Перевод некоторых слов и выражений Нак-мак-Фиглей с поправкой на требования приличий (из неоконченной на сегодняшний день книги «Волшебные создания и как избежать встречи с ними» г-жи Константанции Тик)

Большой Человек – предводитель клана (как правило, муж кельды).

Брос – овсянка с добавлением капельки какого-либо крепкого напитка. Или не капельки. Употреблять с осторожностью: вызывает рост волос на груди.

Бураны – покрытые густой шерстью создания, которые едят траву и блеют. Не путать с известным погодным явлением.

Верзуны – люди.

Всекарга – очень важная ведьма.

Глазья – глаза.

Гоннагл – бард клана, искусный музыкант, поэт и рассказчик.

Гюйс – очень важное обязательство, нарушить которое невозможно в силу традиций и магического подкрепления. Не пернатое.

Догробный мир – понятие, связанное с верой Фиглей в то, что они мертвы. Наш мир так прекрасен, утверждают они, что наверняка сюда после смерти попадают те, кто хорошо вёл себя при жизни. Поэтому когда кто-то из Фиглей умирает здесь, он просто возвращается к жизни в Догробном мире, который, в их представлении, является довольно скучным местом.

Заморочный – жуткий, странный, иногда – почему-то – продолговатый.

Изводиться – волноваться, переживать.

Карга – ведьма, независимо от возраста.

Карговство – всё, что делает ведьма.

Карс – большая чёрная птица, известная также как ворон.

Кельда – матриарх клана, а в преклонном возрасте – мать большинства его членов. Фигли рождаются очень маленькими, а растут быстро; в течение жизни кельда становится матерью сотен сыновей.

Нахрюксаться – меня заверили, что это означает переутомиться.

Невтерпь – невтерпёж, страстное желание чего-либо: «Чаю охота, аж невтерпь».

Ой-ёи-ёи – традиционное причитание.

Особая овечья притирка – прошу прощения, но это, скорее всего, не что иное, как самогон. Никто не знает, как притирка действует на овец, но, говорят, капелька этого напитка согреет пастуха в холодную зиму, а Фигля – в любое время года. Не пытайтесь изготовить её самостоятельно.

Пискля – слабак.

Разбредовина – чепуха, глупость.

Раскудрыть! – восклицание, которое может означать всё что угодно, от «надо же!» до «моё терпение лопнуло – спасайся кто может!».

Расхиляй – см. угрязок.

Спог – кожаный мешочек, носится на поясе спереди и прикрывает то, что, по мнению его хозяина, всё-таки должно быть прикрыто. Внутри хранится всякая всячина: то, что Фигль ел, но не доел; то, что он нашёл и теперь принадлежит ему; то, что он использует в качестве носового платка (возможно, ещё живое).

Старукса – женщина преклонного возраста.

Судьбонос – важное событие в жизни, которое может оказаться роковым.

Таинствия – секреты, тайны.

Тубзя – туалет.

Угрязок – бесполезный член общества.

Упариловка – нечто вроде сауны. Встречается только в больших курганах горных кланов, где есть источники воды в достаточном для регулярных водных процедур количестве. Фигли Меловых холмов считают, что когда грязи на теле скапливается достаточно, она отваливается сама.

Ушкан – маленький пушистый зверёк с длинными ушами и круглым хвостом. Также известен как кролик. Мясо ушканов очень вкусное, особенно под улиточным соусом.

Чувырла – очень нехороший человек/зверь/другое.

Чудила – редкостно нехороший человек/зверь/другое.

Чучундра – нехороший человек/зверь/другое.

Пролог. Корона холмов

Оно родилось во тьме Круглого моря. Сначала оно было мягкое и плавало на поверхности по воле волн. Оно нарастило себе раковину, но в непрестанно перекатывающемся, колеблющемся мире вокруг обитали огромные создания, способные с лёгкостью раскусить эту хрупкую скорлупу. Тем не менее оно выжило. Так бы и продолжалась его маленькая жизнь до тех пор, пока море или другие его обитатели не положили бы ей конец, – если бы однажды оно не очутилось в луже.

