Юность главной героини романа по имени Антонина пришлась на шестидесятые годы двадцатого века, когда было «модно в загс идти невесте / в коротком белом платье без фаты». Пережив измену жениха и потеряв веру «…в любовь и верность и мужскую честь», Антонина чудесным образом попадает на Белую Гору, откуда и начинается её путь к себе, Путь духовного восхождения.

«Готово сердце мое, Боже, готово сердце мое…»

(Псалом 107, стих 2)

ПРОЛОГ

В жизни розы разные

Были мне даны:

Словно солнце – красная;

Словно лик луны –

Жёлтая; и белая,

Будто первый снег;

Розовая; – пела я:

«Не расстанусь с ней.

Буду с розой этою

Много-много лет

Юною, одетою

В этот нежный цвет».

Красную – в хрустальную

Вазу у окна.

Жёлтую же – в дальнюю

Комнату. Она

Там одна спокойная

В скляночке простой

Тихо под иконою.

Ну, и Бог с тобой!

Обрела вишнёвую,

Царственный цветок,

Со стезёю новою:

Стал крутой виток

Главною победою

В непростой судьбе.

Я о ней поведаю,

Светик мой, тебе.

ЧАСТЬ I – ДО ГОРЫ

Бежала я на тайное свидание,

Отчаянная, дерзкая и смелая,

За край села, с лихим красавцем Ванею.

Тогда и потеряла розу белую.

А через месяц проливала слёзы я,

От ревности поистерзалась душенька.

Увидела: под нашею берёзою

С другою целовался мой Ванюшенька.

В отместку долго горевать не стала я,

Ведь не калека я и не уродина,

А хороша собою и не старая.

И закрутила я любовь с Володею.

Душа и сердце – с Ваней, тело – с Вовочкой,

Суди сама: ну что же тут хорошего?

И стал он попивать частенько водочку.

А я уж начала встречаться с Лёшею.

Я в пышной юбке с розовою блузкою,

Свободно волосы на плечи падали,

Бежала улицею сельской узкою

Ему навстречу под косыми взглядами.

Откуда знать-то было мне, доверчивой:

На городской женат давно мой Лёшенька?

Он сам признался мне однажды вечером.

И снова я осталась одинёшенька.

«За что же мне такая доля горькая?» –

Всё плакала, всё спрашивала Господа.

И вот решила переехать в город я

За жизнью сладкою большого города.

И в городе неплохо я устроилась

Работницей на часовой завод.

Мы жили в общежитьи. Было трое нас,

Подружек неразлучных. Ни забот,

Ни горя в комнатке одной не ведали

Мы: «не в обиде, хоть и в тесноте»,

В столовой заводской всегда обедали:

У каждой – ни семьи и ни детей.

Катюша, та была закомплексована,

Хотя и симпатична, и стройна,

И в двадцать лет – ни разу не целована.

Была для нас загадкою она.

А Нина, как перчатки, то бишь, варежки,

Меняла незадачливых парней.

Вадимы, Эдуарды, Пети, Ванюшки, –

Они гурьбою бегали за ней.

Мне говорила Нина: «Слушай, Тонька, ты

Пойми, поверь: любви на свете нет,

А есть влеченье двух полов и только-то,

Придумали поэты этот бред.

А жизнь, она одна, и наша молодость

Бежит, бурлит рекою вешней с гор.

Но мысль о смерти близкой, словно в горло кость,

Засела в мозг мой с некоторых пор.

За нас, за баб-с!»– немного захмелевшая,

Мне подливала красного вина.

«А за ребят?» – «За них? Да ну их к лешему!

Эх, жизнь – она одна, она одна!

Давай ещё по третьей, и готовеньки

С тобой мы веселиться до зари!

Бежим на танцы! Говорят, там новенький

В оркестре появился гитарист.

Катюш, ты с нами?» – «Я? да что ты, Ниночка?

В библиотеке я вчера была,

И мне попалась там такая книжечка…

Я уберу посуду со стола».

Так день за днём и вечерок за вечером,

За летом – осень, лето – за весной…

Мне полюбилась эта жизнь беспечная,

Где ухажёр, он каждый раз иной.

