Время новых дорог

* * *

Винты вертолета подняли настоящую пургу. Сквозь пелену мечущегося снега были едва видны две фигуры, которые, сгибаясь, пятились к темной стене тайги. Вертолет завис на несколько мгновений, качнулся и, быстро поднимаясь, исчез за деревьями.

Проводив его взглядом, Зарубин повернулся к Пустовойту.

– Ближе никак?

Пустовойт, пытаясь сориентироваться, оглядел крохотную посадочную площадку.

– Давно не был. Река, кажется, там… Садиться на нее сейчас чистой воды самоубийство. Здесь – единственный вариант. Я тебя, между прочим, предупреждал. Сам теперь видишь – погодка уже не шепчет, а покрикивать начинает. Но ведь вам, Анатолий Николаевич, позарез приспичило. А приказ начальства – закон для подчиненного.

– Далеко?

– Километров пять. В дороге уточним. Нам они наверняка за десять покажутся. Половина по тайге, естественно, по полному бездорожью, половина по реке. И дай бог засветло добраться. Пока она окончательно не взбунтовалась.

– Постараемся успеть. К реке туда?

– Кажется. Двинули?

– Обязательно. И ещё… Вы, Борис Юрьевич, в отличие от меня не в первый раз в этих местах, запоминайте дорогу. Возвращаться, судя по всему, придется по старым следам.

– Думаете, придется?

– Обязательно. Вы сами говорили – единственный вариант.

– Я много чего говорил. Но этот вариант вы лично выбрали. Двинули?

Обойдя завал из занесенного снегом, вырубленного под площадку мелколесья, они вошли под сень огромных, вздрагивающих от порывов ветра елей и, то и дело проваливаясь по колена, а то и по пояс в снег, стали пробираться к реке.

– Хорошо, хоть сапоги уговорил надеть, – пробурчал в спину идущего впереди Зарубина Пустовойт. – В ботиночках по нашей тайге издевательство над природой.

* * *

Довольно отлогий берег, на котором располагался заброшенный после войны прииск, был весьма необычен для окружающих мест. Таких в этой гористой местности почти не встречалось. Длиной чуть меньше километра, шириной и того меньше. К реке прижат скалистым подножием сопки. С юга перекрыт лесистым уступом невысокого кряжа, а путь на север, если по реке, летом наглухо закрыт непроходимым порогом. Да и зимой, несмотря на здешние морозы, порог не всегда проходим. Слишком уж норовист здешний Угрюм, не всегда терпит присутствие человека. Продвижение сквозь себя почитает оскорблением и довольно часто огрызается некстати очнувшимися наледями и почти непроходимыми торосами. Трудно понять, как здесь прижились и несколько десятков лет довольно сносно существовали приисковики. Вдоль берега сначала наспех срубили десятка три домишек, явно не надеясь на длительное проживание. Ситуация типичная – выработается, мол, россыпь, и тогда ноги в руки – и подальше отсюда. Место пользовалось дурной славой за свою неудобицу и суровость, а в последующем заговорили и о некоем мистическом его ореоле. Золото здесь обнаружили перед самой Русско-японской войной, когда оно в силу нелегких для государства военных и прочих обстоятельств понадобилось буквально позарез. А золото открылось неплохое. Тогда и обосновался прииск, приносивший своим хозяевам немалую прибыль. По тайге через хребет прорубили даже просеку для продвижения пешком и на лошадях, минуя порог. Летом спускали с верховий до прииска специально срубленные карбасы, на которых даже кое-какую технику для прииска подкидывали. Война, как известно, закончилась поражением. В стране началась непростая смута, которая могла неизвестно чем закончиться. Государство пошатнулось, деньги на всеобщее успокоение требовались немалые, золото добывалось неплохое, прииск благоденствовал. Но как только все начало успокаиваться и появились отчетливые признаки благополучия, золото, как всерьез ворчали удивленные приисковики, «как скрозь землю провалилось». Ни слуху ни духу. Золотинки по мизерному счету намывали, да и те скоро начисто сгинули. Приисковики мигом разбежались кто куда. Отдельные старатели в надежде на фарт сколько-то еще покопошились, но осознав окончательную безнадежность – давай бог ноги с «дурного», как они говорили, места. Приисковое жилье из прокаленного временем и климатом листвяка, сбереженное безлюдьем, довольно благополучно простояло, чуть ли не до середины тридцатых годов, когда в стране отчетливо обозначились признаки грядущей войны, которая смертельно грозила всеобщему существованию. Страна в эти годы буквально надрывалась от предельного напряжения сил и хронического безденежья. И именно в это время золото снова объявилось на том самом прииске и на том самом месте, где давно уже не чаяли отыскать не то чтобы самородок, золотой крупинки в промывочной породе годами не находили. Совершенно неожиданно случайный геологический отряд, посланный обозначить контуры будущих геологических изысканий, заявил о богатейшем месторождении драгоценного металла, позарез необходимого тогда стране и народу. Заброшенный прииск мигом превратился в достаточно благоустроенный по тем временам поселок. Появились специалисты, начальство, конторы и склады, камералка, почта, привели в порядок заброшенную и заросшую дорогу через хребет, построили даже вполне приличную двухэтажную школу, поскольку вместе с понаехавшим народом на берегу зазвенело немало детских голосов. Золота добывалось столько, что на фронт с прииска ушли буквально единицы. Руководство прекрасно понимало, что здешний «золотой» фронт обеспечивал победу куда внушительнее, чем полк или даже дивизия воюющих пехотинцев.

