Хроника сердца. Георгий Бурков

Чтобы осуществить свою мечту (и особенно в искусстве), нужно обогнать ее прежде, пройти сначала мимо нее, выше, а потом вернуться снова к ней, чтобы осуществить ее. Обязательным считаю условие – после сделанного большого дела у человека должен остаться большой запас сил. В искусстве не должно ни в коем случае улавливаться напряжение, огромная затрата энергии, усилий и т.д. Должна ощущаться величайшая свобода и легкость художника.

Искусство создается от избытка, а не от усилия. Я говорю об искусстве исключений, об искусстве, на опыте которого и нужно учиться.

Почему меня тянет к художникам типа Лакснесса, Шолохова, Чехова, Бунина, Г. Грина и т.д.? Видимо, потому, что их искусство окрашено юмором, и не простым юмором, а каким-то снисходительным, юмористическим отношением к судьбе человека. Все это, по-моему, подготавливает появление новой морали, когда слезы, проливающиеся над судьбой какого-нибудь мученика, будут считаться сентиментальностью и безвкусицей. И хотя принцип современного образования по-прежнему – через частное к общему, все равно упор делается больше на общее, чем на частное.

Многие охотнее идут на футбол, чем в театр. На Западе любят смотреть бой быков и другие захватывающие зрелища. Людей захватывает борьба, исход который им неизвестен. В театре все заранее известно. Хорошее победит плохое. Как же сделать так, чтобы театральное зрелище так же захватывало, как спортивные состязания (ни в коем случае не отходя от эстетической основы театра!). Борьба, действенность! Неожиданность, неизвестность исхода борьбы. Но ни в коем случае нельзя забывать о том, что борьба на сцене происходит не спортивная, а эстетическая – я говорю о сущности зрелища. Мораль, этика, философия – вот те силы, которые предстанут перед зрителями.

Мой мозг и сердце мое все чаще посещает беспокойная мысль.

Нужно сделать путешествия естественным своим состоянием. Нужно много ездить, общаться с разнообразнейшими людьми, искать пульс современной жизни.

Нет! Не об этом даже беспокойная мысль.

Иди в люди, Жора, порви все тенета спутывающей тебя жизни, уйди в неизвестность, не подготавливай себе ночлега заранее, будь как Сервантес, Горький, Уитмен и др. Будь человеком большой души. Сердце готово разорваться, когда эта беспокойная мысль приходит в него!

Импровизация – это одно из важнейших звеньев в фундаменте драматического театра. Делая упор на импровизацию, необходимо проверить исторически правильность выше сказанного заключения. Варламов и Давыдов, Мейерхольд, Щепкин, Щукин, Вахтангов, Станиславский, Живокини, Садовские, Михаил Чехов и многие другие актеры импровизационного плана (импровизация – это не только умение все сделать впервые очень искренне, это и находчивость и остроумие в выразительных средствах, я даже скажу: меткость и неожиданное остроумие).

Художник пришел на природу рисовать. Долго устанавливал мольберт, потом, достав фотоаппарат, сфотографировал что намеревался нарисовать, собрал все и ушел.

Что такое игра в карты? На сцене стоит домик, сложенный из больших карт. Сквозь этот домик проходит солидный человек. Заходит в шикарном костюме. Выходит в трусах. В обоих случаях сохраняет осанку и достоинство.

Идут споры о том, изображать героя на сцене или жить жизнью героя на сцене. Даже стали говорить о том, что изображение – это школа представления, а жизнь – это школа переживания. Напутали так, что сам черт не разберется. Изображение и представление, точно так же, как жизнь и переживания, – не одно и то же. И говоря о представлении и переживании, нужно говорить о заинтересованности и о равнодушии.

Действенность и характер.

Пока эти понятия находятся у меня в противоречии. Хотя чувствую, что все это от плохих режиссеров, с которыми я сталкивался в работе и которые очень вульгарно, безграмотно и очень убежденно притом толкуют Станиславского.

Характер должен легко и незаметно переходить в действенность. Действенность в драматургии – это столкновение очень определенных, интересных характеров. Поэтому, воспитав в актерах действенность от себя, главное внимание обратить на воспитание у них умения создавать, выхватывать из жизни характеры.

