Моё путешествие в мир научной философии

Уже более двух лет я с трепетом ждал встречи с философией, а вместо этого столкнулся с какой-то её подделкой. Имитация учёбы, имитация обучения, имитация философии… Я принял решение уйти из университета.

2. Гуманитарный институт

Покинув экономический университет, я всё же обратился к тому варианту, который рассматривал два года тому назад, но отклонил, посчитав его самым нежелательным с прагматической точки зрения, – поступить в гуманитарный институт на неаккредитованную специальность «Философия». Я хорошо понимал, что с негосударственным дипломом нет дальнейшей перспективы, однако, как часто в жизни бывает, огромное внутреннее желание берёт вверх над объективными обстоятельствами. Кроме того, здесь меня устраивала форма обучения – вечерняя, которая предполагает ежедневные занятия по четыре часа. Такая небольшая, но ежедневная нагрузка позволяет осмыслить воспринятое на лекциях и, по моему мнению, является оптимальной для эффективного обучения.

И вот новая волнительная встреча. Первое занятие. Мне снова предстоит встреча с профессором философии. Кто это будет? Снова человек далёкий от настоящей философии и больше похожий на бюрократа? Если так, то, скорее всего, придётся и отсюда уйти… Медленно, словно боясь на кого-то натолкнуться, я вошёл в аудиторию. Все парты были пустыми – никого из студентов здесь не было. Возле доски, за столом сидела в полном одиночестве пожилая женщина.

– Здравствуйте! – очень доброжелательно проговорила она.

– Здравствуйте, я ваш новый студент…

– Мне о Вас говорили. Меня зовут Светлана Сергеевна. Я буду вести у вас основные предметы…

Она принялась расспрашивать меня о том, почему я решил обучаться философии, – пыталась выяснить, насколько серьёзны мои устремления. В это время в аудиторию вошли две девушки.

– Ну, вот все и в сборе, – с удовлетворением констатировала Светлана Сергеевна.

– Как все? – изумился я.

– Такова наша реальность, – с улыбкой ответила она. – Всего три человека. Сейчас же все хотят быть экономистами и юристами… На философии не заработаешь… Но ничего! Наше будущее светло и прекрасно! Будем начинать…

Меня всё это хоть и сильно удивило, но вполне устраивало. Когда в аудитории всего три человека, нельзя спрятаться за спины других, нельзя что-то не выучить. По сути, ты всегда один на один с преподавателем. Для тех, кому нужен диплом – это плохо, а вот для тех, кому нужны знания – даже очень хорошо.

Светлана Сергеевна Краснова была действующим профессором госуниверситета, но одновременно подрабатывала и в гуманитарном институте. Она являлась представительницей той группы учёных-энтузиастов, которые в конце 50-х съезжались со всей страны в строящийся Новосибирский Академгородок. Одним из таких энтузиастов был и Михаил Александрович Розов, впоследствии переехавший в Москву и ставший заведующим кафедрой философии естественных факультетов МГУ, а позже и ведущим сотрудником Института философии РАН. В ноябре 1963-го он организовал в Академгородке семинар по философии науки, просуществовавший до конца 70-х. Семинар был неофициальным и проходил в одной из квартир первого этажа свежепостроенной панельной хрущёвки, неподалёку от университета. Основным итогом семинара стало создание «теории социальных эстафет», которая позже легла в основу докторской диссертации Розова. Кандидатская же диссертация у него была посвящена теме научной абстракции, хотя позже он стал говорить, что всё это было заблуждением, а абстракции вообще не существует8… Основной вопрос семинара формулировался просто: что такое знание? В ходе многолетних обсуждений вопрос трансформировался в проблему строения знания, и ответ об этом строении, если говорить кратко, звучал так: знание состоит из социальных эстафет, говоря простым языком – из традиций. Вся сущность теории, в общем-то, и состояла в том, чтобы вскрыть механизм существования этих традиций… Светлана Сергеевна была не только активной участницей этого семинара, но и искренне считала появившуюся там теорию величайшим открытием в философии науки; на основе теории социальных эстафет была построена и её докторская диссертация. В 90-е годы она даже пыталась этот семинар возродить, хотя состав участников был далеко уже не тот…

