Семь пятниц одной недели

Нет, нет, погодите, пока я молод и силен, мне плевать на все самое страшное в этом мире, не так ли, инопланетные наши, заклятые друзья ино? Хотите, чтобы я был суперменом? Я буду суперменом. Скажите, и я последую за вами в сверхсветовые дали, за тысячи световых лет, если надо будет. Мне же любопытно, страсть как любопытно. Вы же, хоть и непонятные для нас, людей, существа, но умеете же перемещаться во Времени, а это люди еще не скоро смогут сделать… если вообще смогут… и мне пока нечего терять в этой жизни, кроме моей сегодняшней любви.

…нет, ну не могла она меня так поцеловать на прощанье! Не могла! Не могла! После всего, что между нами было…

Корпус Г маячил слева от меня серой унылой массой, старое сталинское творение…я все прислушивался к гулкому биению своего сердца. Было просто обидно, ведь мы столько пережили вместе за то короткое время нашей любви… и почему все должно закончиться?

Ведь, кажется, что все только недавно началось…

Будь все проклято… я мог бы одним легким ударом снести к чертям весь этот ненавистный и любимый одновременно корпус…зачем только я ее встретил здесь…чего я только ни сделал бы, чтобы остановить ее, Чего бы ни сотворил… но ничего не поможет.

Она уходила. Я терял ее. И не понимал, дурак, – почему. Мне впервые стало по-настоящему страшно от осознания этого.

Входная дверь в корпус приоткрылась… Пока я шел по открытому пространству коридора к пульту дежурных по корпусу, гимн доигрывал последние аккорды.

…Евменовна сидела верхом на метле в джинсах и готова была взмыть вверх, в левой руке она держала вилку с жирной шпротиной, а правой наливала в стакан водку, и не только себе, а еще и какому-то лысому смуглому мужику, в костюме и при галстуке. Метла раскачивалась и заметно вибрировала. Увидев меня, бравая старушенция салютовала стаканом, выпила залихватски и закусила шпротиной. Затем сказала: – вам с Луны звонили, спрашивали, когда завтра закончите…кто же это мне с Луны звонил, Татьяна Евменовна? Да не представились, голос такой приятный, хорошая женщина, мне кажется…я кивнул, и устало вызвал лифт. Нечто женского рода, ее сменщица, спало…

ПЯТНИЦА ВТОРАЯ. СВЯЗНОЙ

…позвольте представиться: комендант Розин. Ренат Розин. Профессор философии Али? Из Каира? Будем знакомы. Неужели прямо из Каира?

Но оказывается, не все так просто. У профессора Али здесь имеется даже любимый блок проживания – 905-й. И выясняется, что он учился и жил в нашей Великой стране в семидесятых годах. Учился на кафедре философии МГУ, жил в этом самом корпусе Г. Любопытно… так мы однокашники, я вот учусь на журфаке МГУ…

Профессор Али невозмутим. Тонкие усики, костюм, галстук, лысый загорелый череп. И вежливая улыбка. Знали, вороги, кого засылать. Жил он здесь. Учился он здесь. Что еще он здесь делал? Баб наших советских портил, наверняка… На Евменовну он почти ноль внимания.

А Евменовна внезапно вручает мне… челюсть изо рта. Явный заскок от усердия на работе. Когда я начинаю материться, орать единственное заклинание, которое знаю: «ты что, старая, ах-у-ела!», она приходит в себя, бормочет: «пардон, обозналась, ключи, вот, принесла, вот они…», и даже как-то смущенно растворяется в воздухе. Этот факт не остается незамеченным профессором – его бровь лезет вверх.

Веду профессора в блок 905: мимо малой кухни, по коридору и налево… пришли. Ноги врозь! Руки за голову! Стоять…что в карманах?! Ладно, ладно, расслабьтесь, профессор. Шутка юмора.

Неужели это и есть связной от ино? Принято думать о них во множественном числе. Конечно, а как еще можно думать о камнях, из которых состоит гора, например?

