Отражения

Бедные мои родители! Таким образом они пытались оградить меня от суровой правды жизни…

– Ты калека! Тебе только учёба! О любви никакой даже и не думай! – закончил свою речь отец, и его слова долго висели надо мной дамокловым мечом, направляя всю мою недюжинную энергию, весь мозговой потенциал только на учение. Наверное, по-своему папка был прав, и я никогда больше не влюблялась… лет до семнадцати…

А пока, чтобы избавить от глупых мыслей, меня отправляли в первый в моей жизни летний лагерь, расположенный среди лесов и лугов. Мама плакала:

– Ну как же она там будет без нас?

Папа был непреклонен:

– Ты её видела на воротах? Не пропадёт!

Брат начинал воспринимать меня как личность и гордился своей пятилетней сестрой. Я видела это в его глазах…

Глава 6

Начало кошмара

К сожалению, спокойствие не длится вечно. Однажды ночью в доме послышались разговоры, какие-то незнакомые шумы, смех. Мне ужасно хотелось проснуться и узнать, в чём дело, но предыдущий день был так богат событиями, что сон, навалившись на моё шестилетнее тело, всё не отпускал и тянулся, тянулся, заставляя меня заново рассматривать и переживать каждый момент моего бурного вчера.

Дело в том, что вчера в саду я впервые ощутила себя художником! Я рисовала с натуры розу в утренних каплях росы. Страсть к рисованию досталась мне от мамы. Однажды она рассказала мне по секрету, что, будучи беременной, вышивала крестиком на полотне, попавшемся ей в трофейном чемодане из Германии. На нём была изображена маленькая, очень красивая немецкая девочка. За работой мамочке нравилось мечтать и представлять своё будущее дитя. Тогда она задумала, что у неё непременно будет дочка («чистый ангел!»), похожая на этот немецкий ширпотреб.

Вышивку эту я прекрасно помню. Она висела на стене в моей комнате как напоминание, кому я обязана своей красивой мордашкой. Вариации этой самой девочки встречались потом во всех видах: в карандаше, в акварели и в масляных красках на холсте…

Но вернёмся во времена, когда мне было шесть лет. Однажды с самого утра я сидела на скамеечке в саду и рисовала огромную жёлтую с фиолетовыми переливами розу, буквально задыхаясь от восторга! На этом участке сада росли «мои» кусты. Почва была необычайно плодородной – осушённое болото, которое царствовало здесь прежде, превращало любую лозинку, подобранную по дороге, в цветущий куст крыжовника, малины или спорыша. Часто мы с папкой заключали пари: вырастут – не вырастут малина или смородина, цветы или ягоды? И я с фанатичным упорством поливала и удобряла любимые растения, подолгу беседовала со своими питомцами, и – о чудо! – через год они начинали зеленеть и ветвиться, а папа с удовольствием проигрывал мне пари. Розу – китайскую, самую красивую на свете, – мама тайно подсадила весной в мои угодья в качестве сюрприза!

Закончив с рисованием, я отправилась записываться в библиотеку. Всё на свете, даже огромное разнообразие книжек в доме моей подруги Наташи, имеет обыкновение заканчиваться.

Папа обучил меня некоторым фокусам, которыми сам овладел в шпионской школе: скорочтению по диагоналям из центра страницы, фотографированию текста с последующим анализом, прочитанного на подкорке и прочей «резидентской» чуши, послужившей мне в дальнейшей жизни очень даже славненько! Уразумев, что мне в моей маленькой жизни хочется больше книжных полок с развалами желательно потрёпанных, зачитанных толстых книг, однажды я решилась и поковыляла в библиотеку. Маршрут я наметила заранее – в тот день, когда Наташин папа взял нас в первый раз на Днепр. Мы проходили мимо помещичьего дома, отличавшегося от других невероятной красотой, и мужчина пояснил:

– Это детская библиотека. Запомните, индейцы! (Мы в то время взахлёб читали Фенимора Купера.)

Мне предстояло преодолеть три квартала. К намеченной цели я двигалась с поразительным упорством, но несколько раз останавливалась по дороге и вытирала слёзы бессилия, которые вызывала моя хромая тоненькая ножка. Впрочем, всё это не имело никакого значения, ведь в конечном итоге я всё-таки добралась до библиотеки! Вскарабкавшись на второй этаж, где открывали абонемент, я предстала пред ясны очи симпатичной библиотекарши, так похожей на всех папиных родственников, вместе взятых!

