Змеиный Зуб

То ли шум, то ли притягательные скандальные словечки приковали к незадачливой чародейке множество солдатских взглядов. Она ощутила это спиной. И это стиснуло её правилами её же собственного образа.

Что должна делать рендритка? Уж точно не утирать глаза платком, как леди. Она может и грубить, и долбиться в дверь лбом, и… словом, ей позволено всё. Ещё бы она умела это хоть как-то. Валь боевито повысила голос и решила взять своей уверенностью:

– Прекратите нести чушь, лорд Моррва! Немедленно впустите меня. Вы можете быть не согласны с тем, что я теперь служу графу Эльсингу, но вы не посмеете – слышите! – не посмеете так обойтись со мной! Эми, Вальпурга! Да прогоните вы прочь старого идиота, откройте мне дверь!

Она сжала кулаки, и сдержанный аристократичный гнев вновь удалось поработить, развернуть в нужное русло. Русло базарной брани.

Но с Германом это усилие оказалось напрасным.

– Ты больше не войдёшь в этот дом, профура! – дрожащим от ярости голосом прокричал Герман. – Ты не посмеешь оскорблять честь моего бедного сына! Он умер, чтобы ты жила, вероломная дрянь, и ты ещё смеешь на глазах у герцога…

– Я не потерплю такого обращения! – взвизгнула Валь и едва не напрыгнула на разделявшую их преграду. – Открывай! Немедленно открывай! Это мой дом! Иди и защити свой, обомшелый козёл, если, шатаясь на ходу, попадёшь в собственную дверь!! – она забарабанила в тёмные доски, злобно пнула коленом, задёргала ручку. – Эми, врежь ему!

– У него пистолет! – послышался писк служанки.

Валь обомлела и вся побелела от остервенения.

– Да как ты смеешь! – выдохнула она, преисполненная искренней ненависти. На мгновение она представила, что должна сейчас вернуться, неприкаянная, в Брендам; и ужас разлуки с башней пронизал её. А затем тут же перерос в бешенство. Уж кто-кто, а она заслужила быть у себя!

– Вы не имеете никакого права выгонять меня! – она вновь обрушилась на дверь. Сбивчивое дыхание мешало кричать, но она продолжала надрываться:

– Это не ваш дом! Это мой! Мой! Мой дом! Не смейте угрожать моим домочадцам! Вы тут никто! Вы позорный слизняк!

– Если ты ещё раз ломанёшься на дверные петли, я пристрелю тебя, лярва! Я не шучу! Исчезни и никогда не возвращайся, если не желаешь узнать, что делают с такими, как ты, по законам чести!

– Мисс чародейка, вам помочь? – прозвучал позади настороженный возглас подпоручика.

Иголки пробежали по лопаткам и загривку. Валь скрючилась, сжимая мятый подол, и обернулась. И проговорила, глядя исподлобья на собравшихся дозорных штаба:

– Нет, что вы… всё в рамках, друзья…

Невольно она дрогнула, и фраза вышла столь трагичной, что солдаты всё равно взялись за ружья и мечи. Внутри неё шла борьба. «Не желаете видеть меня, говорите?» – думала она злобно. – «На самом деле, это взаимно. Это очень взаимно. Мне придётся сдать и эту высоту? Но для меня вы, лорд Моррва, всё равно были бы лишь обузой. Считаете, что справитесь сами – что ж, великолепно. У вас получится не разругаться с солдатами и не испортить весь замысел Сопротивления, что скрывает здесь королеву. А если не получится – мне всё едино. Пускай Сопротивление стоит на стороне никчёмных крикливых ханжей; а когда понадобится настоящая помощь, они вернутся ко мне. К Рудольфу. Потому что никто из них не сподобился покориться, как мы с ним, и сыграть решающую роль».

В конце концов, она родилась не в башне. Впервые увидела свет и росла она не тут, в забытом цивилизацией углу острова. Она пришла в мир герцогиней из правящей семьи. В проклятую, лихую, пугающую всех честных людей Вальпургиеву ночь.