Золото снова бесследно сгинуло почти одновременно с окончательной победой. Приисковый поселок опустел почти так же быстро, как и в первый раз. Разве вот только в школе через несколько лет обосновалась «заезжая» для изредка проезжающих по зимнику шоферов. Дома торопливой довоенной постройки также торопливо разрушились, их развалины и срубы заросли кустарником и травой. Казалось, теперь уже навсегда поселились здесь заброшенность и тишина. Даже «всенародная стройка» БАМа почему-то вильнула в сторону от этих мест и прошла в полусотне «непроходимых», как считали проектировщики, километров от бывшего прииска, что почти не нарушало до поры до времени его безлюдности и бесперспективности.

Но, видимо, так считали не все. История загадочного прииска кое-кому до сих пор не давала покоя. По мнению некоторых эту загадку требовалось обязательно разгадать, в надежде докопаться до причины аномальности и, как следствие, до возможных уникальных перспектив, могущих впоследствии активно вписаться в программу «освоения Сибири». По мнению других, подробно зафиксировавших исторический опыт и оперирующих близостью новой транссибирской магистрали, это была весьма удобная площадка для запуска проекта по освоению будущих, якобы несметных месторождений, а следовательно, привлечения огромных госвложений и зарубежных инвестиций. Знаменитое сибирское строительное Управление два года назад организовало на бывшем прииске изыскательский участок с задачей подготовить соответствующие материалы по будущему освоению «перспективной» уникальной территории. Впрочем, уникальность эту в Управлении понимали по-разному. Можно даже сказать, в прямо противоположных направлениях. Начавшаяся в стране перестройка и последующие еще толком не определившиеся события, одним развязали руки, других ввергли в раздраженный пессимизм и нежелание предпринимать какие-либо усилия без надежды их последующего осуществления. Ситуация для того запутанного времени вполне типичная.

Из-за отсутствия подходящих для предстоящей работы помещений участку «на первых парах» пришлось «временно» расположиться в заезжей – бывшей средней школе прииска. Здесь и разместилось временное жилье специалистов изыскательского участка «Гидропроекта» Павла Сергеевича Голованова и Натальи Степановны Южаковой.

Вообще-то довольно странное получилось пристанище из этой старой, основательно затронутой временем средней школы. Разобраться с первого взгляда в сложном интерьере этого не очень удобного человеческого пристанища было непросто. И лишь постепенно, если кому-то приходило в голову задержаться здесь дольше положенного разовой ночлежной необходимостью срока, можно было разобраться в расположении и нынешних функциях обустроенных в здании помещений.