Начинает закрадываться какое-то сомнение в правильности выбранного пути – главного направления. Когда я рассказываю что-либо, у меня это получается гораздо интереснее, выразительнее, чем если бы я это написал (хотя серьезно я еще не пробовал писать). И почему я обязательно должен стать писателем?! Ведь я еще не пробовал писать. Откуда я знаю, что в литературе я нужнее всего?

Сижу в своей гримировочной, на «галерке», думаю о «Хронике», о себе, о своем будущем театре, вообще об искусстве и о своей жизни. Хочется чего-то необыкновенного и большого. Накопить в себе такой заряд, чтобы потом произвести взрыв потрясающей силы! Так только представляю настоящую работу в искусстве. Чувствую – бродит и зреет в душе моей что-то…

Стыдно! До чего же я еще ребенок. Размечтался! Театр, кино, рисование, фото, своя студия, свой городок искусства! Боже мой, до чего же я разошелся, расщедрился! Сейчас начинаю понимать, что опасность нужно ждать не только со стороны соблазнов мещанского характера. Соблазны, сбивающие с пути, могут прийти вместе с самым главным и любимым для меня – с искусством! Это открытие заставило меня глубоко задуматься и все снова взвесить. Все, что может увести в сторону с дороги к «Хронике», все, что может прямо или косвенно помешать мне в работе над ней, – все это нужно отмести, как бы красиво и привлекательно оно ни было. Теперь я понимаю уже Пришвина с его размышлениями о творческом поведении. Нужно научиться обходить соблазны – вот одна из заповедей настоящего художника. «Творческое поведение» пришвинское я раньше принял не так, как оно выглядит на самом деле. Я понимал его уже. Сейчас понимаю несколько шире, и главное, дальше оно идет в моих представлениях о нем. И что интересно, я не соединял пришвинского «творческого поведения» с моими поисками в области «авторской философии».

Главное не в том, представителем какого направления – переживания или представления – является данный актер. Мне кажется, что в актерской среде этому вопросу никогда и не придавалось большого значения. Потому что действительно дело совсем в другом. В чувстве правды, в творческом поведении, в авторской философии (понял, что эти термины обозначают не одно и то же), в чувстве современности, в направленности искусства и т.д. Если есть у актера это, то не важно, как оно будет реализовываться на сцене (я не говорю о качестве и о ремесле).

На каждой репетиции должен быть сюрприз для актеров. Репетиция – это праздник творчества. Если этого не происходит, то спектакль не получится откровением, открытием.

Неожиданно расставить мебель, художественно осветить ее. Или, вдруг, одного из актеров отдельно приготовить к репетиции, загримировать, одеть и заставить его войти в комнату так, как это в пьесе. Начать репетицию с розыгрыша. Устроить «спектакль» – скандал, страшная телеграмма, смешной анекдот, привести незнакомого человека (с определенной целью) и т.д. Каждый раз – «спектакль», которым руководит режиссер. Актеры должны идти на репетицию с приятным ожиданием интересного сюрприза.

Что значит убрать все лишнее из игры? Как понимать слово «лишнее»? Лишнее – это не «постороннее». Хотя часто два понятия путают. Лишнее – это то, что в творчестве театра создается не актерами и режиссерами, а зрителями. Нужно доверять зрителю и не делать за него что бы то ни было. Преступление вижу в воспитании зрителя белоручкой и барином. Кто не работает, тот не зритель.

1960

Об ученичестве в искусстве говорят часто и много. Но почти всегда неверно понимая суть этого явления. Постоянно быть в курсе событий как в мире искусства, так и в остальной жизни человечества, читать, изучать интересных людей и т.д. Вот о чем думают, когда говорят об ученичестве в искусстве. Но суть дела не в этом. Лев Толстой писал всегда некрасиво, но всегда настолько волнительно и интересно, что даже незаметна «уродливость» синтаксического. В чем дело? Он, Толстой, всегда стремился уловить словами мысль, страсть, которая его волновала, не давала ему покоя в данный момент. Это очень существенная деталь. Его мысли всегда носят на себе печать незаконченности и недоговоренности. Это не литературный прием, а позиция. Раз. Во-вторых, Толстой писал о том, что еще сам до конца не мог решить. Читатель и писатель вместе решали неотложные современные проблемы.

Делать открытия, решать самые современные проблемы сегодняшнего дня для будущего – вот главное в искусстве.

