ОТМА. Спасение Романовых

– Это аванс. В Иркутске, когда выходить будете, еще такой же получите, – сказал Бреннер.

Котелок улыбнулся и взял вещицу в руки. Ощупал толстыми пальцами камушки. Налил себе коньяку, предложил офицерам, но те отказались. Котелок выпил и решил, что можно уже говорить прямо.

– А кто же носил эту красоту? Неужто государыня?

– Вы хотели сказать – англичанка, – поправил Бреннер.

– Оставьте, капитан! Чей кулончик? Государыни или кого из великих княжон?

– Это мне неизвестно, – сухо сказал Бреннер.

Котелок полюбовался кулоном. Посмотрел рубин на просвет, на лампу. Достал платок, завернул в него вещицу и спрятал во внутренний карман пиджака. Глянул на офицеров весело, с пьяной нежностью, как на старых добрых друзей.

– Я, знаете ли, до всего этого в охранном отделении служил.

– Была у меня такая мысль, – сказал Бреннер.

– Приходилось мне стоять в охранении на разных выходах их величеств. Перво-наперво на коронации, да-с. Я тогда только начинал. Стоял в толпе, в штатском, наблюдал, значит, чтобы кто дурного не замыслил. А государыня – красота-то неземная. Помню, тогда прослезился даже, когда их величества мимо проходили, молодые, красивые. Стоял и плакал в толпе, как дурак. Вас, мичман, тогда, поди, еще и на свете не было. А потом мы узнали, что́ там было на Ходынском поле, сколько народу подавилось, сколько народу …

Он выпил из кружки.

– И на трехсотлетие династии в Кремле стоял на выходе их величеств из Успенского собора. Тоже в цивильном платье. Я был по обеспечению их безопасности. Совсем близко видел и государя, и государыню, и княжон. И потом еще приходилось … А сегодня вышел подышать на перрон, смотрю, барышня с собачкой. Знакомая барышня! А надо вам сказать, что я великих княжон видел довольно часто с самого их младенчества и до последних лет. А уж на Татьяну-то Николавну смотреть всегда было наслаждением. А когда они в пору вошли – так это просто праздник был стоять в охране и видеть ее высочество! – Котелок даже причмокнул непроизвольно.

– Вы губами-то шлепать воздержитесь, – сказал Анненков чрезвычайно нелюбезно.

– Грубо, молодой человек.

Котелок попробовал осадить наглеца холодным взглядом, но, глянув на Анненкова, тотчас отвернулся.

– Да я только хотел сказать, что узнал ее сразу. Смотрю – глазам не верю! Татьяна Николавна. Но как? И тут вы, мичман, хватаете ее под ручку – и в вагон. Точно она, думаю. Эх!

Он раскраснелся, расчувствовался …

Поезд замедлил ход.

– Будет стоянка? – спросил Бреннер.

– Станция Тайшет должна быть. Послушайте, господа, представьте меня. Мне же ничего не надо, только руку пожать государю. И государыне ручку поцеловать. А? – Котелок глянул на Бреннера совсем как ребенок, что просится в цирк.

– Пойдемте, – сказал Бреннер.

– Как? Это можно? – не поверил Котелок. – Час-то который?

– Да они в карты играют допоздна, – сказал Бреннер. – Идемте. У них теперь все по-простому.

– В самом деле? Почту за честь!

Котелок вскочил, посмотрелся в настенное зеркало. Пригладил волосы, застегнул пиджак.

Первым шел Бреннер, за ним Котелок, Анненков замыкал. В тамбуре царского вагона Бреннер остановился и повернулся лицом к Котелку:

– Только, когда войдете в купе к государю, не говорите ему «ваше величество». Ничего такого. Просто по имени отчеству.

– Как же, я это понимаю, понимаю! – Котелок сиял в темноте. – Я это приветствую! Истинное, истинное величие!

– Дверь! – крикнул Бреннер.