Первым философским предметом, который мы начали изучать, стала «Античная философия». На одном из первых занятий мне было поручено сделать доклад о софистах. Когда я до этого изучал философскую литературу, то считал обязательным для себя постоянно сопоставлять прочитанное с тем, что встречал в жизни; я был абсолютно уверен, что так делают все философы. В полном согласии с этим, получив задание, я сразу же подумал: «Нужно привести в пример и какие-то современные софизмы». Копаясь у себя в голове, я быстро вспомнил, как в одном из философских учебников приводилась цитата из работы Льва Шестова «Странствования по душам». Суть этой цитаты сводилась к тому, что вся трагедия человечества не в материи, а в идеях, и это выдавалось за аргумент в пользу того, что материализм совершенно безобиден. Однако материализм ведь и есть не что иное как идея. «Отличный софизм! Нужно его привести в качестве примера».

– Светлана Сергеевна, а анализировать современность на предмет наличия софизмов нужно? – спросил я.

– А в чём научность такого анализа? – недоумённо спросила Краснова. – Мы занимаемся здесь историей философии, нас интересуют греческие софисты, а не нынешние.

Я погрузился в раздумье. Как так? Современность философию не интересует? А для чего тогда изучать историю, если не прилагать её опыт к современности?..

Предмет «Античная философия» пролетел, что называется, на одном дыхании. Однако мы разбирали, в основном, диалоги Платона, немного затронув и софистов, а вот даже до Аристотеля дойти не сумели – не хватило учебных часов. Но всё равно я был очень доволен этими занятиями – примерно этого я и искал… Расквитавшись с «Античной философией» и сдав экзамен на отлично, я с нетерпением ждал следующего предмета. Поскольку студентов было всего трое, нам не могли нанимать множество разных преподавателей, и почти все предметы вела Светлана Сергеевна – по очереди, одновременно несколько предметов мы тогда не изучали. И в этом тоже был плюс – можно было сосредоточиться на чём-то одном, не забивая голову другим. Позднее же, по мере добавления других студентов, появлялись поочерёдно и другие преподаватели, которые параллельно вели другие предметы, – Светлана Сергеевна сама этих преподавателей выбирала и приглашала. В основном, это были те, кто ранее обучался в аспирантуре кафедры философии университета.

После «Античной философии» настала очередь «Онтологии и теории познания» – предмета, который ещё не так давно назывался «Систематическая философия». Его изучение предполагало погружение в отдельные философские проблемы – во всё то, что наработано по каждой проблеме за всю историю философии. Как я ожидал, это будет та же история философии, только сгруппированная не по философам, а по проблемам. Однако Краснова объявила, что мы на этом предмете будем изучать главным образом теорию социальных эстафет М. А. Розова, а также затронем некоторые статьи В. С. Стёпина, Э. В. Ильенкова и Г. П. Щедровицкого, и будем ещё изучать книгу А. П. Доброхотова «Категория бытия в классической западноевропейской философии». Меня это несколько смутило. Некоторые работы представителей философии советского времени я к тому времени уже читал, и они у меня не вызывали никаких положительных откликов. Впрочем, изучая Э. В. Ильенкова и Г. П. Щедровицкого, я немного изменил своё отношение в лучшую сторону. Но всё равно, ни один автор советского периода не сравнится с классиками философии. Что касается книги А. П. Доброхотова, то из неё никто ничего не понял, несмотря на скрупулёзный анализ – так сложно и невнятно она написана… Я пришёл учиться, рассчитывая, что мы будем изучать Декарта, Спинозу, Шопенгауэра, Канта… Даже Канта, автора «коперниканского переворота» в познании, мы обходим стороной, изучая теорию познания…

– А классиков разве мы не будем изучать? – всё-таки я решился тогда задать вопрос.

