Взгляни, как синеет небо сквозь белое кружево черемухи! Высокие кусты стоят в одеждах невест. Черемуха нынче вся в инее, в хлопьях душистого пьяного снега, в вуалях новобрачной. Воздушны и нежны белые цветочные кисти, как сердце девушки в церкви; нетронута их белизна, как игра холодной метели. Будто исполинский свадебный букет стоит дерево, купается в своем душистом, миндальном, прохладном запахе. Снежные кисти среди зелени веток дрожат и блистают непорочностью девственниц. Ими написала Весна пречистую белую легенду о торжественном начале жизни. Золото солнца, сапфир небес и белая прозрачная пена мгновенных цветов – это ликованье Весны над великим Городом!

Будто переселение муравьев, чернеют людские потоки, устремляясь к царству черемухи, возвращаясь с миндально-горькопьяными легкими букетами.

Такую весну видел на Воробьевых Горах мечтатель Витберг[41], когда отсюда смотрел на Город, и в грезах своих уже строил на высотах небывалый храм. Не суждено ему было воздвигнуть в этих рощах каменную сказку, – перистиль с фресками по стенам, для благочестивых размышлений и уединенного бдения. Он узнал темную гибель, прошел как тень среди жизни, как тень, напрасно искавшая воплощения.

Такую весну на Воробьевых Горах видели двое юношей, когда со слезами детской восторженности глядели отсюда на великую равнину, и соединив руки, поклялись, что жизнь отдадут за ее свободу.

[Шли годы, многое было потеряно ими неузывно, невозвратно, и друг отнял жену у друга[42]; но та детская клятва, несмотря ни на что, крепко связывала их, ей они остались верны до конца на чужбине].[43]

Такую весну видел на Воробьевых Горах одинокий отрок, когда скакал здесь на коне, опьяненный ветром, дыханием черемух и жаждой любви. Он здесь лазал в сад к горячей и смешливой Зине, любил любовницу отца своей бессмертной Первой Любовью. Здесь бродил он по рощам, когда, как драгоценные кораллы, свешивались с веток рябины гроздья красных ягод; здесь крестился огненным крещеньем отвергнутой любви для будущих творческих воплощений.[44]

* * *

Но толпа, которой чужды эти имена, простодушно устремляется сюда, как дитя к матери. Хорошо полежать на мягкой зеленой траве; хорошо сквозь навес деревьев следить за блистающими уплывающими облаками; хорошо взлететь в высоту хотя бы на качелях; хорошо за уютным самоваром закусить и побалагурить; любопытно посмотреть на диковинки театриков, почуять веяние истинного искусства в странной игре марионеток. И белые кисти черемухи, и кораллы красных ягод на высоких рябинах – все близко простому сердцу, любящему свое родное мудростью ребенка.

V. Ночи. І

Ночью стою у моря, у самого его прибоя. Как оно грубо, тяжело-сокрушительно, черно-яростно! Как верно бережет берег от страшного!

Почему же я внезапно здесь на камнях – под мокрым ветром, – в беззвездной облачной тьме?

Потому что нынче, сейчас, явился пришлец с того света, куда нам нет доступа.

Была у нас всегда Россия – вдруг начала тонуть, потонула в небытие. Настала темнота, Россия перестала для нас существовать, – умерла целая планета наша со всей жизнью. Живем на жалком клочке где-то в другом мире; возненавидели свою тюрьму. Стали жестки к синему морю, глухи к нежности его страсти, слепы под светозарной небесностью.

Мы изнемогли, нам некогда, мы отупели.

Явился вдруг пришлец с того света и рассказывал жадным людям: есть где-то на том свете какая-то Россия, кто-то живет, чего-то делает. И непостижимо то, что как будто и нечего про ту Россию рассказать.

Там фронты направо, налево, позади, впереди, как сетка. В этой сетке направо, налево, позади, впереди – режут друг друга, жгут, калечат. Солнце больше не встает, сплошная ночь. Одни вбивают гвоздями в живой лоб красную звезду и терзают прикладами до смерти; другие жгут живым ноги, размалывают живые тела между жерновами. Звериное сумасшествие и оскал с кровавой пеной там, где была Россия.