Лужа была большая, высоко на песчаном берегу. Время от времени со стороны Пупа приходили бури и пополняли её свежей водой. Оно обитало там, питаясь теми, кто был даже мельче его, и росло – росло и росло, пока не стало королём. Оно выросло бы ещё больше, но одним жарким летом солнце выпарило лужу досуха.

И маленькое создание умерло, однако панцирь его остался, и в панцире таилось зерно чего-то твёрдого и острого. Новый шторм забросил раковину на прибрежные скалы, где она и осталась лежать, перекатываясь туда-сюда вместе с мелкими камешками и прочими обломками, принесёнными бурей.

Шли века. Море уходило всё дальше и наконец высохло и отступило совсем, а покрытая шипами раковина давно мёртвого существа скрылась под напластованиями раковин других существ, таких же маленьких и мёртвых. Там она и лежала, выращивая внутри себя острую сердцевину, пока однажды её не нашёл пастух, который пас своих овец на склонах Меловых холмов, выросших на этом месте.

Заметив в земле нечто странное, пастух подобрал находку и принялся вертеть в руках, рассматривая с разных сторон. Удивительная штука, неказистая и в то же время изящная, подержать приятно. Слишком правильной формы для куска кремня, но внутри скрывается кремень. Поверхность серая, будто каменная, а из-под неё нет-нет да и блеснёт золото. Пять шипастых гребней на равном расстоянии, почти как полосы, тянутся от плоского основания к верхушке. Пастух уже видел такие штуки, но эта отличалась от них – она чуть ли не сама ему в руку прыгнула.

Он поворачивал находку так и эдак… Казалось, она хочет что-то ему сказать. Чепуха это всё, конечно, подумал он, да и пива давно пора выпить… Но странная вещица запала ему в душу. Пастух обругал себя за глупость, однако находку не выбросил, а взял показать дружкам в пивной.

– Гляньте-ка, – сказал он. – На корону смахивает.

И конечно, кто-то засмеялся и сказал:

– Корону? А на что тебе корона? Ты ведь никакой не король, Дэниел Болен!

Но пастух принёс находку домой и положил на полку в кухне. Он держал на этой полке разные вещицы, которые ему нравились.

Там она и лежала, пока не стёрлась из памяти людей и из истории.

Но Болены помнили про неё всегда и передавали из поколения в поколение.

Глава 1. Там, где ветер

Это был один из тех дней, которые хочется сохранить на память. Тиффани Болен стояла высоко на склоне холма над Родной фермой, и ей казалось, будто отсюда виден весь мир, до самого края. Воздух был холоден и прозрачен, как хрусталь, и резкий ветер кружил осенние листья возле ясеней, сбрасывавших старую листву, чтобы подготовиться к новой весне.

Тиффани всегда было интересно, отчего в этом месте растут деревья. Её бабушка, которую все звали матушка Болен, рассказывала, что в стародавние времена тут проходила дорога, а внизу были болота. Потому-то, говорила бабушка, люди тогда и устраивали себе жилища высоко на холмах, подальше от болот и от скотокрадов.

Возможно, эти древние люди увидели поставленные в круг огромные камни и решили поселиться рядом, потому что возле камней им было спокойнее. А может быть, они сами и поставили эти камни. Никто не знал, откуда камни взялись. И хотя все говорили, что это глупости, люди чувствовали – лучше лишний раз к каменным кругам не ходить. Просто на всякий случай. В конце концов, даже если в круге и скрывается какая-нибудь древняя тайна или сокровища, что с того толку пастуху? И пусть многие камни обрушились, кто знает – может, тот, кто под ними похоронен, не хочет, чтобы его выкапывали? Если человек мёртвый, это ещё не значит, что он не может крепко рассердиться.

Но Тиффани однажды прошла между этих камней, сложенных в форме двери, и попала в Волшебную страну, которая оказалась совсем не такой, как её описывали «Валшепные сказки для хароших детишек»[1]. Тиффани знала: камни и впрямь таят опасность.

