судя по всему, обувь была наимягчайшей и удобнейшей, что не могло не вызвать законного чувства зависти у меня, вечно страдающего от мозолей, усталости и судорог.

– Извините, – откашлялся я, поравнявшись с ним, – обувь у вас уж больно замечательная. Привезли откуда-то, или местные умельцы сделали?

– Местные, – с улыбкой ответил он.

– И дорого берут?

– Да нет, для хорошего человека и просто так сделать могут.

– Что вы говорите? – Душа неуклюже подпрыгнула от радости, она, бедолага, тоже порядочно настрадалась от моих ног. – Можно и мне заказать? Заплачу, сколько потребуется! У меня, видите ли, вечная проблема с обувью.

– Конечно, но на это дня три уйдет – не меньше.

– Да я и не тороплюсь никуда. Хотел в поселке художников сидеть, так какая разница где? У вас тут, как посмотрю, природа замечательная. – Мимо проплыл громадный кизиловый куст, полыхающий переспевающими ягодами. Голод очень ободрял на созерцание кустов плодоносящих. – Где-нибудь можно в вашем местечке остановиться на недельку-другую? Я, понимаете ли, писатель…

– Конечно можно! Хотите – прямо у меня и живите. Дом большой, а народу только я да жена с сынишкой.

– Премного благодарен! А водоёмчик в округе какой-нибудь имеется?

– Речка есть и озеро.

– Замечательно! Я, видите ли, главный редактор…

Шли мы долго. Если б не крутая каменистая тропка в две ладони шириной, я уже давно бы разулся и шел в одних носках, еще лучше – босиком. Страшно хотелось пить, и смутно беспокоили воспоминания о «Ниве», оставшейся бог весть как далеко.

– Однако вы забрались! – сопел я, сохраняя остатки достоинства. В отличие от меня, мужчина шёл легко, беззаботно, кажется, не запыхался ничуть. – Как места-то ваши называются?

– Горные… места у нас, – почему-то неопределенно ответил он.

– А звать-то вас как? – Честно признаться, меня почти испугало то, что он не назвал своей деревни или поселка, уж не знаю, куда именно мы шли, но и это я быстренько списал на расшатавшиеся за последнее время нервы.

– Божедар. А вас?

– Игорь Валерьевич… Игорь. Имя у вас какое хорошее и редкое. Далеко еще?

– Почти пришли.

Под это «почти» мы прошли ещё, как мне показалось, километров двадцать, карабкаясь всё выше и выше к горным расщелинам. Тропка так петляла, разветвлялась, закручивалась, что нечего было и надеяться отыскать дорогу назад. Наконец мы вскарабкались на очередную возвышенность, и взору открылась пасторальная картина: зеленая долина с деревушкой, со всех сторон окруженной стройным лесом и горными хребтами.

– О, какая красота! – выдавил я, задыхаясь. – Как вы отсюда в центр попадаете? Или есть другая дорога?

– Да, имеется. Осторожнее, тут спуск крутой.

На мгновение я замер. Аккуратные строения, напоминавшие совхозные, квадратное, явно искусственное озерцо в центре долины, бороздки огородов, лоскутки небольших полей – эта картинка показалась мне смутно знакомой, где-то я уже видел такую композицию, будто мне когда-то снилось это всё… Обдумать мысль я не успел, потому как подвернул ногу и с недостойным жалобным кудахтаньем заторопился вниз.

– Что же вы так! – расстроился Божедар, спускаясь следом. – Я ведь предупреждал, осторожнее!

– Засмотрелся на деревеньку вашу! – С перекошенным лицом я помассировал лодыжку, предвкушая как минимум три хромоногих дня.

– Ничего, сейчас придем домой и всё поправим.

Мы спустились на дорожку, уходящую в лес, и вскоре углубились в прохладную хвойную тень. Средь золотистых стволов красовались добротные рубленые дома, колодцы, беседки…

– Папа!

Навстречу нам несся пацаненок лет четырех-пяти в одних коротеньких шортиках.

– Это мой Дениска, – заулыбался Божедар, хотя мог и не пояснять: рыжий ежик волос да темно-синие глаза – отцовская копия.

Мальчонка принялся крутиться возле нас, повернулся спиной, и я застыл, привалившись к очень кстати подвернувшемуся под бок дереву. На спине пацаненка, там, где у всех людей лопатки, топорщились маленькие, но уже вполне оформившиеся крылышки с перышками светло-бежевого цвета и нежным белым пушком. Большой, указательный и средний пальцы правой руки, как по команде, сами собой соединились в горсть. Крестное знамение получилось корявеньким, возможно, даже обидным для ангела… Божедар поглядел на меня и рассмеялся.