Анненков оглянулся растерянно.

– Дверь! – снова рявкнул Бреннер.

– Чего? – сказал Котелок.

Он увидел маузер в руке Бреннера и отвел его в сторону. Выстрел. Пуля вошла в стенку в двух вершках от головы Анненкова. Это его разбудило, он выхватил револьвер. Котелок и Бреннер боролись за маузер, задранный к потолку. Анненков попытался включиться в борьбу, но Котелок пнул его, оттолкнул …

– Стреляй! Стреляй, мать твою! – мычал Бреннер.

Анненков приставил ствол к боку Котелка и выстрел два раза. Котелок охнул, повис на Бреннере. Они обнимались. Бреннер шарил в карманах Котелка.

– Помоги! Держи его!

Анненков подхватил тело. В руках Бреннера сверкнул кулончик, извлеченный из кармана Котелка, хрипевшего страшно. Вбежали Лиховский и Каракоев с револьверами в руках.

– Дверь! – крикнул Бреннер.

Анненков распахнул дверь, и Бреннер оттолкнул от себя Котелка в бурлящую и гремящую тьму.

– Идиот! Какого черта вы ждали?! – заорал Бреннер Анненкову.

– Что тут? – спросил Каракоев.

Бреннер закрыл дверь, сказал отрывисто:

– Он хотел, чтобы мы его представили …

И шагнул в царский вагон. Остальные следом, пряча револьверы под одеждой.

В вагоне все стояли вдоль окон и смотрели на вошедших – слышали выстрелы, несмотря на грохот идущего состава. Можно было только надеяться, что выстрелов не слышали чехи. Ближе всех к вошедшим – доктор Боткин и Алексей, за ними великие княжны по старшинству, державшие собак, потом Николай, Александра и, наконец, Трупп, Демидова и Харитонов. Строй встревоженных лиц.

– Что там? – спросил государь.

– Ваше величество! – громко, как на параде, отчеканил Бреннер. – Прибываем на станцию Тайшет. Как только остановимся, необходимо высадиться из последней двери на рельсы и уходить от состава по полотну.

– Капитан, подойдите ко мне, – приказал Николай.

– Нужно выходить, как только остановимся, ваше величество!

– Куда выходить? Вы с ума сошли! – Доктор Боткин вдруг проклюнулся из своего защитного кокона. – Вы понимаете, что там тайга! Мы там погибнем!

Поезд на тихом ходу втягивался на станцию Тайшет, но до нашего вагона явно не хватало перрона и света немногих электрических фонарей.

– Господин лейб-медик! – отчеканил Бреннер. – Этот филер отправил телеграмму со станции. Он доложил в Омск, что государь и семья в поезде. Ночью телеграмму не прочтут, я надеюсь, но утром нас будут ждать на каждой станции! Покинуть поезд сейчас – наш единственный шанс!

– Вы ранены? – спросил Трупп.

Тут все заметили пятна крови на гимнастерке Бреннера.

– Нет, – отрезал Бреннер.

Поезд остановился, вздрогнул судорожно и замер.

– Действуем по вашему плану, – негромко сказал Николай Бреннеру, но все услышали.

– Ники, ты уверен? – спросила Александра.

– Нужно идти, другого выхода нет.

– Быстро на выход через заднюю дверь! Лиховский и Каракоев, обеспечить высадку! Я и Анненков остаемся в тамбуре для прикрытия, – приказал Бреннер. – Не шуметь!

Харитонов открыл заднюю дверь вагона. Лиховский и Каракоев бросились помогать семье высаживаться и выносить вещи на шпалы.

– Догоним вас, как только состав тронется, – продолжал Бреннер. – Шагов через двести сворачивайте в лес и уходите как можно глубже! С Богом!

Бреннер и Анненков прошли в передний тамбур, открыли дверь. Далеко впереди два фонаря освещали маленький вокзал и пустую платформу. Ни один легионер не вышел на перрон.