– Классики – это прошлое, а современная философия ушла далеко вперёд, – очень уверенно и как бы гордясь этим, ответила Светлана Сергеевна.

У меня такой ответ вызвал очередное изумление: как это классики могут уйти в прошлое – на то они и классики, чтобы их работы всегда оставались актуальны. Светлана Сергеевна действительно считала, что советская философия является более передовой по сравнению со всей предшествующей, с чем я был совершенно не согласен. Вместе с тем она иногда всё же обращалась к классикам, но разговаривала так, будто мы все хорошо знаем их учения, хотя мы их совсем не изучали, если только не считать предмет «общей философии» на первом курсе… Складывалось впечатление, что она преподаёт студентам, уже окончившим вуз по философии, а теперь пришедшим на факультатив по теории социальных эстафет. Подобный факультатив был в магистратуре университета на философском факультете, я позже как-то бывал на нём – всё то же самое, что мы изучали по «Онтологии и теории познания»…

Я читал работы М. А. Розова и ничего в них не находил. Существует в науке одна традиция, потом её сменяет другая. Что здесь может сказать теория социальных эстафет? Только то, что одна эстафета сменила другую? Но это и так понятно! Главный вопрос ведь в другом – почему произошла эта смена. А вот здесь данная теория чем-либо помочь не в состоянии. Помимо этого, я вообще не мог понять, почему Краснова связывает теорию социальных эстафет с «Онтологией и теорией познания». Является ли вопросом теории познания то, как передаётся знание от одного человека к другому? Скорее, это относится не к теории познания, а к эпистемологии – предмету, который изучает существование знания в социуме. Вопросы же теории познания совсем другие: что такое истина, каковы её критерии, чем отличается знание от мнения, каковы пределы познания, и так далее. То, как человек познаёт, открывает истину и то, как знание существует – это несколько разные темы. Впрочем, и сама Краснова разделяла гносеологию и эпистемологию, отмечая, что первая про познание, а вторая про знание. Но тогда почему же мы по теории познания изучаем эпистемологию М. А. Розова, которая к истинной теории познания отношения почти не имеет? Спросить об этом у Красновой? Нет, нужно соблюдать субординацию – не студенты определяют, что они должны изучать, а преподаватели.

Позже я узнал, что согласно принятым официальным стандартам, эпистемология как дисциплина относится к «Онтологии и теории познания». Да и вообще, в работах многих представителей философии науки мне всё чаще попадалось употребление термина «эпистемология» как синонима теории познания. Термин же «гносеология» встречался крайне мало. Создавалось впечатление, что гносеологию стремятся заменить эпистемологией9. А в одном интервью10 М. А. Розов сказал, что участвовал (вместе с Г. П. Щедровицким) в построении «новой области знания», которую тогда называли «теорией познания», а сейчас бы он её назвал «философией науки». А что имеется в виду под «теорией познания»: эпистемология или гносеология, если принципиально различать их подходы? В работах Розова, как правило, фигурирует термин «эпистемология». Получается, между эпистемологией и философией науки он ставил знак равенства, т.е. философия науки – это и есть эпистемология. Здесь можно согласиться: и философия науки, и эпистемология изучают то, как познаёт наука. Гносеология же не ограничивается научным знанием. Вместе с тем нельзя соглашаться с той тенденцией, которая сложилась в научной философии: с появлением науки как отличной от философии отрасли объектом изучения стало не просто познание, а познание научное, тем самым гносеология стала вытесняться эпистемологией. Собственно говоря, сам термин «эпистемология» возник как оппозиция термину «гносеология», введённому кантианцами, и означает, по сути, позитивистский взгляд на познание: наука первична, а философия лишь обобщает её результаты. Эпистемология – это вторичная дисциплина по отношению к науке. Наука, получается, познаёт сама по себе (философы-гносеологи ей не нужны), а эпистемология лишь обобщает познавательные результаты этого. А если мы вдобавок эпистемологию и философию науки ставим в один ряд, то теория познания вообще редуцируется к философии науки. Гносеология же, в отличие от эпистемологии, не признаёт за наукой первенства: она считает, что может указывать науке на познавательные ошибки, что может направлять её в познании… Если гносеология в научной среде заменяется эпистемологией, то теория познания мало что может дать науке, ибо она всегда будет оказываться позади…

