Змеиный Зуб

– Но это же для островного правителя, – она покосилась на его добродушное лицо. – То есть для тебя.

– Так у меня своя, – и он с усмешкой указал на свои рога.

Валь покивала и, потирая пальцы, уставилась вниз. Рядом с ножкой кровати стояли её мюли. Расшитые жемчугом. Она же надевала их на свадьбу с Адальгом, если она верно помнит…

Какая ещё свадьба с Адальгом?

Экспиравит поднял её на руки. И промолвил:

– Пойдём. У меня нет для тебя никаких туфелек, но это совершенно неважно.

И Валь, зная, что ему можно доверяться беззаветно и безгранично, согласно склонила голову к его плечу.

Он вынес её в небольшую гостиную. Музыка сразу зазвучала громче: задорный островной танец, что исполнял маленький оркестр, ритмично отражался от мшистых стен. Музыканты были первыми, кого Валь увидела. Это были скелетики: такие же, как и тот, что сидел здесь раньше с трубкой во рту. Только эти двигались. Вот и он, Миромо; а с ним ещё приземистый скелет в пышном мятном платье, и ещё один в драном сюртуке, и другой в бардовом пиджаке. Одни играли, другие играли и пели. И под старания этого ансамбля весело плясал Кристор с некоей вольно одетой в рендритское дамой. Стрекозиные крылья в её растрёпанных волосах шуршали и сверкали, и метался от её прыжков широкий узорчатый подол.

Увидев молодожёнов, танцующие спешно прервались. Кристор тут же подошёл ближе. Его зубастая улыбка всё так же излучала полнейшее дружелюбие:

– Вот и вы! Поздравляю вас ещё раз! Как же складно получилось, – добавил он почему-то, тоже осмотрев лицо Вальпурги.

– С праздником, всех благ, всех свершений! – перебила его молодая рендритка и выросла перед их парочкой. Валь с удивлением увидела на её плечах свою змею. Дама сняла Вдовичку со своего неприличного декольте и торжественно вручила его графине:

– Держи, Вальпурга, и больше не теряй, – наставительно сказала она. Её лицо казалось странно знакомым, хоть Валь и не могла быть уверена, что когда-либо встречала её. Она с благодарностью взяла свою мулгу и прижала её к своей груди. А затем уставилась на скелетный оркестр.

– Что это? – выжала она из себя.

– Что? Магия, конечно же, – всплеснула руками рендритка. – Виски и магия! Ну, ну, бодрее! – и она защёлкала пальцами. Скелеты заиграли ещё более резвую мелодию. И Кристор, пыхтя, принялся догонять её своим нехитрым плясом.

Валь хотела было спросить ещё, но слова застряли в горле. Она только смотрела большими глазами. Экспиравит понёс её дальше, к джентльменскому столу, и она успела расслышать лишь, как Кристор восклицает:

– Давай, расскажи, кто из них самый отпетый!

– Ты хотел сказать – самый смешной? Вот этот! Он очень ладно болтает о колдовстве, в котором ничего не смыслит!

Валь замедлилась в своих запутанных мыслях. Но затем потрясла головой и заставила себя отложить их на потом. Перед родственниками очень важны приличия.

Экспиравит усадил её на диванчик и сел рядом. Два похожих друг на друга вампира, что расположились напротив, раскрыли свои карты:

– Стрит флеш, – заявил один из них.

– Фолд, – вздохнул второй.

Валь смирно положила руки на подол и встретилась взглядом с победителем. Он был по-вампирски сероват, изысканно одет в расшитый камзол с белоснежным жабо. И его породное видирское лицо смотрело на неё спокойно и мягко.

Вот его Валь точно видела. Даже среди островитян он выглядел слишком броско в своей складности. Мертвецкие упыриные черты и покрасневшие глаза мешали вспомнить тотчас же, но она уверилась, что вот-вот поймёт, кто это.

– Ну, Валь? – улыбнулся он ей.

Голос. Голос не меняется, даже если смотришь на человека не снизу вверх, как в десять лет, и оттого никак не можешь понять, кто это.

Горло сжалось, и она выдохнула:

– Па…?

Точь-в-точь как на портрете. Человек со взглядом, смотрящим куда-то далеко за горизонт, гордым профилем и извечным умиротворением познавшего всего на свете мудреца.

– Рад тебя видеть, – просто сказал он.

Если бы это была реальность – та самая, с приёмами, балами, смертями, приличиями, – Вальпурге оставалось бы только снова упасть на колени и расплакаться, не веря, что она снова видит его.