И хоть она и злилась, бесконечно злилась на Германа, так же сильно она злилась и на себя за то, что не может быть достойной уважения в собственных же глазах. Она позволила людям думать, что она нарушает с Рудольфом и брачные узы, и траур. Как леди, она не имела права пасть так низко. Но раз пала, не часть ли она семьи Моррва, чтобы так публично унижать её? Почему она должна блюсти островные законы, а молью траченный виконт может вертеть ими, как хочет?!

Нет, она сыграет свою роль лучше, чем Эпонея на сцене, и эти дрязги лишь укрепят её в замке. В её замке.

– …лорд Моррва считает, что я изменила острову, согласившись служить графу Эльсингу, – провозгласила она и расправила плечи. Но тут же подняла руки, останавливая напружинившихся штабных. – Я ему объясняла не раз и не два – слышишь, мухомор? – что граф Эльсинг есть истинный правитель Змеиного Зуба! И взял он Чешуйчатый трон по праву сильного – единственному праву, что признаёт наш грозный Бог. Я буду верна ему, ибо видела в звёздах и веках, что он явился к нам, посланный самим Схолием. И если для этого я должна пострадать, должна быть изгнана – я приму изгнание с радостью! Лишь дайте мне то, что принадлежит мне на грешной этой земле, чтобы я могла и дальше нести свою ношу. Мои карты, мои книги, мой хрустальный шар и змею мою! Рендр рассудит нас; и уничтожит, как весенний потоп, всякое растение, что не укоренилось в песке.

«…и скроет луну за облаками, и обратит всякого гада на службу мне, и направит кинжал мой, когда завоеватель повернётся ко мне спиной. И платье даст поновее. А тебе радикулит».

Патетическая, надрывная речь произвела впечатление на солдат. По крайней мере, они скажут то, что требуется, если сюда явится Охотник. Её публика притихла, а внутри раздалась возня, и Эми позвала:

– Подойдите к двери кухни, госпожа, я всё вам отдам!

Валь страдальчески улыбнулась чёрным мундирам и задрала нос, прежде чем прошествовать мимо курятника в тень чёрной башни. Она понесёт своё наказание с достоинством.

Она из тех немногих, кто ещё помнит, что речь не идёт о чести, если нужно изгнать врага.

Одна из шуганных кур выпорхнула прямо из-под её ноги так резко, что Валь невольно отскочила и едва не упала на смешанный с грязью снег. Пафос нарушился под внимательными взглядами солдат, и она насупилась, оправляя подол. Оставалось лишь спешно скрыться с их глаз.

Когда дверка кухни приоткрылась, Валь подавила остатки порыва кинуться внутрь и задать жару захватчику – теперь уже собственному свёкру. Эми, что подала ей уже, видимо, заранее собранные сумки, смотрела отчаянно и виновато.

– Мне ещё Вдовичка нужна, – сухо сказала ей Валь.

– Я её боюсь, миледи, – пролепетала служанка. – И не только её. По ночам что-то ужасное шуршит в башне, ползает по стенам. Стрекозы сейчас в спячке, так что это не могут быть они. У меня такое чувство, что я готова умереть при одной только мысли, что опять придётся встречать ночь. А вы говорите – змея…

Валь посмотрела на неё с укором и заявила:

– Эми, дорогая моя. Ты самая бесстрашная жительница этой башни. И самая моя любимая. Вдовичка это знает. Просто подойди и возьми её, она тебя не тронет, клянусь тебе… что там у меня ещё осталось, чтобы поклясться?

Та ответила ей тёмным взглядом, но скрылась внутри. А на замену ей тут же выскользнула Эпонея в подшитом под неё траурном платье баронессы.

– Валюша, – прошептала она еле слышно и сжала её руки своими прохладными пальцами. Её взгляд тяжело было удержать, он казался будто скверным, осуждающим за то, что распутство сестры разлучает их в столь опасное время.