Там жизнь умерла, там фантасмагория безумства. Здесь тоже жизнь умерла, – вышли из могил покойники, стучат вымершие слова, как кости в мешке, воняет тлением.

Россия сгинула в небесной тьме затмения жизни.

Надо иметь терпенье не человека, а истории, чтоб дождаться жуткой зари над пожарищами и землетрясениями.

Но у человека душа такая тонкая и хрупкая! Что в сравнении с нею хрусталь, одуванчик или снежинка?

Она хватается за тень, в воспоминаньях ищет опоры, из глубины своей дрожа поднимает милые образы, дорогие слова.

Россия наша, Россия! Ты, в ночи и страданьи, спаси нас собою! Ты, белый город любимый, приснись нам, спаси от безумия!

VI. Вещий сон[45]

Мне снился Арбат в жаркий майский полдень.

Раскаленный воздух застыл между рядами высоких домов. Будто бриллианты-чудовища горели в солнечном блеске стекол. Будто синяя пропасть, уходило в высь голубое небо. Издалека пряным дыханием пела сирень о весне.

Камни Арбата звенели, вывески сияли золотом. Гудели колокола, неслись стрелою красные трамваи, рычали автомобили, скакали лошади. Шли и шли люди, с пасхальными радостными взорами, и божественный смех ликовал над ними.

И щедрое солнце над Арбатом тоже пело, пело солнечный свой гимн:

– Радуйся, Россия, страна моя, любимая из стран! Восхожу, и вижу тебя; отхожу на покой, и все еще ты передо мною. Каждый колос твой взлелеян мною; каждая ягодка земляники подставляет мне свою душистую красную щечку. Радуйся, Россия, моя страна! Кончились твои страдания. Больше не будет ни тюрем, ни казней, ни гибели молодых, ни безумия старых, ни молчания рабов, ни горького скитанья по чужим городам. Вот желанная Свобода, долгожданная твоя невеста. Вот она, в улыбках и слезах счастья, в изобилии и богатстве, в бодром труде, в бесконечности праздников. Вот твоя Свобода, великий народ, – открой ей брачный чертог. Слышишь звон и перезвон колоколов? Радуйся, моя страдалица Москва! Радуйся, моя великомученица Россия!

Такой вещий сон снился мне еще в те дни, когда германские пушки гремели под Лувеном.[46]

VII. Безумие червонных лампад

На утренней заре послышался над Городом голос с небеси сидящего одесную.

– Не может сердце мое терпеть долее. Каждый день на утренней и вечерней заре пылают эти неугасимые червонные лампады, как жертвенный пламень, зажженный во славу мне. Каждый день горят на солнце эти бесчисленные купола и тихо рдеют в синие звездные ночи. Каждый день серебро безумных колоколов твердит мне, что Город поклоняется мне. Каждый день клубится фимиам длинных литургий; серафическое пение оглашает древние своды; нет того злата, алмазов и жемчуга, которого пожалели бы для меня.

– Но разве для этого приходил я к ним? Разве я не говорил, что достаточно двух слов на молитве? Разве я не проповедовал, чтобы молились в сердце своем?

– Что же Ты молчишь? Что же не раздается над головами безумцев благовест твоего заоблачного грома? Скажи им еще раз, что я – сын Твой возлюбленный, чтоб послушали меня.

Но небо молчало над безумием червонных лампад.

Тогда снова послышался голос Сидящего одесную:

– Напрасна была Голгофа и час смерти моей. Взгляни: сын человеческий, как встарь, стоит в рубище голодный и продрогший у стены, и напрасно протягивает костлявую руку. Стаи птиц летят к ночлегу, но сыну человеческому и ныне негде преклонить голову. Как во дни оны, так и теперь, пирует богач, а Лазарь тщетно молит о крохах хлеба и испускает дух свой у порога пресыщенного брата.