Всё прыгала, резвилась, словно козочка,

Такой прекрасной жизнь казалась мне.

Смотрю однажды: розовая розочка

Забытая, завяла на окне.

Не лила напрасные

Слёзы я ни дня:

Есть в запасе красная

Роза у меня.

И опять нам с Ниною

Танцы и вино.

Ниточкою длинною

Дни тянулись, но

Вышла замуж Катенька.

Ну а мы? Ха-ха!

Свадьба? Где искать его,

Нынче, жениха?

Мне, такой красавице,

Будет кто под стать?

Мне никто не нравится,

Где его искать?

Некрасив Андрюшенька,

Фёдор слишком глуп,

Ростом мал Павлушенька,

Глеб на деньги скуп,

Вечно в грязном свитере,

Вечно пьян Игнат,

Можно было б с Виктором…

Только он женат.

Вот недавно с Сёмою

Завела роман.

Добрый и весёлый он,

Водит в ресторан.

Точно: замуж – рано! Я

Так решила: нам

Лучше ресторанная

Жизнь по вечерам.

Мне нравилась моя работа,

Там я была на высоте.

Теперь моё висело фото

Средь лучших на доске почёта.

Всегда в тепле и чистоте

За столиком в халате белом,

Так вскорости из учениц,

Нехитрое освоив дело,

Я стала ловкой и умелой,

Одной из первых мастериц.

И трудовым моим успехам

Успех сопутствовал другой

В среде веселья, шуток, смеха…

Сменился наш начальник цеха –

Пришёл мужчина молодой,

Роман Лукич. Влюбились в Рому

У нас все женщины почти,

А он со всеми – строго, ровно

Держался вежливо и скромно,

Интеллигентен и учтив.

Он говорил легко и просто,

Но не бросал на ветер слов,

Он выше среднего был роста,

Со взглядом ясным, светлым, острым,

И энергичен, и здоров.

И я была не исключеньем:

Среди склонённых женских лбов

И мой неумный был. Мученье

Себе признаться: не влеченье –

Есть настоящая любовь!

Пусть безнадёжна, безответна!

Однажды изумилась я:

Божественным сияла светом,

(Здесь, на Земле, такого нету)

Та роза красная моя.

И чем сильнее я любила,

Впервые так за столько лет,

Тем на душе светлее было:

Сиял в ней с неизбывной силой

Пурпурной розы дивный свет.

И этим светом осиянно

Казалось всё и вся вокруг:

Деревья, птицы, ветер пряный,

Снега, морозы и туманы,

Глаза сотрудниц и подруг.

Но тайну я свою хранила,

И вижу: тише и скромней

Серьёзней как-то стала Нина,

И образ жизни изменила.

Роман ухаживал за ней.

И скоро стало всем известно,

Что свадьба – будто бы весной,

Что он – жених, она – невеста,

А я не находила места

Себе, и в голове больной

Я всё вынашивала планы,

Как свадьбу мне расстроить их.

Я лучшею женой была бы!

Он – мой любимый, мой желанный!

Невеста – я, он – мой жених!

Не расставалась с мыслью этой,

И ночью сон не приходил,

Я от заката до рассвета

Всё мысленно блуждала где-то…

Однажды вызрел план один.

Как-то к нам зашёл Роман.

Я была одна.

Налила ему стакан

Красного вина.

Случай я ждала давно,

Вечером и днём.

Непростое то вино,

Зелье было в нём:

Разыскала колдуна,

Деньги отдала, –

Он мне дал того вина

С зельем пополам.

«За здоровье Нины!» – он

Выпил всё до дна

И пошёл, шатаясь, вон.

Стала так красна,

Будто кровью налилась,

Роза на окне,

Только свет её погас. –

Жутко стало мне.

Тот нездешний, неземной

Свет её пропал,

Тот, что был во мне, со мной.

И, кроваво–ал,

Впитывал зловещий цвет

Дух того вина.

Что же Нины долго нет?

Где же, где она?!

Тут открылась настежь дверь.

На пороге – он,

Будто бы другой теперь,

И в меня влюблён.

Начал страстно целовать,

Жарко обнимал,

Потащил меня в кровать,

Только называл

Ниной, Ниночкой меня.