Прямо от входной двери открывалась сама заезжая, с нарами для временного отдыха, большой почти непрерывно топящейся печкой и длинным тяжелым столом. В глубине, почти незаметная под лестницей на второй этаж дверь в комнату Натальи Степановны. Ближе к входной двери, в каком-то из бывших подсобных помещений – каморка хозяина заежки, которого не раз ночевавшие здесь шоферы привычно называли просто Стариком, что было куда удобнее и проще по сравнению с его настоящим именем-отчеством. А уже на втором этаже, куда вела добротная хорошо сохранившаяся лестница с перилами, в большой комнате, бывшей учительской, Голованов обустроил и свою спальню, и свой весьма удобный кабинет, заставленный полками с книгами и многочисленными образцами местных пород. Здесь же располагались и два стола, заваленные папками, служебными бумагами, блокнотами и впервые оказавшимися под этой крышей довольно сложными и дорогими приборами, необходимость которых он несколько месяцев с пеной у рта доказывал вышестоящему руководству. Во избежание совершенно ненужной огласки прежнее руководство Управления пошло ему на уступки – приборы наконец-то появились, хотя никто, кроме самого Голованова, так и не понял, зачем они ему понадобились. Да еще так срочно.

А месяц назад в заезжую вселился еще один довольно неожиданный жилец – сотрудник Областного краеведческого музея Игорь Викторович Ефимов, свято уверовавший в мистическую уникальность как окружающей местности, так и самого прииска, по своей необыкновенности не имеющего аналогов в краеведческих изысканиях не только областного, но и общесибирского масштаба. Сумев каким-то образом заполучить творческий отпуск, он оккупировал в заезжей неуютный закуток, куда стал стаскивать из окрестных развалюх всё имеющее на его взгляд мало-мальскую ценность, способную впоследствии пролить свет на удивительные своеобразие и загадочность происходивших здесь за последнее столетие событий. События же, по мнению многих, определившие будущую судьбу старого заброшенного прииска и окружающих его «таинственных» мест, произошли именно в этой заезжей всего за одну предстоявшую ночь.

* * *

Вечером, все нынешние обитатели заежки поневоле находились в ее стенах, в ожидании как заранее запланированных собственных, семейного масштаба мероприятий, так и ожидании возможного прибытия нового начальника Управления, о котором утром им сообщили по рации. Сообщение, правда, было не вполне определенным – мол, все будет зависеть от погоды, но готовыми надо быть в обязательном порядке. Погода погодой, а начальство начальством – мало ли что и как может сложиться. Кстати, погода снаружи, вернее, непогода, затевалась на сей раз нешуточная. Можно уже было говорить чуть ли не о пурге, которой, несмотря на полноценные весенние сроки, зима и особенные условия здешней местности, возможно, в последний раз огрызнулись на значительно потеплевший воздух и утреннее солнечное изобилие. Солнце к полудню заволокло выползшими из-за хребта тучами, и сейчас за стенами уже отчетливо подвывал с каждой минутой усиливающийся ветер, а щели забитых на зиму досками окон из ярких и светящихся превратились в тусклые, постепенно погасающие полосы.

– Пора, кажется, запускать движок, – заявил спускавшийся из своего служебно-жилого обиталища Голованов. – Как бы высокое начальство не заблудилось. Кто «за»?

Наташа, уже сменившая свой повседневный рабочий комбинезон на нарядный костюмчик, еще раз прошлась вдоль богато сервированного всяческой местной и привозной снедью стола, с одобрением оглядывая впечатляющие плоды своих многочасовых усилий.

– Похвалите меня, в конце концов, кто-нибудь. По-моему для наших специфических условий очень даже ничего?

С увлечением ремонтирующий на огромной спальной лавке старый патефон, Ефимов повернулся к столу и склонился в шутливом низком поклоне.

– Только не надо скромничать, Наталья Степановна. С полной уверенностью заявляю, что подобного великолепия здесь не наблюдалось с 1902 года, когда новоявленный золотопромышленник Яков Фризер в честь открытия прииска давал обед на двадцать восемь персон.

– Поприсутствовать бы на том обеде… – хмыкнул Голованов. – В благодарность за угощение я бы им рассказал, чем кончится вся их затея с золотишком.

– Никто бы вам не поверил, – уверенно заявил Ефимов. – Золото тогда здесь не находил только ленивый.

– Сюда бы еще букет подснежников… – вмешалась Наташа в затевающийся не в первый уже раз спор.

– Или алых роз, – снова хмыкнул Голованов. – Начальство любит красивые цветы и красивых женщин.

Наташа шутливо замахнулась на него:

– Не портите мне настроение, Голованов. До сих пор не могу привыкнуть. Конец апреля, а снег по пояс.