– Уговор наш повторять, думаю, не надо, – пробормотала Валь и бросила взгляд в полумрак курятника, стойл и сеновала. Но всё было тихо. Шепотки звучали так, что их не разобрала бы и летучая мышь. – Не высовывайся. Сиди, как есть. Кто надо, тот знает.

– Нет, теперь я уверена, что приму участие в борьбе, – выдохнула Эпонея. Даже раздражение Вальпурги не охладило накал решимости в её ярком лице. – Столько людей умерло из-за меня. И твой муж. И всех их хоронили, и я смотрела в их опущенные веки и понимала, что… это всё из-за меня. Я не должна быть мебелью в твоей спальне. Ты сражаешься. Сражусь и я!

– Не неси чепухи. Одно неверное движение – и ты только всё испортишь.

– Я буду аккуратна. Моим положением и я тоже смогу многого добиться. Вместе мы победим!

– Не вздумай! – Валь стиснула её запястья нарочно так больно, чтобы быть убедительнее.

– Я знаю, что ты будешь против, но я уже всё решила, – упиралась Эпонея. – Я не останусь в стороне и поддержу тебя. Тем более, когда становится ясно, что под угрозой уже и твой дом. Пока я ничем не могу помочь, но я постараюсь, я обещаю.

Ручкой, охваченной тонким чёрным кружевом, Эпонея залезла в карман траурного платья (в них карманы всегда шились вместительными, видимо, для недельного запаса носовых платков) и извлекла оттуда сложенную пополам бумажку. Валь увидела знак казначейства, нарисованный на боку, и сломанную печать Эльсингов. И без лишних слов взяла листок у сестры.

Значит, им тоже надо платить за башню. Она даже знать не хочет, сколько. И почему. Они разве не дали солдатне все карты в руки? И так те каждый день и ночь топают по потолку.

– Граф мне сам объяснит, сколько он готов воздать за мои услуги, – пробурчала Валь.

– Ты не должна истязать себя ужасом требовать у него подобные вещи!

– Да какой ужас; он внушает больше мерзость, нежели… – Валь осеклась по привычке, заслышав шорохи, но это вернулась Эми. Она держала сонную мулгу на далеко вытянутых вперёд руках. И спешно сунула её баронессе, а та уж обмотала свою любимую ксакалу вокруг плеч.

Что ей делать, в самом деле? Скандалить тут и отговаривать Эпонею? Её раскрытие поражением для Змеиного Зуба не станет, а вот для неё, для Вальпурги, закономерно превратится в высшую меру наказания. Почему-то мысль об этом перестала быть такой пугающей. Наверное, это случилось именно сегодня, когда союзники, островное братство змей, перестали ощущаться как друзья. Хотя это не делало врага более милосердным.

Иными словами, число товарищей сокращалось, а ряды неприятеля всё пополнялись.

– Отдали – пускай проваливает! – прогремел изнутри возглас Германа. Возражать ему, спорить с Эпонеей и воодушевлять Эми стало тошно. Валь оставила продовольствие для солдат и взяла две сумки, не проверяя их содержимое. Затем смурным кивком попрощалась с сестрой и служанкой и отправилась обратно к штабным.

Ей пришлось подождать, пока освободится кто-нибудь, готовый её подбросить. На удивление она наконец испытала благодарность; в конце концов, завоеватели представлялись ей менее обходительными людьми. А тут её вознамерился довезти до города сам штабс-капитан Нуллерд. Он запряг тарпана, помог ей закинуть сумки за козырёк коляски, не струсил при виде Вдовички и учтиво подал руку, когда она садилась. Забавлял тот факт, что в сумке примостился и любимец Вальпурги, хамелеоновый бумсланг, которого Эми, вероятно, закинула туда с её остальными вещами, приняв за ожерелье.