Мне же – всё равно!

Ай да зелье! Поменял

Всё ж невесту… Но

Он к утру очнулся вдруг:

«Нина! Где ты, Нин?» –

А в глазах такой испуг,

Будто перед ним

Не любимая, не я,

С кем провёл всю ночь,

А гремучая змея.

И рванулся прочь.

Только, Нина, где ж она?

Утро за окном.

Дома быть уже должна

И, причём, давно.

Ой! Здесь был ещё вчера

Ромочкин портрет…

След на стенке, как дыра,

А портрета – нет!

Ни в пятницу домой и ни в субботу

Не возвратилась Нина. Слава Богу!

Когда же в понедельник на работу

Она не вышла, тут забил тревогу

Роман Лукич. Объехал все больницы,

Милиции все отделенья, даже

Он в морге побывал, чтоб убедиться:

Её там нет. «Подумаешь, пропажа!

Придёт сама, – его я убеждала, –

А не придёт, так значит, разлюбила.

Она, быть может, с кем-то убежала.

С ней раньше много раз такое было».

Он продолжал искать её повсюду.

Весь день по Нине тосковал он очень.

Но знала я: с ним вместе скоро буду,

Он сам придёт ко мне сегодня ночью.

Он приходил, всегда как будто пьяный,

Ложился спать со мною, как с женою.

И ничего не помнил постоянно

На утро. Убегал больной, смурной он.

«Во сне ж твердил всё время: «Нина, Нина!»

А я в ответ: «Я здесь», упрямо веря:

Однажды скажет: «Тоня, Антонина!

Тебя, одну тебя люблю теперь я!»

Он говорил: «Как я устал смертельно»

И засыпал, откинув одеяло.

И вот тогда его в своей постели

Я тихо, нежно, сладко целовала,

Облизывая каждый ноготочек,

И дальше, сантиметр за сантиметром –

Всего, всего… Так напролёт – все ночи.

Он утром уносился буйным ветром.

Я помню взгляд затравленного зверя,

Когда к груди его своей прижала,

Он вырвался, метнулся, хлопнул дверью, –

Лишь роза на окошке задрожала.

Прошла зима. Без измененья

(Мы ночью вместе, днём – поврозь)

Остались наши отношенья,

И я задумалась всерьёз:

А в самом деле, где же Нина?

Роман не уставал искать.

Везде ходил, писал, звонил он,

И разыскал сестру и мать

В её родном селе неблизком,

Они там жили в нищете:

«Нет ни письма и ни записки,

Давно от Нины нет вестей,

Ни денежного перевода,

А помогала нам всегда,

Посылок нет почти полгода…

Не приключилась ли беда?»

Он дал им денег, всё, что было,

Но ничего не объяснил.

Вернулся хмурый и унылый,

И в этот вечер много пил.

А в день тринадцатый апреля

(Он свадьбы днём назначен был

На пятницу, в конце недели.

Когда б не силы ворожбы,

То были б песни, пляски, речи,

И крики «Горько! Горько!») вдруг

Нам сообщили: найден в речке

Распухший, вздутый женский труп.

На опознанье нам с Романом

Придти велели вместе в морг,

Но отказалась я, обманом

Прикинувшись больной. Как мог,

Роман узнать пытался – где там! –

Обезображено лицо,

Но было на руке надето

То обручальное кольцо

И на ногах её – ботинки,

Что он купил когда-то сам.

Она всё пела: «Как картинки

Ботинки – Нинке!» Он слезам

Своим дал волю. «Нина, Нина!» –

Шептал, не видя ничего.

На красный свет пошёл. Машиной

У перекрёстка одного

Был насмерть сбит. Похоронили

Мы, словно мужа и жену,

Их рядышком, в одной могиле.

Ох, знала я свою вину!

Когда б не я с моей любовью…

Немым укором были мне,

Как две огромных капли крови,

Два лепесточка на окне.

В час, когда сроку печального времени

Было уже сорок дней,

Я поняла, догадалась: беременна! –

Что-то творилось во мне.

Начал в глубинах души неприкаянной

Зреть, нарастая, протест:

Будешь ты мать-одиночка какая-то!

Спросят: а кто же отец?