…Знаю этих ино со времен подготовительного отделения, так называемого рабочего факультета. Сокращение ино придумал лично я, так удобнее, и сразу понятно, о ком идет речь. Тем более что о них знает узкий круг специалистов – людей, животных, птиц. Всего год назад они жили в человеческом образе только в корпусе Е, в профилактории. В том году в Москве проходил международный фестиваль молодежи и студентов. Главным там у них по комсомольской работе рулил Сергей Снежков. Отличным был камнем Серега. Вот он меня тогда и завербовал, открылся насчет своей принадлежности к инопланетной расе, потому что увидел во мне «хорошего» человека. Настоящее его имя я бы выговорить не смог, на это ушло бы дня два, не меньше. У него в помощниках и девушки были… я даже «запал» на одну, она приняла облик казашки, ее Жанной звали, как сейчас помню, но я ведь ничего не знал… цветы ей дарил, флиртовала она со мной…но физического контакта так и не случилось, слава тебе. Было этих ино всего с десяток – кому я непосредственно подчинялся, как дежурный комендант корпуса Е…

Собираюсь уходить…извините, Ренат! – вдруг слышу вежливый его голос, – не составите мне компанию? Поздновато, конечно… и вы на работе… но я так давно не был в Москве. А с дежурством вашим проблем не будет, обещаю.

Его дипломат такой тонкий и серебристый… и как я не обратил внимания сразу? Из него уже доставались: большая бутылка водки, баночка икры, палка салями, сигареты… импорт, немыслимая роскошь из шереметьевского дьюти-фри. Дефицит. На это надо чем-то ответить.

– У меня есть томатный сок! – говорю ему. – И хлеб!

При слове «хлеб» профессор Али от удовольствия даже зажмуривается. Ну, видно, что наш человек, знает толк в русском хлебушке. Значит, точно жил у нас. Иду по пустому маленькому коридору, за хлебом. В 901-й болгарка Жанна сейчас, скорее всего, курит и пьет кофе. Где обещанное болгарское вино, родная? И когда ты, наконец, будешь со мной ласкова? Ладно, мне сейчас некогда…

…водка наливалась в простые стаканы. Профессор беспрестанно курил. Вежливая улыбка не сходила с его лица. Мне приходилось не отставать от Али, и через какое-то недолгое время я уже был прилично в подпитии. Но держался.

Али мне рассказывал про Каир. Как там жарко. Как по улицам этого огромного города едут в машинах веселые люди. Как мужчины сидят за столиками в уличных чайных. И как люди вежливы друг с другом. И как по вечерам теплый ветер мчится вместе с автомобилями по мостовым, натыкаясь на дворцы древности и улетая к пирамидам, еще более древним… и как каирцы любят не спать допоздна, гуляя по ночному городу целыми семьями, с маленькими детьми, переходя из одного кафе в другое…

Я слушал и кивал. Для меня понятие «Каир» ровным счетом ничего не значило. Я никогда не видел этого города. Накурено в блоке было просто ужасно. Я встал и открыл окно. Свежий апрельский ночной воздух ворвался в блок вместе с неясными шумами улицы.

Пока он рассказывал о себе, я смотрел на его лицо. Не в глаза, а на лицо. Профессор был явно не в форме. То, что он успел мне рассказать о своей прежней жизни, вызывало уважение. Раньше это был боец. Он проучился в Великой Стране советов много лет, он стал прекрасным специалистом и уважаемым человеком у себя на родине (где очень ценился советский диплом), и был в рядах борцов с мировым империализмом… но все было испорчено. Он увлекся астрономией, космогонией, космологией… вскоре он понял, что капитализм и коммунизм – это несерьезно – есть проблемы поважнее. Пока некие две сверхдержавы, Америка и Советский Союз, лавировали на грани самоуничтожения цивилизации (лавировали да не вылавировали), планета неслась в мировом пространстве, совершенно одинокая и беззащитная перед космическими стихиями. И никому из населяющих ее миллиардов существ до этого не было никакого дела.

Так что проблемы, стоящие перед профессором, явно были на порядки сложнее проблем с мировым империализмом, и теперь он чем-то встревожен, если не сказать – сломлен. Его лицо выдавало крайнюю усталость. Это было плохо, но еще хуже было то, что я никак не мог понять, связной он или нет, а он сам пока ни словом об этом не обмолвился.

…но сейчас профессор наслаждался застольем. Отличная закуска, русская водочка, графинчик томатного сока. Видимо, привык он к таким вещам. Конечно, невиданного заморского гостя можно было потчевать и по-другому. Заказать, к примеру, из ресторана «Семь пятниц на неделе» всякой экзотики. Но что-то в поведении профессора говорило: не надо ничего лишнего, все и так хорошо. В очередной раз разлили. Профессорские усы улыбались.

– Давайте за дружбу! – сказал он, приподняв стопку. – Хотя, нет, третья стопка, м-м-м, за покойных…

– В разных местах по-разному, – сказал я.