Из записок мичмана Анненкова

22 июля 1918 года

– Зачем мы убили этого старого жандарма?

Я сказал «мы», не знаю почему. Передо мной двигалась и колыхалась спина Бреннера, а вокруг поднимались корабельные сосны и смыкались кронами в солнечной вышине. Я смотрел себе под ноги на тропу с мелькающими впереди сапогами Бреннера.

– Он был опасен, – сказал Бреннер. – Он соврал, что на станции нет телеграфа, а я видел телеграфные столбы и провода.

– Если он все равно уже телеграфировал, какой смысл его убивать?

– Одно дело – телеграмма с кратким текстом, другое – живой свидетель, видевший Государя. Телеграмме, может, еще и не поверят. Решат, что Котелок обознался, тем более что он исчез. Это спутает все карты. В лесу у насыпи его не скоро найдут. Мы должны были его убить. Вам понятно, мичман?

– Понятно, господин капитан, – сказал я, но, видимо, не слишком уверенно.

Бреннер остановился – я чуть не натолкнулся на него, – и, когда он развернулся ко мне, я увидел близко его бешеные глаза.

– Мне казалось, мичман, что мы с вами приняли определенную сторону, когда в том подвале поклялись освободить Государя и Семью. Мы приняли сторону Государя Императора, не так ли?

– Так точно!

– Вы понимаете, что это значит?

– Понимаю.

– Это как на войне, где мы с вами были. Там мы приняли сторону нашей родины, а значит, должны были убивать. Вы убивали немцев?

– Так точно! Но то были немцы. А этот – он всю жизнь служил Государю …

– А после служил врагам Государя. При первой же возможности отстучал телеграммку. Если вы приняли определенную сторону, держитесь ее и будьте в этом последовательны. Помните, в подвале вы поклялись, что убьете любого ради спасения Государя?

– Помню.

– Вы до сих пор на стороне Романовых или что-то изменилось?

– Конечно я на их стороне!

– Так оставьте это нытье – «Почему мы убили того, почему мы убили этого …»! Что за пошлость – обсуждать в боевой обстановке свои душевные терзания? Это все равно что делиться интимными подробностями ваших визитов в сортир! Ваши рефлексии неуместны! Извольте исполнять свой долг!

Он резко отвернулся, и мы пошли дальше.

Не могу сказать, что я был во всем согласен с Бреннером. В конце концов, мы были не в окопах, где такие разговоры действительно должны пресекаться. Мы – добровольцы, товарищи. Что же, я не могу высказать свои сомнения?

Тут еще ко всему примешивалась досада от того, что я замешкался в тамбуре с Котелком. Когда Бреннер крикнул в первый раз «Дверь!», я растерялся. Это был условный сигнал. Мы договорились, что я должен открыть дверь, если что-то пойдет не так, и мы выкинем Котелка из поезда. На этот случай обе двери нашего тамбура мы оставили незапертыми. Я замешкался, потому что никак не ожидал сигнала. Я-то поверил, что Бреннер на самом деле решил представить Котелка Государю. И вдруг команда: «Дверь!» Бреннер чуть не погиб из-за меня … Я ощутил всю нелепость своих рефлексий: не странно ли раскаиваться в убийстве и в то же время стыдиться, что был не слишком ловок, убивая?

…В вагоне после выстрелов все стояли и смотрели на нас. Это было как во сне, когда ты входишь в комнату, полную народу, желая скрыть какую-то тайну и надеясь остаться незамеченным, но все смотрят на тебя, потому что ты голый … Заметив пятна крови на гимнастерке Бреннера, я посмотрел на свои руки. Они были в крови. Я засунул их в карманы штанов и кое-как там вытер …

Когда Бреннер скомандовал на выход, я увидел, что через весь вагон Государыня смотрит на меня. Она будто ждала моего подтверждения! Я едва заметно кивнул и утвердительно прикрыл веки. Татьяна стояла за спиной матери, бледная, смотрела себе под ноги, и оттого, что глаза были прикрыты опущенными веками, казалась спящей. Мне захотелось подойти и обнять ее, сказать, что она ни в чем не виновата, но, конечно, я не мог этого сделать.

