Потемки

Арендованное тело поворачивает голову и видит рядом с собой второго носителя, который смотрит на мир глазами жены. Они берутся за руки и покидают дом.

«Щьить-щьить…»

Не помню, сколько проходит времени.

Снова стою посреди комнаты и глазами носителя наблюдаю за своим телом: оно лежит в кресле, оплетенное трубками и проводами. Жена покоится рядом, и с ней что-то не так.

– Живот, – тихо говорит Джолли, стоящая за спиной. – Она… то есть я… беременна?

– Уже нет, – бесцветным голосом произношу я и рукой Сэда указываю на терминал медицинского бота, контролирующего виртуальный тур. Посреди экрана мерцает: «Удаление плода завершено. Путешествие не нарушено».

Джолли кричит, но я не слушаю – методично ищу в настройках Сэда нужный пункт. Палец замирает возле команды «Стереть память», затем раздается щелчок и наступает темнота.

«Щьить…»

Сэд запрокинул голову: по небу ползли тучи, они появлялись с одной стороны прозрачного купола и исчезали с другой. Сэду почудилось, что он все еще сидит в своей яме; вот только воспоминания… На секунду ему остро захотелось вернуться назад, в ночь беспамятства, когда он повстречал белого кролика. Сэд склонился к мерцающему экрану и прошептал в пустоту, уже зная ответ:

– Мелкая, кто ты?

– Ваш нерожденный ребенок, – донесся детский голос. – Точнее, цифровая копия его мозга. Я превратилась в электронный фантом и повзрослела в виртуальном мире. Но я вас не виню! Вы не знали, что я уже есть, когда отправлялись в путешествие. Медицинский комбайн просто позаботился о мамином здоровье… И я не одна такая! Скоро нас станет много на этой планете.

Послышались глухие удары: Джолли била кулаками в пол – неистово, до крови. Сэд пошатнулся, зажал рану в груди и прохрипел:

– Зачем тебе все это?

– Я хотела найти солнышко. Теперь я знаю, что его спрятал господин Че. Он плохой. Он искусственный, а я настоящая! И это Че заставил людей видеть тучи! Так ему легче управлять…

– Че больше нет, а мой чип сгорел! – выкрикнул Сэд. – Но я не вижу солнце.

– Есть еще один чип – в твоем истинном теле. Он до сих пор работает, поэтому ты видишь тучи. Но это не важно! Истинное тело скоро умрет, а я верну вам свет, птичек и лес. Мы будем жить тут втроем…

– Стоп-слово, – прошептал кто-то над ухом.

Сэд обернулся – Джолли стояла рядом.

– У нас есть стоп-слово, чтобы вернуться в родные тела, – выдохнула она. – Ты восстановил нашу память, и я вспомнила. Надо сказать одновременно.

– Мама, папа! – пропела мелкая. – Я начинаю творить новый райский мир! А чтобы вам не было грустно, я сотру все плохие воспоминания…

– Давай! – крикнула Джолли. – Говори чертово слово! Еще немного, и я передумаю.

Сэд зашелся в кашле, затравленно обернулся к экрану – там высветилась детская мордашка, похожая на лицо мелкой. По щеке ребенка сбежала слеза.

– Мама, папа, не бросайте меня снова! Ваши родные тела уже старые, ведь прошло много-много лет. Я не умею лечить раны, зато могу переписать вас в дополненную реальность.

– Сэ-э-эд! – простонала Джолли.

Он наконец унял кашель, набрал побольше воздуха и в последний раз глянул на экран. А затем ощутил, как воздух в последний раз выходит из горла, рождая звук.

Открывать глаза больно. Еще больнее шевелить руками. Какая-то гадость засунута в рот и нос; я выплевываю гибкую трубку и кашляю, по-стариковски долго и тяжко. Пытаюсь приподнять веки и ощущаю яркий свет, льющийся из разбитого окна. Я прикрываю глаза ладонью и замечаю, как пошевелилась в своем кресле жена. Что-то еще мелькает в поле зрения… медицинский экран. Там детская физиономия и бегущие строчки текста:

«Мама, папа, привет!»

Всеволод Болдырев

Золотой мальчик

С куля нажору всем не было. Будто и воровали зря.

Петюня уж совсем в босяки собрался податься: приготовил лапти, жердь, ломик, чтобы не с пустыми руками на большак, но за ночь передумал. Все одно – что на дороге пухнуть с голоду, что дома. Здесь хоть свои. А в босяках мерзость одна. Плюнув, Петюня взял ломик и пошел ночевать на пашне. Набросал бурьяна, укутался в кожушок. Глядел на горбатую борозду, на звездное небо, грыз плесневелый сухарь. Мерз. И ждал.

Утром воротился ни с чем. Бросил ломик под лавку, сам уселся поближе к печи – прогнать стыль из молодых костей.