Тут уж и так ходят слухи нескромные,

Сплетни плетут каждый час,

Будто в ту ночь, с околдованным Ромою,

Нина увидела нас.

Будто окликнул вахтёр общежития –

Нина ни слова в ответ:

В ярости бешеной, чтобы разбить его,

Чей-то топтала портрет.

Были на ней голубые ботиночки

И голубое пальто.

С этой вот ночи-то бедную Ниночку

Больше не видел никто.

Я и прибегла, – что долго раздумывать? –

К помощи наших врачей.

Третью сгубила я в этот раз душеньку,

Не говоря о своей.

Медленно дверь отворила я в комнату –

Сразу у входа видна

Всё ещё Нины свободная койка там,

Дальше смотрю: у окна –

Мёртвая роза с головкой бескровною,

Горько склонённою вниз.

А на полу, словно капли огромные,

Все лепестки запеклись.

Я села в комнате пустой,

Разбитая, без сил.

Ответа на вопрос простой:

«А кто меня любил?» –

Искала долго. Ну, Роман,

Он в Нину был влюблён,

Не в счёт. Да, был ещё Степан,

Но вот женился он

На простенькой девчонке той,

Она, не мне чета,

Хоть не блистала красотой,

Была скромна, чиста.

Полгода целых Михаил

Жил словно муж со мной

И клялся мне, что он любил,

Но, вот, своей женой

Назвал другую. Говорят,

Она умна, мила,

Ему двоих детей подряд

В три года родила.

Я долго б эти имена

Перебирать могла.

Внезапно мысль меня одна

Пронзила как стрела:

Ах, мама, мамочка моя,

Способная любить

Меня такой, как есть! А я,

Как я могла забыть?!

Тебе – ни одного письма –

Пять лет!.. Но не беда,

Теперь приеду я сама.

Где, где мой чемодан?

Тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук…

Стучат, стучат колёса.

Ох, этот стук, ох, этот звук! –

Он в сердце отголоском

Тех юных своевольных дней,

Когда смела, упряма,

Я, наспех попрощавшись с ней,

Уехала от мамы.

Ах, мама, мамочка моя!

Я помню: слёзы пряча,

Все опасенья затая,

Желала мне удачи.

Быть может, зная наперёд,

Что путь мой будет горек,

Что до добра не доведёт

Чужой далёкий город,

Что буду я совсем одна,

А там соблазнов много,

Парней весёлых и вина,

Что я забуду Бога…

А в детстве: колокольный звон,

Церковная ограда

И у серебряных икон

Горящие лампады,

Душистых свечек огоньки

В сияньи золотистом,

И золотые завитки

На коврике ворсистом,

И дьякона густейший бас,

И мамино сопрано…

Как драгоценных дней запас

Я расточила рано!

Добра – на грош. Лишь боль и зло

Дарила тем, кто дорог.

Каким же ветром понесло

Меня в злосчастный город?

Но, всё оставив позади,

Я к маме, к маме еду!

Я припаду к её груди

И позабуду беды.

Она простит меня, и мы,

Переполняясь светом,

Вновь и молитвы, и псалмы

С ней будем петь дуэтом,

Наполним снова наш досуг

И песней, и стихами…

Тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук…

Я еду, еду к маме.

Как бежала я до дома,

Под собою ног не чуя,

По тропиночкам знакомым,

Нынче вспомнить не могу я.

Только, к дому подлетая,

Чемодан на землю ставлю, –

Глядь: соседка тётя Тая

Закрывает наши ставни.

Я ей: «Стой! А где же мама?»

А она мне: «Антонина? –

И сердито, с ходу прямо:

Я её похоронила.

Да, последние полгода

В церкви уж она не пела,

За калитку – ни ногой, да

Всё болела и болела.

Как ждала тебя, ей-Богу,

И откуда столько веры?–

Всё глядела на дорогу

И не запирала двери.

Думала: вернёшься снова

В дом родной, в село родное,

О тебе дурного слова

Не давала молвить. Но я

Всё ж скажу: так может только

Мать забыть плохая дочка.

Ну и стерва же ты, Тонька!

За пять лет! Ну, хоть бы строчку

Написать: жива – здорова…

Что ещё ей нужно было?