Голос умолк и снова в тоске заговорил:

– Ты думаешь, я забыл Голгофу? Забыл пригвождение на крест? Ты думаешь, я забыл, как молил Тебя в агонии своей: Боже мой, Боже мой! За что Ты меня оставил?.. Я умер, так и не услышав голоса Твоего. Так знай: в этом Городе я каждый день слышу мой вопль, вижу, как гибнут те, для кого я принял смерть раба.

Но небо молчало.

И снова послышался голос Сидящего одесную:

– Не может сердце мое терпеть далее. Невидимыми ступенями я вновь сойду с небес на темную землю. Я стану вновь проповедовать глухим и слепым, что они всуе произносят мое имя, что сердце их далеко отстоит от меня. Я буду дерзок и смел, я велю поставить высокие лестницы к их храмам, велю сорвать, как кожу с живого человека, это червонное золото глав, велю вычеканить из него груды монет, ибо люди мрут от того, что не на что купить им хлеба. Тогда все будут сыты, и я не увижу, как у самой паперти человек истекает кровью, потому что выпил нашатырного спирту, чтобы больше не бороться с нуждой. Я велю ссыпать жемчуга и изумруды, ненужную роскошь алтарей, в мешки и ящики, чтобы каждый мог опустить туда руку и взять сколько ему надобно, чтобы освободить свою душу для небесных устремлений от ярма невольничьего. Я велю из серебра и меди колоколов, напрасно потрясающих воздух своими мелодиями, выковать все то, что нужно им, что полезно им, сынам земли. Пусть новая моя проповедь ураганом промчится над миром, и падут навсегда идолы и капища, и разбегутся жрецы, и кончится сумасшествие.

Но небо молчало над безумием червонных лампад.

Тогда голос Сидящего одесную снова заговорил:

– Ты напомнишь мне мои слова искусителю в пустыне, мой упрек Марфе, когда она гневалась на сестру, сидевшую у моих ног? Но сын человеческий узнал на земле, чего требует прах от сынов праха. Сам я питался зернами полей и рыбой Генисарета, и вином Галилейских виноградников освятил свою последнюю трапезу. Могу ли я взирать на то, как мрут от нужды и становятся рабами телесности те, кому Ты Сам вдохнул небесную душу? Дадим им нужное, чтобы дух их не угашался воплями голодной плоти, дадим им на этой земле земное, ибо Мы создали их не ангелами, но человеками. И будет честна пред Тобою жизнь и смерть земнородных.

Голос с небес умолк.

Над великим Городом, сердцем страны, безгромно сияло небо утренними лучами. И, окруженный сонмами херувимов, глаголом уст своих не потряс воздух Вседержитель миров.

VІІІ. Ночи. ІІ

Недвижна моя печаль. В голоде и одиночестве бреду откуда-то. За низкой каменной оградой вижу у черных волн – город. Здесь вверху тоже улицы, спящие. Заснули зеленые акации. Им хорошо, они стоят длинными рядами, там, где выросли.

Откуда-то протрещал выстрел. Кто-то палит в невидимого врага. Ветер поднялся, жутко стало в темноте.

Когда-то здесь был досуг для восхищенных глаз и слуха, для наслажденья югом. Когда-то здесь душа неутешно плакала, хоронила свое счастье.

Нынче глаза сухи, и нет минуты, чтоб опомниться в спешке бессмысленного тупого труда. Нынче только на мгновенье вдруг сознаешь ликованье золота и лазури. Как радоваться изможденному телу?

Еще только конец сентября, а в зените уже мерцают наши зимние Плеяды. Колесница Большой Медведицы низко и странно скользит над горизонтом. В черном небе звезды без числа, но они все сдвинулись. Всё сдвинулось.

Над почерневшим морем, во всю высоту ночных небес, стоит темный ангел. Сердце сжалось пред его непобедимым взором. Смотрю в страхе на высоко поднятую десницу. Ангел вознес над миром Созвездие Весов. Грозно сверкают роковые звезды. Ах, если б пролить всю скорбь, всю любовь, все отчаяние на чашу счастья! Если бы стать сейчас на колени и горьким рыданьем умолить эту суровую поднятую руку! Если б пролить море слез за тебя, моя Россия!