И приятнее всего было знать, что штабс-капитан так услужлив не в той манере, в какой ведут себя заинтересованные мужчины. А скорее из уважения. Недаром же она должна выглядеть ровесницей его пышным седым усам и глубоким морщинам в углах рта. Ему незачем разглядывать её, нечего ждать от неё, как и любому другому джентльмену, и оттого ей легче. Не надо думать, что кто-то из них окажется вновь спровоцирован тем, что она не носит траур и замужнего плетения кос. Так что хотя бы в их любопытных взглядах она не будет виновата.

Тёмные кущи мокрого вереска, то там, то тут отсвечивающего белым снегом, проплывали мимо. Опустошение и безразличие глядели с ежевичного неба и видели то же самое в лице Вальпурги. Она свесила голову вбок и следила взглядом за проплывающими в дорожном месиве камешками, а в мыслях всё потухло, как последние искры в заброшенном на поле костре. И штабс-капитан ошибочно принимал это за печаль. Его руки умело правили вожжами, снежинки застревали в шерстяном покрове мундира, а в глазах слились воедино и мудрость, и намерение утешить.

– Мне жаль, что вас отвергла семья, которая так давно привечала вас, мисс, – пробасил он своей подавленной спутнице. – Я понимаю, как это непросто. Я сам оказался, можно сказать, на вражеской стороне ещё задолго до того, как на ней обнаружили себя все покоренные территории. Вы сделали это решение, которое далось вам нелегко, и поверьте мне, вы достойны высочайшего уважения. Не упираясь в стену глупости и приязни к привычным правителям, вы смогли разглядеть то, что убедило вас помогать графу. И оттого оказались мудрее практически всех остальных ваших прежних друзей. Что, несомненно, приведёт вас на путь одиночества, но… если вам это поможет, то знайте, меня тоже порицали, когда ушёл от семьи в наёмники. Но зато теперь я знаю, что по контракту мне положено не только лишь жалование и трофейная доля. У моих внуков будет дом, у моих сыновей – дело, которым они смогут заниматься. Всего этого у нас никогда бы не было, не начнись эта война. Наши господа задрали оброк, они обкрадывали нас столько, сколько хотели, и ни один из этих купленных собак, мировых судей, не помогал нам. Ни денег, ни надежды, ни даже масла на хлеб намазать; у нас в деревнях не осталось ничего, и тогда многие пошли наёмниками. Те, кто уцелеют, заживут по-настоящему. А те, кому не судьба, по крайней мере обеспечат свои семьи компенсацией. Так что можете считать, что вы не правы, что предаёте друзей; но разве могут быть господа вам друзьями? Вы женщина из народа, которая добилась их внимания благодаря своим талантам. Но одной из них вы всё равно никогда не стали бы, не начнись конфликт. Так и были бы их служанкой, которую можно выкинуть на улицу, как надоевшего дворового пса, не глядя на послужной список. Люди подле господина графа во многом на вас похожи. Он слышит голос разума и голос справедливости, он готов уравнять всех, как уравнивает Схолий. Поэтому у него вы почувствуете себя лучше, я обещаю.

Но слова эти вызвали у Вальпурги лишь эхо злобы. «Будьте прокляты и ты, и твой граф», – мысленно огрызнулась она. – «Безразличны вы мне, ваши беды и ваши надежды. У меня убили мужа, у меня потерялся сын. У меня не осталось меня».

– Спасибо, – оборонила она и сделала вид, что настолько выбита из колеи, что не может сказать ничего больше.

Ей казалось, что в ней нет больше ничего, кроме этого отголоска злобы. Сапоги встали на брусчатку перед белым портиком Летнего замка, сумки легли рядом с ними. Она не помнила, как попрощалась со штабс-капитаном Нуллердом. Помнила только, что стоит на пороге поруганного тираном дома своего детства. И крошечные, как мука, снежинки, парят перед глазами.