Но здесь абсурд смешался с явью, и поэтому она даже не оцепенела. Будто это было чем-то самим собою разумеющимся. Только искреннее недоумение отразилось на её лице. Рука Экспиравита ласково прошлась по её плечам, давая понять, что ей нечего переживать. И поэтому Валь ограничилась трепетным:

– Я так надеялась, что ты смотришь на нас. Мы так берегли твой змеятник. Твой портрет.

– И я знаю об этом, – ласково ответил ей почивший герцог. – Я видел вас и гордился вами. Тобой и маленьким Сепхинором. Я буду очень рад с ним познакомиться. Иногда, правда, мне хотелось бы уметь закрывать глаза.

Валь не знала, о чём он, но надеялась, что не о пьянках с Рудольфом. Она распалилась и спросила уже откровеннее:

– Па, я одного не понимаю. Почему ты сказал нам «Эдорта»?

Тот поднял брови и протяжно вздохнул. И ответил доверительно своим бархатным голосом:

– Ну, потому что не отсиживаться же ей вечно после всей той каши, что она заварила.

– Ей? Маме? – не поняла Валь.

– Конечно.

– При чём тут она? О чём ты?

Вальтер переглянулся со своим соперником по покеру. И посмотрел на дочь то ли сокрушённо, то ли иронично:

– Ну, милая, угадай. Не мне ли было знать, что Беласк бастард? Я заключал договор с Эльсингами, и я с самого начала полагал, что невестой графа станешь ты. А он, в свою очередь, будет жить на острове. Но твоя мама… Я не мог заметить это при жизни. Она была в курсе слухов об Экспире и потому выписала себе женщину, которая могла подтвердить его чудовищность – его кормилицу Софи. Истории Софи так запугали Сепхинорис, что она после моего ухода убедила Беласка, что речь идёт именно о его дочери, а не о тебе. Потому что она-то не знала, что Беласк незаконнорожденный, и это нарушает данную мною клятву. А Беласк, будучи дураком, решил, что это отличный способ укрепить свои позиции. И согласился с нею до того, как монструозность Экспира стала общеизвестной. Тут бы он и отгородился тобою, а ты уже была замужем, будто и не было никакой клятвы. Вот и весь рассказ.

Валь округлила глаза. Кажется, она расслышала в памяти слова матери. Когда та вела её к жениху.

Так свадьба с Адальгом была или нет?

– Есть ли в этой истории хоть кто-то совершенно невинный? – пробормотала она.

– Я, – заявил второй вампир и поднялся на ноги. Он очень походил на Вальтера, но был чуть ниже, и волосы его отдавали каштановым цветом. Валь хотела спросить, кто он такой; но прежде увидела, как он подходит к танцевальному пространству, и услышала, как позвякивают его рыцарские шпоры.

Тоже лицо с портрета.

– Святой Ноктис фон Морлуд! – ахнула она.

– Когда собираешься плясать с самой грешной женщиной Змеиного Зуба, святым ты быть уже никак не можешь, – захихикала рендритка. Но со всем рвением принялась вальсировать вместе с древним графом, покуда скелеты продолжали музицировать, и в такт им звенели его почётные шпоры.

Валь с трудом заставила себя сделать вдох. Её тело будто разучилось это делать. Она вновь ощутила мягкое прикосновение Экспиравита, но всё ещё не могла оторвать глаз от отца. Она даже не знала, что ещё ему сказать. Просто хватала ртом воздух, как глупая рыба.

– Ну-ка, леди Эльсинг, вы же должны мне танец, – взыскательным тоном обратился к ней Вальтер. – Самое время проверить, не прогуливали ли вы занятия с леди Гардебренд.

Наконец обернувшись к Экспиравиту, Валь увидела его ободряющую улыбку. И ей стало хорошо. Так спокойно, как никогда в жизни. Силы появились словно из ниоткуда. Она отложила Вдовичку, приняла руку отца и с удовольствием последовала за ним ближе к музыкантам. На её место подле графа уселся запыхавшийся Кристор, а вальс ловко перешёл в кадриль, чтобы объединить две сформировавшиеся пары. Сперва Валь весело кружилась вместе с отцом, затем поменялась местами с задорной рендриткой и опасливо потанцевала с легендарным основателем Брендама. Его щепетильное отношение к каждому шагу заставляло её тушеваться, и она ощущала себя как никогда мало достойной подобного кавалера.