Но в небе страшно. Там свершаются судьбы. Сам Христос отвернулся от множества наших скверн.

Ах, не дрогнет рука ангела! Она не дрогнула и в те дни, когда душа хоронила свое счастье. Нынче опять надо хоронить, мы хороним наше сокровище.

В бездонный мрак падает стремглав без надежды на воскресение та, о ком молились веками. О ней мечтаем, за нее страдаем, за нее умирали с чистым именем на устах. Она была мне драгоценной наградой за страдальческую жизнь. Наша желанная, долгожданная, она внезапно слетела с вольных высот. И что же! Не к нам, нет! Она прошумела как веселый весенний дождь мимо, она едва прикоснулась к нам лебединым крылом. Взглянули на нее, а она уже исчезла, и грозный ангел опустил тяжелую чашу наших судеб.

Что это, стреляют опять внизу и здесь вдоль улиц! Кто-нибудь упал на землю, как осенний лист, кто шел сейчас в ночи, как я иду. Повсюду, повсюду летят и пронзают пули. Нынче каждую минуту кто-нибудь убит. Каждый миг надо нынче ждать смерти, – ждать, что упадешь и ты в ту пучину, где все исчезло, все.

Нет, нет! Миром правит не гибель, а вечная жизнь. Чаю восстания из мертвых! Ведь Христос воскрес, – воистину воскрес даже на нашей горькой планете Земле!

ІХ. Паломничество

Друг мой, тоскующий по Москве! Пойдем рука об руку, поклонимся вместе чуду ее искусства.

Прикрой глаза с их грустью всегдашней и вспомни, как шли мы, бывало, празднично и не спеша по Каменному Мосту, мимо стремительных трамваев и ярких санок с полостями, обшитыми медвежьим мехом.

Потом через болото на Канал, где внизу по льду скользят летучие конькобежцы, в ограде из зеленых елок, под мирную музыку военных трубачей.

Оглянись на Кремль. Как твердо он стоит, весь белый и золотой, за древними красными стенами, а над ним курятся воздушнодымчатые тучи, роняя редкие снежинки.

Но перед нами уже тихий переулок Замоскворечья. Всей России известный, скромно-обывательский переулок, где незаметно, как дуб растет и как накопляется пласт плодородия в лесу, выросло одно из чудес нашей Москвы.

Здесь с давних пор гостеприимны двери. В безмолвии ждет искусство души человеческой, чтоб вспыхнула таинственная искра, от которой оживают краски, бумага и холст.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

Сергей Орловский (С.Н. Шиль). Мемуары. Письма. Переводы. Стихотворения. М., 2017; С.Н. Шиль. Крымские записки: 1916 – 1921. М., 2018; С.Н. Шиль (Сергей Орловский). Песни села Миленина Курской губернии Фатежского уезда. Записаны летом 1916 года // Лингвофольклористика. Выпуск 30. Часть 2. Курск, 2019, с. 8–153.

ОРКиР НБ МГУ, ф. 11, оп. 1, ед. хр. 58, л. 21–24; ОПИ ГИМ, ф. 92, ед. хр. 114, л. 140–140 об.

Название столицы Норвегии Осло с 1877 по 1925 год.

Олаф Брок (1867 – 1961), норвежский славист, диалектолог, первый профессор славянских языков Университета Кристиании, автор фундаментальных трудов по русской диалектологии, славянской фонетике, а также книги Olaf Broch. Proletariatets diktatur. Set og tenkt fra forsommeren 1923. Kristiania, 1923. Впервые на русский язык эта книга была переведена в Представительстве Университета Осло в Петербурге весной 2018 года и сразу же была опубликована в Издательстве им. Сабашниковых: Олаф Брок. Диктатура пролетариата. М., 2018.