– Ну что вы, – он помог мне отделиться от дерева и, придерживая за плечи, повел к двухэтажному дому, казалось, сделанному из солнечной древесины, – он не ангел, Дёня обычный челоптах. В меня пошел, я тоже челоптах. Надеялся, что в маму уродится, хоть не станет с этими крыльями маяться, но не вышло.

– Челоптах – это как?

Божедар усадил меня на резную скамеечку у крыльца и долгим взглядом посмотрел в прямо глаза.

– Сразу хочу сказать, чтоб потом не было неясностей и недоразумений, – он принялся неторопливо расстегивать пуговицы балахона, – лишних вопросов, вроде: как, почему, откуда копыта растут. Этого у нас тут не любят.

– У кого копыта растут? – Я вытер слабенькие вспотевшие ладони о штаны и сунул руки меж колен, чтобы не мешались.

– У некоторых растут.

– Понял, – кивнул я, – конечно, что же в этом такого?

Божедар снял балахон, аккуратно свернул, положил на скамейку рядом со мной и остался в одних серых штанах свободного кроя. Продолжая внимательно на меня смотреть, мужчина расправил большущие крылья с коричнево-рыжими перьями. Получился звук, будто хозяйка вытряхивает половик с балкона, во все стороны полетели мелкие перышки и пух. Я отчего-то взял и заливисто засмеялся. Тут подбежал пацаненок и схватил со скамейки балахон:

– Пап, домой отнесу, да?

– Ага. А мама где?

– С тетей Мартой за грибами-ягодами пошла.

И с этими словами убежал в дом. Проводив сынишку взглядом, Божедар опустил крылья и спросил:

– Чего курите?

– А? – Я совершенно не понял вопроса.

– Спрашиваю, какие сигареты курите?

Я вытащил из кармана пачку и в полнейшем недоумении уставился на неё.

– Хорошая марка, – одобрил Божедар. – Можно угоститься?

– Что?

– Сигарету, спрашиваю, можно у вас взять?

– Ах, сигарету! – дошло до меня наконец. – Конечно, разумеется, берите!

Я протянул ему и прикурил сам. Божедар присел на корточки и с удовольствием затянулся.

– Никак в себя не приду, – признался я, поглядывая на его крылья. – Это потрясающе, феноменально!

– Ничего особенного, – отмахнулся Божедар, со вкусом выдыхая дым. – Одна проблема от этих крыльев и никакой радости.

– Летать можете? – От табака на голодный желудок я захмелел и даже развеселился.

– Зачем? В принципе могу невысоко, над деревьями, но годы уже, сами понимаете.

– Да уж, – болванчиком закивал я, – годы это та ещё дрянь. А у вас это как, династия?

– Да, по мужской линии в основном передается.

– Необычно, прямо скажем. Изумительная наследственность.

– Вот вы думаете – крылья, замечательно как, красиво, а ведь и в голову не приходит, какая это жуткая морока.

– В чём сложности? Хотите ещё сигарету?

– Спасибо, сначала эту докурю. Смотрите сами: по пояс голым ходить неловко и неудобно: жара, мошки, комары, зимой холодно, а под одеждой они преют. Приходится сидеть на улице, выветриваться, иначе в доме запах, как от старой подмокшей перины. В перьях частенько разная гадость заводится, жене приходится травяным отваром обрабатывать, а сами видите, какие они здоровущие – намучаешься, пока всё промоешь. Спать приходится на животе. Если на спину лечь, так их расправить надо – получается, что мне одному во всей спальне тесно будет. И вообще с крыльями жарко и кожа от пуха чешется – радости мало, поверьте мне. Сейчас вот думаем, пока ости не окрепли, пока мягкие, может, Дёньке купируем их…

– Что вы говорите такое! – взвился я в необычайном душевном состоянии. – Природа или бог, уж не знаю, кто именно, наградили вас мечтою всего человечества: крыльями за спиной, а вы —«купировать»! Как хвост собачий, в самом деле!

– Человечество все время о глупостях мечтает. А пусть попробуют круглогодично в эдаком пальто демисезонном с одной стороны организма ходить, да шашелем всяким, потливостью да опрелостями через это мучаться; и таскать их тяжело, и на погоду ноют, не хуже ревматических суставов. Да что там объяснять, это прочувствовать надо! Давайте вашу сигарету.

Я протянул ему всю пачку с зажигалкой. Тут в окне высветился пацаненок и крикнул:

– Па, мама просила за курой сходить!

– Чего раньше не сказал?

– Забыл!

И скрылся из видимости.

– Ох-хо, – вздохнул Божедар, выпрямляясь. – Что ж, Игорь… Позволите без батюшки?