Лекции шли своим чередом. И вот, наконец, в теории Розова мы дошли до, пожалуй, единственного, согласно моим воззрениям, вопроса, напрямую касающегося теории познания.

– Предметоцентризм, – говорила Краснова, – это такая познавательная установка, которая стремится познать объект из его внутренней структуры. Другими словами, учёный пытается понять из чего состоит его объект, и на основании этого стремится объяснить его поведение. Такой учёный говорит про свой объект, что он «состоит из». Теория социальных эстафет отвергает эту установку. Отдельных эстафет не существует, есть лишь эстафетные структуры. Каждая эстафета всегда включена в какой-либо контекст, она – часть целого. И когда поведение объекта объясняется из того целого, частью которого он является, из «топоса», то эта установка и называется «топоцентризм».

Мне не давало покоя то, что знание, согласно Розову, «состоит из» социальных эстафет, но в то же самое время «состоит из» им характеризуется как «предметоцентризм» и отвергается. Я долго не решался эту тему поднять и прямой вопрос задал лишь несколькими годами позже, уже во время обучения в аспирантуре, когда мы также изучали познавательную дилемму «предметоцентризм – топоцентризм». Когда после лекции мы остались со Светланой Сергеевной один на один для обсуждения моей работы над диссертацией, я спросил:

– Вот Вы говорите, что теория социальных эстафет опровергает предметоцентризм, опровергает «состоит из».

– Да, совершенно верно, предметоцентризм – это отжившая в науке установка.

– Я зачитаю цитату из работы Розова: «анализ строения знания, его структуры предполагает выявление образующих это знание эстафет и их связей. Ясна и цель этого анализа – объяснить возможности того или иного понимания. Знание, следовательно, состоит из эстафет»11. Обращаю внимание: «состоит из эстафет». Получается, что теория Розова – это предметоцентризм, и Розов противоречит сам себе.

Краснова не на шутку задумалась. Она явно была в тупике. Тревожное молчание длилось около минуты.

– А ведь это верно, – как бы сдавая позиции, негромко просквозило из её уст.

Идя домой, я ликовал. Я чувствовал себя победителем. Одним ударом теория социальных эстафет была поражена в самое сердце…

Однако в следующий раз Краснова начала свою лекцию со слов:

– Итак, мы уяснили, что предметоцентризм является отжившей познавательной установкой и должен быть заменён топоцентризмом. Яркий пример того, как предметоцентризм отвергается, а утверждается топоцентризм, даёт нам теория социальных эстафет…

Я не знал, что сказать… Что это? Слепая вера? Религия, которая предпочитает закрывать глаза на всё, что ей противоречит. Но ведь я вроде как нахожусь в недрах науки, где не должно быть слепой веры, где вера давно уступила место знаниям… А может быть, всё и не так. Может быть, наука – это тоже вера?..

После «Онтологии и теории познания» началась «Аксиология» – наука о ценностях. Этот предмет мне представлялся очень интересным. Но оказалось, что на нём мы изучали лишь одну статью Розова, посвящённую тому, как существуют ценности, как они вербализуются… А всё, что наработано по этому поводу предшествующей философией, опять осталось за бортом.