На исходе 1960 г. верю, что с нового года начнется у меня новая интересная жизнь. И это не обывательская надежда на чудо. Просто сейчас наступает пора принципиальных решений и шагов. Я ощущаю силу в себе. И понимаю, что ее нужно уметь организовать и направить. Нужно создавать театр. Обязательно обрастать людьми-единомышленниками.

1961

Задумался о своей теме, об эпохе, о жизни, о путях-дорогах. Вот пришли в искусство Эйзенштейн, Довженко, Пудовкин, Станиславский, Горький, Пушкин, да даже и не они, а близкие мне современники – В. Некрасов, Чухрай – принесли с собой свои большие темы, и эти темы отливаются в какие-то свои особые, только этим темам соответствующие и присущие, формы. Утверждаются не только новые идеи, новые мировоззрения и новые формы искусства, которые нельзя превратить в школы, не убив их, но и новые знания в области человеческой природы, новые открытия в области человеческих отношений.

Думаю, что еще много придется упорно и терпеливо учиться, искать, путешествовать, создавать, не признавать созданного и снова создавать, прежде чем удастся обрести свой голос, чистый тон. Искать ростки нового и семена будущего. Дело на редкость трудное.

Сейчас в голову пришла мысль – простая и верная. И вряд ли я стану позже сомневаться в ее глубокой правде.

Я должен уйти из театра не потому, что меня обижают в театре, не тарифицируют. Я должен это сделать, потому что я верю в себя и в свое дело. Нужно освободить себя, свое время насколько это возможно. И создавать новые театры, писать манифест, готовиться к путешествию по Руси.

Толстой ушел из Ясной Поляны, Сервантес бродил по всему свету, Горький, Маяковский, Ван Гог и многие другие.

И если я не уйду из театра – с треском, с шумом, – то значит, я ни черта не понял еще в жизни и не готов для борьбы за свое дело.

Чего нужно добиться в театре прежде всего? Чтобы на спектакли ходили по 3-4 раза, чтобы зритель возвращался к спектаклю, как к полюбившейся книге. А что для этого требуется? Актер-художник, актер-философ. Это прежде всего – умный и талантливый актер.

1962

У меня на глазах машина переехала собаку. Удивительно просто: бежала собака, какая-то породистая собака, я не знаю, как называется эта порода, но такие собаки мне нравятся, у них большие уши, веселый нос и добродушный характер, она выбежала на середину дамбы, и ее подшиб, подмял грузовик с прицепом. Очень просто. Я пишу, у меня дрожит душа, и меня раздражают обыкновенные слова, которыми мне приходится передавать эту дрожь на бумаге. Я никогда не забуду крика этой собаки! Никогда! Никогда не забуду другой собаки, которую переехал трамвай в ту спокойную будничную ночь в трамвайном парке. Я не забуду ту лошадь, которая стояла недалеко от нашего дома, у нее была сломана нога, я видел, как она повисла на коже, было видно белую кость и очень яркую красную кровь, я не забуду, как метался голубь без головы, когда его переехала машина, как по всей улице долго летали и не успокаивались его перья, я отлично помню мальчика, которого сшиб поезд, где-то на полустанке, посреди России, я помню его – он лежал в тамбуре, и от волнения – или это было на самом деле так – я не мог понять, где его руки, где ноги. Я помню его мать (как я хорошо ее запомнил!), помню ее крик звериный – горе мне, если я забуду этот материнский крик! – она шла вдоль поезда, а мы, медленно набирая скорость, обгоняли ее.

Я еще раз прошел мимо того места, где машина сбила собаку. Она сидела на дамбе живая. Около нее лежал кусок хлеба. Кто-то пожалел и бросил. Глаза! Глаза! Я хочу, чтобы ты всегда сидела, собака, на моем пути, чтобы каждый день душили меня слезы при виде твоих глаз, чтобы однажды я не выдержал и закричал на весь город, на весь мир от боли.

Я понял теперь много. Я понял, что такое искусство, и для чего оно должно существовать. Я понял крик Дон Кихота. Я понял муки Гамлета: и не до конца, конечно, понял главную суть искусства. Это – крик радости или крик боли.

И все просто. Боль возникает неожиданно: идет обыденно, буднично жизнь – и вдруг! А радость?