Ефимов, пытаясь исправить зазвучавшую в ее голосе грусть, замахал руками:

– А вы представьте себе, что тут будет через месяц… Взрыв цветов, зелени, света, звуков…

– Не слушайте вы его, Наталья Степановна, – не согласился Голованов. – Через месяц тут заноют, загудят, запищат, завоют миллиарды вот такущих комаров. Потом к ним присоединится мошка. Потом зарядят дожди. Вода в реке поднимется на восемь метров. Потом первые холода, потом вторые. Потом мороз тридцать градусов, потом сорок, потом шестьдесят. И все сначала. Может, правда, для разнообразия шарахнет землетрясеньице бальчиков на 5–6.

– Вы очень веселый человек, Голованов. Веселенький… – демонстративно отвернулась от него Наташа.

– Я – философ. Слышите, ветер все усиливается? К вечеру наверняка пойдет снег. Пойдет, пойдет. А в городе девушки ходят в белых платьях, вот-вот зацветет сирень… Ей-богу, зацветет.

– Перестаньте, а то я заплачу!

– Не верьте ему, – не выдержав, закричал Ефимов. – Красоту надо уметь находить везде. Здесь ее тоже огромное количество. Немереное…

Голованов неожиданно подошел вплотную к Наташе и осторожно развернул ее к себе.

– Наталья Степановна… Долго не мог решиться… сейчас, судя по всему, приближается критический момент. Имеется серьезное предложение. Пока не приехало новое начальство. Выходите за меня замуж. Бог знает, сколько мы тут еще проторчим во благо родного Управления. Вы одиноки, я – не менее. Вдвоем нам будет немного потеплее. Погоды тут действительно достаточно серьезные.

– «Немного»… «Потеплее»… Звучит не очень убедительно.

– Разве плохо, когда людям становится немного теплее?

– Я не поняла – вы объясняетесь в любви или предлагаете элементарное сожительство?

– Хм… Как вам сказать? Будем считать – и то и другое.

– Немного того, немного другого?

– Уверяю вас – нам вполне хватит.

– Вам хватит, мне – нет.

Ефимов снова не очень уместно вмешался:

– Когда-нибудь вы обязательно полюбите эти места…

Голованов отодвинул его в сторону.

– Значит, отказываете?

Наташа неожиданно улыбнулась:

– Нет, я подумаю.

– Как долго?

Пауза затягивалась. И тогда, отыскавший наконец способ, сгладить нараставшее по его мнению напряжение, Ефимов стал осторожно заводить патефон.

– Неужели починили? – обрадовалась возможности перевести разговор на другую тему Наташа.

– Избавил от пыли и ржавчины, только и всего. Он был совершенно исправен. Даже надпись цела, видите: «Ивану Копытову за стахановскую работу на промывке». Непонятно, почему его бросили. Или вот, пластинки… Такие пластинки можно достать только у коллекционеров. Это будет ценнейший экспонат в нашем музее.

Зазвучала старая полузабытая песня. Наташа в одиночестве проделала несколько танцевальных па и опустилась на единственный стул у торца стола, явно предназначенный для начальства.

– А я бы хотела оказаться сейчас в том времени, когда товарищу Копытову вручали этот патефон. Наверняка это происходило именно здесь, единственном вместительном здании. Аплодисменты, смех, танцы… Уверена, счастливых людей в то время было намного больше, чем сейчас. Как вы считаете, Игорь Викторович?

Склонившись над патефоном в ожидании вполне возможной его остановки и собираясь предотвратить ее, коли она случится, Ефимов задумчиво стал озвучивать давно пришедшие ему в голову мысли.

– Как историк, смею утверждать – нам только кажется, что мы знаем прошлое. Даже будущее менее загадочно. Будущее мы узнаем завтра, прошлое, возможно, никогда.

Голованов подошел к столу, пальцами выловил из тарелки кусок какой-то закуски, отправил в рот и только тогда развернулся к Ефимову.

– Совершенно с вами согласен, товарищ Ефимов. Ни вы, ни я, ни она, ни все кандидаты исторических наук на свете никогда не узнают, почему стахановец Иван Копытов оставил на чердаке восьмилетней школы свою бесценную по тем временам премию. Это все равно, что выбросить сейчас на помойку цветной телевизор. А вот чем закончится предстоящий визит высокого начальства, которое вы ожидаете с таким нетерпением, Наталья Степановна, я могу предсказать один к одному.