Розов в одной статье говорит, что когда он пытался выяснить, почему одни учения долго живут, а другие умирают вместе с их создателями, то пришёл к выводу, что всё дело в наличии или отсутствии учеников: если есть ученики, то учение будет жить и после смерти автора, а если нет учеников – его забудут, как только автор закончит свой жизненный путь. Получается, дело не в том, истинно учение или нет, а в том, есть ли ученики. В этом есть какая-то доля истины. Но на мой взгляд, всё же больше здесь влияет то, насколько верно даёт учение ответы на те или иные вопросы. Если оно близко к истине (а полностью истинным не может быть ни одно учение), то у него обязательно появятся и свои последователи… Светлана Сергеевна же, похоже, руководствовалась представлением Розова об обязательном наличии учеников, и старалась таковыми сделать всех нас. Она даже употребляла термин «розовство». Но никакого «розовства» на самом деле не возникло. И его не могло возникнуть, ибо теория социальных эстафет не обладала достаточным объяснительным потенциалом.

Когда философские предметы вела не Светлана Сергеевна, а другие, приглашённые ею преподаватели, то никакого разговора о теории социальных эстафет уже не было. Один из её учеников, кандидат наук, защитивший диссертацию как раз на основе применения теории социальных эстафет, мне долгое время казался непременным последователем этой теории. Но на лекциях он её совсем не затрагивал. А позже, уже в интернете, я читал его откровения о том, что он эту теорию также считал ошибочной… Мне запомнилось, как один аспирант университета, ведший у нас «Средневековую философия», даже засмеялся, когда вспомнил термин «куматоид», придуманный Розовым… Еще мне запомнилось, как приглашённая преподаватель «Восточной философии» задала нам вопрос, что такое знание. Мы тут же ей указали на розовское определение знания, которое висело у неё за спиной на плакате. Она посмотрела, сильно удивилась и тут же отчеканила: «Ну, это профанация!» Почти никто положения теории Розова не принимал. Лишь одна Светлана Сергеевна искренне верила в теорию социальных эстафет, прилагая все силы для её популяризации…

Все экзамены по философским дисциплинам я сдавал на пятёрки. И лишь один раз получил четвёрку – когда итоговый экзамен проводился в форме тестирования. К тестам у меня вообще сложилось отрицательное отношение. Когда ты сдаёшь обычный экзамен, то перед тобой несколько десятков вопросов, по каждому ты готовишься. И в процессе подготовки порой усваиваешь больше, чем выносишь с лекций. А как готовиться к тестам? О чём будут вопросы? Обо всём, что есть в программе. Но всё выучить за такой короткий срок невозможно, кроме того, и слушая на лекциях, и самостоятельно изучая материал, каждый неизбежно обращает внимание на одно, пропуская другое. Тесты – это лотерея: если попадутся вопросы, на которые ты обратил внимание, то ответишь на них правильно, а попадутся другие – можно только сидеть и угадывать правильный вариант. А потому к тестам я особо не готовился. К тому же я пришёл к выводу, что вопросы тестов направлены не на выявление знания, а на выявление заученной информации. Например, много вопросов тестов касалось дат – допустим, когда родился тот или иной философ: перечислены несколько вариантов, нужно выбрать правильный. Лично я никогда не обращал внимания на то, когда философ родился, меня всегда интересовало его учение, а не годы жизни. Дата рождения философа – это информация, а не знание. Если она нужна, то можно посмотреть в энциклопедиях. А вот учения философов, хоть их и тоже пытаются кратко описывать в энциклопедиях, так не выучишь – не читая книги философов, их учения не поймёшь. Но вот только это понимание не носит чёткого характера, оно расплывчато, в тестах же не может быть ничего расплывчатого – там только вопросы, на которые можно ответить чётко и однозначно. С помощью тестов не определишь уровень знаний человека – это я усвоил ещё тогда, а позже неоднократно в этом снова убеждался…

3. Нежданные перемены

Наступил третий год обучения в гуманитарном институте. Нас, студентов, к тому времени уже было не трое, а около пятнадцати. Складывалось впечатление, что ещё год-два, и философия займёт полноценное место среди учебных направлений института…

Обучение шло своим чередом, но только имело свою особую специфику. Будучи всецело увлечённой теорией М. Розова, Краснова совсем не хотела преподавать что-либо другое, особенно классиков. Все оставшиеся по истории философии предметы она доверила вести своим бывшим аспирантам, работавшим преподавателями в разных вузах. А по другим дисциплинам, которые преподавала сама, всегда находила те или иные статьи Розова, к которым периодически добавлялись работы некоторых других представителей советской философии. Складывалось впечатление, что советскую научную философию она и считает подлинной.