После высадки наших состав стоял еще с полчаса. Чехи не показывались. Когда состав тронулся, мы с Бреннером спрыгнули с подножки вагона и скрылись в лесу.

– Как мы их найдем?

– Они идут в сторону максимального удаления от эшелона. Мы идем в ту же сторону. Женщины и Алексей замедляют их движение. Догоним. – Бреннера совсем не смущало, что мы где-то в тайге и они где-то в тайге, а тайга без конца и края.

– А если чехи уже обнаружили, что нас нет и нет Котелка?

– Возвращаться они не станут. Сбежали пассажиры – им даже проще: плату получили, а хлопот никаких. Пропал какой-то русский – да им плевать!

Тропа делала поворот, и вскоре мы заметили впереди какое-то движение. Среди стволов мелькали фигуры. Мы разглядели бредущих под руку Государя и Государыню. Она несла свой саквояж, а он – чемодан. За ними шли остальные, нагруженные узлами и сумками. Я рассмеялся невольно – от радости, конечно, но в то же время и от нелепости этой картины: Царь и Царица брели с чемоданами, как пара старых актеров, а за ними и вся «бродячая труппа» с пожитками.

Нас встретили с такой неподдельной радостью, будто мы вернулись в семью. Великие Княжны обнимали, Государыня перекрестила, Государь пожал нам руки. И доктор Боткин со слугами тоже радостно нас приветствовали. Обнялись мы и с нашими товарищами – Каракоевым и Лиховским. Собаки лаяли на весь лес. Кстати, когда ночью их выносили из вагона, ни одна не тявкнула.

Анастасия шепнула, сжимая мою руку:

– Я так боялась, что не увижу вас больше!

Если бы мы были одни, она поцеловала бы меня не по-дружески …

Мы снова смогли вывести Семью из-под удара, но остались посреди Сибири без транспорта и крыши над головой.

Тут же, на полянке, пока остальные отдыхали на узлах, Государь, мы четверо и доктор Боткин совещались.

Бреннер доложил, что, сойдя на станции Тайшет, мы оказались примерно в пятистах верстах от Иркутска и озера Байкал. Мы не можем вернуться на магистраль и сесть в другой поезд. После телеграммы Котелка нас уже ищут по всему Транссибу. Поэтому нужно двигаться на восток, пока не достигнем Ангары в районе Братска. Там арендуем какое-нибудь судно и поднимемся на нем до Байкала, а дальше, после Иркутска и Верхне-Удинска, власть Сибирского правительства кончается. Там снова можно сесть на поезд и следовать во Владивосток.

– Сколько отсюда до Братска? – спросил Государь.

– Около трехсот верст, – сказал Бреннер.

– Триста верст по тайге без дорог?

– Дороги есть. Нужны лошади. Мы их добудем в деревне.

– Это безумие, – сказал Боткин. – Государыня и Алексей Николаевич слабы, им не по силам длинные переходы.

Государь на мгновение прикрыл глаза, будто от внезапной боли, но тут же взял себя в руки.

– Вы уверены, что на Ангаре мы сможем нанять судно?

– Я уверен, что по Ангаре ходят суда. И нас не будут искать на реке.

– Может, все-таки вернуться на Транссиб? – спросил Государь.

– Это единственное разумное решение, – сказал Боткин. – Нам нельзя было покидать поезд. – Он не смотрел на Бреннера и ни на кого из нас – только на Государя.

– Мы не могли оставаться в поезде после телеграммы Котелка, – сказал Бреннер.

– Или после того, как вы его убили? – Боткин по-прежнему не смотрел на Бреннера. – Это все из-за вашей преступной безалаберности, господа! Это по вашей милости мы теперь посреди тайги в центре Сибири, а не в вагоне первого класса.