Позже мы будем дружить с милой Полиной Яковлевной вплоть до самого моего отъезда. Но тогда…

– А где твои родители, доченька? – спросила женщина, с ужасом рассматривая девочку, буквально приползшую к стойке выдачи книг.

– Записать нужно меня, а не моих родителей! – резонно ответила я.

– Да, но… – начала было пояснять мне симпатичная тётенька, но потом осеклась, взяла формуляр и уже официальным голосом спросила:

– Фамилия?

– Левина.

– Я тоже Левина! – она вскинула на меня глаза. – Постой, постой! Уж не Левина ли Яна ты дочка?

Неимоверная гордость распирала меня: так далеко от нашего дома, за три квартала, тоже знали моего папу!

– Да. Меня зовут Вика.

Тётенька выскочила из-за стойки и нежно прижала меня к себе.

– А дома знают, что ты здесь?

– Нет, это сюрприз!

– Горе ты моё! – странная тётенька выбежала в соседний зал и начала звонить по городскому коммутатору папе на кирпичный завод: – Ваша Вика пришла в библиотеку! Она здесь! – возбуждённо сообщила она в трубку.

На что папа спокойно ответил:

– Не волнуйтесь, всё в порядке. Она у нас самостоятельная. Я её одну в прошлом году в летний лагерь отправлял. Ничего, кубики привезла – приз самому маленькому воспитаннику смены. Но я сейчас пришлю шофёра. Мало ли, машины… город всё-таки.

Дома я появилась с шестью толстыми книгами в руках, которые давать мне не хотели, пока я не рассказала, что читала в последнее время.

Вечером, когда мой Янчик пришёл с работы, мы все вместе смеялись над дневными приключениями. Я, подражая папе, рассказывала в лицах о своём походе в библиотеку, о тёте Полине – нашей однофамилице, о двух магазинах по дороге, в которых, оказывается, продают мороженое…

– Дай ей денег в следующий раз, – сказал маме хохочущий отец, – пусть у неё появится дополнительный стимул! Хотя будет лучше, если ты станешь ходить туда вдвоём с подружкой.

Наивный папка! Он не знал, что Наташу одну из дома никуда не отпускают!

Вечером того же дня произошло ещё одно событие. Мы ходили с папкой «на темноту». Так назывался ежедневный ритуал, во время которого папа взваливал меня на спину (хотя я уже могла передвигаться самостоятельно), подхватывал за ножки, и мы с ним шли через плохо освещённый переулок к более светлой улице. Там на углу стояла «наша» скамейка. Мы усаживались на неё и принимались считать до ста машины, которых в те годы было совсем немного.

Каждая машина встречалась с восторгом! А между лучами светящихся фар папка учил меня свистеть или рассказывал обо всём на свете! Разучив в этот раз на два голоса (художественным свистом) увертюру к опере Бизе «Кармен», мы, умиротворённые, обхохотавшиеся над впечатлениями богатого событиями дня, возвращались домой.

В доме вкусно пахло заготовками для праздничной еды, но глаза у мамы были на мокром месте. Приближалось некое событие, думать о котором у меня не имелось ни сил, ни желания. Не уточняя, что бы это могло быть, я отправилась спать. Ночью я слышала шум, но, как уже сказала выше, проснуться так и не смогла.

Утром, едва открыв глаза, я поковыляла к комнате родителей. По всем признакам был какой-то праздник, а это значило, что можно забраться в постель к маме с папой и, прижавшись к горячо любимым «родюлькиным», понежиться и пообниматься.

Дверь, скрипнув, приоткрылась, и – о ужас! – на меня с удивлением уставился незнакомый безумно красивый дядька, а возле него куталась в одеяло какая-то женщина, не отличавшаяся невероятной привлекательностью своего спутника. Он улыбнулся и поманил меня пальцем:

– Ну, иди же сюда, сестрёнка! Давай знакомиться! Я Олег.

Незнакомец вскочил с кровати и поднял меня на высоту своего огромного роста! Он был намного выше моего папы, обладал немыслимой красотой и мягким, приятным голосом. Вскоре выяснилось, что он приходится моему Янчику сыном, который родился в браке с первой, московской женой. Отец регулярно отсылал в свою предыдущую семью алименты, как положено поддерживая материально детей, Олега и Элю. Вот только Лидия Ивановна, его «довоенная» супруга, по каким-то своим соображениям предпочла факт этот скрывать и воспитывала отпрысков в стойкой ненависти к «отцу-проходимцу».