Неоднократно между мной и Красновой на лекциях происходили очень жёсткие споры, после которых всегда каждый оставался при своём мнении. Однако, несмотря на эти споры, она достаточно хорошо ко мне относилась и высоко ценила мою преданность философии и стремление к бескорыстному поиску истины.

Наибольшего накала достиг следующий спор. Когда шло изучение предмета «Философия и методология науки», то мне было поручено сделать доклад по статье Ю. А. Шрейдера «Теория познания и феномен науки»12. Я прочёл доклад, и после этого Краснова пустилась в негодование: она говорила, что я Шрейдера неправильно истолковал, что он не мог такого написать… Что же вызвало её гнев? Положение, что гносеолог может что-то советовать и даже указывать учёному. Шрейдер говорит, что учёный не осознаёт свою зависимость от предрассудков, которые входят как составная часть в научную парадигму. Учёный видит ситуацию изнутри науки, а гносеолог – снаружи, и благодаря этому может говорить учёному, что его «подзорная труба», через которую он привык изучать мир, на самом деле даёт искажения. При этом я, изучая статью Шрейдера, постоянно сравнивал всё это с научной психологией, которая наивно считает, что раз ввела в свою науку эксперимент, то уже одним этим стала подобна естествознанию. Но ведь физика ставит свои эксперименты, чтобы подтвердить или опровергнуть то или иное положение теории, экспериментальная же психология вообще обходится без теории… Краснова после моего выступления прервала дальнейшие доклады, которые должны были последовать за моим, и стала объяснять специфику методологической деятельности, опираясь, вполне ожидаемо, на понимание этой специфики М. А. Розовым. Она говорила, что учёный, наталкиваясь на недостаточность используемого метода, обращается не к гносеологу, а к другим научным дисциплинам и пробует переносить их методы на свою науку, пытаясь достичь этим положительного результата. Философ же лишь только обобщает эти положительные результаты, и к этому обобщению учёный также может обращаться как к «теоретической базе методологического мышления» – типичный позитивизм. Я с этим не соглашался, имея перед глазами пример научной психологии. Да, учёный может обращаться к этой базе, а что если он к ней не обращается, если под влиянием предрассудков ничего не желает слышать о философии? Гносеолог видит методологические ошибки учёного, понимает, что тот идёт неверным путём, но должен молчать об этом, дожидаясь, когда учёный сам до этого дойдёт?! Научная психология уже целый век идёт по пути, который не принёс никаких результатов. Некоторые психологи (например, П. Я. Гальперин13

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Даже стал в составе сборной Новосибирской области чемпионом II Всесоюзных зимних юношеских игр – в 1988 году.

2

Автор – В. В. Гуленко

3

Это я определил по тестам соционики. Позже, на протяжении более двух десятков лет я и считал себя представителем этого психотипа. Однако, когда разработка моей собственной концепции психологических типов уже подходило к концу, я стал понимать, что функция «созерцательности» у меня выражена не менее сильно, чем функция «критичности». Если бы я был «логико-интуитивным интровертом», то в моей концепции это бы обозначалось С/ИК, на деле же мой психотип С/ИК.

4

Во многом потому, что пользовался ошибочными представлениями о типах, взятыми либо из соционики, либо из теории Юнга.

5

Так было в то время. Интернета же тогда ещё не было, и даже представить было нельзя, что появится такое новшество и через него можно будет сразу же представлять широкой публике свои научные статьи. Также невозможно было представить, что появятся издательства, которые будут быстро и без проволочек публиковать научные книги независимых авторов.