Когда буду работать над Дон Кихотом и Гамлетом, нужно будет много ходить на кладбище и смотреть похороны, плач родных, ходить в анатомический театр и везде, где можно подглядеть человеческую боль, чтобы крикнуть один раз!

Поймал себя на неприятной мысли о моем постепенном превращении в профессионального актера. Для других это привычная и нестрашная фраза – профессиональный актер. Для меня эта фраза – приближение смерти, трупный запах. Сегодня на репетиции неожиданно для самого себя сказал гениальную мысль. Лев Толстой сказал потрясающую по своей простоте мысль: все подлецы находят общий язык, они быстро объединяются. Хорошим людям нужно делать то же самое – объединиться и договориться между собой.

Так вот, художник – писатель, артист, живописец, музыкант – это организатор, человек, занимающийся объединением хороших людей. Поэтому главным в его творчестве должна быть его жизнь, его творческое поведение, а не мастерство (понимаю этот термин как ловкость, умение пользоваться приемами театра, слова и пр.). Вот поэтому непрофессиональность – это главное в искусстве. Вот поэтому Габен и Смоктуновский, Щукин и Моисси и другие актеры гениальны и неповторимы.

Я должен активно бороться за мир! Я обязан. Нужно стать общественным деятелем. Дружба народов, сближение. Нужно знать хорошо друг друга, изучать друг друга, для этого необходимы новые качественные отношения театра с действительностью и новые качества – культуры, образования, знания языков и многое другое. Писать об этом в театральных мечтаниях.

Смерть – пропасть. Нам кажется, что смерть у нас впереди. А она сбоку, она все время с нами. И каждый из нас в любое время имеет право на нее. Смерть – это не пропасть впереди, это пропасть рядом, сбоку, мы идем вдоль нее. И смерть – шаг в сторону. Пропускаем вперед идущих за нами. (Непонятно, откуда явилась эта «глубокая» мысль. Записал так, для памяти.)

Вчера впервые играл на сцене Кемеровского театра. Играл Шалковского в «Безупречной репутации». Все говорят, что неплохо. Я же чувствую себя гнусно. Ничего мерзостней у меня еще не было в жизни. Разве только первый сценический провал (клуб МВД, когда мне было 9-10 лет).

К лекциям по эстетике. Только новые идеи рождают новое искусство. Только новое искусство рождает новую эстетику.

Скатывание в старое искусство, к старым идеям обязательно влечет за собой мещанскую мораль, разврат (не столько физический, сколько идеологический, финансовый и пр.). Обязательно связать все настолько, чтобы слушатели поняли: отрываешь одно, умрет остальное. Это важно.

Почему я рассказываю о своих успехах и даже не об успехах, а просто хвастаюсь и выдумываю то, чего и не было? Почему я это рассказываю людям, которым не следует говорить ничего? Потому что мной руководит в это время тщеславие! Оно у меня огромное. Отсюда моя глупость, ограниченность. Опять эта неумолимая связь: эгоизм – глупость.

Мне 30 лет. Но как часто я подавляю в себе это монотонное, тупое «ма-а-а-ма… ма-а-а-ма»…

Никогда никому не скажу об этом. Стыдно. Ко мне люди идут за рецептами жизни, за правилами искусства. Как жить? Как творить? Я понимаю ответственность свою за них, за искусство, за будущее. А в душе копится «ма-а-а-ма».

Летом поеду в Москву, повезу свои идеи. Хочу схлестнуться с богами на равных. Пора уже. Уверен в себе, в своих идеях. Но перед матерью чувствую себя всегда ребенком. И никогда не пытаюсь стать перед ней взрослее.

Приехала мама. Как я и предполагал, ругается. Почему худой, почему прокуренный, почему мало сплю, почему мало ем. Дома появились кастрюльки, чашки, ведро, холодильник заполнился продуктами. Смешно. Сигареты от мамы прячу. Курю в театре. Как мальчишка. Очень не хочу ее расстраивать. Люблю ее. Очень.

Кемерово. Сезон начинается очень обыденно. Не по-праздничному, ничего нового, ничего интересного не ожидается. Приедут новые актеры из таких же старых и скучных театров, как наш. Сначала будет даже интересно. Новые женщины. Новые мужчины. Начнут намечаться романы. Потом все станет на свои места. И начнется игра, «подгонялочка». Зритель не ходит, «надо комедию!» – «А что кушать будем?!»