Сегодня у неё возникло ощущение, что ей непременно надо подняться к камням. Как всякая благоразумная ведьма, она носила крепкие башмаки, не признающие никаких преград, – добротные башмаки, прямо воплощение благоразумия. Но они не мешали Тиффани чувствовать под ногами её землю, слышать, что земля говорит ей. Это ощущалось как своего рода щекотка в подошвах. Сегодня щекотка возникла будто исподтишка и настойчиво потребовала внимания, позвала вверх, на холм, и Тиффани ощутила этот зов, хотя в этот момент руки её были по локоть в страдающей коликами овце. Тиффани не знала, зачем ей идти к камням, но ведьма всегда прислушивается к тому, что может оказаться таинственным зовом. Кроме того, круги ведь служили оборонительным рубежом. Они защищали её землю от того, что могло прийти с той стороны.

Так что Тиффани не откладывая отправилась наверх. Когда она тронулась в путь, на сердце у неё было немного тревожно. Но тут, наверху, откуда открывался вид на все Меловые холмы до самого края, вдруг оказалось, что всё хорошо. Здесь всегда было хорошо. Даже теперь.

Или не всё? Тиффани с удивлением обнаружила, что не одну её сегодня потянуло подняться сюда. Она покружилась на месте, вдыхая кристально-чистый холодный воздух, прислушиваясь к голосу ветра, а сухие листья танцевали у её ног, и заметила, как поблизости мелькнула знакомая рыжая шевелюра и синяя от татуировок кожа. И когда игривая стайка листьев облепила рогатый шлем, сделанный из кроличьего черепа, из-под шлема раздалось приглушённое «Раскудрыть!».

– Эт’ меня кельда сюдыть заслала, позырить за каменюками, – сказал Явор Заядло.

Он озирал окрестности, стоя на скальном выступе, с таким видом, словно ожидал увидеть вражескую армию, которая могла появиться откуда угодно. Особенно из круга камней.

– И ежли эти чувырлы сызнова к нам сунутся, мы уж их встретим, – добавил он с надеждой. – Мы им показнём истинно фиглёвое гостьеприимство!

Он выпрямился во весь свой шестидюймовый синеватый рост и погрозил мечом невидимому врагу.

Выглядело это, в который раз подумала Тиффани, по-настоящему устрашающе.

– Те, кто когда-то угонял здесь скот, уже давно мертвы, – сказала она, не успев прикусить язык.

А Задним Умом запоздало сообразила: «Надо было слушать внимательно. Если Джинни, жена Явора Заядло и кельда местного клана Фиглей, почувствовала, что тут что-то назревает, значит, беда уже в пути».

– Мертвы? И чё, мы вот тож мёртвые, – пожал плечами Явор[2].

– Увы, – вздохнула Тиффани. – В те стародавние времена люди просто умирали и не возвращались обратно, как вы.

– Они б возвернулись, ежли б у них был наш брос, – сказал Явор Заядло.

– А что это? – спросила Тиффани.

– Ну, оно навроде каши. Берёшь овёс и всяко-тако и, мож, мал-мал капелюху бренди или особой бураньей притирки твоей бабки.

Тиффани засмеялась, но тревога её не отпускала. «Надо поговорить с Джинни, – поняла она. – И кельда, и мои башмаки почувствовали одно и то же. Это неспроста».

Вместе они дошли до большого, поросшего травой кургана, под которым скрывалось хитроумно устроенное обиталище Фиглей. Пробравшись сквозь колючие кусты к главному входу, они застали там Джинни. Она сидела неподалёку от норы и ела бутерброд.

Бутерброд с бараниной, отметила Тиффани, ощутив лишь крохотный укол раздражения. На самом деле Фигли имели право порой забить старую овцу. Это была плата за то, что они оберегали ягнят, которые вечно норовят сделать то, что ягнята умеют лучше всего – потеряться и погибнуть. На Меловых холмах потерявшиеся ягнята возвращались в стадо с удивительной быстротой, даже не перебирая ногами (ведь под каждой из ног скрывалось по Фиглю) и порой задом наперёд. А ещё Фигли очень любили гонять от ягнят воронов. Фиглей вообще хлебом не корми – дай подраться.