Профессор пощелкал пальцами:

– Как это у вас называется, забыл! Вспомним?

– Помянем! – я опрокинул стопку в себя, профессор сделал то же самое. Запили томатным соком. Настенные часы – громко:

– Час ночи, комендант!

Я быстро глянул на профессора. Он или не услышал или сделал вид, что не услышал. Пора прошвырнуться, закрыть кухни.

…показалась Ирен!

Милая моя. Радость моя. Боль души моей.

Она уходила, нет, она просто-таки убегала на лестницу. Ее глаза сверкали, и говорили только для меня: милый, у нас все хорошо, но сейчас я занята… занята…немая сцена… я просто остолбенел… как же так… а я?..куда же ты…

Приходи утром, шепнула она и скрылась за дверью на лестничную клетку.

Подхожу к пульту. Надо выпить. Зачем я шел? Погоди-ка… а, ну да. Я же выскочил «на пару минут» не только потому, что меня вдруг затошнило от сигаретного дыма, нет, но хотел просто осмотреться, не унесли ли телефон с пульта, светит ли лампа, закрыть кухни, наконец… но сейчас не это главное. Звоню на первый этаж:

– Татьяночка Евменовна, это Розин. У вас нет приворотного зелья?

Она отвечает в том смысле, что «какого хрена я звоню так поздно, она уже прилегла», но есть заклятье, я не смогу его произнести, надо женским голосом.

А как звучит оно?

Как звучит? Ведьма откашливается и начинает: карту-наверхдак-кустумм… кара-так-макдак-гумкумм… чеби-ров-шалтам-балтам… через-драм-удрам-мартаммм… ыыыы… забыла, твою мать, извини! Вспомню, скажу!

При ее голосе, когда она произносила заклятье, у меня случилась эрекция. Пенис вдруг отвердел как камень и отказался «дать вялого». Но потом я понял, что это не от заклятья случилось и тем более, не от ее голоса. Просто я представил Ирен без халата… без нижнего белья… ее прекрасную грудь… и рука этого недоноска на ней… НЕЕЕЕТ!

Закурил сигарету. Там же ждет связной. Или все-таки не связной? Подождет.

В тот момент отчаяния я поклялся себе… что мы с Ирен будем вместе, несмотря ни на что… это казалось недостижимым счастьем. Невероятной мечтой. Несбыточной.

– Рен, – сказал профессор, когда я вошел, – а ведь мы на пороге потрясений. Америка уже не та… она на соплях, а вот мы… предстоят катаклизмы. Вы любите катаклизмы? Ката… клизмы… хм…

– Профессор, – сказал я, закуривая дорогую сигарету из его пачки. – Давайте, так сказать, по существу дела…

– Ну, давайте.

Как же мы «нажрались», дернула мимолетная мысль. Я вдруг понял, что очень сильно хочу спать. Просто валюсь с ног. Заговорил меня заморский гость. И я заснул, ненадолго, всего, может быть, на пару минут. И проснулся. Профессор ждал.

– Пока ты спал, – сказал он чужим, одеревеневшим голосом, – информация обновилась.

…какая еще информация, профессор? Вы о чем? Средство для защиты уже с тобой, продолжал египетский гость. Я их называю Близнецами, ведь они действительно совершенно одинаковые. Мне было велено передать их именно тебе. И никому другому. Даже наши заклятые друзья ино не должны об этом знать, ясно?

Оказалось, что спал я почти час. За это время профессору каким-то способом кто-то сообщил, что его больше не преследуют, и он может расслабиться. Он расслабился. Водки не осталось. Кто его преследовал, я не понял. А вот на моих запястьях красовались черные литые браслеты. Они выглядели как часы, но часы явно не из нашего времени. Даже японцы, наверное, еще не придумали такие. На каждом запястье по этакому литому, словно из одного куска черного металла, браслету.