Много думаю о студии. Смотрю на нее как на очковую змею. Пристально разглядываю, изучаю, но ничего не предпринимаю для самозащиты. И не могу направить ее жало в цель. Работу еще не начали. Все довольны, как дети. Получили, наконец, игрушку, о которой мечтали.

Три дня тому назад начали гастроли в Новосибирске. Сегодня мне стало стыдно. Стыдно за себя, стыдно за театр, в котором я работаю. Жалкий провинциализм нашего театра, убожество мысли, беспомощность в средствах выражения не могут не сказаться и на людях, которые работают в этом театре. Хожу по широким улицам огромного города, насыщаюсь масштабами его, многолюдностью, разнообразием человеческих лиц, характеров, личностей, и тоска охватывает меня, тоска по настоящему искусству. Страшно не хочется быть пешкой в руках у посредственностей: страшно обидно, что я не могу показать что-то нужное, необходимое людям, показать им со сцены что-то яркое, интересное.

Карьера – не то слово, которым можно обозначить мои отношения с искусством. Будь горд! Не унижайся! Не мудри, не занимайся политикой. Занимайся искусством, жизнью, людьми. Будь прям, честен, не выпрашивай у судьбы случайного счастья. Твое счастье не такое. У него все другое – вес, цвет, вкус. Оно трудное, но настоящее. Будь достоин его.

Все мое несчастье в том, что я живу как ночная бабочка, которой суждено жить в дождливую ночь.

1963

Смотрю сверху, из театрального фойе, на улицу. По первому снегу прошли люди, остается уже утоптанная дорожка. На всю зиму.

И еще мысль, в связи с этим. Мысль о естественности. Часто люди ходят там, где уже проходить нельзя, т.к. на их привычном пути сделали забор. Люди отрывают доски, но идут старым путем.

Две мысли. Первая: нужно учитывать традиции, создавая новое. Другая: очень трудно изменить направление. Его нужно менять, когда есть варианты.

Вспомни о том, как открыл в детстве, что такое смерть. Всю ночь плакал. До того было жалко родителей. О себе я еще не подумал. А вот что папа с мамой умрут – это трагедия. Весь в слезах уснул.

К юбилею Станиславского. Актер – личность – маяк. Отстаивать на сцене те принципы, которыми руководствуешься в жизни. Драться за свои принципы, за свои идеи. Быть на уровне современных знаний об обществе и человеке.

Станиславский строил свою систему на современных ему достижениях науки об обществе и о человеческой природе.

Изменилась жизнь: углубилась, стала сложнее наука о природе человека. Но мы рассматриваем систему Станиславского как узкопрофессиональное, театральное явление. А сам Станиславский строил ее на общественных и научных сцеплениях времени.

Сюжетность и взаимоотношения между драматургами и театрами. Закрытый сюжет и открытый сюжет. Если в закрытом сюжете есть тенденция к открыванию его, надо это делать.

Современная манера ведет к открыванию сюжета – эти вещи взаимно связаны – и взрывает закрытый сюжет изнутри. Это для меня уже очевидно. Современная манера влияет на драматургов и ведет их к открытому сюжету. Завтра премьера «Клопа». В Кемерове мне определенно не везет. Гнуснейшее чувство бездарности, отсутствия таланта, да не только таланта, а просто способностей. Начинаю понимать, что такое – повеситься и пр.

Что-то неладное происходит в моей жизни. Что – еще не понял. Видимо, я перестал жить двойной жизнью. Когда-то я очень твердо решил: или жить так, как я хочу (стремиться к этому по крайней мере!), или не заниматься искусством вообще. Двойной жизнью жить нельзя. А я все-таки попробовал. Я стал жить той жизнью, от которой бежал. Компромиссы сказались сразу же. Я стал уходить от самого себя. Потерял себя. И стал заурядным провинциальным актером. Это катастрофа. Но мало этого. Я все глубже вязну в болоте эволюционизма. Я больше не революционер. Нужны решительные, очень решительные меры для того, чтобы вернуться к себе. Только после этого можно будет продвигаться вперед. Действия нужны. Отбросить все, решительно все, что не относится ко мне и к моим идеям. Никаких компромиссов. Только союз – ради победы моих идей.