– Предсказывайте. Чем?

– Все пойдет по-старому.

– Сомневаюсь.

– Готов поспорить. Все элементарно. В противном случае наш новый шеф окажется в роли нарушителя конвенции. Тогда ему не выжить и месяца. И он не может этого не понимать.

Мелодия, доносившаяся из патефона, внезапно захрипела и оборвалась.

– Оправдываете самого себя? – явно не справившись с прозвучавшем в голосе раздражением, поинтересовалась Наташа.

– Исхожу из реалий нашего нынешнего существования. Нельзя без риска оказаться нежелательной белой вороной нарушать удобное для всех положение дел.

– Нытье и мировой пессимизм.

– При чем тут пессимизм? Здравая житейская проза.

В их разговор снова вмешался Ефимов:

– История этих мест не менее уникальна, чем здешняя природа. Мне кажется, именно здесь сложили миф о Золотой горе. Могу рассказать, если кому интересно.

Неожиданно из своей каморки вышел Старик и, ни на кого не глядя, направился к выходу из заезжей.

– Вполне подходящий экспонат для вашего музея, – с раздражением прокомментировал его проход Голованов. – Я бы поместил его в отдел «непонятные ископаемые».

– Нет у нас такого отдела. Мы все стараемся понять и объяснить. Кажется, он пошел движок включать.

– Давно пора, – буркнул Голованов. – Скоро совсем стемнеет.

– А мне его жалко, – грустно сказала Наташа. – Представляете – прожить всю жизнь при заезжей… Заезжая – проезжая. Заходят люди, греются, спят, едят и уходят. Он топит для них печку, кипятит чай и – ждет. Ждет, ждет. А они переночуют и исчезают навсегда. И всё мимо, мимо и мимо.

– Проводите параллели, уважаемая Наталья Степановна?

– Вы сегодня невыносимы, Голованов. Да, провожу! Разве у всех у нас не то же самое?

– Представляете, сколько всего он понавидался и понаслушался, – вступился за Старика Ефимов. – Но он катастрофически неразговорчив. Я к нему и так и эдак – бесполезно.

– Только безнадежные дураки делятся своим жизненным опытом и поучениями. Умные понимают, что каждый должен сделать свои собственные ошибки, стукнуться своим собственным лбом, самому разобраться в смысле своей жизни.

– Вы, конечно, уже разобрались?

– Никак нет, Наталья Степановна. Я ещё полон надежд и иллюзий.

– Да? У вас еще остались иллюзии?

– Представьте себе. Я все еще надеюсь, что мне когда-нибудь повезет. Могу, например, стать начальником техотдела в нашем Управлении. Как, по-вашему, не высоко беру?

– Скромненько, но со вкусом.

– А вы, уважаемая, какую ставите перед собой жизненную цель? Если не секрет, конечно. Ваше здесь появление для меня до сих пор загадка. Либо вы совершили величайшую глупость, либо метите в дали неоглядные.

– Скорее первое.

– А зачем?

– Надеялась встретить вас и выскочить за вас замуж.

– Это скорее умно, чем глупо. Советую поторопиться. Не обещаю вам Золотых гор, но старый золотой прииск в вашем полном распоряжении.

– Если вы добавите к этому год другой безоглядной страстной любви, я, может быть, соглашусь.

– А через год-другой, что?

– Будем вспоминать о зря потерянном времени.

– Страшновато. И скучновато.

– А я бы согласился, – не утерпел Ефимов. – Прошлое никогда не исчезает бесследно.

– Да? – удивился Голованов. – Однако, товарищ краевед! Что ж, последую вашему совету. Соглашаюсь! Только, если можно, Наталья Степановна – небольшую консультацию… Страстная – это как?

– Безоглядная.

– А безоглядная, значит, страстная. Больше вопросов не имеется. Согласен! Оглядываться мне некуда. Кроме серых трудовых буден и нескольких неудачных попыток стать единственным и неповторимым, ничего интересного позади не имеется. Готов не оглядываться до самой пенсии.