Надо же, профессор все-таки связной. Бред. Мы просто дико напились, по-нашему, ужрались почти «в муку», но еще держались. Информация обновилась, но я слышал эту чертовщину впервые, и был сейчас неспособен постичь ее смысл, если он и был, этот смысл. Итак… кто-то навалил кучу прямо посреди коридора в подвале Главного Здания. Ну, это я уже видел, если это та самая куча. Куча была просто неприлично огромной. Да уж. Но она не воняла. Точно, не воняла. Это не человеческое дерьмо, сказали прибывшие на место патрульные ино. Но что они могут знать? Обычный каменный патруль из захолустья, родились где-то за сорок тысяч световых лет отсюда… они же не знают наших особенностей. Дерьмо похоже на слоновье, из которого бумагу делают, предположил агент Центавр (он же китайский аспирант Дзен Тау). А кот Павлик, так тот вообще сказал: вы чего, недоразвитые, это вовсе не дерьмо, а только что родившийся ино! Вот шутник…

Ино оскорбились. Вызвали связного лично для меня, чтобы я разобрался и вот, он здесь. Дополнительная информация, только для меня: те маленькие следы, что были обнаружены, принадлежат очень маленькому человеку… не зверьку, не насекомому, а человеку. Ребенку? А кому же еще….Стоп! До меня вдруг дошло: а что там делал этот маленький человек, кем бы он ни был? И где он сейчас?

Я посмотрел на профессора.

– Не может этого быть… что вся заварушка из-за того дерьма!

– Ты прав! – отвечал он. – Там еще был Страж.

– Страж? Профессор, может, там еще нашли член динозавра?! Можно уже всю проблему, без понуканий! А?

Али вдруг навис надо мной, нещадно дымя и покачиваясь.

– Стража надо найти, – сказал он хрипло. – Это есть то, ради чего меня оторвали от книг в Каире, а тебя, мой друг, призвали!

Нет, профессор, призывали меня в 1982 году, в ряды советского стройбата, в тот самый день, когда умер Леонид Ильич Брежнев, машинально подумал я. И все же… сказать, что я охренел – было ничего не сказать. Значит, Страж.

Или показалось, или я действительно в тот миг внезапно раздвоился. Был я, Рен, и был еще некий Ренат. Меня было целых два. И Ренат уже хотел высказать, что он обо всем этом думает, но тут к ним прорвался Лифт, в виде ожившей стопочки на столе:

– Тук-тук! К вам инородное тело!

В дверь постучали. У Рената вдруг резко забилось сердце: сейчас поцапаемся, с инородным телом. Но Али сделал знак, мол, спокойно, не паникуй. Он встал, расправился одним текучим движением, приготовился. Вошла девушка в изящном костюме синего цвета, напомнившем ему костюмы стюардесс на бортах «Аэрофлота», в руках она несла поднос с бутылкой шампанского. Профессор вдруг заторопился, схватил шампанское, буквально выставил «стюардессу» за порог и начал открывать бутылку.

– Кто это был? – кивнул Ренат на дверь.

– Не обращай внимания! – сказал профессор. – Фантом… последствия нашей с тобой встречи… еще не наступившие, но уже прорывающиеся из будущего… долбанные ино напортачили, как всегда…

Помолчали, пока Али возился с бутылкой. Фантомы, прорывающиеся из будущего… возможно… но бутылка советского шампанского нисколько не фантомная, вполне себе зеленая и тяжелая, это заметно. Али налил шампанское в те стаканы, куда до этого наливал водку.

– Давай, мой друг! – возгласил он. – Надо выпить – это программа в виде напитка. И быстрее. К нам рвутся церберы, а мне еще надо незаметно исчезнуть.

Он все улыбался. А Ренату подумалось, что если он выпьет еще и шампанского, то точно проблюется.

…черные машины уже мчались. Кряжистые церберы-исполнители с каменными шеями и красными от водки мордами привычно звонили куда-то, что-то уточняли у церберов-вершителей с более бледными и интеллигентными лицами. Перед исполнителями ставилась простая задача: выследить, поймать, уничтожить всякое инакомыслие. Доставить в лубянские подвалы.

Мы выпили. Профессор четко и без лишних эмоций продолжал говорить: теперь самое интересное, Рен. Ино, как ты знаешь, не обладают человеческой психологией. Поэтому в делах сугубо земных, но касающихся непосредственно их интересов, они всегда прибегают к помощи людей. И они всегда используют только отмеченных, особых людей. Которых для них подбирают их хозяева – энтропы. Если тебе доверили галактические часы, значит, ты не просто особый человек, Рен, ты – единственный на этой планете. Поверь, я уже долго варюсь в этой каше, но такого еще не видел!

Ренат несколько пропустил его слова мимо ушей, настолько плохо ему было от выпитого. В конце концов, Али явно не знал, что такое Страж и как он выглядит. Друг мой, промямлил он, эта штука может выглядеть как угодно: оружие, ложка для супа, цветок в горшке… кучка собачьего дерьма на траве.