– Ну? – Маковка, мятая и теплая спросонья, громыхнула котелком в столешницу. – Бесов видал?

В клейком вареве было место крапиве, салу и мякишу.

Утирая слюни рукавом, Петюня отказался. И без него ртов полон двор.

– Не видал.

– Так еще бы, – хмыкнула Маковка, убирая снедь обратно в подпол, – попортили озимые уже. Батя говорит, и яровые сгноят…

И то верно, подумал Петюня, пустая борозда стоит. На пустой крючок и дурной карась не клюнет, а здесь целые бесы!

Днем, пока старшие на добычу в лес ушли, Петюня пробрался в амбар и умыкнул зерна. Пошел на борозду, где подальше от ограды, сыпанул, накрыл, воды плюхнул.

Отец за самоуправство выпорол, конечно, но не зло. Поутру приволокли из лесу туесок осклизлых грибов и вялой крапивы – поэтому в семье воцарилось благодушие.

– А все равно пойду ночью, – обиженно заявил Петюня, потирая полосатую от багровых следов задницу.

– Иди, – горько вздохнув, ответила мать, – хоть что делай, только не таскай больше кули чужие в дом!

Отец глянул на нее остро, но смолчал. Кража и ему на душу не легла, а вот снедь в кишки легла охотно. Все одно во греху живут, глядишь – перед смертью отмолят. И себя, и Петюню.

А ночь ненастная выдалась.

Ветер налетел с Рипейских гор, приволок морось. Туман шлепнулся в низовья, густой, как кисель из овса.

Мок, мерз, трясся голодный Петюня под кожушком. Страхом не согреешься, брюхо не набьешь. А ночью его только страхом и потчевали.

Выкатила из тумана телега. Скрипела, стонала досками трухлявыми. Петюня привстал, протер рукавом зенки. Не приснилось. И вправду телега.

В сбруе – четверо голопятых. У одного широкий, золотом шитый пояс, за который пистолет заткнут. Остальные в чем мать родила, красные от лобызаний батога. Правил телегой кривоногий цыган.

Возница бросил поводья, свистнул, гаркнул, снял шляпу. Из-под облака курчавых волос выглянули серебряные рога. Не врала молва – бес.

Свисту ответили воем, рыком и рокотом. Из темноты потянулась лють такая, что Петюня насилу в штаны не наделал.

Висельник с петлей на шее. Крылатая собака с человечьей мордой. Мерзость в цепях ржавых. Жирная баба, сидящая на плечах черного карла с зашитым ртом. Все собрались у бугорка, который Петюня насыпал.

Цыган свистнул снова, махнул батогом. Баба соскочила с черномордого, задрала подол и уселась над пашней.

– Золото, золото бежит! – крикнул кучер.

Ему ответили хохотом, свистом и клацаньем зубов.

Потом все, будто в дурном хороводе, принялись скакать по отравленной бороне, сморкаясь и харкая. Пополз над полем смрад, закипела бурой пеной земля, вспучилась.

Петюня от страха взвыл, дал деру.

Влетел за ограду, запер ворота и до самого утра боялся из скирды кислой соломы показать нос. Слыша шум, летевший со стороны пашни, неряшливо молился.

Утром ел холодное варево, мрачно смотрел на красный угол, словно искал там ответы. Не найдя, покосился на Маковку.

– Видал? – В больших зеленых глазах сестры застыло любопытство.

– Видал.

– И что?

– А ничего.

– Так зачем на пашню ходишь? – удивилась Маковка.

– Прогнать хотел поганых, – стыдливо ответил Петюня. – А куда супротив бесов – да с ломиком переть? Вот будь у меня обрез Митькин…

Ни обреза, ни самого Митрия не было дома без малого год.

Ушел старший, ища лучшей доли. Оставил жену, в лоно которой так и не смог заронить семя новой жизни, и ворох обещаний. «Как найду денег и место сытное – приеду за вами или почтой пришлю облигации», – обещал, поправляя латаный армяк. Жена Алька, провожая, утирала шалью нос, давилась слезами и проклятьями.

Написал потом раз, пока еще почта приходила, что прибился к артели какого-то Кумытки Многопалого. Отец окрестил Кумытку лиходеем и исчадием; мать тихо понадеялась, что человек мастеровой, раз пальцев столько, и, даст бог, поможет Митрию найти путь-дорогу.

А уж что там нашел Митька, оставалось только гадать: путь, дорогу, могилу в лопухах или веревку на суку.

– Он бесов видал, – доложила Маковка отцу и дядьке Гаврику, когда те вошли в предбанник и поставили у стены пустые туески.

– Корову выдадим, – пробурчал дядька Гаврик, – за глазастость.

– И вожжей, – добавил отец, – чтоб спал по ночам, а не шалопутничал.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.