Кельда должна хорошо питаться, ведь она единственная женщина в клане Нак-мак-Фиглей, и сыновей ей приходится рожать пачками[3] – не считая одной-единственной дочери, конечно. Каждый раз, когда Тиффани видела Джинни, она замечала, что кельда становится чуть шире и круглее. Кельде требовались обширные бедра, чтобы справиться с её нелёгкой задачей, и сейчас Джинни старательно добавляла им обширности, поедая чуть ли не целую баранью ногу, уложенную между двумя ломтями хлеба, – непростое дело для существа всего шести дюймов роста. Чем старше и мудрее становилась кельда Джинни, тем меньше к тому месту, где на ней держался килт, подходило слово «талия». Теперь это был скорее экватор.

Юные Фигли пасли улиток и дрались. Словно мячики, они с разбегу отскакивали друг от друга, от склонов холма и порой даже от собственной пятки, когда умудрялись заехать себе в лоб. Тиффани внушала им священный ужас – для них она была чем-то вроде кельды. Завидев её, молодёжь прекратила драться и взволнованно уставилась на Тиффани.

– Ну кыкс, ребя, стройсь! Показните нашеей карге, чему вы научились! – скомандовала Джинни с материнской гордостью, слизнув с губ потёки бараньего жира.

«О нет, – испугалась Тиффани. – Что ещё они собираются показать? Надеюсь, это не связано с улитками…»

Но Джинни сказала:

– А ну, расказните карге нашую Абвуку! Ты первый, Чуть-малей-чем-мал-Джок Джок!

Крайний в шеренге юный Фигль почесал спог, вытряхнув оттуда небольшого жука. Тиффани давно заметила, что споги Фиглей, похоже, чешутся непрестанно. Должно быть, потому, что некоторая часть их содержимого бывает ещё жива.

Чуть-малей-чем-мал-Джок Джок нервно сглотнул.

– А – эт’ аружие! – выкрикнул он. И хвастливо добавил: – Чтоб балду снесть, знатца.

– Б – эт’ башмакс! – рявкнул следующий Фигль, пытаясь отряхнуть с килта какую-то липкую пакость – должно быть, улиточью слизь. – Чтоб балду напинать!

– В – эт’ вертел! Мы тыкс мечи зовём. И… вот я ща как дам те люлей, бушь знать, как мя вертелом тычить! – И третий Фигль набросился с кулаками на своего соседа.

Сцепившись, юные Фигли укатились в заросли колючих кустов, обронив что-то жетоватое, узкое, круто изогнутое. Явор Заядло проворно подобрал упавшее и попытался спрятать за спину.

Тиффани прищурилась. Предмет подозрительно напоминал… Да это же обрезок ногтя! С большого пальца ноги, судя по всему.

Явор шаркнул ножкой:

– Ну дыкс ты ж стригёшь эти загогули с ногов всяких пожиловых господарей почёмздря, а загогули валяются, знатца, прям токо и ждут, пока их хто-нить подберёт. Они ж крепкие, как кохти.

– Ну, ногти и когти в каком-то смысле одно и… – начала Тиффани, но прикусила язык.

В конце концов, кто знает, может, старик вроде господина Нимлета и порадовался бы, узнав, что его ногти по-прежнему кого-то царапают, когда он сам уже не может встать со стула без посторонней помощи.

Кельда между тем отвела её в сторонку и сказала:

– Эта земля хранит в себе твоё имище – Тир-вар-фойн, «Земля под волной». Земля грит с тобой. А ты гришь с нею?

– Да, – сказала Тиффани. – Правда, только время от времени. Но я прислушиваюсь к ней, Джинни.

– Не кажденный день? – уточнила кельда.

– Нет, не каждый. Всё дела, дела…

– Я знаю, – сказала Джинни. – Я ведь за тобой призыриваю, сама понимашь. Я гляжу за тобой в своей голове, а порой гляжу, как ты вжухаешь на метле над моей головой. И ты ж уж давно вусмерть замоталась. Памятай об этом.