Выждав некоторое время, но, так и не дождавшись ответа, он направился было к лестнице, ведущей в его кабинет, но вдруг замер в раздумье. Было похоже, что он к чему-то прислушивается. Потрескивали дрова в топящейся печке, за стеной в пристройке заработал включенный Стариком движок, ветер, явно наращивая свое далеко не весеннее присутствие, переключился с разноголосого подвывания на ровный настойчивый гул. Не сразу набрав положенный свет закраснелись подвешенные над столом лампочки, немного пораздвинув сжатое до того сумерками пространство. И тогда, совершенно неожиданно для самого себя, Голованов включил стоявший на ступеньке лестницы, приготовленный для предстоящего застолья магнитофон. Загремела, загрохотала современная ритмичная музыка. Явно дурачась, Голованов подошел к Наташе и склонился в приглашающем поклоне. До того сидевшая низко опустив голову, почти на грани истерики, Наташа словно очнулась от транса, протянула Голованову руку, поднялась и, уловив необходимую ритмичную паузу, вступила в танец. Они танцевали, позабыв, казалось, обо всем на свете. Танцевали легко и непринужденно, органично вписавшись и одновременно совершенно не вписываясь в окружающую обстановку. За грохочущей музыкой все они не расслышали неожиданно распахнувшуюся дверь и не сразу разглядели застывших на пороге Кодкина и Веселова.

* * *

Некоторое время вошедшие обалдело следили за танцующими, пока заметивший их Ефимов не выключил магнитофон.

– Мужики, трактор имеется? – прохрипел преодолевший наконец свою ошеломленность Кодкин.

– Найдем, – выпустив из объятий партнершу, отозвался Голованов. – Сели?

– Влипли, – угадав в Голованове главного, стал объяснять Кодкин. – По пояс. Хорошо, что порожняком шли. Если трактор на ходу, выдернем, как миленькую.

– Вы же все насквозь, – посочувствовал Ефимов. – Проходите к печке… Согрейтесь…

– Далеко кораблекрушение? – поинтересовался Голованов.

– Можно считать рядом. За косой. Вода там дуром прет. Если сейчас не зацепим – все, поплывет моя кормилица аж до Лены. Одна на ваш трактор надежда.

– Чаю хоть выпейте, – пригласила Наташа, разливая по кружкам чай.

– Сначала трактор, а чай всегда успеется, – не согласился Кодкин и вытолкнул вперед прятавшегося за его спиной Веселова, при виде которого Наташа резко повернулась спиной к вошедшим. Кипяток из чайника, который она все еще держала в руке, пролился на пол.

– Вот он пускай хлебает. Навязался на мою шею загадка природы. Спрашиваю – кто такой? Говорит – «человек без смысла жизни». Спрашиваю – бич? Говорит – «не совсем». А чего «не совсем», если сам не знает, куда и зачем направляется. Пей чай, загадка природы. Мы с тобой еще поговорим, в чем смысл жизни. Я тебе подробненько все объясню. Так подмогнете, а, мужики?

Голованов, который к тому времени уже успел переодеться в подходящую для погоды спецуру, направился к двери.

– Прет, говоришь, вода?

– Ну. Наледь на наледи. Не едешь, а плывешь.

Голованов снял висевший у двери забытый кем-то полушубок, кинул Ефимову:

– Утепляйтесь, товарищ старший научный сотрудник. Поможем рабочему классу. Банкет по поводу приезда высокого начальства, судя по погоде, отменяется.

Ефимов быстро собрался и выскочил следом за покинувшим заежку Головановым. Кроме Наташи и Веселова в заежке больше никого не осталось.

* * *

Наташа по-прежнему стояла к нему спиной и, кажется, не знала, что ей делать. Оглянувшись на закрывшуюся за Ефимовым дверь, все еще непослушными замерзшими руками Веселов неловко достал из своей сумки букет тюльпанов и стал снимать с него шуршащую упаковку. Наташа наконец оглянулась.

– Думал, не довезу, замерзнут. По пятьсот рублей штука. Почти весь аванс хлопнул.

Подошел к Наташе и протянул ей цветы. Та цветы не взяла, отошла подальше от Веселова. Словно что-то решая про себя, прошлась из угла в угол заежки и только после этого подошла к Веселову.

– Как ты узнал, что я здесь? – злым, неприятным самой себе голосом, спросила она.

– По телефону.

– Как всегда врешь.

– Как всегда говорю правду. Позвонил на твое прежнее место работы, представился. Вежливый мужской голос сообщил вот эти вот координаты. И что тебя сюда занесло? Край света и даже дальше. Четвертый день добираюсь.