Когда мои родители проживали в Забайкалье, папа сделал очередную попытку установить контакт с сыном и старшей дочкой, и она увенчалась успехом. К сожалению, как я уже рассказала раньше, дело было вовсе не в бескорыстной любви детей, вдруг вспомнивших, что у них есть отец. Просто Олег связался не с теми парнями, угодил в неприятности и, чтобы избежать срока, который грозил ему в столице, решил перебраться подальше от шумной Москвы.

Но на новом месте тоже что-то не заладилось. Главная причина в том, что не вышло контакта с мачехой – моей мамой. Брат не хотел признавать за ней право на существование, ведь она была лишь несколькими годами старше него! И когда над ним нависла угроза уже читинской тюрьмы, Олег, прихватив из дому все деньги и тёплые вещи, слинял обратно в Москву, оставив родителей без амуниции в пятидесятиградусный мороз…

Я ничего этого, понятное дело, не знала, и когда папа каким-то образом (по-моему, через свою племянницу Соню, которая поддерживала контакты с его московской семьёй) пригласил сына в гости, я умирала от любви к моему высокому, красивому, вальяжному и барственному брату!

Он был похож на небожителя, являлся счастливым обладателем глубокого, хорошо поставленного баритона и, как наш отец в молодости, попевал в оперетте. У Олега была холёная внешность родовитого барина, выразительное лицо и холодные голубые глаза.

Нужно признать, что брат отвечал взаимностью на мои восторженные чувства. Он постоянно тискал меня, лелеял, совал в карманчик тяжёлые металлические рубли «на мороженое» и наводил мосты с папой.

Прошлое моей семьи и наше первое, очень тёплое знакомство с Олегом, увы, были предвестниками будущего, которого никто не ждал, но которое уже стучалось в двери. Когда жизнь с первой женой, державшей брата в строгости, треснула по швам, а карьера окончательно не сложилась, он начал пить и вскоре стал запойным алкоголиком. Отец, ведомый родительским порывом, опять пригласил сына к себе.

Папа, мама, брат Валерка, который вот-вот должен был идти в армию, и я стояли на вокзале и волновались в ожидании встречи с горячо любимым мною старшим братом! Поезд, пофыркивая и постепенно сбавляя ход, приткнулся к перрону, и из него вышел красавец Олег… с какой-то другой женщиной, которую никто из нас прежде в глаза не видел. Оказалось, он уже развёлся с первой женой и пригласил с собой в гости к отцу новую законную супругу.

Римма представляла собой особу с испитой физиономией и была вдвое старше Олега. Едва ступив на платформу, она оглядела по-хозяйски всё выстроившееся перед ней семейство, изобразила на прожжённом лице подобие улыбки и, прикрикнув на замешкавшегося муженька, который первым делом бросился целовать и обнимать меня, решительно схватила и потащила за собой огромные, битком набитые «импортные» чемоданы… Начинался кошмар.

Глава 7

Кошмар

Я видела застолья с большим количеством алкоголя с очень раннего возраста. Гостеприимный дом моих родителей часто посещали руководители тогдашней Грузии. Иногда я наблюдала, как открывается калитка и по небольшому переулочку, ведущему к дому, неторопливо и с достоинством идут красивые грузинские мужчины в строгих чёрных костюмах, держа в руках плетёные корзины с кувшинами молодого пьяного вина, зеленью и барашками. «К Яну на пленэр», – так это у них называлось. Они были элегантные, умные и воспитанные – настоящие интеллигенты! Распитие вин бывало очень эстетичным, хотя и упивались до чёртиков! Я очень любила папиных грузин, особенно одного. Дядя Юра был полуполяк-полуменгрел, великолепный скрипач и поэт, какой-то там министр. А ещё мне нравилось слушать витиеватые речи гостей, не устающих благодарить хозяина:

– Дорогой Ян! Золотой души ты человек и блистательных возможностей! Да будет всегда с тобой удача, и мир пусть царит в твоём красивом доме! Пусть близкие твои обогревают твоё сердце своей любовью! Пусть здоровье и радость живут под этой крышей!

Распитие самогона у маминых сестёр, когда мы приезжали в их небольшой городок на директорской машине, гружённой рыбой, грибами и мясом, было куда менее экзотичным и тем более эстетичным. Но и тут была для меня своя прелесть.