Но потом музыка возвратила её к отцу, и она вновь развеселилась, расхаживая с ним туда-сюда в темпе, задаваемом бубном.

– Па, ну неужели ты и впрямь видел, как мы живём? – не без беспокойства поинтересовалась она.

– Я это, как бы тебе сказать, ощущал, – ответил герцог невозмутимо. – Иногда я слушал разглагольствования твоего, кхм, супруга, и у меня чесались руки явиться и выкинуть его прямо с порога. Жаль, что я не мог.

– А почему сейчас ты… тут, и можешь, а тогда не мог?

– Потому что сейчас настало царство ночи. До этого я мог лишь изредка пытаться связаться с теми, кто слышит меня. Например, Софи. Она-то и сделала всё, что я ей советовал, чтобы привести к нам Экспиравита. Но час её настал.

– Ты правда так старался ради исполнения клятвы? – с замиранием сердца спросила Валь.

– Да. Потому что Видира не предают клятв, – генеральским тоном заявил Вальтер.

– И ты очень обижаешься на маму?

– Нет. Конечно, нет, – и он наконец расплылся в улыбке. – Я же знаю, она просто хотела защитить тебя.

Вальпурге стало легче, и она стала едва ли не подпрыгивать от радости в их пляске. А Вальтер продолжал:

– Только представь себе, что она сказала бы, ежели бы узнала, что я обижаюсь. «Вальтер», – заявила бы она. – «Это крайне недостойно, безответственно и глупо для дворянина столь высокой крови и столь значительной репутации так себя вести», – и герцог одухотворённо закатил глаза, пародируя супругу.

– Эй! – возмутилась Валь. – Ты что! Разве можно так про маму! Она, конечно, бывает въедливой, но для такого достойного человека, как ты, разве допустимо…

– Батюшки, – выдохнул Вальтер и вывел их танец к столу, где и остановился. – Экспиравит, забирай своё сокровище.

– Па, я не это имела в виду, – попыталась оправдаться Валь. Но тот замотал головой, не желая слушать, и сел рядом с Кристором. А Вальпурга возвратилась в кадриль вместе с Экспиравитом; правда, тут же настал её черёд поменяться с рендриткой и вновь оказаться в стальной хватке графа Ноктиса.

Они танцевали до тех пор, пока разбушевавшаяся от веселья дамочка не сшибла оркестр, и те не разлетелись на множество косточек. Пришлось закончить с плясками и перебраться за стол, и выпить вина. Что это было за вино, Валь не знала, но оно пьянило сильнее виски, а на вкус было так прекрасно, что затмевало всё, что она когда-либо пробовала.

Потом рендритка заявила, что без музыки ей не интересно, и принялась собирать скелетов обратно, путая их части между собой. А Экспиравит и Валь вышли на крышу башни подышать свежим воздухом. Накрапывал слабый дождичек. Бабье лето сулило ещё много тёплых ночей и по меньшей мере один солнечный день.

Они вдвоём подошли к башенным зубцам. Хотелось и болтать, и молчать; и смеяться, и плакать. Но у них не выходило толком ничего из этого. Они просто смотрели на клубящиеся над морем тучи и ловили носом сладостный аромат дождя.

– Знаешь, – обратился к ней Экспиравит и извлёк из кармана свой талисман – камушек, похожий на призрака с двумя чёрными глазами. – Скажи. Ты правда увидела в звёздах, что моё истинное имя – это Альб?

– Конечно, нет, – хмыкнула Валь. – Мне Адальг рассказал, что когда-то он побывал в твоём доме на дереве. Я просто… нагло воспользовалась твоим секретом.

– Тьфу, – вздохнул Экспиравит и, размахнувшись, кинул камень далеко, в сторону хвойных кущ. – Тогда и не надо.

Белая точка мелькнула и исчезла. Валь проследила за ней глазами. Грудь её сдавило ощущением необъяснимой радости, и она прильнула к плечу вампира, обняв его руку.

– Однако есть много разных вещей, которые я сейчас посчитала бы за чистую мистику. Мне столько всего надо рассказать тебе, – заговорила она. – Столько, что сама теряюсь. Но это так странно и причудливо. Сам посуди: когда Кристор сказал, чтобы я угадала, кто из вас граф, я ведь понятия не имела, но Эпонея…

Экспиравит оправил на ней её нарядный плащик, облокотился об один из зубцов и подпёр подбородок, умиротворённый, готовый слушать её бесконечно. У них было столько времени, сколько они бы захотели: весь остров считал, что Вальпурга мертва. За редким исключением.