– По нашей милости вы все еще живы, господин лейб-медик, – сказал Бреннер. – Если вам угодно, вы можете вернуться и сесть на поезд. В Иркутске вас встретят с распростертыми объятиями.

– Господа, господа … – сказал Государь.

Я готов был провалиться сквозь землю. Никто не смотрел на меня, но я знал, что упреки Боткина адресованы прежде всего мне. Это я проморгал выход Татьяны из поезда, и вот мы здесь.

Подошла Государыня.

– Ники, о чем речь?

– Капитан предлагает купить лошадей и идти в Братск. Это на Ангаре. По реке и Байкалу мы дойдем до Верхне-Удинска и снова сядем на поезд.

Государыня обвела всех требовательным взглядом.

– Сколько же идти до Братска?

Государь посмотрел на Бреннера.

– Неделю – дней десять. Все зависит от лошадей и состояния дорог.

– Это невозможно, Ники, это невозможно, – сказала Государыня. – Бэби болен, да и здоровому десять дней верхом …

– Мы добудем телеги, – сказал Бреннер.

– Нет, это невозможно, никак невозможно! – повторила Государыня.

Ее бледное лицо пошло красными пятнами, голос срывался.

– Ваше Величество, это единственный путь, – твердо сказал Бреннер. – Другой вариант – только арест с неизвестными последствиями.

– Решено, – сказал Государь. – Идем в Братск.

Он не смотрел на Государыню. А она посмотрела на меня. И я снова незаметно для остальных утвердительно прикрыл глаза. Государыня никак не показала, что приняла мой ответ. А был ли вопрос?

Бреннер объявил, что уходит с Каракоевым на разведку и за лошадьми. Перед тем отвел меня в сторону.

– Мичман, поручаю вам эту миссию. – Он достал из кармана злополучный кулон. – Верните Государю.

«Почему я?» – вертелось у меня на языке, но я промолчал и взял кулон. Авторитет Бреннера был тогда еще высок.

Бреннер и Каракоев ушли, а мы с Лиховским стали рубить деревца на шесты. Стояла жара, но нужно было построить шалаши на случай дождя. Трупп и Харитонов занялись ужином – продукты остались от поезда. Демидова и доктор устроились на одеялах с Алексеем и Государыней. Государь взял топор и присоединился к нам. Пришла Настя и тоже стала обрубать сучья. Мы с ней углубились в заросли …

– Бедная Таня, – сказала Настя. – Она винит себя. Вы тоже сердитесь на нее?

– Я? Ну что вы! На перроне никого не было. Татьяна Николавна не заметила этого шпика.

– Татьяна Николавна … – повторила Настя за мной. – А я – все еще Анастасия Николавна?

О чем это она?

– Просто думаю, как долго вы еще будете так величать нас: Ваше Высочество Татьяна Николавна, Ваше Высочество Анастасия Николавна …

– Я вас не понимаю.

Анастасия улыбнулась печально.

– Помните, у Алеши был на яхте дядька, боцман Деревенько?

– Еще бы! Конечно, помню – Андрей Еремеевич.

– Да … Десять лет он носил Алешу на руках, не отходил от его постели во время приступов, и Алеша любил его всем сердцем.

Я помнил боцмана Деревенько. Добродушный великан, приставленный охранять Наследника на яхте, где он мог случайно пораниться или даже упасть за борт.

– Все видели, как они любят друг друга, – сказал я.

– Угу … И папа́, и мама́ к боцману относились уважительно, как к близкому человеку. Всегда помогали его семье … А после отречения этот Деревенько стал унижать Алешу, заставлял ему прислуживать …

Я ушам своим не поверил.

– Андрей Еремеевич?

– Он самый. Стал хамить мне и сестрам, непочтительно разговаривать с папа́ … Воровал по мелочи, устраивал какие-то махинации с деньгами, отпущенными ему на наше содержание. Был скандал.