– Ну, будьмо! Життя прожила, як пiд чужим забором висра**сь, i корабль не поплыв… Царство нiбесне мамцi нашiй i батьку! – говаривали мои тётки.

Пока шло застолье, я гуляла с моими двоюродными сёстрами в саду, выходила с ними на незнакомую улицу прелестного живописного городка, расширяла границы своего мира. Каждый раз это превращалось в своего рода приключение.

Иногда к папе и маме приезжали в гости их фронтовые друзья. И тогда тоже много пили, пели и вспоминали былое под громкие тосты и звон бокалов. Папа имел феноменальную память: он сыпал именами, датами, событиями, названиями населённым пунктов и городов, где шли бои. И всё это сопровождалось неизменными печальными тостами, которые горчили слезой:

– А помнишь, Машенька моя дорогая, как мы во время артналётов немца, тяпнув по сто грамм чистого спирта («сто грамм фронтовых»), спорили, кто кого телом своим накроет, спасёт от смерти?

Но на этот раз мне предстояло столкнуться с застольями совсем иного рода…

Брат Олег и его новая жена Римма пили безобразно, по-чёрному – дико и свирепо. Они часто дрались по ночам у себя в домике, который остался от бабушки, а наутро выползали оттуда в синяках и ссадинах. Злые с похмелья родственнички неохотно плелись на работу. Воровать.

– Риммулик! А где у нас бутылочка, солнце? Ходь сюда! Неси немедля! Убью!!! Ну, вздрогнули!

Папа поначалу делал всё, что было в его силах, чтобы помочь сыну устроиться на новом месте: Олег получил должность управляющего городским автопарком, а его жена заведовала секцией меховых изделий в местном центральном универмаге. Однако со временем стало ясно, что папин авторитет не всесилен. Вскоре их обоих заподозрили в растрате и, чтобы не доводить дело до суда, уволили.

Разгорался скандал. Я, будучи ребёнком, с ужасом наблюдала метаморфозу, произошедшую с любимым братом, и поражалась бесстыдству его жены…

– Эля, дочка, приезжай! Я знаю, что ты можешь с ним поговорить, привести в чувство! – кричал папа в телефонную трубку, заказав телефонный разговор с Москвой. Он надеялся, что его старшая дочь сможет хоть как-то повлиять на непутёвого брата.

И вот мы опять всей семьёй стояли на вокзале, поджидая мою старшую сестру Элю с мужем Виктором и маленьким сыном Игорьком. С нами поехал брат Олег. Он был чисто выбрит, выглядел холёным и казался удивительно трезвым. Рядом, вцепившись в рукав суженого, стояла Римка. По случаю приезда московских родственников она тоже была непривычно трезва. Ей предстояло выдержать нешуточный экзамен и произвести хорошее впечатление!

Первую жену Олега, женщину серьёзную и строгую, державшую его в ежовых рукавицах, в московской семье любили. По какой причине мой брат скоропостижно развёлся и женился на кассирше из ГУМа, которая была намного старше него, имела крайне непривлекательную внешность, любила выпить и похулиганить, ни у кого не укладывалось в голове. Можно сказать, задача понравиться родственникам мужа была провалена ею изначально. Но попытаться не пить денёк, видимо, всё-таки стоило.

Конечно, в тот момент мне было не до рассуждений на взрослые темы. Я во все глаза разглядывала мою неизвестную старшую сестру Элю, её красавца мужа и прелестного сынишку. Гордость просто распирала меня! Ну посудите сами: за такое короткое время у меня вдруг появился не только ещё один старший брат, но и умная, рассудительная, сдержанная сестра! Ко мне она, впрочем, особого внимания не проявляла, скорее всего, ревновала папу, которого явно обожала!

Мы все провели потрясающий месяц вместе. Были разговоры, застолья и песни в июльской зелени сада. Папа жадно общался с дочкой, которая выросла без него. Счастливы были все, кроме мамы. Я часто замечала, как она тихонько плакала, не зная, как реагировать на колкости оравы из папиной прошлой жизни, внезапно свалившейся на её голову. Папа в этот счастливый для него период предпочитал неприятных моментов не замечать.

Олег с Римкой не пили целый месяц. Жизнь налаживалась.