Можно было считать, что Долгая Ночь началась уже в пятом часу дня. За окном было не видно ни зги. Снег щедро сыпался хлопьями, глохли звуки отдалённых песен, и весь мир будто закутался в белый шерстяной платок. Пощёлкивало пламя в камине. Леди Кея сидела, усталая, у окна, и качала люльку со своей несносной дочкой. Глубокие круги залегли у прекрасной леди под глазами. Капризная девочка тянула из неё все силы; но леди Ориванз благодарила богов за всё в своей жизни, и поэтому старалась улыбаться даже теперь. Недоделанное шитьё в пяльцах лежало на её коленях, укрытых юбкой траурного платья. А думы уносили её далеко-далеко за пределы домика Кроморов.

Рука соскользнула с края люльки. Веки сами смыкались. Но стук копыт под окном разбудил её, и она потрясла головой, отгоняя сонливость. Затем увидела серый бок Фиваро, а после с возмущением разглядела, что он опять не внуздан: Сепхинор прискакал на нём, правя одним лишь хлыстом.

Она не стала вставать, чтобы не будить малышку, но упёрлась взглядом во входную дверь. И когда та раскрылась, тут же приложила палец к губам, чтобы заснеженный юный виконт Эльсинг не поздоровался с ней с порога. Он сразу всё понял. Аккуратно прикрыл за собой, бросил плащ на комод и почти на цыпочках проследовал внутрь. Кея всё же поднялась на ноги и прокралась к нему навстречу, пока он разматывал мокрый шарф.

– Зачем ты так делаешь, Сепхинор? – укоризненно прошептала она. – По темноте да без уздечки. Кто тебя научил? Одно неверное движение какой-нибудь летучей мыши – и ты уже упал! В лучшем случае – в сугроб, в худшем – глазом на какой-нибудь забор!

– Только не с Фиваро, миледи, – заверил Сепхинор. Для своих шести лет он иногда казался умнее Уолза, и почти всегда был преисполнен неземного спокойствия, которого Кея не видела даже в священниках. – Фиваро не боится ни взрывов, ни гейстов.

– Но он всё же конь, и мало ли, что может случиться…

– Леди Ориванз, я вам клянусь, что вам не за что переживать, – заверил Сепхинор и оправил на себе пиджачок. А затем посмотрел на неё мудрыми грушевыми глазами. – Золотце наверху, да? Вы правильно сделали, что её закрыли. Иначе бы она как начала свои песни…

– Да, – слукавила Кея. Она не стала говорить, что Золотце ускакала на второй этаж не просто так. – Ну ладно, иди. Долго вы с Уолзом на плацу рассекали? Он сам-то домой собирается?

– Он? Ну да. Он учил молодую лошадь курбету. Надеюсь, он не очень увлечётся.

Сепхинор ободряюще улыбнулся леди Кее. Такой уж была эта женщина: ей не хотелось оставлять его одного, пускай он и чувствовал себя отлично в этом центровом домике наедине с собой. Они с Уолзом частенько оставались здесь, чтобы, наверное, присмотреть за ним. Не догадываясь, что он именно из любви к уединению живёт здесь, а не в Летнем замке. Хотя до него всё же было рукой подать. Змеятника-то у Кроморов не имелось. В любом случае, что-то в этом было: приятно иногда было вернуться не в холодный дом после учений с кадетами морской стражи или занятий с Кристором. Но Сепхинор всегда и вовек был слишком занят своими мыслями, книгами и думами, чтобы хотеть с кем-то делить жильё.

Он покосился в гостиную, на люльку с ещё безымянной девочкой, а затем устремился наверх. Предательски заскрипели ступени. Он пытался ступать как можно тише. Затем взялся за ручку двери и оказался в своём царстве, полном чертежей, книг и террариумов. Все змеиные жилища пустовали, кроме одного: того, куда он поселил Легарна. Уже практически легендарный бумсланг обнаружился в сентябре в чародейской башне замка. Сепхинор сразу решил, что постарается сделать его своей ксакалой, и неважно, что тот совсем не дотягивает до размеров какого-нибудь Ловчего. Отцовский бушмейстер пугал больше видом, но ничего не смыслил в деле.

С облегчением он закрыл за собой. И… попал в ловушку.

Из засады на него прыгнула Бархотка. Она обхватила его шею и закрыла ладонями глаза.