Тиффани вздохнула. Она и правда до смерти устала. Всякая ведьма, которой не чуждо сострадание, ходит по домам. Вот почему она и другие ведьмы постоянно старались помочь, старались заполнить бреши в этом мире: поднести дров, поставить похлёбку на огонь, приготовить из трав лекарство для тех, кого мучает боль в ноге или ещё где, поделиться корзинкой «лишних» яиц или чистой ношеной одеждой для новорождённого с семьёй, где деньги водятся редко. И слушать – всегда слушать, как люди рассказывают о своих бедах и горестях. А эти ногти, особенно на ногах… Ох уж эти ногти. Крепкие, прямо как кремень. А если у старика совсем не осталось друзей, готовых ему помочь, его ногти отрастают так, что завиваются внутри башмаков.

А в награду за все труды – только новые труды. Тому, кто выкопал самую большую яму, выдают самую большую лопату…

– Но сегодня, Джинни, – медленно проговорила Тиффани, – я всё-таки прислушалась к земле. И она сказала мне, что надо сходить к камням…

Невысказанный вопрос повис в воздухе.

Кельда вздохнула.

– Я покуда вижу всё токо смутно, но что-то… что-то не так, Тиффан, – сказала она. – Завесь между нашими мирами тонка, и прорвать её лехко, ты ведь знаешь. Покуда камни стоят, проход перекрыт, а Королева эльфей всё не наберётся силов посля того, как ты её прогнала из нашего миру. Навряд ли ей достанет духу снова пойти поперёк тебя, но… мне тревожно. Я чую что-то, будто туман на нас наползает…

Тиффани прикусила губу. Она знала: если кельда ощутила тревогу, это очень веская причина и самой встревожиться.

– Ты не изводись, – мягко добавила кельда, внимательно наблюдая за ней. – Ежли тебе занадобятся Фигли, они придут. А до той поры мы за тобой призырим. – Она дожевала остатки своего гигантского бутерброда и вдруг сменила тему: – У тебя вродь дружок есть, Престоном ты его кличешь. Часто вы видитесь, а? – Взгляд Джинни сделался прицельным и резким, как взмах боевого топора.

– Ну, – проговорила Тиффани, – у него много работы, да и у меня тоже. У него – в больнице, у меня – в холмах.

К своему ужасу, она почувствовала, что краснеет. Это был такой румянец, который начинается где-то внизу, чуть ли не в пальцах ног, и медленно поднимается до самой макушки, пока ты вся не станешь красная, как помидор.

Ну как так можно! Она ведь не деревенская простушка, которая завела ухажёра. Она ведьма!

– Мы пишем друг другу, – добавила Тиффани тихонько.

– И всё? Думаешь, письмов довольно?

Тиффани сглотнула комок в горле. Когда-то она думала – и все думали, – что они с Престоном Понимают Друг Друга. Он был образованным юношей и учил детей в школе, которую с недавнего времени открыли в старом амбаре Боленов. А потом он накопил достаточно денег и отправился в большой город, чтобы стать врачом. И все по-прежнему считали, что они Понимают Друг Друга, даже сами Тиффани с Престоном так считали. Вот только… делала ли она то, чего все от неё ожидали?

– Он очень хороший, рассказывает такие смешные истории и умеет обращаться со словами, – попыталась объяснить Тиффани. – Но… мы любим нашу работу. Можно сказать, что мы и есть наша работа. У Престона очень много дел в Бесплатной больнице леди Сибиллы. А я всё думаю, думаю о матушке Болен – ей так нравилось жить самой по себе на высоком пастбище, где с ней были только собаки, Гром и Молния, и… – Она умолкла, потому что Джинни положила свою коричневую, как орех, ладошку ей на руку.

– Думаешь, так оно и надо жить, милая?

– Ну, мне нравится помогать людям…

– Но кто тебе подмогнёт? Я токо и вижу, как твоё помело повсюду вжихает, да так быстро, что чуть не искрит. Ты по-за всеми приглядываешь – а кто за тобой пригляднёт? Ежли уж Престон далёко, так ведь есть ещё твой друг барон с супружницей. Им-то уж не всё равно до своих людей. Так не всё равно, что и подмогнут, ежли надо.

– Им не всё равно, – сказала Тиффани, с содроганием вспомнив, что было время, когда считалось, что они Понимают Друг Друга с Роландом, нынешним бароном.