Тем же летом папа пригласил к себе двух своих братьев, оставшихся в живых, – дядю Илью и дядю Лёву. Дядя Илюша жил на Урале и вёл тихую, размеренную жизнь. Он рано женился и уехал из Беларуси, что и спасло ему жизнь в мясорубке оккупации. А дядя Лёва прекрасно играл на трубе и всю жизнь выступал в Большом театре в Москве, и это тоже стало счастливой картой.

Было ужасно интересно рассматривать папу рядом со старшими братьями! Пусть они не обладали папкиной харизмой и были лишены блеска столь явного интеллекта, но оказались удивительно похожими друг на друга – все как один маленькие, рыженькие, белокожие. Янчик, правда, был намного полнее остальных и частенько шутил, что весь пошёл в свою толстую еврейскую маму.

Папа обожал рассказывать за столом еврейские анекдоты! Делал он это мастерски. И когда все присутствующие ухохатывались до слёз, он вдруг делал круглые глаза и смущённо говорил:

– Ой, девочки! У меня от смеха прямо матка опустилась!

И все опять взрывались хохотом! Я не знала, что означает эта фраза, но мне ужасно нравилась реакция присутствующих, и я хохотала вместе с остальными!

Я впервые встречалась со столь многочисленной еврейской роднёй. В доме звучал незнакомый язык, пелись неизвестные мне песни. На мои вопросы папа только отшучивался:

– Запомни, Вика, ты человек мира! Не заморачивайся насчёт национальности. Поверь своему папке, и проблем у тебя не будет. Я тебя записал русской (при маме польке-украинке, и папе-еврее!). Скажешь мне потом спасибо!

Мои старшие брат и сестра тоже себя не идентифицировали с Израилевым народом, хотя фамилию взяли папину, в знак уважения к нему, я думаю.

Итак, мы были счастливы. Увы, всё хорошее когда-нибудь кончается. Поезд только-только увёз от нас гостей, и мы не успели вытереть слёзы расставания, а Олег с Римкой уже вприпрыжку бежали к своему домику навёрстывать упущенное…

Этот запой был самым жутким и агрессивным.

На дворе стоял поздний октябрь.

– Скорее, скорей иди сюда! – Родители силой затащили меня с улицы в дом.

Брат с женой пили беспробудно уже неделю. Из своего убежища они почти не выползали. Изредка Римка, испитая, нечёсаная, вся в синяках, выбиралась наружу, чтобы набрать ведро воды из колодца. Она грозно косила подбитым глазом на дом, грозя кулаком каким-то неведомым врагам, и спешно бежала на крик:

– Где ты, падаль? Ходь сюда скорее, сказал! Фас!

– Бегу, бегу, моё солнышко! Бегу, мальчик мой ненаглядный!

В тот день я ничего не успела сообразить, когда вдруг поняла, что мы все – папа, мама, брат Валера и я – сидим, забаррикадировавшись, дома, а в саду, размахивая топорами и лопатами, прыгают вокруг костра в каких-то безумных плясках Олег и Римка. Я смотрела страшный сон! Вся мебель в их домике была уже изрублена, окна и дверь выбиты, а мои родственники, одурманенные белой горячкой, с воинствующими криками носились по саду практически голые.

Беда подбиралась к нам. Сделав факелы из подручного тряпья, пьяные супруги пытались поджечь нас в запертом доме. Чтобы никто не выбрался и не смог позвать на помощь, они заранее обрубили телефонный кабель и подпёрли входную дверь лестницей. Вскарабкавшись на крышу, Римка рубила топором черепицу, а Олег бил окна. Шум стоял невообразимый, но именно он спас нам жизнь. Соседи вызвали милицию и пожарных.

Брата и его безумную жену увезли в машине «скорой помощи». Их руки были связаны за спиной с помощью смирительных рубашек. Они злобно отбивались и орали, что всё равно всех порешат, особенно папочку с его «голубиной душой».

Папа плакал. Я ещё с месяц заикалась.

Уехали родственники тихо, ни с кем не простясь. Это произошло спустя месяц после выхода из «дурки». Их путь лежал в Москву.

Эля тоже обиделась на папу. Она винила его в том, что он не спас сына. Жаль, что сестра не сидела с нами в том доме, когда вокруг бесновались черти. Тогда, может быть, она понимала бы больше…

Московская семья отпала от папы, как отсохшая ветка. Олег плохо кончил в Москве. Однажды утром его нашли в какой-то канаве. Эли тоже давно уже нет на этом свете. Я всегда чувствовала что-то кармическое в этом разрыве моего замечательного папы со своими старшими детьми.