– Угадай, кто? – прошипела она ему на ухо. Занимающийся вой Золотце защекотал уши. Судя по скрипу кровати, колли поднималась прямо с подушки.

Сепхинор протяжно вздохнул. Надо было догадаться.

– Вампир, – ответил он страдальческим голосом. – Королева вампиров. Не ешь меня, пожалуйста, я тебе ещё пригожусь.

– Чем это ты мне пригодишься?

– Я одолею Золотце прежде, чем она начнёт петь крещендо и разбудит дочку леди Кеи!

– Кажется, это то, что мне нужно!

Её ручки соскользнули с плеч Сепхинора. И тот, весело покосившись на её круглое лицо, шмыгнул к собаке и обнял её, запустил руки в её отросшую рыжую шерсть. Золотце уже не была щенком: она стала настоящей взрослой колли. И в её обязанности входила пастьба всех домочадцев. Она относилась к ним очень серьёзно. А взамен требовала много ласки при любом удобном случае. И, превышая свои полномочия, частенько спала не в гнезде из старых рубашек, а прямо на постели. Сепихнор зарылся носом в её белый воротник и унял её заливистое урчание. После чего выпрямился и поглядел на Бархотку укоризненно, пока длинный собачий нос тыкал его в ухо.

– Зачем ты на меня охотишься? А кто тебя будет возить на прогулки, если ты меня слопаешь?

Девочка была в домашнем персиковом платье с рукавами-фонариками. Её волосы уже были расплетены и собраны в две короткие косички; она явно ещё даже не начинала готовиться наряжаться к празднику.

– Я думаю, ты не в том положении, чтобы со мной препираться, – резонно заметила она и вытащила из кармана письмо. Массивная красная печать украшала красный конверт. И Сепхинор замер, перестав чесать Золотце. Он протянул:

– Ты же дашь его мне, да?.. Ты не читала его?

– Сначала скажи мне, что там. Приглашение на вампирский бал, не иначе? Там будет Валенсо?

– Да что вы все с ума посходили по этому Валенсо! – закатил глаза Сепхинор. – Ты что, забыла, как он устраивал нам допрос в «Рогатом Уже»? Почему, как только он стал вампиром, все девчонки сошли по нему с ума?

– Не знаю! Кто-то говорит, что он всех заколдовал, а кто-то – что он просто настолько прекрасен сам по себе, что это неизбежно! – всплеснула руками Бархотка. – Бездушный сердцеед, ночной охотник! Прошлой ночью на приёме в Летнем замке он даже не танцевал ни с кем, просто сидел и сверкал глазами! Но там была такая история: мимо шла леди Фина – ну та, которая Фина Луаз, но она отказалась от фамилии, чтобы не приносить клятву за всю семью – и обсуждала с мистером Николасом Уизмаром, гильдейским представителем, что, дескать, не понимает, чего всем дамам может быть надо от вампира, если он мёртвый, и он, следовательно… ну, вроде как, ничем не может быть полезен. Валенсо тогда встал, подошёл к ней и сказал, что она слишком смело рассуждает, не зная, что он может. И что всем, вестимо, надо от него большой и светлой любви, только он её никому не даст. «Кому может быть нужно что-то настолько бесполезное, как любовь?» – усмехнулась ему Фина. И он сказал ей: «Вы рассуждаете так до тех пор, пока не поймёте, что это единственное, что женщин вообще интересует». «Ежели так», – ответила Фина, – «То вы беспросветный дурак, ибо я знаю как минимум одну женщину, которой и на вас, и на любовь, ровным счётом плевать». «И кто же она?» – спросил Валенсо. «Я!» – рассмеялась Фина и ушла с мистером Уизмаром на террасу. А Валенсо с тех пор, кажется, сам не свой! Вдруг она-то и утащила его сердце?

– О троица богов непогрешимых, – закатил глаза Сепхинор. Бархотка могла болтать часами. Он тоже был не против о чём-то побеседовать, но уж точно не о Валенсо и его похождениях. Поэтому он деликатно сменил тему (а глаза меж тем не отрывал от конверта в её руке):

– А ты почему здесь, а не с леди Мак?

– Да потому что у них опять с Банди, ну то есть, с Бакаром, что-то не складывается, – вздохнула Бархотка. – Мне надоело слушать, что они там делят. То он её убеждает, кто и когда должен выступать, чтобы сделать деньги. То она вопит, что хочет выступать прямо сейчас. Они то женятся, то передумывают. Как только сэр Моркант к ним заглянет в гости, так сразу хотят жениться. Насмотрятся, видать, на то, какой он теперь довольный. А потом он уходит, и всё опять. До меня им дела нет, да и мне до них тоже. Зато у меня есть ты, Золотце и леди Кея. Поэтому я пришла.