Странно, но вдруг колено само повелось в сторону, а пальцы подобрали подол. Один шаг в сторону, а за ним бессознательный выпад второй ногой. Изящно, легко и выверенно, как танцуют леди. Три шажочка, пол-оборота, потом второй такт и снова три шажочка и ещё пол-оборота. В груди стало теплее. В горле запершило. Быстрый вальс, медленный вальс. Она умеет их все, умеет и сама, без кавалера, умеет на глазах у толпы и в одиночестве. Снежные крошки падали на растрёпанные волосы, обжигали запястья и щёки. Такт, ещё такт, ещё такт.

Остановившись прямо возле своих сумок, Валь перехватила Вдовичку поудобнее и наконец подняла глаза. Чёрные мундиры, несомненно, видели её приступ. Но пускай смеются, сколько хотят, над старой рендриткой. Она взаправду потеряла всё, даже молодость. И дело вовсе не в гриме.

Набрав воздух в грудь, она позвала их и принялась издалека объяснять, каковы её обстоятельства новой службы графу.

– Он придёт, – дрожащим голосом промолвила Гленда Моллинз и отпрянула от забрызганного окна. Быстро задёрнула кисейную занавеску, подхватила закрытую фартуком юбку и подбежала к своей сестре, юной леди Мак Моллинз. Невольные гости «Рогатого Ужа» – Банди и Сепхинор – переминались с ноги на ногу за спиной леди Мак.

– Ах, и вы тоже тут, – спохватилась Гленда. Они двое только-только явились к ней по указанию лорда Финнгера. И рассчитывали наконец отдохнуть от пряток и перебежек, а ещё поесть. Но увы.

– Мы быстро впишемся в любую роль, только давайте согласуем, – хрипло молвил бледный Банди. Ему всё ещё было нехорошо, он постоянно прикладывался к своей фляге. Но Сепхинор не мог его за это осуждать. Ясно же было, что он делает это из-за боли, а не праздности, как отец.

– Да, давайте, – закивала Гленда и потрясла за плечо свою сестру. Обе они выглядели как островитянки, но их миловидные лица нет-нет да и напоминали о том, что они на самом деле полукровки. А мама никогда не доверяла чужакам. Всем, кроме Эми, конечно.

– Значит так. Вы, мистер, будете мужем Мак…

– Постойте, ну в самом деле, – помотал головой Банди. Он сделал шаг к кушетке и опустился на неё. Всё их собрание проходило в гримёрке для танцовщиц, и Сепхинор принципиально не глядел ни в начищенные зеркала, ни в сеточные наряды, ни в цветастые перья головных уборов. В нормальной ситуации взрослые устроили бы переполох, окажись он в таком месте, но сейчас всё было серьёзно. Даже маленькая мисс Бархотка, дочь Гленды и ровесница Сепхинора, была тут. В отличие от Хельги, Бархотку можно было бы назвать не змейкой, а разве что плюшкой. И если она не была избалована семьёй, то её пухлость объяснялась порочным происхождением, поскольку леди Гленда не была замужем. Но все знали, что она нравится одноглазому лорду Барнабасу Хернсьюгу.

Бархотка тоже молчала и хлопала ресницами, как и Сепхинор, но делала это глупее. Потому что была девчонкой.

– Любой следователь прежде, чем приходить, изучит записи о вас в Книге Островного Дворянства, – пояснил Банди. Краем глаза Сепхинор заметил, что его рука потянулась за пазуху, к фляге, но потом остановилась. – Если я назовусь вашим мужем, это будет первым же сигналом о лжи. Если только леди Мак не замужем, конечно.

– Нет-нет, – еле слышно пролепетала леди Мак и отчаянно взглянула в глаза старшей сестре. – Действительно, по книге мистер Банди может быть только папой.

– И что же он скажет? Отец в бегах с самой Долгой Ночи. Вдруг к нему будут вопросы, на которые он не сумеет ответить? Ох, проклятье, хорошо, что все ружья утром сегодня ушли по адресу…

– Я всегда могу быть слугой, – аккуратно напомнил Банди.

– Но тогда нам придётся отвечать, – глаза хрупкой леди Мак наполнились слезами. – Я умру. Я не смогу!