– Как же это?

– Непостижимо! Самое противное – он ведь и правда любил Алешу. Он не притворялся – любил, пока Алеша был Наследником … И так многие. Когда папа́ вернулся после отречения, мы все валялись с температурой. Корь. По нашему дому бродили толпы солдат, каких-то людей, заглядывали к нам в комнаты. Казалось, это горячечный бред. Подходили к Алеше, трогали его руками … Что-то украли …

Мы перестали махать топорами. Настя продолжала печально:

– Когда папа́ приехал, офицеры охраны даже не приветствовали его при входе, отвернулись … Потом мы много работали в нашем парке. Папа́ с солдатами пилил сухие деревья. Я ему помогала. Но больше работала на огороде с мама́ и сестрами. Сами разбили этот огород: копали, сажали … И всегда кто-нибудь приходил на нас поглазеть: солдаты, какие-то люди. Советовали: «Глубже копай, царское отродье …» Кричали: «Настька! Машка!» – и всякие гадости прибавляли …

Так дико мне было слышать это. Конечно, я знал, что арестованных Романовых содержали без особых привилегий, но чтобы такое …

– Анастасия Николавна! Я и все мы … Я – ваш преданный слуга! Жизнь отдам за вас, за Государя и за всю Семью! Вы для меня навсегда – Ваше Императорское Высочество!

Меня душила ненависть ко вселенскому быдлу. Анастасия, однако, приняла мой порыв довольно равнодушно:

– Думаете, мне важно это Высочество? Или папа́ важно его Величество? – Она снова стала тюкать топором, обрубая ветки. – Папа́ просил позволения у Керенского, чтобы нас оставили в России и дали просто жить, без титулов … Это еще когда были разговоры о нашем отъезде в Англию …

Меня задело ее равнодушие в ответ на мою горячность, но от следующей ее фразы снова защемило сердце.

– Хочется просто жить и не бояться … Чтобы все были здоровы …

Повторяться с заверениями преданности я не стал.

Настя махала топориком и поглядывала на меня.

– Вам нравится Таня?

Я промолчал.

– Она всегда вам нравилась, еще на яхте.

На яхте, на нашем Корабле, маленькая Царевна Анастасия и долговязый переросток юнга – комическая пара. Мы носились по палубам, прятались вдвоем в укромных местах. Но мечтой юнги была прекрасная Татьяна, непостижимая пятнадцатилетняя гордячка.

– Что вы с Таней делали в тамбуре?

– Разговаривали.

– Со мной вы не разговариваете наедине.

– А сейчас? – улыбнулся я.

Она только передернула плечами.

Татьяна – высокая мечта, а Настенька – вот она, рядом: горячая ручка, завиток волос и озорные глаза близко … После четырех лет разлуки я еще не привык к ней, повзрослевшей, похорошевшей. Она изменилась более сестер. Эта Настя уже не могла быть мне той маленькой подружкой.

Злополучный кулон в кармане жег сквозь ткань. Я не знал, как подойти к Государю и сказать: «Ваше Величество, вот … не пригодилось …» Конечно, лучше всего было бы не возвращать вещицу, напоминавшую всем о совершенном нами убийстве … мной совершенном. Но как же не возвращать? Выбросить? Какое право я имел распоряжаться Царским добром? А ну как подумают – присвоил? Может, отдать Государыне? Она более Государя имела отношение к имуществу. Лучше бы этот кровавый рубин сгинул вместе с трупом. И зачем только Бреннер вытащил его?

– Анастасия Николавна, разрешите мою дилемму …

Я достал кулон из кармана. Она посмотрела испуганно и тут же отвела глаза.

– Что это?

– Это было уплачено …

– Не смейте говорить мне об этом! Ничего не хочу знать! – Ушла поспешно.