Сердце Сепхинора смягчилось. Он встал с колен и приблизился к Бархотке, улыбаясь. Иногда он забывал, что она совсем не так рада быть сама по себе, как он. Ну да и он ради неё был готов поступиться своим отшельничеством на какое-то время.

– Это хорошо, что ты пришла, – заверил он. – Мы устроим ого-го какую Долгую Ночь. Только дай мне взглянуть на письмо, пожалуйста.

– Бери, – вздохнула Бархотка и вручила ему конверт. – Змея, увившая розу, – чей это герб?

– Угадай, – хмыкнул Сепхинор и сломал печать. Привычное волнение охватило его. Он развернул послание и жадно впился глазами в милый сердцу почерк – витиеватый, ровный, отточенный.

«Милый,

С наступлением темноты мы ждём тебя. Будет много важных гостей из Рустильвании, Шассы, даже из Цсолтиги. Твой знакомый из Дола Иллюзий в том числе. Надень что-нибудь, что сочеталось бы с моим красным платьем. И не замёрзни по дороге».

– Тут на обратной стороне тоже есть! – пискнула Бархотка. – Совсем другое начертание. Я могу разобрать только цифры.

– К этому просто нужно привыкнуть, – хмыкнул Сепхинор и прочёл:

«Бери с собой +1 дама, +1 собака».

– Так погоди, я не успела! Это правда пропуск на вампирский бал? – затребовала объяснений Бархотка. – Кого ты возьмёшь с собой?!

Сепхинор свернул письмо и снисходительно поглядел на неё и на Золотце. Они смотрели одинаковым полным надежды взглядом.

– Действительно, какую бы мне пригласить даму, и какую собаку…

– Сепхинор, ну кто, кроме нас, вот так, сходу, будет готов?

– Мне кажется, что никто, – признал он.

– Тогда о чём разговор?

– Ни о чём. Значит, я приглашаю тебя, леди Бархотка Моллинз. И тебя, Золотце.

– У-у-у, – проурчала Золотце.

– Ура! – воскликнула Бархотка. – Я как раз взяла с собой праздничное платье. Оно тоже красное! Твоя мама любит этот цвет, да?

– Теперь она носит его столько, сколько пожелает, – хмыкнул Сепхинор.

Бархотка посерьёзнела:

– Может, она никак не может отделаться от мысли, что каждое её платье теперь залито кровью…

– Нет. Она просто всегда любила этот цвет, – отрезал Сепхинор. – И не забывай, что нельзя говорить с ней о свадьбе. И о том, как мы с ней в Эдорту ездили. Она когда-нибудь вспомнит, но потом. Когда придёт время.

Юная леди задумчиво поглядела ему в ответ. И вздохнула:

– Интересно, рассердится ли она, когда до этого дойдёт.

– Я не думаю. И ты тоже не думай; и переодевайся поживее. До Высоты Ольбрун ещё доехать надо. А я пойду предупрежу леди Кею.

– Так точно! – Бархотка зарылась носом в свою сумку, а Сепхинор вновь прокрался на первый этаж. Он увидел, что леди Ориванз так и заснула в кресле с пяльцами на коленях. Поэтому он, не придумав ничего лучше, просто оставил на столике рядом с ней это письмо. Она поймёт. После чего вернулся наверх и долго стоял под дверью, ожидая, пока юная леди оденется. Её платье действительно было красным, цвета киновари. Пышное, оно напоминало чем-то цветок, в честь которого Бархотку и назвали.

– Красиво, – признал Сепхинор и поспешно прошёл к столу. Затем сгрёб стопку учёных книг и сложил их в свой рюкзак.

– Зачем тебе это? – удивилась Бархотка, заплетая змеиную косу.

– Я должен вернуть. Ну и взять новое. Я не всё успел прочесть, но…

– Граф учит тебя этому? Какой-то математике, законам и всей это лабуде, да? Почему ты никогда ничего не рассказываешь? – возмутилась Бархотка.

– Я ему обещал, – улыбнулся Сепхинор. Он застегнул пряжку на рюкзаке, закинул его за спину, надел поводок на Золотце и протянул руку Бархотке.

– Пора отправляться, миледи, – молвил он. – На Высоте Ольбрун нас уже ждут.