Гленда опустила глаза, кажется, солидарная с её криком отчаяния. Банди вздохнул и покосился на Сепхинора, а тот слабо улыбнулся в ответ. Они же женщины. Женщинам надо помогать.

– Ладно, давайте я побуду вашим папочкой, – сдался Банди. – Но вам придётся очень подробно рассказать мне всё, что может быть нужно. И позаботиться об образе для мистера Виля Крабренда.

Сепхинор усмехнулся и задрал нос. Он был готов играть в шпионские игры! Тут для этого хотя бы было не холодно.

Из зала раздались громкие голоса, и взрослые подпрыгнули, как змеями ужаленные.

– Мак, если это Они, то встреть их там, заодно проверь, не подают ли эти уроды остывший кофе, – велела леди Гленда, и младшая из сестёр Моллинзов мотыльком выпорхнула в коридор. – А ты, Бархотка, одень барона в бриджи и курточку, что у тебя были, бежевые и коричневые. И объясни ему, что он у нас помощник. Ясно?

– Угу, – кивнула пухлая леди Бархотка и спрыгнула с табурета, на котором сидела. Вместе с Сепхинором они вышли в коридор. Стали слышнее звуки игры на пианино и звон посуды. Здесь привечали всех гнусных крыс с большой земли, как родных, и поэтому Сепхинору до сих пор не верилось, что Сопротивление определило их сюда.

С другой стороны, наверное, тут раздолье для разных секретов и слежки.

Бархотка отвела Сепхинора в конец коридора, в жилые комнаты самих Моллинзов. Здесь всё было на удивление скромно: скудная отделка, небольшие напольные часы, засиженные до дыр софы и запах тряпичной затхлости.

– Ты хоть сможешь не открывать рот и не говорить лишнего? – с подозрением пропищала Бархотка, вручая Сепхинору его новый наряд заместо бобрового. Тот обомлел и, натягивая рукава, заявил:

– Я то же самое спросил бы у тебя!

– Я всегда молчу, когда надо.

– Но сейчас почему-то не молчишь! И вообще, отвернись – я должен надеть штаны.

Раскрасневшись, Сепхинор какое-то время ковырялся в своём ремне. Девочка встала лицом в угол, а он, тем временем, заглушал волнение негодованием. «Мама говорила, что внебрачные дети несчастны и обречены на тяжелую судьбу в обществе. Поэтому эта Бархотка с самого начала пытается показать, что лучше меня?»

Когда он затянул на себе ремнём здоровенные бриджи, девочка просеменила по скрипучим половицам и прижалась ухом к двери.

– По-моему, Они уже пришли, – прошипела она.

Объяснять, кто такие «они», и не требовалось. Конечно же, ищейки врага, которые пленяют и убивают всех борцов за свободу острова.

– Значит, и мы должны выйти? – спросил Сепхинор и встал рядом.

– Не знаю.

Скрип усилился:– кто-то приближался.

– Лучшее нападение – это защита, – заявил новоявленный помощник в семье Моллинзов и повернул ручку. В коридоре они увидели наёмника во врановом плаще. Он бросил на них длинную тень и смерил их своим недружелюбным взглядом.

– Вы хозяйские дети? Идите-ка сюда, – велел он. Сепхинор замешкался, зато Бархотка с готовностью прошла вперёд. И он от раздражения зашагал быстрее, пытаясь обогнать её. Он не испугался, просто продумывал варианты.

Наёмник проследил за ними до двери в служебную гостиную. Перед тем, как войти, девчонка всё равно пролезла вперёд.

– Хозяйская дочка тут я, а не ты, а ты слуга, – цыкнула она на Сепхинора. Тот уже готов был возмутиться, но вспомнил, что это роль.

Он ей потом покажет.