Поужинали у костра. Государь и Государыня устроились в шалаше вместе с Алексеем, остальные – на тюках и матрасах под деревьями. Татьяна сидела у костра, когда все уже разошлись. Лиховский хотел остаться с ней, но она его отослала. Я дежурил. Осмелился и сел рядом. Не прогнала.

– Леонид, что мне делать?

– Вас никто не винит. Скоро мы будем во Владивостоке и уплывем в Америку, – сказал я.

Усмехнулась грустно. Я достал кулон и протянул ей.

– Это же кулон мама́ …

– Прошу вас, передайте Его Величеству. Это предназначалось тому типу …

Татьяна посмотрела на кулон с отвращением и с не меньшим – на меня.

– Вы это нарочно?!

– Да нет же! Я просто не знаю, как мне передать …

Она держала кулон на вытянутой руке, будто мерзкую тварь. В центре кровавой каплей пламенел рубин. Швырнула кулон в огонь.

– Вы идиот, Анненков?!

Ушла.

– Простите … – пробормотал я. – Простите …

В самом деле идиот.

Из записок мичмана Анненкова

27 июля 1918 года

Тайга – бесконечность. На пятый день пути уже не слышно было смеха наших Царевен. Смолкли разговоры. Алексей все реже звал к себе отца или мать или доктора Боткина, чтобы показать птицу, или дерево, или скалу странной формы.

Государь шел впереди. В мятом цивильном костюме и кепке, с палкой в руке, он был похож на дачника-грибника. Он любил пару часов шагать перед обозом. Движение от этого замедлялось, зато лошадям послабление и передышка.

Ехать верхом Государь отказывался. Верховые лошади были нужнее нашей кавалерии – так он называл нас четверых. И это, конечно, было правильно. Верхом мы были маневренны и боеспособны на случай внезапного нападения. Бреннер и Лиховский ехали впереди колонны, потом шли четыре телеги, управляемые Харитоновым, Труппом, одной из Княжон, доктором Боткиным; в арьергарде – я и Каракоев верхом. Лошадей и телеги Бреннер и Каракоев купили в деревне за несколько золотых колечек.

Царица и Царевны в платках, повязанных по-деревенски, закрывавших почти все лицо, издали могли сойти за крестьянок. Кроме маскировки, платки помогали от мошкары, клубившейся вокруг людей и лошадей.

Маршрут прокладывал Бреннер – все время на восток по проселкам и едва заметным тележным колеям. Деревни обходили. Лишь изредка нам встречались подводы с крестьянами, ехавшими с полей, или небольшие обозы, везшие что-то на продажу. Местные смотрели на нас косо. Они видели, что мы чужаки: торговцы – не торговцы, крестьяне – не крестьяне …

Какая власть в тех местах – понять было невозможно. Шаг вправо – шаг влево от Транссиба, и никакой власти уже не было, а народ просто жил как умел.

С самой той сцены с кулоном Татьяна не перемолвилась со мной ни словом. То же охлаждение к моим товарищам я видел и у других Княжон. Мы, рыцари, будто уже не интересовали наших Принцесс. И та вспышка сердечности и дружбы, что озарила первые дни бегства в поезде, вспоминалась, как потерянный рай.

Алексею становилось все хуже. Он уже не вставал со своей лежанки на телеге, ночами там и спал. Доктор Боткин говорил, что езда в тряской телеге плохо действует на организм Алексея и обостряет болезнь. На привалах я подходил к нему, чтобы поговорить, подбодрить, но он отвечал с раздражением или молчал. Сестры в любую свободную минуту вились вокруг него, но и им удавалось вызвать лишь тень улыбки на его лице.

Сегодня, осмотрев колено Алексея, доктор Боткин заявил, что дальше ехать невозможно, нужен отдых, хотя бы несколько дней под крышей. Бреннер и Лиховский уехали искать жилье. Забавно, но Бреннер после исхода из поезда больше не брал меня с собой в разведку. Будто моя промашка отменяла мой прошлый боевой опыт, о котором он знал.