С.Н. Шиль. Крымские записки: 1916 – 1921. М., 2018, комментарий А.К. Афанасьева на с. 202.

ОРКиР НБ МГУ, ф. 11, оп. 1, ед. хр. 58, л. 21-24

Юхан Фредрик Винтер Якхельн (1876 – 1973), посол (министр), фактический руководитель первой Норвежской миссии в Москве в 1921 – 1924 годах.

Александра Николаевна Шиль (1862 – 1954), старшая сестра С.Н. Шиль; искусствовед, преподаватель музыки, читала лекции на Пречистинских курсах для рабочих.

Словарь членов Общества любителей Российской Словесности при Московском университете. 1811 – 1911. М., 1911, с. 213–214; Русская интеллигенция. Автобиографии и биобиблиографические документы в собрании С.А. Венгерова. СПб., 2010, т. 2, с. 581–582; Азадовский К.М. Из словаря «Русские писатели. 1800 – 1917» (М.А. Сукенников. С.Н. Шиль). // Литературный факт. 2018. № 7, с. 373–384.

Овчинкина И.В. «Соблазн вольного строительства» // Новое литературное обозрение. 2010, № 105, с. 69–71; Овчинкина И.В. «Я только в отраженье вижу безоблачные небеса…» // Сергей Орловский (С.Н. Шиль). Мемуары. Письма. Переводы. Стихотворения, с. 13–58.

РГАЛИ, ф. 444, оп. 1, ед. хр. 999, л. 7–8 и л. 10.

Павел Никитич Сакулин (1868 – 1930), литературовед, академик, директор Пушкинского Дома, преподаватель Московского университета и последний председатель ОЛРС при нем. Был лично знаком с профессором Броком, состоял с ним в переписке, осенью 1924 года по просьбе норвежского коллеги оказал содействие в организации обучения норвежского студента, будущего первого профессора славянских литератур Эрика Крага (1902 – 1987). См.: Т. Лённгрен. Эрик Краг: студенческие годы в советской России // Poljarnyj Vestnik: Norwegian Journal of Slavic Studies, vol. 22, 2019, pp. 30–39.

Хованец Мария Антоновна (? – после 1917), преподаватель Московской мужской гимназии им. Д.А. Лебедева, лектор Московских женских курсов. В конце 1916 – начале 1917 года была в гостях у С.Н. Шиль в Феодосии. С.Н. Шиль посвятила ей книгу литературных очерков «Из жизни наших писателей». СПб., 1913.

Алексей Александрович Шахматов (1864 – 1920), филолог, академик, друг О. Брока со студенческих лет, они познакомились в Москве в январе 1888 года и состояли в переписке до конца жизни А.А. Шахматова.

Письмо О. Брока к А.А. Шахматову от 9.3.1915: СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, ед. хр. 186, л. 378–379 об.

Ватрослав (Игнатий Викентьевич) Ягич (1838 – 1923), выдающийся австрийский и российский филолог- славист, лингвист, палеограф и археограф, профессор Петербургского (1880 – 1886) и Венского (1886 – 1908) университетов. Один из крупнейших экспертов в области славянского языкознания во второй половине Х1Х – начале ХХ в., наставник и учитель О. Брока и А.А. Шахматова.

О том, что С.Н. Шиль действительно очень любила Норвегию, свидетельствует тот факт, что она написала замечательную книгу «Путешествие по Норвегии» (М., 1903, М., 1915 2-е изд.), насыщенную не только исчерпывающими фактами в доступном изложении, но и любовью автора к этой замечательной стране. Работая над этой книгой весной 1901 года, она прочитала 20 источников на четырех языках. Тремя годами позже после первого издания вышли ее путевые заметки: Шиль С.Н. В горах Норвегии. Из путевых заметок // Вестник Европы. 1906, № 10 и № 11.

Станиславa Игнатьевнa (Станка) Решетар, дочь И.В. Ягича, жена Решетара (Milan von Resetar [1860 – 1942], хорватский лингвист, славист, член-корр. ИАН [1902], ученик И.В. Ягича).