Только эти вот два слова…

Как она тебя любила!

Перед смертью незадолго,

Плача, так меня просила

До тебя смотреть за домом…

Карточку твою носила

При себе в грудном кармане,

Всю залитую слезами»…

Всё поплыло, как в тумане,

У меня перед глазами.

«Завтра сходим на могилу.

Что застряла на пороге?

Заходи. Я пол помыла.

Вытирай получше ноги…

Я пойду. Делов хватает

У меня в хозяйстве… Тонька,

Ты поплачь», – и тётя Тая

Побрела домой тихонько.

Я вошла. Мороз по коже:

На меня глядит с портрета

Молодая мама. Может,

Задержалась мама где-то?

Вот сейчас откроет дверь и

Скажет: «Я пришла из храма».

Я не верю! Я не верю!

Быть не может! Мама! Мама!

Мне б заплакать, только слёзы

Все мои давно иссякли.

Вдруг смотрю: в углу – та роза

Под иконою, и капли,

Капли жёлтые, густые

На пол, словно воск, стекают…

В гневе я на миг застыла:

«Ах, разлучница такая!

Ты жива? Жива! А мама?

Где дитя моё? А Нина?

И не ты ли смерть Романа

Мне подстроила?» – Поникла

Роза жёлтой головою,

Будто, правда, виновата.

И тогда я как завою!

Как волчица, чьи волчата

Все погибли разом, или,

Может быть, ещё страшнее,

Будто всех в одной могиле:

Мамочку, и рядом с нею

Нину, Рому, и сыночка,

Что в утробе загубила,

Вижу. Так одна до ночи

Я без слёз всё выла, выла.

И нещадно, что есть мочи,

Я, не ощущая боли,

Раздирала розу в клочья.

Острые шипы кололи

Пальцы ранили, и руки,

Мне как будто – мало, мало!

Кровь горячей тонкой струйкой

На пол медленно стекала.

Я помню смутно: ночь. Иду.

(Уже молчу, не вою),

Бреду к сараю как в бреду

С верёвкой бельевою.

Служила долго нам она,

Пусть отдохнёт, не так ли?

Взошла кровавая луна.

И звёзды, словно капли,

Густые, красные, кап-кап…

Но только мимо, мимо…

Теперь уже наверняка

Мы встретимся, любимый!

Я знаю: ты не держишь зла,

И Нина не в обиде.

Она взяла и увела

Тебя в свою обитель.

Одним глазком на вас взглянуть

И, примирившись с вами,

Отправиться в дальнейший путь:

Мне к маме надо, к маме.

Там, в сарае, прочный гвоздь в стене…

Я стою, кручу в руках верёвку.

Как-то раньше не случалось мне

Петли делать – тут нужна сноровка.

Искоса смотрю: уже луна

Вверх ползёт по чёрной тверди неба,

Только как-то мертвенно бледна,

Видимо, от страха побледнела.

В небе, как в душе моей, темно.

Звёздочки, как мелкие слезинки,

Падают – кап-кап – на землю, но

Только мимо, мимо Антонинки.

Я кручу, кручу верёвку… Вдруг

Появился старец очень странный.

Я ему: «Ты не поможешь, друг?»

Он мне отвечает: «Здравствуй, Анна!» –

«Я не Анна. Впрочем, всё равно,

Дарья, Марья, Тая или Рая,

Помоги петлю…» – «Пойдём со мной. –

И повёл подальше от сарая. –

Помогу, пойдём». Он взял меня

За руку, как девочку. Послушно

Я пошла за ним. Мы шли три дня,

Может быть, и больше. «Ты покушай,

На, испей водицы»… Только я

Крошки проглотить была не в силах,

Будто та верёвка для белья

Горло всё давила и давила.

Старец что-то говорил, а мне

Только бы молчать, и я молчала.

Я брела, как будто в полусне,

Равнодушно. Мы пешком сначала

Шли. Потом был скорый поезд. Вновь

Пешими вдвоём по бездорожью.

Путь казался бесконечным, но

Как-то ночью подошли к подножью

Острой белокаменной горы,

Окружённой тёмным старым лесом.

На вершине огонёк горит.