На вполне презентабельном по местным меркам диване расположился главный из ищеек – очень загорелый человек с глазами цвета зимнего моря и белёсыми шрамами от звериных зубов на лице. Его мундир отличался от солдатских, он больше походил на обычную стёганку. Чем-то он неуловимо напоминал сокольничего. Особенно после того, как на его перчатке Сепхинор разглядел угрожающий герб: горбатый орёл-змееяд, схвативший кобру кровожадными когтями.

Но ещё хуже – он почему-то показался отдалённым прообразом Легарна. Сепхинор даже так же представлял своего любимого героя, когда тот приходил допрашивать разных мерзавцев. Уверенный в победе, грозный, внимательный хищник.

– А, это, я так понимаю, и есть ваша дочь, – протянул этот человек. Все трое – и сёстры Моллинз, и Банди – стояли перед ним на своих двоих, как провинившиеся.

– Да, сэр, – надломленным голосом ответила леди Гленда. – Это Бархотка. А это наш помощник с кухни. Больше там никого нет, я клянусь.

Пронзительный взор дознавателя смерил их обоих. И Сепхинор, и Бархотка сохранили невозмутимость.

– Подойдите-ка ко мне, – велел человек.

– Простите, сэр, – противно заявила Бархотка. – Нас не представили, сэр. Я леди Бархотка Моллинз. У нас не принято, чтобы леди стояли, когда сидит мужчина. Вы приглашаете меня присесть?

«Ну ты и дура», – подумал Сепхинор. Но, на удивление, враг кивнул и взрослым, и ей. И подвинулся на диване, уступая ей место рядом с собой.

– Располагайтесь, леди Бархотка. Я руководитель следственной службы Эльсингов. У меня нет фамилии, поэтому можете звать меня просто Валенсо.

Бархотка важно подошла и плюхнулась рядом с ним. Восхищённый и сбитый с толку одновременно, Сепхинор единственный остался куковать стоймя у комода.

– Если у вас нет фамилии, вы, наверное, не знатного рода? – скептически поинтересовалась Бархотка. – Тогда мне ясно, почему вы так мало научены этикету. Что ж. Вы будете и меня допрашивать? Давайте.

– Я задам вам пару вопросов, только и всего. Вам обоим, – уточнил Валенсо и внимательно посмотрел на Сепхинора. Тот сглотнул и подошёл поближе, но всё равно не садился.

«Ну, я что же, боюсь больше, чем девчонка? Нет уж», – решил юный барон и выпятил грудь вперёд. И Валенсо заговорил:

– Мальчик, скажи мне, кто эти люди?

– Хозяева, – развёл руками Сепхинор.

– Их имена?

– Леди Гленда Моллинз, леди Мак Моллинз, лорд Миромо Моллинз.

– Ты давно здесь?

– С начала зимы. Я на кухне помогаю и с уборкой.

– А где твои родители?

– Нет их у меня, – Сепхинор старался не бегать глазами. – Я из приюта. Меня зовут Виль Крабренд, сэр.

– Хорошо, Виль, – будучи полным хозяином ситуации, Валенсо даже не оборачивался на напряжённых взрослых. Он напоминал сытого удава. Хотя всё ещё столь же опасного, как смертозмей. – Ты был когда-нибудь на самом верхнем этаже, в мансарде?

«Ну я же слуга. Значит, был».

– Да, – соврал он.

– Что за постоялец жил в мансарде в последнее время?

– Лорд Моллинз не дозволяет мне такое знать.

– Это был мужчина или женщина?

– Я не знаю. Я не захожу в комнаты к постояльцам.

– А в Долгую Ночь ты что делал?

– Я был с леди Бархоткой.

– Мы зажигали свечи и ели торт-пирамидку, – вклинилась Бархотка. Её противный голос оказался усладой для ушей, на мгновение оторвал цепкое внимание Валенсо от Сепхинора. – У нас, внизу. Пока мама и тётя давали указы артисткам и оркестру.

– Это так, – добавил Банди. – Я один был здесь. Дозвольте, мистер, я с глазу на глаз вам это всё объясню. Негоже донимать и детей.