Ну, мы намешали! Водку с шампанским, грандиозно. Уже совершенно не было сил – язык словно онемел, отказывался повиноваться. Качало как в приличный шторм. Тянуло то вправо, то влево. У меня сформировалось тревожное чувство, что надо бежать из этого блока, как можно быстрее и, главное, куда глаза глядят.

– Съё… бываем! – сказал я довольно внятно, как мне показалось. – Опас-сно!

Али вдруг рухнул под стол. Он вырубился. У меня все плыло перед глазами. Из поверхности стола произросла голова Евменовны и сказала голосом начальницы корпуса:

– Нас слышат! Тише! Да тихо вы, придурки!

Оказывается, Али не вырубился, а кричал или пел что-то восточное. У меня хватило сил прикурить сигарету. После второй затяжки потянуло блевать, а голова все смотрела и шипела, мол, тихо вы, придурки. Не выдержав и, чтобы сохранить лицо перед профессором, распахнул окно и этак деликатно, децибелов на пятьдесят, вывернул кишки наружу… далеко снизу кто-то дико закричал, и, по-моему, на хинди. Да пошли вы. Стало легче…

Ренат вновь овладел моим сознанием. Не разбирая дороги, он ринулся из блока, хотя профессор орал, что это опасно, «и могут застукать».

…Рен проснулся как от мягкого толчка, обнаружил себя лежащим в неудобной позе, в плаще, на диване, возле пульта дежурного по этажу. Во рту пересохло. Горло болело. Значит, он храпел во сне. Глаза еле открывались. Водка, выпитая вчера ночью, далась тяжело. Интересно, который час?

Восемь ноль одна, тихонько пробормотал диван…Приятель, ты так храпел, прошелестел пульт восхищенно…

Увидев на запястьях рук по черному браслету, Рен похолодел.

С кухонь доносились голоса и ароматы. Рен еще более похолодел. Кто открыл кухни? Ключи лежали на месте. Вспомнилось вчерашнее… последнее, что было: профессор наливал шампанское с таким шипением, что, кажется, слышно было по всей вселенной. Затем провал в памяти… какая-то голая девка, вроде бы… нет, постой, это же Ирен была… вновь профессор, исполняющий гимн Советского Союза на арабском… его лицо, все в кровоподтеках, да, и… тут Рен судорожно сглотнул… опять профессор, вползающий в окно со стороны улицы, его странно печальные глаза… но куда делась Ирен, в таком случае?

Затем… они, шатаясь, бежали из блока, сразу направо, Али что-то говорил, показывая на красные огни на Близнецах. Поминутно падали, держась друг за друга. Наглухо запертую дверь в профессорскую жилую зону они просто не заметили – пробежали сквозь нее, только щепки и обломки в разные стороны полетели.

Али поторапливал. Церберы где-то рядом, твердил он. Защита все же не справилась. Их передвижение сопровождалось целой какофонией звуков и пьяных криков. Долго еще, профессор? Да подожди ты, хрипел он, поглядывая на мои руки, Близнецы работают на автомате…

…они оказались в профессорской жилой зоне, словно во дворце багдадского халифа. Огромный коридор, везде персидские ковры, пальмы…нет, это, видимо, были пьяные глюки…живут же люди в профессорской зоне…И все, затем провал в памяти…

Апрельское утро было теплым и влажным, оно деликатно втискивалось в окно, которое он оставил на ночь приоткрытым в нарушение инструкции. От такого количества спиртного, что было освоено вчера ночью, он должен был бы полдня «лежать влежку». Но происходило что-то странное: его состояние улучшалось, и улучшалось буквально «на глазах». Было ли это связано с вибрацией на одном из браслетов, что красовались на его запястьях? Похмелья и след простыл. Минут через десять он уже встал на ноги, пошел, умылся на кухне, и даже выкурил сигарету на лестнице. Вот это да! Браслеты или нет, но он готов был свернуть горы! Напевая что-то себе под нос, вышел из лифта на первом этаже корпуса.

Ведьма Евменовна, забирая у него дежурные ключи, против обычного молчала и не говорила ничего. Рен отметил это про себя. Невероятно. Немыслимо. Ей рот зашили, не иначе?

Пива бы сейчас для полного счастья, но надо на занятия ехать… как ни странно, но пива не хотелось… что происходит со мной, озадачился Рен, присаживаясь задницей на спинку скамейки, в парке перед корпусом Г и опять закуривая. А может, не ехать на занятия? Можно и не ехать, дорогой, вай ме! Лекцию пропущу, пожалуй, подумал Рен. Ну и ладно. Подумаешь, лекция. А вот на семинар по партсовпечати надо бы. Но тащиться на «Библиотеку имени Ленина» уже расхотелось.