Глава 8

Мечтала ли я о школе

Какие бы неприятности ни выпали на долю нашей семьи, я была ребёнком и имела свои радости, горести и ожидания. Впереди меня ждал новый этап жизни. Мечтала ли я о школе? Как и любому ребёнку-дошколёнку, школа представлялась мне чем-то необычайно важным. В моём сознании она была неотъемлемой частью заветного взросления. Но в жизни (а я это знала на основании уже кое-какого набранного за семь лет опыта) случается разное.

А вдруг я буду «не такой» среди других, не хромающих детей? А придутся ли по душе моим вожделенным новым друзьям голова, набитая до отказа огромным количеством прочитанных книжек, и мой здоровый эгоизм, присущий любому залюбленному до смерти, единственному и позднему ребёнку?

Ох, права была моя чудесная мамочка, когда горько бормотала себе под нос:

– Господи! Как же ты жить-то будешь?

Обычно эта фраза срывалась с её губ, когда она замечала, как я наполеоновским жестом указывала на дверь моей самой лучшей подруге (единственной, кто покорно сносил мои «выбрыки») и чеканила:

– Выйди вон! Покинь мой дом! Я больше не хочу тебя знать!

Подруга не спорила. Тихонько собрав свои рисунки, куклы и книжки, Наташа, потупив необыкновенной красоты чёрные украинские глаза-очи, испарялась. Она знала, что уже через час я «пришкандыбаю» мириться, обнимать её, страстно просить прощения и звать обратно к себе домой, где мама шила нашим куклам такие восхитительные наряды!

И это всё при том, что свою старшую подругу я буквально обожествляла, считая её своим учителем и проводником по жизни! Такую же просветительскую роль, но уже в зеркальном отражении играла я для своей «младшей» подружки Талочки. Это была очень привлекательная соседская девочка, которая жила в другом конце переулка. Она происходила из весьма состоятельной семьи и имела двух нянек: «малайку» и «большайку». Родители Талочки играли важную роль в жизни нашего города и души не чаяли в своём старшем ребёнке, словно интуитивно зная, что растят «принцессу». Да так оно, собственно, и вышло. А няньки не давали шагу самостоятельно ступить своей подопечной живой кукле. Они одевали её в роскошные наряды и кормили буквально с ложечки!

Мои «пацанские» наклонности (я продолжала пребывать в почётной роли вратаря футбольной команды переулка) сначала повергали Талочкиных родителей в шок, но потом они разглядели во мне книгочея и полиглота, да и папин авторитет сыграл свою роль. Потому они милостиво разрешили «принцессе» со мной общаться… Не очень-то было и надо! Шестилетняя Талочка-кукла к тому времени ещё ничего интересного не прочла, так как была абсолютно безграмотна!

Я с жаром новоиспечённого «гуру» бросилась исполнять свои просветительские обязанности и обучать читать, писать, высказываться, мыслить, наконец, свою новую подругу! Даже мой идол, моя старшая подруга Наташа, которая к тому времени уже обучалась в таинственной английской гимназии и дни напролёт учила вожделенный иностранный язык, была временно отодвинута на второй план.

Я открывала всё новые и новые горизонты моей благодарной ученице! А та, в свою очередь, почтительно боготворила меня, как и я два года назад мою первую учительницу, и читала, и считала, и познавала азы ораторского искусства! Впоследствии Талочка сохранит ко мне восторженное отношение на всю жизнь, даже став «марокканской» принцессой…

Сейчас я понимаю, что мы, все трое, будучи едва ли не единственными девчонками в густонаселённом детьми переулке, расположенном в центре провинциального украинского городка, были «не такими». Можно сказать, мы являлись настоящими «белыми воронами», хотя я лично об этом даже не подозревала, пока в один прекрасный день не очутилась в первом классе близлежащей школы.

Школа находилась в самом центре, возле огромного парка, построенного, как говорили, на месте старого кладбища. Парк был гордостью города: в его длинных тенистых аллеях гуляла разряженная публика, кружили карусели, продавали вкуснейшее сливочное мороженое в стаканчиках или в вафлях! Школа располагалась в новом трёхэтажном здании и, как следствие послевоенного «бэби-бума», была огромной. Окнами она выходила на заветный парк.