Мария Антоновна Хованец.

Щепкин Вячеслав Николаевич (1863 – 1920), филолог, палеограф, историк древнерусского искусства. Брок был знаком с ним со студенческих лет в Москве.

Дагни Кристенсен (1876 – 1962), основополож- ница Ордена Марии.

Имеется в виду Новодевичий монастырь.

Так называли Брока русские друзья и коллеги.

Письмо С.Н. Шиль к О. Броку от 12.3.1915: NB, Brevs. 337.

Этой открытки в архиве Брока не оказалось, так

что установить личность юного норвежца и его деда пока не удалось.

Алексей Николаевич Веселовский (1843 – 1918), литературовед, специалист в западной литературе.

Письмо С.Н. Шиль к О. Броку от 28.4.1915: NB, Brevs. 337.

Миллер Орест Федорович (1833 – 1889), историк литературы, фольклорист, публицист. Материалы для жизнеописания Ф.М. Достоевского. Страхов Николай Николаевич (1828 – 1896), критик, публицист, философ, член-корр. ИАН (1888). Воспоминания о Федоре Михайловиче Достоевском // Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений. Т. 1. СПб., 1883.

Письмо О. Брока к А.А. Шахматову от 5.10.1914: СПФ АРАН, ф. 134, оп. 3, ед. хр. 186, л. 343.

Письмо А.А. Шахматова к Броку от 3.3.1915: NB, Brevs. 337.

Письмо С.Н. Шиль к О. Броку от 9.6.1915: NB, Brevs. 337.

Письмо М.А. Хованец к О. Броку от 13.11.1916: NB, Brevs. 337.

Речь идет об упомянутой выше книге С.Н. Шиль «Путешествие по Норвегии», переиздание которой в то время было для Софьи Николаевны жизненно важным: она была тяжело больна, голодала, не имела никаких средств к существованию и пыталась найти хотя бы какой-нибудь заработок, чтобы выжить и не умереть с голоду. Но для высокообразованной интеллигентной писательницы и преподавательницы в голодной Москве начала 1924 года заработать на кусок хлеба оказалось невозможно. Третье издание книги, на которое она так надеялась, не состоялось.

Генрик Юхан Ибсен (1828 – 1906), норвежский драматург, основатель европейской «новой драмы», поэт и публицист.

Бьёрнстьерне Мартиниус Бьёрнсон (1832 – 1910), норвежский писатель, лауреат Нобелевской премии, автор слов национального гимна Норвегии.

Письмо Ю. Якхельна к О. Броку от 25.2.1924: NB, Brevs. 337.

Письмо Ю. Якхельна к О. Броку от 14.4.1924: NB, Brevs. 337.

Меткое определение, данное Броку его известным земляком писателем Кнутом Гамсуном (1859 – 1952), точно характеризует деятельность норвежского слависта во время военных и революционных потрясений, обрушившихся на Европу в первой половине прошлого века. Из письма В. Крага О. Броку от 27.06.1924: NB. Brevs. 337.

Более точный перевод латинской цитаты: «Из глубин (я) воззвал…»

С.Н. Шиль. Крымские записки: 1916 – 1921. М., 2018, с. 201–202.

Витберг Александр Лаврентьевич.

Герцен и Огарев.

Этот абзац в рукописи вычеркнут.

И.С. Тургенев «Первая любовь».

В рукописи под цифрой V вычеркнуто стихотворение «Ночь». Рядом с зачеркнутым названием карандашом написано: Ночи. І.

В начале Первой мировой войны в августе 1914 года немецкая артиллерия сравняла с землей Лувен в качестве наказания за обстрел лувенцами немецких солдат. Город был подожжен, сгорели университетский городок и богатейшая библиотека, большая часть центра города была полностью разрушена. В странах Антанты судьба Лувена стала символом «тевтонского варварства».

Конец ознакомительного фрагмента

Купить и скачать всю книгу

<1 2

На страницу:

Перейти

2 из 2