«Посидим немного и полезем…

Отдохнула? Ну, теперь пора.

Здесь начнётся путь твой постоянный.

Это путь к себе. Твоя Гора

Ждёт тебя давно. Вставай же, Анна!»

Мы поднимались не спеша

И часто отдыхали.

Я – долго, тяжело дыша,

А старец мой – едва ли

Он уставал: не шёл – летел

Как будто бы на крыльях.

Путь находил он в темноте

Без всякого усилья.

И высока, крута, остра

И с виду неприступна

Была та самая гора.

Я размышляла тупо:

«Куда-то он ведёт меня,

Мне ж – никакого дела…»

Мы восходили по камням

Как по ступеням белым.

И много раз моя нога,

Срываясь, вниз скользила,

Но, будто, кто-то помогал:

Невидимая сила

Могла внезапно поддержать –

И сразу отступала.

И снова я должна шагать

Сама. И я шагала.

«И кто же это мог помочь?

Чьи руки?» – мысли эти

Порой мелькали. Так всю ночь

Мы шли. И на рассвете

Мы до вершины добрались.

«Что здесь? Конец?» – «Начало!»

Тогда я посмотрела вниз:

Край горизонта – алый.

Там простирались на восток

Леса ковром зелёным.

И красный огненный цветок

Стал вырастать. И звоном,

И щебетом, жужжаньем вдруг

Наполнилось пространство,

И гор далёких полукруг

Был синим-синим. В трансе

Стою. И крупные цветы,

И мелкие цветочки

У ног моих… Дар красоты

Такой за что мне? Точно,

Мне кто-то говорит: Взгляни!

Прекрасна жизнь земная,

Цени отпущенные дни,

Живи, не вспоминая

О прошлом! – Но уже ответ

В уме моём спонтанно:

Вот, я живу, а их-то нет,

Нет Нины, нет Романа.

Они увидеть красоту

Такую не успели.

А мамочка? Её мечту

Я помню: мы хотели

Поехать к морю… Пролила

От горя слёз немало,

И дальше нашего села

Нигде не побывала.

И тут мой спутник молвил: «Нам

Пришла пора расстаться.

Я ухожу, а ты должна

Молиться…» И растаял

Внезапно, так же, как возник.

Лишь эхом: «До свиданья!..»

А я на землю в тот же миг

Упала без сознанья.

ЧАСТЬ II – НА ГОРЕ

Я очнулась в комнате пустой.

Слабость. Голова болит немножко.

Сверху лучик солнца золотой

Проникает в низкое окошко.

Самодельная кровать узка.

Рядом столик с белою скатёркой,

А на нём – кувшинчик и стакан.

У кровати – старенький, потёртый

Коврик на естественном полу,

То есть, на камнях. Покой. Прохлада.

Наверху под потолком в углу

У иконы теплится лампада.

Просто. Скромно. Но какой уют!

Мне как будто с детства всё знакомо.

Знаю, знаю: я впервые тут,

Только сердце: здесь я дома! Дома!

Мама! Где ты, мама? Вот теперь

Встать бы мне, да не могу… Сама бы

Я навстречу ей открыла дверь…

Там шаги, шаги… Походка мамы!

На пороге женщина стоит, –

Инокини чёрные одежды.

Пожилая, строгая на вид:

«Здравствуй, дочка!» – «Кто Вы?» – «Мать Надежда.

Так зовут меня в монастыре

Нашем те, кто друг для друга – сёстры.

Здесь давно живём мы на горе

Удалённой, неизвестной, с острой,

Грозною вершиной, как копьё,

Будто богатырь стоит в дозоре…

Как нашла нас, имя нам своё,

Привело тебя какое горе

(Видно, велика твоя беда),

Коль захочешь, позже нам откроешь.

Раз уж ты сама дошла сюда,

Поживи. То воля Божья…» Роем

Мысли проносились в голове:

Кто я? Что я? Где я? Что со мною?

Вдруг – мгновенно, как щелчок, – ответ!

Вспомнила! И как опять завою!

И на этот мой звериный вой

Сёстры все в испуге и смятеньи

Прибежали. Билась головой

О шершавую из досок стену

1 2 3...5 >

На страницу:

Перейти

1 из 5