Ну почему всем так приспичило найти ей мужа? Неужели она сама не сможет его найти, если вдруг понадобится?

– Роланд очень порядочный человек, хотя и не настолько хороший барон, каким к концу жизни стал его отец. А Летиция…

Летиция, подумала она. И Тиффани, и Летиция знали, что у Летиции есть способности к магии, но сейчас ей было не до того – она играла роль молодой баронессы. И у неё это отлично получалось. Тиффани всерьёз опасалась, что Летиция решит ограничиться обязанностями баронессы и не брать на себя ещё и ведьмовские хлопоты. В конце концов, быть баронессой – это ведь куда менее пыльная работа.

– Ты уж сделала столько, что кто другой бы и не поверил, – продолжала Джинни.

– Ну, ещё многое надо сделать, а рук не хватает, – ответила Тиффани.

Тут кельда улыбнулась ей странной улыбкой. И сказала:

– А ты знать-то даёшь кому, что тебе ещё руки нужны? Ты небось трусишься попросить, чтоб тебе помог кто. Гордость, милая, дело хорошее, да токо со временем она тебя добьёт вусмерть.

Тиффани рассмеялась:

– Джинни, ты всегда права. Но я ведьма, а у ведьм гордость в крови.

Ей вспомнилась матушка Ветровоск – ведьма, которую все остальные ведьмы считали самой мудрой и самой главной среди них. Матушка никогда не говорила ничего с гордостью, но ей и не требовалось. Гордость была частью её естества, и это всегда чувствовалось. На самом деле все качества, которые должны быть присущи настоящей ведьме, у матушки имелись в таком количестве, что хоть лопатой греби. Тиффани надеялась, что когда-нибудь и она сама станет такой же могущественной ведьмой.

– От и славно, что оно так, – сказала кельда. – Ты – нашая карга холмов, и нам надо, чтоб у нашеей карги доставало гордости. Но ещё нам надо, чтоб у тебя и своя жисть была, для себя самоёй. Так что ступай себе и иди за ветром вслед: куда он дует – туда и ты.

Внизу, на равнинах Графств, ветер дул зло и яростно, будто что-то раздосадовало его до крайности, он забирался в каждую щель и завывал в дымоходах родового поместья лорда Вертлюга. Поместье стояло посреди раскинувшегося на много акров парка, и путь к его крыльцу пролегал по длинной подъездной аллее – что не позволяло приблизиться к дому тем гостям, у кого не было по крайней мере приличной лошади.

Это в полной мере относилось к окрестным жителям, в большинстве своём фермерам, которые не могли похвастаться избытком свободного времени для таких долгих поездок. Их лошади были большими и мохноногими и обычно к ним прилагались телеги. Поджарые, немного чокнутые лошади, которые гарцевали по аллее или тянули коляски к крыльцу господского дома, принадлежали, как правило, совсем другим людям – тем, у кого большие земельные угодья и большие деньги, но зачастую очень маленький подбородок. И жена под стать лошади.

Лорд Вертлюг унаследовал деньги и титул от своего отца, который был выдающимся архитектором, но при этом ещё и пьяницей и потому спустил на ветер почти всё[4]. Однако молодой Гарольд Вертлюг старался как мог, крутился и вертелся и в конце концов восстановил семейное состояние. Он даже пристроил два новых крыла к усадьбе и наполнил дом баснословно дорогими и уродливыми произведениями искусства.

У него было три сына, и лорд Вертлюг был чрезвычайно доволен тем обстоятельством, что жена родила ему не только наследника и запасного наследника на случай, если что-нибудь случится с первым, но и третьего, совсем уж запасного[5]. Лорду Вертлюгу нравилось превосходить других людей во всём, даже если это превосходство выражалось в наличии сына, которым лорд до поры до времени не особенно интересовался.

Старший сын, Гарри, не слишком долго ходил в школу, потому что рано начал помогать отцу в управлении поместьем и теперь постигал, кто достоин разговаривать с ним, а кто нет.

1 2 3...6 >

На страницу:

Перейти

1 из 6

Полная версия

Пастушья корона

Другие книги автора