Пойду к Ирен, думал он, пойду к моей милой. Надо спросить, но очень деликатно, была ли она вчера там, где мы с профессором выпивали и что она делала там в голом виде и зачем била подушкой профессора? Не до учебы сегодня.

…Стучу в дверь блока 939. Ирен, конечно, еще спит. А дверь открыта.

Захожу в блок. Ирен занимает правую комнату, а в левой обитает «мертвая душа» – предмет вожделения любого студента и любого аспиранта в любом общежитии.

За мутным дверным стеклом правой комнаты происходит некое движение, и вот передо мной возникает чудо – ее маленькая дочка Настя. Смотрю на нее, улыбаюсь прелестному белокурому ангелочку с пухлыми губками.

– Мамочка встала! – сообщает девочка. – Сейчас оденется!

Ирен уже видна, она зовет меня, машет рукой, сама же только в халатике. Даже в моем несколько уставшем и измотанном ночными событиями, но восстановленном теле что-то начинает шевелиться при виде ее соблазнительной красоты. Даже сонная она – богиня. Она понимает это, и ее глаза наливаются хитринками. Улыбается, солнышко. Голос у нее чуть хриплый, но это со сна:

– Кофе будешь?

Будешь. Падаю на стул. Какое наслаждение – оказаться с ней рядом, ощутить ее аромат… уже забыл, о чем бишь я хотел с ней поговорить? Ирен на меня смотрит и говорит:

– Что с тобой? Все нормально?

Ставит передо мной чашку ароматного растворимого кофе.

– Ну и вид у тебя, – говорит, – голова не болит? Могу дать аспирин.

Ирен практически садится ко мне на колени – так она близка, так свежа, и ее родинка на щеке сводит с ума даже в «полумертвом» состоянии. Берет меня за руку.

– Что это такое? – спрашивает она, с любопытством рассматривая черные браслеты часов.

От близости ее губ и всего остального, столь любимого, я начал потихонечку впадать в состояние эйфории. В такое состояние впадаешь, когда тебя стригут в парикмахерской. Женщина – а это должна быть обязательно женщина – возится с волосами, подходит к тебе то справа, то слева, задевает бедрами, ее руки постоянно соприкасаются с твоими волосами, и поневоле ее теплая аура передается тебе и ты успокаиваешься…

Я сжал ладонь и поцеловал ее руку.

– Подарок!

Ирен тихо засмеялась. Только она одна в целом мире могла вот так тихо смеяться. Она уже начинала ворошить мои волосы. Это значит… Но ее дочка продолжала играть в прихожей блока. Я не мог от этого расслабиться. И спрашивать о вчерашнем уже нет ни сил ни желания.

– Давай, пей! – шепнула Ирен мне на ушко.

Сделал глоток кофе. …и ощутил на губах страстный, обжигающий тело и душу поцелуй Ирен.

ПЯТНИЦА ПЕРВАЯ. ИРЕН

…когда я впервые увидел ее в коридоре 9-го этажа корпуса Г, мне показалось, что до этого момента я не жил, а так, поживал в полсилы. Мы обменялись с ней ничего не значащими словами приветствия и с тех пор здоровались.

Ее блок находился прямо напротив пульта дежурного по этажу.

Вечерами она появлялась нечасто, в основном либо сидела в блоке, либо пропадала в городе.

По ночам она брала подушку и шла, обнимая ее, мимо большой кухни в чей-то блок. Довольно скоро я понял, в чей, и стал ее про себя ревновать.

Ну как было не ревновать ее к этому серому и невзрачному типу, худосочному костлявому «рыцарю» наглого ордена, ведь он ходил с таким видом, будто делает ей одолжение своим вниманием. Женщины, насколько я успел понять, не умеют влюбляться в правильных ребят… ох, не умеют, или не хотят уметь. Частенько их тянет вот к таким напыщенным персонажикам, которые считают, что они пуп земли, и все вокруг – для них. Одним словом, по моему мнению, он был никем и ничем, он был недостоин ее.

А девушку звали Ирина, и это имя мгновенно околдовало меня.

Все, что было в жизни до нее, отошло на второй план. Словно и не было самой жизни.

Мне стало интересно все, что связано с этой девушкой. Я хотел видеть ее все чаще. Я уже мечтал о ней, но чистой и красивой мечтой стремительно влюбляющегося мужчины.