Что-то происходит неладное. И в работе и в жизни. Я стал бояться ролей, появилась какая-то душевная и физическая дряблость, исчезли легкость и беззаботность. Раньше роли выходили у меня как-то сами собой, без труда, просто, без пота. И интересно. Сейчас я ощущаю, как это все уходит. Не понимаю, что происходит, никак не могу объяснить, откуда такое пришло, временное ли это явление, с чем оно связано и т.д. Ощущаю сотым чувством приближения страшного, катастрофического. Может быть, я за катастрофу принимаю временную усталость и хандру? Может быть, болезненный переход из одного качества (простота) в другое, более трудное, сложное (эксцентрика) вдруг напугал меня. Мне становится непривычно тоскливо на сцене, когда из зала на меня смотрит равнодушный – до жестокости, до садизма равнодушный – зритель. Больно, стыдно, тоскливо. И страшны вялость и неуверенность, которые вползают в душу и разрушают, как рак, организм изнутри. Но если бы я попытался все, что сейчас со мной происходит, объяснить только провалом в «Дурочке», я был бы неискренним сам с собой. Суть дела гораздо сложнее, и она сидит глубоко во мне. Надо разобраться, попытаться понять все до конца, и только тогда появится надежда на выздоровление. Чтобы вылечиться, необходимо прежде всего поставить точный диагноз. Душевная вялость и бесплодность связаны, по-моему, с еще одной стороной моей жизни. Друзья, единомышленники (назову так условно их) стали ко мне относиться настороженно, недоверчиво. Я вижу, от меня они уходят куда-то. Пытаюсь объяснить их уход причинами частными, пытаюсь строить предположения, исходя из характеров.

Господи! Министерство культуры! И еще целый ряд организаций! Когда вы нас избавите от невежества, от дилетантства облаченных властью?! Когда вы нас освободите от самодовольного консерватизма и молодящегося рутинерства? Когда можно будет заниматься искусством, не растрачивая свои лучшие силы на попытки обойти гору, на которой написано: «Так было и так должно остаться»?!

«Свой театр в Перми – это соблазнительно». Но почему?! Почему соблазнительно, черт побери?! Почему я вдруг втягиваюсь в обывательские масштабы мышления и представления о счастье? Я мечтаю о своем театре, я мечтаю о своих пьесах, кинофильмах, я мечтаю о «завоевании мира», и вдруг предложение о хорошей службе мне кажется соблазнительным! Чепуха какая-то. Ты, Бурков, человек, который знает будущее искусство, который акушеркой принимает его – новое искусство – при родах. Не забывай этого! Не смей! Ну ладно, Бурков, я вижу, ты понял меня, и оставляю тебя в покое.

Сижу на играх – первенство РСФСР по баскетболу, – наблюдаю за молодыми, и мысли снова обращаются к студии. Ошибки у молодых – и в театре, и в спорте – одни и те же. Отсутствие активности. Активность рождается знанием – что и для чего делаешь. Кажется, все очень просто. Но в этом и сложность. Воспитывать мировоззрение – вот главное. Но в тесной связи с театральной практикой.

Сегодня думал о будущем разговоре с главрежем. А если говорить точнее – думал о будущем своих идей. Разговор с новым главным – лишь повод для размышлений. Видимо, разговор нужно будет вести о двух основных школах соцреализма. Одна школа Маяковского – Брехта. Другая – Станиславского. Я продолжаю Станиславского. Когда буду говорить на эту тему со студией, то прежде всего, видимо, придется говорить о двух характерах общения актера со зрителем. Записываю и только в этот момент начинаю понимать, что я подошел к новому этапу развития своего мировоззрения. Первая школа не концентрируется только в Маяковском и Брехте: это и Пискатор, и Мейерхольд, и многие другие. Школа имеет свои исторические истоки. Станиславский – это Чехов, Горький, Толстой, Пушкин, Гоголь, это и Вишневский, и Погодин, и Вахтангов (а не к первой ли школе он принадлежит?), и Чехов, и Щепкин.

Говорить об обеих школах откровенно и очень подробно обе школы изучить на практике. Разграничить заново «переживания» и «представления». А ведь я хотел когда-то, недавно, втиснуть Брехта в Станиславского.